Текст книги "Кто ищет..."

Автор книги: Валерий Аграновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 41 страниц)

«Вася, – может попросить Борис Васильевич, – вынеси ведро», – и ослушаться совершенно невозможно, и парень, уже начищенный и наглаженный для свидания, летит с мусором через три ступеньки, как пущенный из лука. «А ты, Саня, куда собрался? На какие такие танцы?» – «Да ла-а-адно, батя…» – «Еще натанцуешься! У тебя экзамены на носу!» – и все, кончен бал, больше вопросов нету.

Скажите, читатель, при чем тут физическое превосходство? О каких мускулах как гарантии власти может идти речь? Сдается мне, что мы имеем дело с невероятно сильным и, к сожалению, довольно редким в наше время чувством, имя которому – уважение. Мы имеем дело с тем самым уважением, которое, независимо ни от каких физических факторов и прочих равных или неравных условий, оставляет детей детьми до самой их старости, а родителей родителями до самой их смерти.

Однако позвольте заметить, дорогой читатель, что уважение – не время года: оно само собой не приходит…

Отец. Если бы с какой-нибудь оказией меня забросили на Педагогический Олимп, я бы сказал оттуда современным родителям: хотите, чтобы ваши дети были лучше вас и чтобы вы при этом были не хуже собственных детей? Тогда выполните первое и необходимое условие: не требуйте от них того, чему сами не следуете, и следуйте тому, что от них требуете.

Боже, как просто!

Борис Васильевич Дудин был честным человеком, и это давало ему право требовать от детей честности. Он не был бездельником и потому решительно протестовал, когда они бездарно тратили время. Для того чтобы сыновья не пили, он бросил пить. И он не потерпел бы от них даже шутливой мысли о воровстве, потому что не воровал. Когда же он решил, что они должны помогать матери по хозяйству, он взял в руки сумку и пошел в магазин. Отец и сыновья были равны перед семейным законом! – а равенство, как известно, есть первый шаг к справедливости, без которой не только воспитатель – дрессировщик не может рассчитывать на успех.

В итоге: что дети слышали от отца, то и видели, и между этими восприятиями не было щели для разъедающих душу сомнений.

Сейчас я немного подробнее расскажу вам о методах Бориса Васильевича. Самое поразительное заключается в том, что он слесарь, не педагог, и жизнь его сложилась так, что ему не удалось начинить свою память учеными знаниями. Однако здравого смысла, как, вероятно, успел заметить читатель, Борис Васильевич никогда не терял. Это, я думаю, не самый худший вариант из возможных, поскольку если уж выбирать, то каждый из нас отдал бы предпочтение здравому смыслу перед ученостью. Он, по крайней мере, и без знаний ценен – а что они без него?

Итак, давайте посмотрим, чем конкретно руководствовался Борис Васильевич Дудин, воспитывая своих сыновей, и что, попутно заметим, поддерживало его отцовский авторитет на достаточно высоком уровне.

Прежде всего, он никогда не боялся, что его дети сделают что-нибудь плохое, а боялся, что они вообще ничего не сделают. «Пусть лучше шкодят и ломают, – сказал он мне, – чем спят по субботам до десяти утра».

К сожалению, многие отцы, работая вне дома, на глазах детей только отдыхают, производя впечатление бездельников. Я бы сказал – несправедливое впечатление, даже обидное, но при всем при этом – губительное. Нет более опасной заразы, чем зараза безделья, которую я готов сравнить с вирусом какого-нибудь «гонконгского» гриппа, подхватить который – форменным образом раз плюнуть. Что же касается трудолюбия, то «заболеть» им можно разве что по аналогии со шприцевым гепатитом: вколешь – готово, не вколешь – ждите.

Борису Васильевичу с его здравым смыслом было дано понять, что трудолюбие детям надо «вкалывать», – им нужен реальный пример, а не художественная легенда. И потому, вернувшись с работы, за вторую половину пятницы он мог сделать из винипласта и текстолита несколько разноцветных горшков для цветов, подклеить резиновую лодку в надежде на то, что к субботе погода не испортится, смастерить книжную полку, сгонять на рынок и купить матери на неделю картошки, а по дороге с рынка еще набрать в мешок земли для горшков.

