Текст книги "Кто ищет..."

Автор книги: Валерий Аграновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 41 страниц)

Констатирую факт: отец оказался для сына потерянным. Как воспитатель Роман Сергеевич был не просто нулем, а величиной со знаком минус.

Мать. «По отношению к Роману мы находились с Андреем в страдательном падеже», – как-то сказала Зинаида Ильинична в порыве откровенности, и это была сущая правда. Мелочный, капризный, придирчивый и жестокий, он часто бил сына в присутствии матери, не щадя его самолюбия, тиранил мать на глазах у ребенка, не считаясь с ее авторитетом, и оба они постоянно терпели от него унижения. Но, как говорится, нет худа без добра: в силу обстоятельств, можно сказать, вынужденно, мать и сын оказались в союзе против отца, а союз влечет за собой, как минимум, взаимное доверие. Я даже рискнул предположить, что в такой обстановке между сыном и матерью могли сложиться искренние и душевные отношения, что Зинаида Ильинична могла стать для Андрея «светом в окошке»; в конце концов, во многих семьях матери, являясь источником добра и любви, своим самоотверженным примером, как щитом, предохраняют детей от дурных влияний.

К сожалению, это был не тот случай.

По мнению людей, хорошо знавших семью Малаховых, Зинаида Ильинична по уровню воспитанности казалась им выше своего мужа, наверняка грамотнее его и, возможно, умнее. Однако эти добрые качества не помогли ей стать главой семейства и получить, таким образом, приоритет в воспитании сына. «Факт! – подтвердил Андрей, когда мы затронули эту тему. – Отец главнее!» – «С чего ты взял?» – «А его сумма всегда была окончательной!» Для Андрея, как понимает читатель, это самый верный признак. «Ну хорошо, – сказал я. – Ты можешь привести пример?» И он с готовностью рассказал такую историю.

Когда мать заканчивала институт и пришло время делать диплом, она попросила у Романа Сергеевича сто пятьдесят рублей, чтобы нанять чертежника. В этом месте рассказа я даже переспросил: «То есть как нанять?» – «А очень просто, – ответил Андрей. – Вы что, не понимаете?» Отец, естественно, стал ругаться, полагая цену завышенной. Как мать ни просила, мотивируя тем, что чертежи стоят не меньше трехсот, а тут в два раза дешевле, а ведь она и работает, и учится, и дома занята по хозяйству, Роман Сергеевич «отвалил» ей полсотни. Остальные Зинаиде Ильиничне пришлось по секрету от него брать на работе в кассе взаимопомощи. Его сумма, таким образом, действительно была «окончательной».

«Кого ты поддерживал в этом конфликте? – спросил я. – Отца или мать?» – «Меня не спрашивали», – ответил Андрей. «А если бы спросили?» Он вскинул глаза, пытаясь угадать дополнительный смысл, заложенный в этом вопросе, и сказал: «Можно подумать?» Но и без ответа Андрея я уже готов был на самых элементарных весах взвешивать реальный проигрыш Зинаиды Ильиничны в воспитании сына из-за этой истории. Как ни была она «выше» мужа, ей не дано было понять, что, совершая безнравственный поступок на глазах у ребенка, она теряет в обоих случаях: и в том, если Андрей примет ее сторону, и в том, если примет сторону отца. Но Андрей не сделал ни того, ни другого. «Подумав», он криво усмехнулся и сказал: «Муж и жена – одна сатана! Ведь верно?» – осудив, таким образом, обоих. Внешне его реакция была здоровой, нормальной, но таила внутри опасные последствия. Клянусь, я до сих пор не знаю, что хуже: когда дети клеймят пороки своих родителей, но ценою потери к ним уважения, или когда сохраняют уважение к родителям, но ценою принятия и прощения их пороков.

Вернемся, однако, к Зинаиде Ильиничне. Однажды я в лоб спросил у нее, считает ли она себя культурным человеком. Ответ был через паузу, но положительный: разумеется! Инженер с высшим образованием, в кино и в театр ходит, книги читает, программу «Время» смотрит, дома «все как положено», то есть телевизор, холодильник, мебель, библиотека, телефон, бра на стенах, – полный джентльменский набор, отличающий век цивилизации от первобытного. Однако Зинаида Ильинична воспринимала культуру не как способность распоряжаться материальными и духовными благами, а как сумму этих благ, – к несчастью, довольно распространенное заблуждение. Что же касается истинной культуры, в том числе педагогической, которая является неотъемлемой частью общей, ее Зинаиде Ильиничне недоставало.

Вот, например, как пользовались Малаховы домашней библиотекой – пятью десятками книг, по росту стоящими на полированных полках. Роман Сергеевич к ним близко не подходил, никогда не испытывая потребности в чтении. В отличие от него Зинаида Ильинична, которая даже сочиняла стихи, книги почитывала, правда, урывками, между дел, но, полагаю, винить ее за это невозможно: для современной женщины, перегруженной множеством забот, одно стремление похвально. Кроме того, Зинаида Ильинична ревниво следила за тем, чтобы привить сыну любовь к книге. «Я иногда сажала его рядом с собой и вслух читала историко-революционную литературу», – сказала она не без гордости, желая произвести на меня впечатление «сознательной» матери. Но я представил себе идиллическую картину: «передовая» мама, плотно закрыв окна, чтобы с улицы не доносились голоса мальчишек, играющих в футбол, насильно заставляет десятилетнего сына внимать ее чтению. Педагогическая задача обнажается с такой тупой прямолинейностью, с которой можно дрессировать только домашних животных, хотя, сказав так, я, вероятно, не гарантирован от возражений специалистов-дрессировщиков. А что в итоге? Имея самые благие намерения и в этом смысле положительно отличаясь от некоторых других матерей, Зинаида Ильинична получила прямо противоположный результат: Андрей возненавидел серьезную литературу и пристрастился к детективам. Положение усугублялось еще тем, что он почти одновременно научился читать и красть, чего, конечно, Зинаида Ильинична в ту пору не знала. Факт чрезвычайный, если вдуматься, поскольку самостоятельное чтение Андрея уже тогда носило утилитарный характер: он оценивал героев произведений не по принципу «хорошо» или «плохо», «благородно» или «подло» они поступают, а по принципу «умно» или «глупо» это делают, «с риском» или «без риска». Он так и сказал мне со свойственным ему цинизмом: «Я поднакапливал опыт!» Добавлю, что запомнить хоть одно название из прочитанного Андрей не сумел, а впечатлениями делился примерно так: «Ух, книжка была – во! Про четырех друзей, не читали? Синяя такая? Как один умер, второй сошел с ума, третий – не помню, а четвертый накупил здания, а тут как раз революция, и он макал деньги в сметану и прямо их ел! Законная книга!» Это реакция на прочитанное не десятилетнего ребенка, а семнадцатилетнего парня, доучившегося до восьмого класса средней школы. Но Зинаиду Ильиничну, вероятно, устраивал такой уровень понимания, потому что, подменив естественную потребность Андрея в книгах потребностью искусственной, она никогда не задумывалась о качестве чтения и упивалась самим фактом: сын сидит за книжкой!

Криминологи давно установили, что для подростков, чьи ценностные ориентации уже изменены и нарушены, характерны фрагментарность и поверхностность при общении с книгой. Это значит, что они выделяют и прослеживают лишь одну фабулу, определенную сторону отношений между действующими лицами произведения, не умея самостоятельно осмыслить общий замысел, тем более положительный. Стало быть, действенность даже серьезной литературы на таких подростков ничтожна.

Выходит, не простое, не механическое это дело – научить детей правильно читать книги. Выходит, нельзя и даже опасно пускать его на самотек, а надо умно подбирать литературу, учитывая возраст и состояние ребенка, его конкретное поведение, ценностные ориентации, и обучать его правильному восприятию прочитанного, – здесь много тонких и важных нюансов, разобраться в которых просто обязан каждый родитель, претендующий на звание «культурного».

Но не слишком ли многого я хочу от Зинаиды Ильиничны – в сущности, обыкновенной женщины, обремененной множеством забот и отличающейся от некоторых других разве что дипломом о высшем образовании, да и то приобретенным нечестно? До науки ли ей было, до высоких ли материй, попросту говоря, до настоящего ли воспитания сына?

Представьте: воскресное утро, мать подает мужу стакан чаю, и чай оказывается холодным. Для кого-то нужны более серьезные поводы, а для Романа Сергеевича и такого достаточно: скандал! С битьем посуды, со взаимными попреками и оскорблениями, с нецензурной бранью и рукоприкладством, и все это выкатывается из квартиры на лестничную клетку, а потом соседи «пытают» маленького Андрея: мол, что да как у вас произошло? «Мамка недокипела чай, – нехотя объясняет Андрей, – а папка уходит к другой тете».

Малаховы ссорились часто, и одним из поводов были измены отца. Словно интимной подружке, Зинаида Ильинична регулярно докладывала Андрею, кто предоставляет отцу для свиданий квартиру, с кем и когда он «спит, кот паршивый», и как она застает его «с поличным». Не меньшим поводом для ссор был сам Андрей, которого отец и мать всеми силами пытались разделить пополам, но вовсе не для того, чтобы, воспитывая, улучшать каждый «свою половину», а для того, чтобы использовать ее во взаимной борьбе. Роман Сергеевич «по-мужски» говорил сыну, что поженились они с матерью вроде бы по любви, но потом у нее «случился внутренний нервоз» и потому он терпеть ее не может. А Зинаида Ильинична могла при сыне «дурачить» отца, то есть называть дураком, и не раз серьезно говорила Андрею, что давно бы рассталась с Романом Сергеевичем, если бы не его зарплата.

О какой культуре воспитания может идти в данном случае речь? Какие телевизоры, библиотеки и бра могут восполнить то, что не потеряно, а не привито?

Андрей однажды сказал: «Отец меня лупит, а мать нарочно жалеет, чтобы переманить на свою сторону». Вдумайтесь только: «нарочно жалеет», – это говорит родной сын о родной матери, которая, казалось бы, по природе своей должна жалеть сына, но в искренность чувств которой ребенок уже не верит. Я не могу сказать, что Андрей ненавидел Зинаиду Ильиничну, как не могу сказать и того, что он любил ее и по-сыновьи был к ней привязан. Его отношение к матери было потребительским: он часто использовал противоречия Зинаиды Ильиничны с отцом, снимая с них «сливки». При этом он жил по «относительному» принципу: сегодня мать к нему с нежностью, ну и он к ней так же, завтра она к нему с равнодушием – получи «сдачи». Совершенно бесстрастно – лучше этого определения я ничего не могу подобрать – Андрей относился и к ее добродетелям, и к ее недостаткам. Его не радовали стихи, написанные матерью и напечатанные в заводской многотиражке: «Чего-то там, говорят, пропечатали». Его не смущала и ее двуличность, ее умение говорить одно, а думать другое, громко хвалить в глаза, чтобы потом поносить шепотом. Однажды Зинаида Ильинична грубо выгнала из дома школьную учительницу Андрея, Евдокию Федоровну, а ровно через неделю, Восьмого марта, явилась в школу с букетиком цветов и с милой улыбкой поздравила педагога с «праздничком», на что та сказала: «Да вы, Зинаида Ильинична, чистый хамелеон!» Оба факта произошли на глазах у парня, но Андрею до такой степени все это было безразлично, что он не удосужился даже узнать значение слова «хамелеон». Зинаида Ильинична так часто лицемерила в присутствии сына, что его даже не трогали ее горькие слезы и переживания, когда они были настоящими: он просто не знал, насколько они искренни.

И получалось так, что мать жила своей жизнью, отец своей, а сын тоже своей, совершенно от них независимой, и все они не были связаны друг с другом душевным контактом. Что может больше калечить человека, чем жизнь под одной крышей с самыми родными по крови людьми как с чужими! Мне даже показалось, что Андрей, не уважающий ни отца, ни мать, испытывал какое-то садистское удовольствие, когда ему удавалось поставить родителей в положение людей глупых и многого не понимающих. Как-то Андрей спросил у Зинаиды Ильиничны, что такое «бой», это было при гостях, за обеденным столом. Зинаида Ильинична, не подозревая подвоха, ответила: «Когда война, ну и сражаются два противника…» Он громко захохотал, торжествуя, потому что имел в виду английское «бой», в переводе означающее «мальчик».

