Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Валентина Мухина-Петринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

– Нет, Андрюша, нет, Ксения сказала, что ее чувство перегорело... Слишком долго ждала меня, не надеясь, не веря. Она выходит замуж за...

– Кирилла?

– Ты знаешь?

– Он мне сказал. Мама прислала ему телеграмму, что согласна быть его женой.

– Ну вот, видишь. Мне она этого не говорила.

– Но она же вас любит! Что мама, с ума сошла? Уж эти женщины – все напутают, запутают. Возможно, она и увлеклась Кириллом, там, в Крыму, как вы Христиной. Но любит она всю жизнь только вас.

– Откуда ты знаешь, дружок?..

– Откуда!.. Я видел, с каким лицом собирала меня на Байкал – к вам! Все вечера, допоздна, таскала меня по Москве, вроде как я прощался со столицей, но водила-то меня лишь по тем местам, которые связаны в ее душе с вами. Понимаете или нет? И разве мы все (мои друзья и я) не видели, как вы смотрели друг на друга в тот вечер ее неожиданного приезда. Мама любит вас!

– Но выходит замуж за Дроздова. Я опять остаюсь один. Но теперь мне одиночество особенно в тягость, просто нестерпимо. Вот почему я зову тебя обратно ко мне. Разве мы плохо бы с тобой жили?

– Скажите... Мама должна теперь уйти от вас, раз я ушел, все же неловко вам в одной комнате, если вы не муж и жена?

Андрей Николаевич усмехнулся.

– Я тоже так думаю. Ксения говорит: какие глупости! Ей у меня удобнее, чем в гостинице. Кроме того, ей лучше всего работается вечером, она задает мне массу вопросов, как директору института, ну, и как бывшему геодезисту-топографу, исходившему этот край вдоль и поперек.

– Это верно,– подтвердил я.– Вечно мне не давала уснуть. Значит, мама еще не уходит от вас?

– Пока нет. Уйдет, когда зарегистрирует свой брак с Дроздовым.

– Когда будет свадьба?

– Не скоро. Боится, что счастье помешает ее работе над фильмом.

Я с удивлением уставился на него.

– Так о каком одиночестве вы говорите?

Я подошел и по-сыновьи обнял старшего Болдырева.

– Как только она уйдет, так я переберусь к вам. А до тех пор поживу у Алеши в пекарне.

– Ты сердишься на мать?

– Нет. Я люблю маму, она дала мне жизнь... Простите, но вы могли бы даже не узнать о существовании Никольского, а меня просто... могло не быть.

Я подумал немного, потом сказал:

– Но по-моему, ей пора устроить свою жизнь, раз и навсегда. И я не хочу ей больше мешать. Только знаете... Я не верю, что она выйдет замуж за Кирилла. Вот увидите.

Мы еще немного поговорили. Договорились, что он отвезет меня к Алеше. (А пока заперли квартиру Жени, полную цветов и свежести.) Потом мы все вместе вернулись домой.

Мамы дома не было, на столе лежала записка, что она с Таней уехала на алюминиевый завод, но к ужину будет. Просила узнать, где обретается Андрейка.

Я быстро собрал свои вещи, книги, и Андрей Николаевич отвез меня в пекарню. Дорогой я спросил:

– Я насчет Кирилла... Неужели ему все равно, что вы теперь останетесь вдвоем в квартире с его будущей женой?

– Думаю, что не все равно, но здесь вступают два обстоятельства: первое – его самоуверенность, второе – то, что он не желает оказывать давления на решение Ксении.

«Как и я тоже»,– подумал я.

Христины не оказалось дома, и Андрей Николаевич, по-моему, был рад этому.

Он крепко расцеловал меня, пожал руку Алеше и уехал готовить ужин к возвращению мамы; Алеша всучил ему свежевыпеченный. хлеб.