Он не уставал на заводе? И тем не менее неутомимо искал и находил себе дома работу, которую делал легко и в охотку, как умеют истинно мастеровые люди. Он словно боялся, что заржавеет, если остановится. И даже ходить разучился, как все нормальные люди: бегал рысцой. Подхватится, и – эх! – его уже нет, и нет уже там, где должен был быть. Как вы думаете, почему он два года назад получил инфаркт? Потому, что с «живой работы слесаря», как он выразился, его временно перевели в инструменталку, он там «сел», и через неделю его «закололо».

Могли дети равнодушно взирать на отца, который что-то, пусть даже молча, таскает, что-то колотит, что-то подпиливает? Конечно, нет. «Все, что ни делают короли, – сказал однажды Квинтилиан, – кажется, будто они предписывают это всем остальным». Отец был в этом смысле истинным «королем», и дети волей-неволей втягивались постепенно в дело. То Василий будто бы нехотя берет доску – всего лишь подержать ее, чтоб не елозила по табуретке. То Александр лениво забьет один гвоздь. А через какое-то время сыновья, уже изрядно взмокшие, начинают спорить, как лучше поставить, отрезать, приварить или приклеить; Борис же Васильевич, незаметно выбившись в начальники, ими командует. Затем, представьте, они кончили дело, и тут отец берет в руки длинный брусок, выходит с ним на балкон и смотрит, как в подзорную трубу, на другой конец улицы. Это не трюк, не уловка хитроумного воспитателя, что становится ясно, когда Василий спрашивает: «Чего ты, батя?», а отец честно отвечает: «Кривой, черт, брусок!» – «Ну и что?» – не удерживается от вопроса Александр. «А дело есть, – говорит отец. – Да вы отдыхайте, я сам». Сам-то сам, однако стол в комнате уже отодвинут, Василий что-то отмеряет на бруске, Саша подбирает шурупы, а отец кричит на кухню матери: «Соня, ты сюда пока не входи!» – «А чего?» – раздается с кухни. Мужчины переглядываются, подталкивают друг друга, и Вася – матери: «Поллитру готовь!», а Саша: «Молока или квасу!» Будет сюрприз Софье Александровне, какой – даже мне неведомо: «Вам скажешь, пол-интереса потеряно». Интереса! – очень важная краска в жизни этой семьи. И точная. Потому что где польза для детей, там должно быть для них удовольствие.

Но вот помылись они, отужинали за общим столом, торжественно и весело вручили матери какую-нибудь странную подставку для пивных, молочных и квасных бутылок – что дальше? Дело к вечеру. Можно пойти в кино, можно на танцы, во двор, просто прошвырнуться по улице до клуба и обратно или постоять в подъезде. Но, как говорит Борис Васильевич, «главное, не давать им опомниться», а потому – спать! Тем более что небо чистое, звезды как на ладони, ни тучки, ни облачка, – стало быть, погода идет «клевая».

В три ночи их будит мать, и они уходят на рыбалку: отец, оба сына, сосед Валя и еще брат матери – дядя Кока. Он почему-то в синем костюме, в черной кепке и в мягких домашних тапочках: пришел, наверное, проводить, но заговорили его Дудины, засуетили, от них разве вырвешься без потерь, и очнулся дядя Кока – в руках удочка, а сам – на берегу Волги. Точнее сказать, не на берегу, а на «стрелке»: как перейдешь понтонным мостом через протоку, сразу налево. Я потому это место знаю, что и меня сей жребий не миновал.

Все, что я рассказываю, в значительной степени относится к прошлому. Сегодня у Бориса Васильевича нет с сыновьями проблем: не нужно их ни агитировать, ни уговаривать, ни даже им намекать. Более того, они сами частенько втягивают батю в свои дела: то потащат с собою в кино, то подсунут ему книжку, особенно им понравившуюся, а года два назад, когда сердце Бориса Васильевича не «шалило», он стоял вратарем за сборную двора в футбольном матче со сборной улицы.

Вот такой он, Борис Васильевич Дудин. Лично меня даже немного как бы корящий: он, видите ли, умеет быть примером для сыновей, у него, видите ли, это получается, а я и мне подобные устроены по-другому. Но почему мы устроены по-другому? Почему, вернувшись с работы, не имеем ни сил, ни, откровенно говоря, желания бегать рысцой, клеить резиновые лодки, стоять вратарями и, самое главное, возиться с детьми, хотя и не меньше Дудина понимаем, что они требуют нашего внимания? В чем секрет Бориса Васильевича и какова причина нашего «несоответствия»?

Не знаю. Возможно, мы еще слишком молоды по сравнению с Дудиным, а потому не остыло в нас эгоистическое и, я бы сказал, естественное желание пожить не в чье-то, а в свое удовольствие, – правда, зачем в таком случае мы поторопились обзаводиться детьми? Возможно, мы, наоборот, старее его и телом, и душой, наши силы «не те», и вообще нам уже ничего не нужно – но тогда зачем опоздали с детьми, слишком поздно произведя их на свет? Или, быть может, наша жизнь сложилась труднее дудинской, и условия нашего существования похуже, и не о том, о чем у Дудина, печется наш «котелок», не до детей нам, – но разве Борис Васильевич сделан из более крепкого, нежели мы, материала? Разве живет в другом измерении и работает на золотых станках?

Нет, похоже, мы самым элементарным образом пока еще серьезно не задумались о воспитании наших детей. Похоже, нам просто не хватает внутренней организованности, умения однажды взять себя в руки. Или мы полагаем, что каждому отцу, чтобы стать отцом, необходимо высшее педагогическое образование? И личная опека Сухомлинского с Песталоцци? И еще на всякий случай три сеанса врачебного гипноза, чтобы поверить в свою способность воспитывать?

Я как-то спросил Бориса Васильевича: «Вам было трудно?» – уверенный про себя, что конечно же нелегко. Он ответил: «Привык».

А ведь характер у него далеко не «повидло»! Правда, он добрый по натуре человек, даже приветливый: никому из соседей не откажет ни в совете, ни в рубанке, ни в пяти рублях до получки и любую бросовую вещь непременно подберет, припрячет, потому что, скажет, «людям может пригодиться». Однако же так крут при этом, резок и вспыльчив, что мог бы много дров наломать со своим характером, воспитывая сыновей. И тем не менее не наломал! Неужто и здесь у него «секрет»? Если угодно, да. Вот мы, например, дуя на пальцы, одновременно и студим их, и согреваем, в зависимости от того, что хотим. Так и черты характера: ту же резкость можно употребить во зло, а можно и на добро, смотря что хочет человек – под каким «соусом» он эту резкость проявляет. Отец Бориса Васильевича, дед его сыновей, умел принимать крутые и совершенно неожиданные решения, которые ставили бы в тупик окружающих, не будь они справедливыми. Он, например, вторично женился после смерти первой жены, и, представьте, по любви. Но на третий день после свадьбы навсегда изгнал молодую мачеху из дома, с тех пор более никогда не делая попыток устроить личную жизнь. Почему изгнал? Она в том же тазу, из которого мыла пол, постирала детское белье! Круто он поступил? Но и не скажите, что необоснованно.

Возвращаясь к Борису Васильевичу, замечу, что и его резкость всегда компенсировалась чистотой намерений и справедливостью. За все время он только однажды зря наказал Александра – а сын, как всегда, молча и достойно принял наказание – и лишь потом узнал, что Саша не виноват. Ошибку свою отец исправил «по-дудински»: дождался, когда собралась вся семья, подошел к сыну и очень серьезно сказал: «Саня, я больше не буду».

Можно ли не уважать такого отца? Можно ли не пойти с ним на край света? Добавлю к сказанному, что домашний авторитет Бориса Васильевича основательно подкреплен уважением к нему «со стороны». Выходят, положим, дети во двор, а двор у них «свой, от завода», и кто-нибудь нет-нет, а скажет: «Батьку вашего опять на доску повесили!» Но чтоб Саша или Василий в ответ громко удивились, запрыгали от радости и захлопали в ладоши – не дождетесь. Скажут сдержанно: «Ну?» – а у самих сердечки – тук-тук, тук-тук. «Что нукаете? – скажет некто. – Идите поздравьте его, он еще сам не знает!» – «Сейчас пойдем». – «Да спросите хоть, за что!» – «А мы знаем: ветеран».

Кстати, не понимаю, как ухитрился Борис Васильевич при своей ртутной подвижности двадцать пять лет проработать на одном месте. «Неужто никуда не тянуло?» – «Тянуло». – «И что же?» – «Привычки менять – себя потерять». Когда я спросил Бориса Васильевича, каким его наградили орденом, ответил не он, а сыновья. Василий сказал: «Знаком Почета», а Александр добавил: «И уважения».

Мне уже приходилось писать, что в отличие от Саши, который тоже будет слесарем-инструментальщиком, Борис Васильевич «теорий» не знал. Однако в деле своем катался как сыр в масле. Пока Александр рассчитывал деталь «по науке», он ухитрялся сделать штук пять «на глазок», да так, что ОТК мог спокойно выспаться, и, подзуживая сына, непременно толкал его в бок и говорил:«А если б мне еще теорию, Санька?!»

По одной древней легенде, афинянам надо было однажды сделать выбор между двумя строителями, предлагавшими свои услуги для какого-то крупного сооружения. Один из них произнес великолепную речь, аргументированную и длинную, в которой красочно расписал, каким следует быть сооружению, и почти склонил народ на свою сторону. А другой сказал так: «Мужи афиняне, что он сказал, то я сделаю».

Второй – не сомневаюсь – типичный Борис Васильевич Дудин. А первых с каждым веком, и годом, и днем становится почему-то все больше.

Подведем итог. Что я хочу всем этим сказать? Право, не много: у отца были дети, а это значит, что у детей был отец. Вот, собственно, и все. Борис Васильевич любил – это во-первых. И обладал повышенным чувством ответственности – во-вторых. Он честно заработал право командовать собственными детьми, а дети, как орден, вручили ему свое уважение.

Как когда-то в младенчестве молоко матери спасало сыновей от инфекционных заболеваний, так и сегодня власть отца предохраняет их от множества бед. Но давайте помнить и не забывать, что целебные свойства отцовской власти проявляются лишь в том случае, когда сама она держится не на «авторитете» физической силы отца, а на силе его авторитета.

Мать. Не сложилось ли у читателя впечатление, что Софья Александровна Дудина – женщина тихая, молчаливая, подчинившаяся мужу и растворившая себя в нем? «Соня, прими! Соня, подай! Соня, не лезь не в свое дело!» – ну что ж, я готов признать, что внешне так оно и выглядит.

Однако, если бы так было и по существу, я бы поставил перед читателем только один вопрос: могут ли вырасти хорошие дети в семье, где один родитель получает трон и титул «главы» за счет подавления личности другого родителя? К счастью, у нас нет надобности не только отвечать на этот вопрос, но и ставить его.

Борис Васильевич однажды назвал Софью Александровну «двигателем внутреннего сгорания». Я поразился точности этих слов. Она действительно «двигатель» – в том смысле, что именно Софья Александровна «запускает» своего мужа и приводит его в движение, хотя нам и кажется, что он является «мотором» в семье. Кроме того, она делает это так незаметно, что у нас есть все основания полагать ее двигателем именно «внутреннего» сгорания. И наконец, Софья Александровна относится к той категории жен и матерей, которые умеют отдавать все силы семье, тратят себя без остатка, буквально на износ, и потому, к сожалению «сгорают».

Они очень странно поженились, но еще более странно рассказывают об этом. Представьте: вся семья в сборе, мы беседуем, и Борис Васильевич откровенно говорит, что «цена нашему с Соней знакомству – одна неделя, во был риск!». Сыновья улыбаются, потому что сам факт их реального существования говорит о том, что риск оправдан. С другой стороны, известно, что скороспелые браки дают возможность молодоженам навсегда «похоронить» в себе негативные качества, поскольку они еще не «обнародованы», и проявить положительные, в расчете на которые брак и заключался. «Я, например, – сказал Борис Васильевич, – и выпить мог, но ежели Соня до свадьбы меня ни разу пьяным не видела, зачем на это дело особенно налегать?»

Итак, их общежития стояли рядом. В тот день, когда Борис Васильевич впервые увидел тоненькую, хрупкую девушку – «в чем только жизнь в ней держалась?» – он подошел к ней и спросил, как ее зовут. Она почему-то покраснела и ответила: «Соней, а фамилия – чем щи едят». – «Это чем же? Половником, что ли?» Она засмеялась, и теперь уже он почему-то покраснел.

«Какой у вас аппетит! Я Ложкина!» В ту пору он ходил еще в военной форме, а иногда, надев шикарные шаровары, крутил на турнике «солнце». Она смотрела. Через неделю он предложил ей расписаться. «Я опять глянула на него и даже не знаю почему – поверила». – «Эх, мать, – в сердцах сказал Саша, – я бы тоже поверил!» Тут слово взял Василий, чтобы пояснить одно существенное обстоятельство: «Когда они расписывались, шел дождь, а у нас в семье такая примета: все хорошее через дождь и получается!» – «Вот дурачок! – сказал Борис Васильевич. – Это сначала мы поженились, а уж потом пошли приметы!»

Очень скоро выяснилось, что у молодоженов есть неплохой шанс на прочную семью: природа наделила Софью Александровну избытком терпения, а Борису Васильевичу дала отходчивость. И тем не менее до того, как родился Василий, они жили «по-разному». С появлением Васьки дальше так жить было нельзя. Материнским чутьем Софья Александровна угадала, что «при сыновьях – не при дочках! – в доме нужен голова» и что именно ей эту «голову», если можно так выразиться, надо поставить на ноги. Как? Прежде всего сохранением мужниного авторитета.

И как отрезала: ни одного семейного скандала при детях! – вот уже двадцать с лишним лет. Разумеется, поводов для ссор, как и в любой семье, в этой тоже предостаточно. Сколько раз душа Софьи Александровны не принимала решений и поступков мужа, сколько раз чесался у нее язык, но она не позволяла себе не только осуждающего слова, даже взгляда! Такой ситуации, чтобы «слово за слово» при детях, чтобы крики, битье посуды, уход Бориса Васильевича из дома, вмешательство соседей или демонстративная «голодовка» Софьи Александровны, у них не бывает. Прав муж, не прав, а все равно прав! – на этом она твердо стояла, и в этом заключалась великая мудрость этой маленькой женщины, истинной хранительницы семейного очага.

Зато без детей, оставшись с мужем наедине, можете себе представить, что она с ним делала! Однако эту тему я развивать не буду из педагогических соображений. Хотя, конечно, сыновья Дудиных уже взрослые люди и догадались, мне кажется, кто в доме истинный «глава», а кто «исполняющий обязанности», – и тем не менее я лучше помолчу. Да и какое все это имеет сегодня значение? Скажу только, что Софья Александровна совершенно искренне полагает, что Борис Васильевич из породы тихих и покорных мужей. Откуда ей это известно про Бориса Васильевича, ума не приложу, а спрашивать постеснялся.

Говорят, вопрос о победителе решается не только исходом сражения, но и его ходом. Коли так, муж и жена Дудины имеют, мне кажется, право поделить лавры. Тем более что Софья Александровна, будучи человеком бескорыстным, вообще готова отдать венок мужу, а он, будучи человеком справедливым, вернуть его жене.

Два десятка лет Софья Александровна трудится на фабрике. Она очень устает на работе, но ей и в голову не приходит, вернувшись домой, снять с себя хотя бы часть забот по хозяйству, потому что ее мужчинам не приходит в голову загружать Софью Александровну всеми заботами. В этом смысле Дудины на равных – и повара, и посудомойки, и уборщики, и заготовители продуктов. Это у них так же естественно, как и то, что надо ежедневно чистить зубы, ходить по городу в одежде и дышать кислородом, не думая при этом, что совершаешь подвиг или делаешь нечто необычное.

Правда, я заметил, что, как бы мужчины ни помогали женщинам, количество дел у них почему-то не уменьшается. Освободите жену от похода в магазин, и она «за это» лишний раз вымоет пол; помойте за нее пол, и она лишний раз сбегает в магазин. И все же ни одна мать, ни одна жена не откажется от помощи, потому что для современной женщины нет более унизительного, чем «разделение труда».

Я часто бывал у Дудиных в доме и однажды понял, что центром семьи, ее смыслом и, если угодно, целью существования была мать. Все заработки шли Софье Александровне, и, когда вдруг кто-то из мужчин получал меньше, чем рассчитывал, его первой мыслью было: «Ах, мать огорчится!», а если получал больше, то: «Во мать обрадуется!» Если в доме вдруг устанавливалась тишина, не стоило сомневаться: это, вернувшись с работы, она легла подремать на часик-полтора, вконец измученная. Если все сидят за столом, но не приступают к еде, значит, Софья Александровна еще не села. Когда Александр получит аттестат об окончании ПТУ, он покажет его первым делом матери, как это сделал Борис Васильевич, показав ей первой полученный им орден.

Когда-то отец мог повысить на мать голос. Теперь окончательно забыл, как это делается. Во-первых, он точно знает: «Дети это сразу воспримут». Во-вторых, действительно неудобно, особенно после того, как Софью Александровну выбрали депутатом райсовета. У нее «там» приемные дни, сидит в отдельном кабинете, дает людям советы, ведет запись в журнале, куда-то пишет просьбы и ходатайства, а тут вдруг: «Сонька, не лезь не в свое дело»! Извините, не с руки. Зато один повод публично ругать жену у Бориса Васильевича сохранился: за то, что она годами не ездит в отпуск, что торчит дома, не отдыхает в санатории, не бережет свое здоровье. «Верно, батя! Чего она, батя!» Как он ее костит, как тут «гуляет», как лихо пользуется крепкими выражениями, как не оставляет камня на камне! – прекрасная, я думаю, возможность выпустить лишний пар.

Но, к сожалению, все это «мимо». Маленькая, хрупкая Софья Александровна, а кремень. Тут у нее, при детях и при муже, и рай, и ад, и санаторий, и сумасшедший дом, а все вместе – ее жизнь, ее счастье.

Атмосфера. В этой семье редко пользовались будильником; наш герой просыпался от прикосновения материнской руки. Наклонившись к сыну, Софья Александровна осторожно трогала его волосы и говорила: «Саня, а Сань, встава-ай!» И никто не сдергивал с него одеяла, не укорял противным голосом, не требовал и не грозил, и первое, что видел Саша, подняв веки, – лицо матери с сочувствующими глазами.

Вот так, одной лишь процедурой побудки, ему давали на день хороший заряд хорошего настроения. Я нарочно избрал эту маленькую деталь, желая проиллюстрировать атмосферу, в которой они жили: мелочь иногда бывает красноречивее многословных доказательств.

Я уже писал, что у них в доме алкоголем «не пахло». Но ведь нет правил без исключений: бывало, Борис Васильевич являлся навеселе от родственников или с рыбалки. Однако был он «навеселе» в прямом, а не в переносном смысле этого слова. Вполне управляемый, хотя и несколько возбужденный, он принимался декламировать известные стихи о том, как поссорились старик и старуха из-за какого-то пирога, и у него, то ли намеренно, то ли нечаянно, вместо «сырой пирог» получалось «пирой сырог», и тогда он начинал все сначала, но заколдованно спотыкался на том же месте. И дети, и Софья Александровна, и он сам помирали со смеху, хором кричали: пирой сырог! – а потом жена укладывала мужа спать. При этом не без достаточных оснований она думала, что в водке большой беды нет, а есть беда в людях, которые «если они внутри плохие, то и ведут себя, напившись, плохо, а вот наш батя, даже выпив, зла не делает, а только добро».

Бориса Васильевича они звали батей, племянницу Веру – Веруней, родного брата матери, Константина Александровича, – дядей Кокой, а Сашу – Лисенком, «но не потому, что он хитрый, – объяснила Софья Александровна, – а потому, что ласковый, очень жальливый». Эти сентиментальные имена, придуманные для внутреннего пользования, олицетворяли в семье как бы материнское начало, которое прекрасно сочеталось с внешней суровостью, по крайней мере в отношениях между мужчинами, идущей от Бориса Васильевича. При встречах и расставаниях отец и сыновья никогда не целовались, ограничивая свои эмоции скупым рукопожатием или толчком в бок. И никаких словесных признаний в любви, никаких внешних проявлений, демонстрирующих взаимную преданность «до самого гроба». Право, не скажешь лучше Петрарки: «Кто в состоянии выразить, как он пылает, тот охвачен слабым огнем».

Но случись беда с любым из Дудиных, грози кому какая опасность, я уверен: они понесутся через пять ступенек вниз, и через пять ступенек вверх, и на другой конец города, и на край света – с глазами безумными, с решимостью отчаянной, с готовностью на любую степень самопожертвования.

Их солидарность не была сродни обыкновенной «мужской», как не была похожа и на ту, которая объединяет людей в силу каких-то неожиданных обстоятельств, – почвой, на которой она выросла, была честь фамилии. Не раз мне приходилось слышать, как вместо «я», естественного в разговоре, они употребляли «мы» или «Дудины». Например: «Борис Васильевич, почему вы отказались от другой работы, хотя там и платили побольше, и дела полегче?» – «Почему! Да потому, что Дудины с места на место не бегают». «Саша, как же так получилось, что у тебя до сих пор нет девушки?» – «А мы не влюбчивы!» Василий, заступаясь во дворе за младшего брата, давал его великовозрастному обидчику подзатыльник и говорил при этом: «Дудиных не трогай, понял!» Показательна в этом смысле и реакция отца на участие Александра в конкурсе «Лучший про профессии», который проводился в ПТУ. Случилось так, что Саша в середине работы вдруг обнаружил, что неправильно прочитал размеры задания, все начал сначала и занял в итоге второе место. Рассказывая мне об этом, Борис Васильевич, хотя минуло с тех пор больше года, все еще горячился: «Лопух!» – «Да ладно, Борис Васильевич, стоит ли так переживать?» – «И не думаю! Я вовсе спокойный. Он-то больше меня расстраивался: Дудины вторыми быть не любят…»

Добавлю от себя: не только вторыми, но и хоть чем-то, хоть как-то запятнанными. Однажды я спросил Софью Александровну, как поступила бы она, явись к ней кто-нибудь из ребят и скажи: мама, выручи, мне нужно сто рублей, только не спрашивай зачем, но дай, я тебя умоляю! «Вы дали бы?» У нее, у души доброй и отзывчивой, тут же навернулись на глаза слезы, и тем не менее она сказала: «С возвратом?» – «Нет, – ужесточил я условие, – без возврата». – «На что же им сто рублей? – сказала Софья Александровна недоуменно. – Они же знают, что у меня не сберкасса!» – «Предположим, – сказал я, – долг чести, а занять негде». Она проморгнула слезу и сухо произнесла: «Дать бы дала, но потом мы с Борисом все равно разобрались бы, какая там честь!»

Любовь, доброжелательность, взаимная забота и требовательность – в такой атмосфере немудрено стать «человеком», а вот что мудрено, так это создать подобную атмосферу.

Заповеди. Из нескольких заповедей, действующих в семье, остановлюсь на трех, которые звучат примерно так: «Всё на всех», «Нажалуешься, тебе же и достанется» и «Защищай слабых».

Первая заповедь означала категорический отказ от деления на «мое» и «твое»: все, что имелось дома, все, что они покупали, и независимо от того, кому покупали, принадлежало всем. Лезет на тебя отцовская шапка, ну и носи на здоровье, только имей совесть, потому что бате тоже иногда хочется поносить. Берет Александр часы, которые обычно таскает Василий, значит, они ему сегодня нужнее, иначе не брал бы. В семье не помнят ни одного скандала, разыгравшегося на меркантильной основе: всегда оказывалось, что сами Дудины были нужны друг другу больше, чем что-то нужно было друг от друга.

Однако «всё на всех» касалось не только вещей или денег, но и радостей, и даже горя. С малых лет родители не скрывали от Александра и Василия ни того, ни другого и, если в дом стучалась беда, не затыкали детям уши. Умерла любимая бабушка, и семилетний Саша вместе со всеми стоял у гроба, ездил на кладбище и сидел на поминках. Он страдал, хотя и не вполне понимал происходящее, а просто видел, что творилось вокруг; никому из взрослых не приходило в голову отправить ребенка к соседям или к родственникам. Не знаю, в какой мере это гуманно, но и не берусь осуждать Дудиных; во всяком случае, мне не пришлось задавать им лишних вопросов, когда я хотел понять, откуда у семнадцатилетнего Александра столь редкая в наше время способность к сопереживанию. Борис Васильевич однажды сказал, что ребенок, конечно, еще «человечек», но он устроен точно так же, как большой, а вся разница только в том, что он маленький, «так ведь это пройдет: вырастет, а вот не дашь ему в малолетстве сочувствия, иди потом дай!».

Я бы не хотел создавать у читателя ошибочного впечатления, будто взрослые Дудины жили напряженной педагогической жизнью, тщательно продумывая каждый свой шаг и взвешивая свои поступки. Этого, пожалуй, не делают в быту даже действительные члены Академии педагогических наук СССР, а не только мы, рядовые родители. Просто Дудины были нормальными людьми, не лишенными здравого смысла. А любой поступок, со здравым смыслом не расходящийся, всегда педагогичен. Я лично не верю, что для воспитания собственных детей нужен какой-то особый «родительский талант». Если и необходимо нечто подобное, то это дается природой одновременно с ребенком, как дается человеку способность мыслить, уж коли он произошел на свет. Потому, вероятно, и не приходится нам слышать, чтобы говорили: «талантливая мать» или «гениальный отец». Но вот «хороший отец», «хорошая мать», «ответственные родители», «любящие», «заботливые» – такое мы слышали, такое нам понятно.

Дудины интуитивно сообразили, что лучшие качества формируются у человека, когда он опекун, а не подопечный. В самом деле, куда полезнее о ком-то заботиться, нести за кого-то ответственность, чем сидеть с раскрытым клювом и ждать, когда в него положат червячка. Вот и стремились они к тому, чтобы Александр, самый младший в семье и, стало быть, лишенный подопечного, все же имел кого-то нуждающегося в его покровительстве и защите. Кого? Да хотя бы несчастного голубя с перебитой лапкой, который поселился на балконе и которого ни в коем случае нельзя гнать, а надо лечить и выхаживать. Было время, когда родители таскали домой щенков и котят, подобранных на улице, теперь это делает Саша. Их непременно отмывали, выкармливали и выпаивали и не расставались с ними, пока не пристраивали в чьи-то надежные руки, за круглым семейным столом обсуждая: хороший ли человек будущий хозяин или плохой? Доверять ему щенка или не доверять?

Семейные заповеди, мне кажется, не имеют даты рождения. У них нет начала, как нет начала у конца. Но есть процесс формирования. Так, я могу лишь предположить, что когда-то – когда именно, Дудины и сами вспомнить не могут – Александр впервые пожаловался отцу на старшего брата и был за это наказан родителем. Однако вывод: «Нажалуешься, тебе же и достанется» – мог родиться лишь в том случае, если такая же реакция отца следовала и во второй, и в третий, и в пятый, и в пятнадцатый раз. Мы, взрослые, прекрасно понимая эту несложную технологию рождения семейных заповедей, далеко не всегда находим в себе силы быть последовательными. Часто под влиянием каких-то конкретных обстоятельств мы поступаем сегодня иначе, нежели поступали вчера. А что остается от заповедей? Мокрое место.