Она писала ему в колонию письма. Одно начиналось довольно известным стихотворным эпиграфом: «Я долго читаю адрес на белом конверте письма, я долго гляжу на буквы, ведь ты их писал для меня, ведь все нераскрытые письма таят в себе лучший ответ, и радостно сердцу от слова, которого, может быть, нет…» Я, грешным делом, не сумел разобраться в тайнописи ее слов и мыслей, но, по крайней мере, мне было ясно, что Зинаиде Ильиничне плохо, что она страдает, ее горе «сочится» из эпиграфа, – впрочем, именно это не задевало и не трогало Андрея. «Хотите, – сказал он, – я прочитаю вам письмо? Только сам, можно?» И начал вслух, «с выражением», косо поглядывая на меня: «Сыночек мой, дорогой! – было сразу после стихов. – Помни, что всякий труд облагораживает человека, и трудись не покладая рук. Слушайся воспитателей, они очень хорошие люди, ведь ты знаешь: в нашей стране плохих не бывает. И обязательно приобщайся к общественной работе…» Тут он не выдержал и, глядя на мое сосредоточенное лицо, в голос расхохотался: мол, неужели я не понимаю теперь, что имела в виду мать, говоря о «нераскрытых письмах, таящих в себе лучший ответ» и намекая на радость от «слова, которого, может быть, нет»? Боже, она и здесь доставала его своими лицемерными проповедями – лицемерными и потому, что сама в них не верила, и потому, что они были рассчитаны вовсе не на Андрея, а на его начальство, вынужденное по службе читать родительские письма, допуская при этом, что Андрей поймет ее «тонкий ход», но уверенная, что он останется ее союзником. Она и здесь, таким образом, продолжала формировать из него личность безнравственную!

На что, собственно, надеялись Малаховы? – спрашиваю я сам себя, потому что задавать этот вопрос им бессмысленно. На то, что Андрей глух и слеп? Или что он полный кретин, не способный ни в чем разобраться? Или они полагали, что яд, впитанный сыном в детстве, с годами вытравится из его души, но с помощью чего, каких очистительных средств? Или они нарочно калечили Андрея, но тогда зачем рожали его, будучи людьми психически нормальными? Или им просто некогда было заниматься сыном, а потому безразлично, что он о них подумает, какие сделает выводы и каким в итоге станет?

И все же я далек от мысли делать элементарный вывод о  п р я м о й  зависимости между преступным поведением Андрея Малахова и таким вот родительским воспитанием. Зависимость эта сложна, запутанна, чаще косвенна и, к слову сказать, совсем не обязательна: мы знаем немало отличных молодых людей, выросших и на более жесткой почве – рядом с родительским алкоголизмом, тупым невежеством, откровенным развратом и уже готовой преступностью. А здесь, как ни говорите, все же было подобие «нормальной» жизни, ведь во всех официальных инстанциях семья Малаховых считалась  б л а г о п о л у ч н о й, причем в какие-то моменты она действительно была таковой. Лишь из-за вынужденной концентрации нами родительских пороков – вынужденной потому, что мы находимся в состоянии поиска, а для выводов нужен не факт, а сумма фактов, – семья выглядит зловещим отравителем Андрея, хотя на самом деле он получал отраву капля по капле и далеко не ежедневно… Я говорю, таким образом, о другом: когда все причины сойдутся, свяжутся в один узел и придет время спросить, г д е  б ы л и  и  к у д а  с м о т р е л и  родители Андрея, мы, надеюсь, избежим этого наивного вопроса, поскольку теперь знаем, к а к и е  они у него.

Зеркальное отражение. Говорят, дети «цветы жизни», но говорят еще, что они и «зеркало». Мы попробуем рассмотреть ситуацию, сложившуюся в семье Малаховых, исходя из этой простой сентенции.

Начну с того, что Андрей «цветком» никогда не был ни для отца, ни для матери, а разве что для бабушки Анны Егоровны, которая называла его не иначе как Розочкой, была очень добрым человеком, но, к сожалению, со своим четырехклассным образованием терялась в обществе «культурных» родителей Андрея и была лишена ими права голоса.

Вопрос о том, каким и чьим «зеркалом» был наш герой, нуждается в более глубоком осмыслении.

Известно, что детские проблемы нельзя трактовать как чисто детские, потому что на самом деле они есть проблемы взрослые, но как бы переданные потомкам «для исполнения». Возьмите в качестве примера знаменитую формулу: «Пусть дети живут лучше нас!», которая кажется нам естественной, хотя нередко реализуется так, что калечит детей, вырабатывая у них потребительское отношение к жизни. Кто придумал эту формулу? Мы, взрослые, но жить по ней, со всеми вытекающими из этого «детскими» проблемами, заставляем наше потомство. Еще Ф. Достоевский писал, что «высочайшая любовь к ближнему есть в то же время и величайший эгоизм» – разве не так? А что остается детям? Они по праву и по обязанности, к счастью или к несчастью, но становятся прямыми наследниками как наших добродетелей, так и наших пороков.