Я быстро расставил книги на полках, засунул чемодан под кровать и огляделся, будто впервые. Уютная квадратная комната, стены выкрашены водоэмульсионной краской лимонного цвета (Алеша сам красил). На столе, покрытом зеленым картоном, лежали листы с формулами,– Алешины вычисления. Над его кроватью висел портрет Эйнштейна и пейзаж «Полдень на Байкале», который я написал по памяти и подарил ему, а в изголовье небольшая фотография – моя, в рамочке из оленьего рога. Моя стена была пока голой, я решил, что завтра что-нибудь подберу из картин Никольского, оставленных мне,– мама часть их привезла.

– Занятий по математике у вас сегодня нет, дома будешь? – спросил я Алешу.

– Сегодня дома. Я рад, что мы наконец вместе, Андрей. Я тоже был рад. Виталия не было дома, не знаю, где он шлялся. Из театра звонили и возмущались, что он опять опаздывает.

Пока Алеша с Мишей вынимали из печи булки, я поставил на плиту чайник и накрыл на стол.

Мы втроем поужинали чем было, выпили чаю с горячими булками, когда зазвонил телефон. Я взял трубку, но просили Алешу. Мне показалось, что это голос Кирилла. Так и оказалось. Он просил Алешу немедленно зайти к нему в институт и сказал, что для скорости выслал за ним машину.

– Сейчас буду готов,– ответил Алеша и добавил: – У нас вроде новоселья, Андрюша Болдырев переехал ко мне вместо Жени. Насовсем.

– А-а-а... Можете приехать оба. Он повесил трубку.

Легковая машина быстро домчала нас до института «Проблемы Севера». Нас встретила в вестибюле Христина и повела гулкими, опустевшими коридорами до кабинета Дроздова.

– Подожду вас,– сказала она,– вместе подъедем на машине.

Но Кирилл тоже пригласил ее в свой кабинет. Мы с Алешей сели рядом на мягких стульях, Христина в стороне на диване.

– Ну вот, я писал насчет тебя ректору Новосибирского университета,—посмотрел он на Алешу.—Написал академику Петрову. Мне не хотелось, чтоб у тебя пропал напрасно год. Написал про твои математические способности... Алеша покраснел.

– Да вы что, Кирилл Георгиевич, на смех?

– Я так думаю,– отчеканил Кирилл,– и это действительно так. Что они подумают, будет видно после собеседования с тобой. Да, эти твои оригинальные расчеты... я послал их как черновик твоей научной работы.

– Какой «научной» работы? – пришел в ужас Алеша. Кирилл расхохотался.

– На занятиях математического кружка,– он обращался к Христине,– под предлогом обычного задания я дал им – на выбор – несколько нерешенных задач нашего времени. Разумеется, никто не подступил к решению, кроме... Алексея Косолапова. На кафедре математики потребовали, чтоб Косолапое сам (непременно сам, без всяких соавторов) закончил эту работу.

– Это вы – на всякий случай – потребовали,– тихо заметила Христина.

– Сначала я, затем они. Это, брат, Новосибирск... В общем, сама знаешь, какие там люди. Короче говоря, билет на самолет тебе забронировали. Завтра вылетаешь в 6.30. Понятно? Соберись сегодня. В Новосибирске явишься к секретарю, она тебя устроит с гостиницей и прочим. Деньги у тебя есть? А то могу одолжить, сколько понадобится, отдашь через три года.

– Есть... Я как раз зарплату получил...– пробормотал Алеша.

– Сколько? Хватит ли? Ну, ладно. Будешь сдавать на математический факультет университета. Вот так-то, голубчик, поздравляю тебя.

Кирилл поднялся со своего кресла, обошел письменный стол и расцеловал вконец смущенного Алешу в обе щеки. Вне себя от радости, я обнял их обоих. Христина крепко пожала Алеше руку и пожелала ему удачи.

– Почему же ты его не поцелуешь? – с негодованием вскричал я.– Тогда и Христина поцеловала его: будто встретила на пристани брата.

– Я предупредил их, что математику ты знаешь в пределах первых двух курсов – ну, а остальные предметы сдашь за десятилетку... ты же готовился сдавать в вуз, когда Андрюшка потащил тебя на Байкал.

Так... Он мне даже не сказал! Только в этот вечер я узнал, что Алеша готовился к сдаче экзаменов в Московский педагогический институт на отделение дефектологии.

Он хотел преподавать во вспомогательной школе. Помочь ребятам, таким, с которыми он мог бы учиться вместе с Мишкой. Миша, без сомнения, много рассказывал ему о вспомогательной школе, где он учился несколько лет.

– Ведь при Новосибирском университете нет заочного? – сказал он.

– Чудак! Зачем тебе учиться на заочном, если тебя примут, в виде исключения, прямо на второй или даже на третий курс – собеседование покажет.

– Но я хочу в педагогический институт, на дефектологическое отделение. В Новосибирске даже нет совсем такого отделения. В Иркутске есть. Я узнавал.

Кирилл потер виски. Кажется, ему хотелось ругнуть Алешу покрепче.

– Разрешите мне сказать,– вмешался я, поворачиваясь к своему упрямому другу: – Алеша! Слушай меня внимательно. Недавно мы с тобой были на лекции Кирилла Георгиевича. Так? У тебя девяносто три процента нервных мозговых клеток (примерно тринадцать миллиардов!) находятся в резерве. Незаполненными. Это же надо подумать! Видимо, для далеких потомков, которые и жить-то будут на Венере. Почему бы часть этого резерва тебе не позаимствовать?

– Не понимаю,– улыбнулся Алеша, но он понял. Все поняли.

– Будешь ставить на себе опыт, как Дроздов Кирилл; закончишь сразу два факультета: математический и дефектологический. К первому влечет тебя душа, ко второму – чувство долга, а ты их совмести. Хорошо получится. А сейчас поблагодари Кирилла Георгиевича за его хлопоты, и пошли: надо собирать тебя в дорогу.

– Спасибо, Кирилл Георгиевич! – сказал Алеша.– Я вам буду век обязан...

– Может, два, если увеличат продолжительность человеческой жизни,– добавил я.

Мы простились, и тот же водитель (я его знал) подкинул нас к пекарне, где Миша уже ждал, чтоб идти домой.

Водитель захватил его с собой. Люди в Зурбагане отзывчивые.

Мы долго не могли уснуть, все говорили о будущем Алеши.

– Ты будешь доктором наук, потом академиком,– радовался я,– может, откроешь что-то совсем новое в науке, как Эйнштейн. Сначала в математике, затем в дефектологии. Вычислишь модель безукоризненно здорового гена, и никогда больше не будет умственно отсталых ребятишек. Никогда!

– Для этого надо, чтоб не было пьющих отцов и матерей. Если наш Виталий женится, думаешь, у него будет нормальный ребенок? Я и не знаю, как на него повлиять... Может, ты сумеешь?

– Я подумаю. Здоровые гены – это гены человека, который не пожелает пить водку, вообще никаких наркотиков не пожелает. Ты смоделируешь такие гены, а медики осуществят их практически на человеке. Ты получишь сначала Ленинскую премию, затем Нобелевскую. Весь мир тебя признает. А Христина тебя полюбит, вот увидишь, Алеша!

– За премии? – простодушно удивился Алеша.– С такой ряшкой не полюбит меня девушка, вроде Христины Даль. Согласись и ты.

– Нет, никогда не соглашусь. У тебя хорошее, типично русское лицо. Ты похож на Андрея Рублева...

– Ты же его не видел. Что мне с собой взять?

Мы еще долго разговаривали, выключив свет. Поскрипывал потолок: там ходила Христина.

Утром я проводил его на аэродром. Пожелал ни пуха ни пера. Обнялись. Видимость была хорошая, и я долго следил за самолетом, пока он не исчез в синеве, словно вдруг растаял. Изрядно продрог. Дома я с наслаждением выпил горячего кофе со свежими слойками, которые Нюра с Мишей напекли специально для меня (они меня полюбила за то, что я любил Алешу). Но я не успел даже согреться, как затрезвонил телефон, и Кирилл велел поспешить в институт: немедленно выезжаем в командировку. Машину поведу я.

Конечно же, я – другого шофера НИИ не давали. В Зурбагане они на вес золота, особенно зимой, когда навигация прекращается.

Я не успел уточнить, кто именно едет, на какой машине, как он уже повесил трубку.

Вот уж поистине человек неожиданных решений. Вчера и слова не было ни о какой командировке.

– Оденься потеплее,– посоветовал Миша.

Я так и сделал, потому что меня как-то знобило, и поступил правильно.

Мы выезжали втроем – Кирилл, Христина и я – на строительство туннеля... Далековато, тем более что я там еще ни разу не был. Туда можно попасть лишь по зимнику, а осенью нас подбрасывал туда вертолет.

Только мы снесли и уложили вещи и приборы в газик, как во двор въехала новая «потрясная», как выразился бы Виталий, «Татра», буквально только что с конвейера, мощная и элегантная одновременно.

В кузове было что-то громоздкое, тяжелое, аккуратно прикрытое брезентом и прихваченное веревками. «Татрой» правил сам Кузькин.

– С райкомом договорено, с директором тоже, едете на «Татре»...– затараторил он, выпрыгнув из кабины.

– Какая-то сверхновая хитрая машина для строителей туннеля, только что с испытании. Вот тебе, Болдырев, путевой лист. «Татра» уже заправлена. Запас бензина с собой имеется. В кузове.

– Я туда ни разу еще...

– Не заблудишься, парень. До мостоотряда доберешься по знакомой дороге. Так? Там переночуешь. А завтра, с рассветом, по зимнику. Сбиться там некуда. Один он пока, зимник-то. «Звездная трасса» зовут его наши романтики, те, что Сен-Мар Зурбаганом величают.

– Почему? – оживился я.

– Увидишь сам.

– К звездам близко,– отрывисто пояснила Христина и резко повернулась к Кузькину:

– А постарше и поопытнее у вас никого не было на «Татру»?

– Все водители на подхвате, Христина Петровна. А чем Болдырев плохой шофер? На «отлично» сдал экзамен. Чего вы парнишку позорите, доставит вас за милую душу. А что молод... Сибирь молодым покорять. А вы тоже боитесь, Кирилл Георгиевич?

– Хватит болтовни, мы теряем время,– сказал Кирилл спокойно.

– Вот и хорошо,– просиял Кузькин,– а ты, Андрюша, будь поосторожнее в горах-то. Усек?

– Усек.

– Ну, садитесь, кабина как раз на троих (до чего же все кстати!), и с богом, как говорится. Ни пуха ни пера.

– Спасибо.

– Эх, Андрюша, надо к черту послать! Во двор выскочила папина секретарша.

– Андрей, директор вызывает тебя, мама тебя хочет видеть. Я вопросительно взглянул на Кирилла.

– Иди,– сказал он,– естественно, что Ксения Филипповна хочет тебя видеть. Даю тебе десять минут. А мы зайдем погреемся.

Я неохотно пошел на второй этаж. Еще в коридоре услышал: они оба заливались смехом. Вошел без стука. Они так и покатывались от хохота по обе стороны письменного стола.

Мама поцеловала меня.

– Что же ты не позвонил даже? – попеняла она мне.– Ведь я беспокоилась о тебе, как, по-твоему?

Она выглядела замечательно, совсем не похоже, что беспокоилась.

– Если не секрет, над чем смеетесь? – поинтересовался я. Они переглянулись.

– Просто хорошее настроение,– объяснила мама.– Есть новости... Я возвращаюсь к мужу.

– Ты хочешь сказать, что муж возвращается к тебе. Ведь это он ушел от тебя,– поправил я маму.

– Зануда ты, Андрюшка!

– А как же твой жених?

– