Текст книги "Кто ищет..."

Автор книги: Валерий Аграновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)

Так, может, и без них проживем? Нет, с таким резюме мы не согласны. Если поставить перед нами вопрос: важен или не важен для ребенка вывод о том, что, к примеру, ябедничать нельзя, мы чуть ли не хором воскликнем: важен! Но вложим в это восклицание примерно столько же знаний и ума, сколько вкладываем, когда нас просят назвать великого русского поэта – Пушкин! – или домашнюю птицу – курица! Вот эта автоматическая, стереотипная констатация «важности» и есть, я полагаю, потенциальный источник нашей родительской непоследовательности.

Давайте попробуем хоть на чуть-чуть проникнуть в социально-психологическую глубину заповеди, провозглашенной нами «важной», хотя бы пунктиром наметить ее последствия. У нас получится: во-первых, ребенок, отученный родителями жаловаться, приобретает самостоятельность в решении многих истинно детских проблем. Во-вторых, он входит в контакт с такими понятиями, как личная честь и достоинство, которые надо защищать, и непременно лично; иждивенчество в этом деле не приносит удовлетворения, как не приносит сытости задание кому-нибудь за себя пообедать. В-третьих, на корню пресекается возможность будущего наушничества и его попустительства, ибо способность жаловаться и выслушивать жалобы едина, как способность вдыхать и выдыхать воздух. В-четвертых, если в семье больше одного ребенка, отказ одному в праве жаловаться почти автоматически приводит другого к обязанности сознаваться, а умение одного сознаваться так же автоматически ведет к ненужности ябедничать; стало быть, исполнение заповеди вырабатывает у детей честность, правдивость, гражданское мужество. В-пятых, ябеда – потенциальный доносчик, во всяком случае человек, освобожденный от колебаний по этому поводу; ведь ничто, заложенное в детстве, не исчезает бесследно во взрослом состоянии, поскольку ребенок – сейф самого себя взрослого.

Мы рано поставили точку, явно не исчерпав всех последствий, но и сказанного достаточно для того, чтобы ощутить известную пустоту наших педагогических кладовых, а на вопрос о «важности» вывода ответить теперь с элементарным знанием дела.

Стоит добавить, что родители, приучая детей к ранней самостоятельности, конечно же не уменьшают, а увеличивают свои заботы. Ведь им приходится удваивать и утраивать зоркость и проницательность, чтобы постоянно контролировать «самостоятельность» детей и приходить к ним на помощь в каждый необходимый момент. Жить так родителям труднее? Кто спорит! Но если нам не приходит в голову есть и спать за своих чад, почему мы полагаем возможным бегать во двор и делать выговоры их обидчикам, рост которых не выше, а ума не больше, чем у наших отпрысков? Разве хлопотать для наших детей пенсии в собесе – тоже наша забота?

Нет уж, дорогой читатель, в делах, связанных с воспитанием, есть, на худой конец, и совсем отличный вариант: не иметь потомства. И гори они тогда синим пламенем, эти заповеди, выполнять которые сначала надо родителям, а уж потом детям!

В первой главе я помянул о том, как к Дудиным однажды явились подростки, человек двадцать, чтобы свести счеты с Александром. Напомню: его вызвали на улицу, и Саша спокойно пошел один, настолько поразив этим ребят, что дело закончилось простым «разговором». Могу теперь уточнить немаловажную деталь, прежде мною опущенную: дома, кроме школьного приятеля Александра, находился в тот момент Борис Васильевич. Он все слышал, все видел и все понял. Но ни слова не сказал сыну, не задержал его и даже не предостерег. Однако тут же, наказав приятелю молчать, вышел вслед за сыном из квартиры и все время, пока выяснялись «отношения», стоял на всякий случай в подъезде. Затем первым вернулся домой, и Саша до сих пор не знает, что отец его подстраховывал. Я спросил Бориса Васильевича, что бы он делал, возникни этот «всякий случай». Он ответил: «Честное слово, не знаю. Но ведь двое – это не один!»

С запасом прочности. Ловлю себя на том, что, кажется, перебарщиваю не только в описании положительных черт дудинской системы воспитания, но и в количестве доказательств этой положительности. Однако тут же успокаиваю себя, подумав о том, что похвала, претендующая на полезность, должна быть куда обоснованнее, нежели критика. Кроме того, я не скрывал от читателя недостатки, свойственные нашим героям. Могу и сейчас предъявить им сумму претензий, начав хотя бы с того, что перебор в достоинствах – уже недостаток! (Гораций когда-то сказал: «И мудрого могут назвать безумцем, и справедливого несправедливым, если их стремление к добродетели превосходит всякую меру».)

Но стоит ли давать советы тем, кто в них не нуждается? Стоит ли упрекать того, кто безупречен по результату? На все наши претензии, даже обоснованные, Дудины ответят единственным, но уж очень сильным козырем: сыновьями.

Конечно, все в этом мире относительно, и для того, чтобы вынести окончательное суждение об Александре Дудине, надо иметь «точку отсчета».

Передо мной официальная справка о правонарушениях среди молодежи автомобильного завода, при котором находится ПТУ, где учится наш герой. Дабы излишне не огорчать читателя, ограничусь несколькими цифрами, весьма сдержанными по сравнению с другими. В течение одного года в вытрезвитель были доставлены четыре с половиной тысячи молодых рабочих завода, из них тридцать человек – несовершеннолетних. Две с половиной тысячи были привлечены к уголовной ответственности за мелкое хулиганство, из них несовершеннолетних – сто тридцать шесть человек. Сто двадцать два подростка из числа работающих на заводе состояли на учете в детской комнате милиции.

Саша Дудин не только понятия не имел, что такое «привод», не только был вне этой справки, не только не хотел в нее попадать, но и обладал запасом прочности, достаточным для того, чтобы никогда не сворачивать со своей прямой дороги.

Впереди у него ясная и благородная цель, дающая нам новую «точку отсчета»: достигнув ее, Александр попадет в число молодых людей, чья судьба, чьи поступки, чей вклад в общее дело являются нашей гордостью.

Я ищу главное, что может объяснить происхождение Александра, начало начал, сердцевину «дудинской» методики воспитания, самый важный «секрет», – и вижу такой эпизод из далекого прошлого семьи. Александру три года, он сидит в санках, сделанных отцом, и батя пускает санки с горы, а внизу ловит мать. Вдруг неожиданно меняется направление, и Саша вместе с санками летит с обрыва в речку, не замерзающую даже зимой. Да и не речка это, а так, по имени Ржавка, – для сбросов, но санки тем не менее поплыли по ней, и ребенок заорал благим матом. Отец, в чем был, кинулся в воду, и через секунду мать взяла на руки сына.

Это самое первое воспоминание Александра о себе. И в этом самом первом воспоминании – кто рядом с ним? Мать и отец. Софья Александровна однажды сказала, что грудными ее сыновья никогда не плакали, как многие другие дети, и вели себя на редкость спокойно. «Знаете почему? А я сама спокойной была!»

Их жизнь сложилась.

Вот и «секрет», вот и все объяснение.

1972

III
ДОЧКИ-МАТЕРИ

ЗНАКОМСТВО

Вместо пролога. Еще раз замечу, что любая семья, конечно, лучше других понимает, какой ей сор выносить из избы, а какой нет. Дело это тонкое, чужой человек в нем не разберется, будь он хоть семи пядей во лбу. Правда, иногда мы живем так, что соседи знают о нас больше, чем мы сами. Но одно дело – соседи, другое – читатель.

Вот и ломай голову: как писать о Поляновых?

Можно было бы назвать их истинную фамилию и не скрывать города, в котором они живут, тем более что Поляновы дали мне великодушное разрешение писать о них все. Но я видел: сам факт моего прихода в эту семью уже достаточно ее взбудоражил. Они жили нормальной человеческой жизнью, какой живем мы все, сохраняя непроявленность отношений. И вдруг обнаружилось: то, о чем в семье старались не думать, – подумалось, о чем молчали – произнеслось вслух, а в беседах со мной, посвященных сокровенному, они и сами нередко приходили к неожиданным открытиям.

И вот теперь я должен все это положить на бумагу? Отдать на всеобщий суд?

Нелегкая это задача, уважаемый читатель.

Поэтому я принимаю решение присвоить своим героям, как, впрочем, и всем другим этого же «семейного ряда», чужую для них фамилию, в данном случае – Поляновы.

Однако, прежде чем взять вас за руку и непрошеным гостем ввести в квартиру даже «Поляновых», я все же хочу попросить о сдержанности и понимании.

Дом. Поляновы живут в центре старинного русского города в трехэтажном каменном доме, которому шестьдесят лет от роду и который может простоять еще столько же – «не дай бог», – обязательно добавит любой его жилец. Когда-то дом был милицейским клубом, а после войны его заселили, наскоро соорудив перегородки: слышимость такая, что еще чуть-чуть – и уже видимость. В ту пору жить в таком доме считалось великим счастьем, была бы крыша над головой, ведь в городе уцелело всего пять процентов зданий. А сегодня Поляновы и их соседи ждут не дождутся, когда придет и их пора праздновать новоселье, как отпраздновали его жители ближних домов, вызвав естественную зависть, но и укрепив надежду.

По утрам дом оглашается громкими разговорами, детским криком, дверным стуком: часы пик. В шести кухнях – толчея, в туалет – очередь. К полудню вновь устанавливается покой, царство пенсионеров и кормящих матерей. Они высаживаются на двух скамейках перед подъездом, цепко осматривают входящих и исходящих и ведут о них неторопливые разговоры. На стук в одну дверь непременно открываются две соседние, и даже при самой тщательной конспирации дом все равно знает, кто приходил, к кому приходил и, конечно, зачем.

У Поляновых до недавнего времени была одна большая комната с одним окном. Вторую они получили, когда у старшего сына Славы родилась дочь. Теперь Славина комната в этом же доме, только на другом этаже. Прибежит с работы голодный, жена еще не вернулась, поест у матери. Мария Осиповна потому и называет сына ломтем, отрезанным наполовину.

А в большой комнате остались жить шестеро.

Над пышной кроватью родителей со взбитыми подушками висит картина: японка в ярком кимоно, раскрашенном под павлиний хвост, в такой, знаете, изогнутой позе, с отставленным мизинцем левой руки. Эту картину купила на базаре у частника Мария Осиповна, заплатив за нее пятьдесят копеек и еще рубль семьдесят за багетовую оправу. Как мне удалось выяснить, отношение членов семьи к картине разное: от «нравится» до «лучше бы повесить «Над вечным покоем» Левитана» и «скажет ведь, Левитана, а почему не Пикассо?». Несмотря на резкую противоположность мнений, японка все же висит: терпимость ко вкусам друг друга берет в семье верх.

Члены семьи. Позвольте представить: Борис Ефимович – отец семейства, Мария Осиповна – мать. У них трое детей: старший сын Слава, дочери Тамара и Людмила. Слава женат на Ирине, у них есть дочь Ольга, а Тамара вышла замуж за Валерия, у них тоже есть ребенок – Мишка, которому при мне исполнился год.

Фактически это три семьи: Слава с женой и дочерью, Тамара с мужем и сыном и, наконец, Борис Ефимович с Марией Осиповной и Людмилой. Всего, стало быть, девять человек, а десятого, деда Осипа, я не считаю, потому что он дед кочующий: когда я был в семье Поляновых, он жил у других своих родственников, где квартирные условия «позволяли». Дед очень старый, всю жизнь провел в деревне и в город перебрался лишь после того, как похоронил бабушку: жить, говорит, как-то надо, хотя, говорит, уже правнуки подпирают.

На дне рождения у Мишки вся семья сидела за столом, и я отчетливо видел четыре поколения, испытывая при этом чувство, похожее на то, какое испытывают геологи, когда наблюдают срез горы с ярко выраженными пластами эпох. У основания был дед Осип, чуть выше – Мария Осиповна и Борис Ефимович, затем шли молодые – Слава с Ириной, Тамара с Валерием и Людмила и, наконец, на самом верху – двухлетняя Оля и виновник торжества Мишка.

Из посторонних был только я, и то я сам напросился. Условия, в которых мы живем, диктуют нам мораль и накладывают отпечаток на наш характер. Могу определенно сказать, что квартира Поляновых никогда не была проходным двором, хотя ее хозяева отличаются истинно русским гостеприимством. Но, как говорится, извините, просто некуда посадить, – вот почему на семейных торжествах бывает узкий родственный круг.

Заканчивая короткое представление героев, мне следует добавить, что на всех Поляновых приходится три коммуниста – Борис Ефимович, Слава и Валерий, три комсомолки – Тамара, Людмила и Ирина, два представителя несоюзной молодежи – правнуки Оля и Миша, один «беспартийный большевик», как именуют в семье деда Осипа, и, наконец, одна «душевно сочувствующая», как называет себя мать.

Мать. Однажды я спросил Людмилу, кого бы она хотела видеть рядом с собой в самую счастливую минуту. Последовал длинный перечень имен и фамилий, среди которых были и родственники, и подруги, и товарищи по институту, и соседи по дому. Я представил себе огромную толпу, в которой, как на мелкой фотографии, с трудом разыскивается лицо матери. «Ну, а в горькую минуту?» – спросил я. Людмила вновь начала: «Мать…», самой интонацией показывая, что у списка тоже будет продолжение. И вдруг запнулась и после паузы смущенно закончила: «Все».

У Марии Осиповны своеобразная манера рассказывать о пережитом: с улыбкой на устах. «У меня, – говорит, – жизни не было. – И улыбается. – Даже не помню, была ли молодой. – Снова улыбается. – Заболеет кто из ребят, придет врач, даст порошки, да все не от горя». Никто никогда не слышал от нее ропота, хотя, по совести говоря, за все свои бессонные ночи она имела «чмок в щечку» – и за то, как говорится, спасибо.

Наши матери, наши вечные труженицы, как они похожи друг на друга своей терпимостью к детскому, наивному, но жестокому эгоизму! И как похожи друг на друга мы, дети, привыкшие к материнской жертвенности как к чему-то естественному и природой установленному! Кто последней садится за стол и первой из-за стола поднимается? Когда мы всей семьей собираемся в кино и вдруг обнаруживаем, что одного билета не хватает, – чей это билет? Кто готов помереть при каждом нашем недомогании и кто на ногах таскает собственные настоящие болезни, стараясь причинять нам как можно меньше хлопот? И почему, поздно спохватившись, мы все же собственным эгоизмом измеряем величину потери: нет, не будет больше любимого фасолевого супа, и никто так не выгладит нашей рубашки, и некому хранить наши тайны, и некому ждать нас, когда другие уже не ждут.

Мы – вечные должники наших матерей, но так устроен мир, что долг родителям мы отдаем собственным детям, когда сами родителями становимся.

Правда, наша жертвенность уже иного типа, более рациональная и умеренная, – не берусь сказать почему. Во всяком случае, Мария Осиповна за все свои сорок девять лет ни разу не была на курорте, к чему, кстати, и не стремилась: вот уж воистину, как говорили мудрые предки, подлинным зеркалом нашего образа мыслей является наша жизнь. А Слава с Ириной за один только год дважды побывали в Москве. Когда я спросил Ирину, хочет ли она второго ребенка, ответ был утвердительным: да, хочу, но не ранее как через пять лет. Почему через пять? А потому, что и ей и Славе еще нужно доучиться и погулять. Так и сказала: «Погулять. Еще успеем с детьми насидеться».

От Марии Осиповны такого ответа, конечно, не услышишь, но ее сердце сработано еще по старому рецепту.

Отец. Каждое утро Борис Ефимович собирает авоську с пустыми бутылочками и отправляется в детскую молочную кухню за В-рисом, творожком, кефирчиком и прочим прикормом для годовалого Мишки. С одной стороны, отец семейства, конечно, понимает, что таскаться с бутылочками – не мужское дело, тем более что к самому прикорму он относится с величайшим презрением, искренне полагая, что свежее пиво было бы Мишке полезней. С другой стороны, кроме Бориса Ефимовича, ходить по утрам в консультацию действительно некому: Мария Осиповна чуть свет убегает на работу, а дочерей, как ни попросишь, слышишь в ответ: сессия! «Делать детей в сессию – это они могут, – думает про себя Борис Ефимович, – а как кормить да воспитывать…»

Но было время, когда Борис Ефимович занимался семьей куда меньше, чем сегодня, и относился к ней, по его собственному выражению, «нейтрально». Это, однако, не мешало детям уважать отца. Бывало, когда мать делала ребятам скромные подарки ко дню рождения или покупала по праздникам сладкое, они каким-то шестым чувством все же угадывали, что удовольствие получают за счет отца, и были ему за это благодарны, хотя сам он, кроме денег, ничего домой не приносил.

Отец много работал, и работа поглощала все его силы. Он был по натуре человеком мягким, добрым и «недобойным», как называли его соседи, имея в виду его совершенную неспособность добиваться чего-либо для семьи. По квартирному вопросу, например, за долгие годы он всего раз был на приеме «у одной личности районного масштаба, которая сидела за двумя кожаными дверями и говорила о трудностях в международном положении». Мария Осиповна звала мужа «квелым», а он, оправдываясь, восклицал: «Какой же я квелый, если я просто понимаю обстановку и не нахальничаю!»

В сложные периоды жизни отец семейства иногда попивал, ссорился с Марией Осиповной, но, как говорит она, отлучался из дому только по служебным обязанностям: работал он, кстати, в милиции и лишь недавно ушел на пенсию в звании старшего лейтенанта.

То ли работа высушивала его доброе сердце, то ли бесконечные житейские сложности заморочивали ему голову, но как-то с годами отец суровел, затворялся в своих заботах и думах, становился малочувствительным к бедам других, даже очень близких ему людей.

Бывало, найдя минутку, Мария Осиповна говорила Борису Ефимовичу: очнись, отец, потеплей к людям, отогрей их об себя и сам отогрейся, ну хоть родителю своему чем помоги, какой-никакой посылочкой, ведь дети, мол, видят. Сама Мария Осиповна, когда мать ее была жива, каждый квартал накупала гостинцев, собирала детей и уезжала с ними в деревню. Там она топила бабушке баньку, купала ее, причесывала, помогала по хозяйству и нежно ей сочувствовала. Вот и теперь, когда вся семья оказывается в сборе, да за столом, да еще с водочкой, и мать запевает любимую бабушкину «Чудный месяц плывет над рекою», дед Осип обязательно плачет в голос, и дети, глядя на него, начинают шмыгать носами.

Сегодня Борис Ефимович вроде бы потеплел, почувствовал тягу к семье, и нежность проснулась к внуку, – да, кажется, поздно, потому что получилось так, что дети отошли от него, и до сих пор не знают, когда у отца день рождения, и передают ему приветы в письмах домой, адресованных матери.

Ничего не поделаешь, все в нашей жизни сцеплено в тугой узел, все взаимосвязано: как мы относимся к нашим родителям, так наши дети относятся к нам.

Дети. Физиологи считают, что за несколько первых лет жизни человеческий мозг проходит половину пути своего умственного развития. Говорят также, что, если ребенок до трехлетнего возраста не начал ходить, он никогда не пойдет, если до шести лет не стал говорить, никогда не заговорит.

Короче: дитя есть отец самого себя взрослого.

Я был лишен возможности наблюдать, как воспитывались дети в семье Поляновых. Они предстали передо мной в готовом, что ли, виде. Слава, например, человеком трудолюбивым, но обладающим и обостренной честностью ко всему, что касается денег, и вместе с тем каким-то повышенным интересом к заработку.

Спрашивается, откуда у Славы эти качества?

Рассказ из его прошлого Борис Ефимович начинает многообещающей фразой: «Людей-кристаллов нет…» И далее следует, что было в ту пору Славе десять лет, учился он во втором классе и, хотя кристаллом не был, уже твердо знал: отец строг, если брать что чужое или таскать из дому. А соблазнов у мальчишки – не мне вам рассказывать. Во дворе между тем проживал некий оболтус, по прозвищу Рыжий. Он ждал призыва в армию, а пока работал где-то по рекламе: то ли разносил ее по домам, то ли клеил на заборы, одним словом – зарабатывал. К нему-то и приноровился маленький Полянов: нанял его Рыжий как бы в батраки, таскать рулоны (Слава говорил тогда «луроны»), и платил зарплату «от себя». Узнал об этом Борис Ефимович. «Сколько он тебе платит? – спросил сына. – Пять копеек? И ты унижаешься? Учись, дурак, больше будешь зарабатывать!» Слава, конечно, батрачить бросил. Но Рыжий уже затравил его деньжатами. И вот однажды, возвращаясь с работы в неурочное время, Борис Ефимович увидел на углу улицы собственного сына, – хотел, говорит, даже перекреститься, – с протянутой рукой! Собирал, видите ли, на мороженое! Никогда в этой семье детей не били, но тут отец не сдержался. Отдирая сына за уши, он приговаривал: «С рулонами было все же как труд, а руку тянуть?!»

Борис Ефимович полагает, что именно тогда Слава понял, «что к чему», и потому он сегодня ни от одной копейки, в которую вложил свой труд, не откажется. Я же думаю, что от того далекого детского эпизода, как бы крепко ни сидел он в памяти Славы, к его нынешнему качеству одной прямой линии, нигде не пересекаемой другими, все же не проведешь. В формировании человека принимают участие многие, очень многие эпизоды, факты, события. Они, как специи, брошенные в суповую кастрюлю, дают аромат, атмосферу, дух, в которых вываривается наш характер.

В современном обществе, говорят, утеряно главное в воспитании молодого поколения: индивидуальный подход, который может дать индивидуальные результаты. Я слышал однажды фразу, сказанную мимоходом каким-то пожилым гражданином: «Сначала – ясли, потом – интернат, потом – институт, а потом что? Вот они и похожи друг на друга, как оловянные солдатики!» Явно преувеличенное мнение, но в нем – квинтэссенция спора о том, чему отдать предпочтение: коллективному или индивидуальному воспитанию? Я никогда специально не изучал этот вопрос, но твердо знаю одно: никакая школа, никакой интернат не способны восполнить то, что дает человеку семья.

Самый убедительный для ребенка пример – это пример его родителей. Вот мы иногда задумываемся: кажется, нет отца, который сознательно хотел бы воспитать из своего сына бездельника и негодяя, – цели у всех едины и благородны! – однако результат бывает разный. Почему? Да потому, что «нет плохих детей, а есть плохие родители», – попробуйте отказать в мудрости этому простому народному правилу.

Глядя на детей Поляновых, я видел в них прежде всего их отца с матерью. И в какой-то степени двух дедов и двух бабушек. И еще тех, кто ушел в глубину минувшего века или, быть может, еще дальше, кого они сами уже не помнят и не знают.

Право же, не зря их прадед по отцовской линии был человеком легендарной доброты, хотя все его хозяйство умещалось на одной телеге; старика, судя по преданию, хоронили всей деревней, а гроб до кладбища несли на руках. Беззлобность детей, дружелюбие к совершенно незнакомым людям, деликатность в обращении и скорее скрытность, чем болтливость, – все эти качества уходили в прошлое материнской родни. Как-то Людмила произнесла слова, уже слышанные мною прежде от Марии Осиповны: «Мы за стыдливых, нахалы и без нас проживут!» Оба рода, отцовский и материнский, всегда славились скромностью, трудолюбием и простотой. Никто не помнит, если смотреть до пятого колена включительно, ни одного алкоголика, ни одного мота, ни одного бездельника. «Нельзя за ниточку цапаться!» – часто говорит Мария Осиповна детям, повторяя то, что говорила ей бабушка, предостерегая от неверных шагов и опасных соблазнов. Недавно Тамара, гуляя с сыном, уступила его слезам и купила какую-то пустяковую игрушку. Мария Осиповна и тут напомнила о ниточке, за которую может уцепиться Михаил, а потом даст жару.

Нет, что ни говорите, а личностные качества формируются в детях с помощью предков; не забудьте при этом и самую обыкновенную наследственность, поскольку гены все же есть гены.

Но подумайте, уважаемый читатель, что делали бы со своим трудолюбием, добротой и скромностью наши герои, если бы, пользуясь выражением Бориса Ефимовича, «возможности у них не появились раньше мечты»? Если бы наше общество не прививало им новых качеств, не дало бы мировоззрения, идеалов и целей, которых не было – к счастью или к несчастью – у предков?

Стало быть, черты современного человека должны формироваться в очень сложном сочетании индивидуального и коллективного вмешательства, и потому особенно важной становится задача не перепутать, не переборщить в одном за счет другого.