Я скоро обнаружил у Андрея «родительские интонации». Его мировоззрение представляло собой «коктейль» из отцовского и материнского, его ценностные ориентации корнями уходили в типично «малаховское», и он почти так же относился к деньгам, вещам и людям, как его родители. Роман Сергеевич однажды провозгласил такой житейский принцип: «Работа должна быть чистой, а зарплата большой!» Дело, конечно, не в словах, которые могли быть сказаны в шутку, хотя родитель даже шутить в присутствии ребенка должен с умом, если учитывает восприимчивую психологию детей, – дело в той действительности, которая либо подтверждает подобные «принципы», либо отвергает.

Так вот, когда Андрею впервые в жизни дали в руки молоток – это случилось в школе, на первом уроке по труду, – он сказал: «Да ну его, я лучше буду смотреть». Пытаясь найти истоки подобного отношения к физической работе, я, естественно, вспомнил «крылатую» фразу Романа Сергеевича, многократно слышанную сыном и, главное, подкрепленную постоянным домашним бездельем отца и даже отказом сделать злополучную лопатку, о которой мы говорили в предыдущих главах. Но Андрей пошел дальше Романа Сергеевича: к стойкому презрению к труду, сохраненному до последнего времени, он добавил презрение и к родителю, унаследовав, таким образом, порок отца, одновременно потеряв к нему за это уважение, – самый безрадостный вариант из всех возможных.

В одном научном исследовании, посвященном педагогике, я вычитал справедливое, мне кажется, утверждение, что на ребенка гораздо больше влияет не профессия родителя, а его квалификация. Именно талант, умение, высокий уровень знаний отца или матери могут стать предметом истинной гордости ребенка, а их отсутствие – мучительной тайной от сверстников.

Когда я спросил Андрея, хорошим или плохим инженером он считает своего отца, ответ был небрежный: «Значок носит…» Роман Сергеевич действительно не снимая носил институтскую эмблему, перекалывая ее с пиджака на куртку, с куртки на свитер, со свитера на пиджак. Что же касается уровня знаний, то… «Вы думаете, ему знания были нужны? – сказал Андрей, имея в виду студенческие годы отца. – Диплом!» Откуда, подумал я, это убийственное мнение? И понял: оно родилось у сына, вероятно, потому, что родитель никогда не демонстрировал перед Андреем своего трудолюбия, достойного уважения, своей высокой работоспособности и добросовестного отношения к делу. Кстати, аналогичный вопрос, но касающийся Зинаиды Ильиничны, вызвал уже иную реакцию Андрея. «Она трудяга!» – сказал он о матери, угадав по ее муравьиному домашнему трудолюбию такое же отношение к своим обязанностям и на заводе.

Суммируя все, что мне известно было о старших Малаховых, об их человеческих и профессиональных качествах, я задал Андрею еще один вопрос, хотя понимал его обреченность: «Ты гордился когда-нибудь своими родителями?» – «Что вы?!» – как по написанному ответил Андрей. «Ну а сам-то каким хотел стать?» – «Как отец», – не моргнув глазом, сказал он, совершенно меня обескуражив. «Ты шутишь! – почти возмутился я. – Ты же говорил…» – «А чего вы, собственно, сердитесь? – перебил младший Малахов. – Если стать, например, как баба Аня, так всю жизнь будешь ходить в дураках!»

Мы наконец вплотную приблизились к «зеркалу».

Социологом А. Харчевым высказана мысль о том, что влияние семьи на подростка должно опираться не только на любовь ребенка к родителям, но и на «порожденное этим чувством стремление во всем подражать им». В нашем случае, как мы знаем, ни о какой любви Андрея к отцу не могло быть и речи, однако стремление стать таким, как Роман Сергеевич, было! Парадоксально и, я бы сказал, противоречиво, если иметь в виду мысль социолога: выходит, не только любовь, но и нелюбовь порождает желание быть похожим!

Андрей действительно ревниво искал в себе черты Романа Сергеевича. Когда отец, на что-либо разозлясь, кричал, что Андрей не его ребенок и что мать «нагуляла его в отпуске», мальчишка страдал, кидался к зеркалу и успокаивался тогда, когда убеждался, что родинка на правой щеке, точно такая же, как у отца, не рассосалась. Их внешнее сходство и сходство характеров были бесспорными, хотя Зинаида Ильинична утверждала, что это «нажитое», что маленький Андрей как две капли воды был похож на нее. Вероятно, и такое случается: яростное стремление походить на отца прибавило к родинке на щеке типичный отцовский взгляд с поволокой, привычку бросать волосы назад взмахом головы, такие же, как у Романа Сергеевича, расширенные в момент злобы ноздри и, разумеется многие черты отцовского характера. Но, глядя на себя в зеркало, – я понял это по рассказам Андрея, – наш герой всегда испытывал двойное чувство: покой, потому что получал бесспорные доказательства того, что Роман Сергеевич все же его родной отец, и ненависть к самому себе, потому что ненавидел даже эту общую с отцом родинку на правой щеке.

Однако никакого противоречия здесь, если вдуматься, не было! Решение Андрея походить на нелюбимого отца  е с т е с т в е н н о, так как продиктовано реальными условиями, в которых он жил и воспитывался. А с кого еще брать пример? С матери? Но Зинаида Ильинична постоянно находилась в «страдательном падеже», и, видя это, подражать ей Андрей не хотел. Конечно, некоторые черты характера матери, – к сожалению, не самые лучшие, а лишь те, которые помогали в борьбе с супругом, а именно хитрость, лицемерие, злопамятность, – Андрей все же унаследовал, но только черты и, как говорится, по необходимости. Копировать жизнь с бабушки? Но положительный пример Анны Егоровны, так привлекательно, казалось бы, стоящий перед глазами Андрея, был начисто задавлен отрицательной мощью отца. О бабушке вообще разговор особый. Андрей очень любил, если не обожал, старую «бабу Аню», которую в раннем детстве звал «мамой», несмотря на протесты Зинаиды Ильиничны. Он никогда не стеснялся ее Розочки, даже в суде, где Анна Егоровна, отвечая на вопрос прокурора, сказала: «Это кто? Это Розочка-то воровал?!» – и все вокруг смеялись, кроме Андрея, едва сдержавшего слезы. И вот именно бабушку Андрей отвергал, как практически беспомощную в этом мире, предпочтя ее слабости силу, грубость и «приживаемость» отца. Анна Егоровна стала олицетворять в его глазах ту человеческую порядочность и честность, ту искренность и доброту, которые только мешают жить и от которых, если не хочешь оказаться в дураках, как раз надо держаться подальше… Какая патология чувств!

Став «зеркалом» нелюбимого отца, Андрей тем не менее продолжал его ненавидеть, как может человек ненавидеть собственный недостаток, от которого не умеет избавиться, с которым вынужден примириться и, примирившись, начинает его в себе культивировать в надежде свести, таким образом, «концы с концами».

Но подобно тому как в зеркальном отражении наша правая рука становится левой, а сердце перемещается из одной половины груди в другую, Андрей тоже не мог быть точной копией Романа Сергеевича: восприняв его пороки, он вполне современно «обогатил» их невиданным цинизмом. Иначе быть не могло, потому что, понаблюдав в родном доме извечную борьбу добра со злом и убедившись, что зло побеждает, он  с о з н а т е л ь н о  взял его себе на вооружение, сохранив при этом душевные симпатии к бабушке, то есть к добру. Это не могло не раздвоить Андрея, не превратить его в циника, что было особенно опасно: он мог теперь совершать подлости с улыбкой на устах, а предательство – с одновременным заверением в вечной дружбе.

Но даже отсюда Андрею еще далеко было до преступного финала! Барьер, отделяющий его от уголовного мира, стал, конечно, ниже, но мы знаем людей и с более трудным характером, с более сложной судьбой, которые, однако, этот барьер не перешагнули. Они несли окружающим неуживчивость, нетерпимость, вздорность натур и злобу, не давали близким ни счастья, ни покоя, но все же не грабили, не убивали, не насиловали! Вероятно, и Андрею, чтобы перешагнуть на «ту сторону», нужны были какие-то особые обстоятельства, о которых нам еще предстоит говорить.

Но прежде – о том, п о ч е м у, по каким причинам семья оказалась неспособной не только правильно воспитывать Андрея, но и предохранить его от дальнейшего падения.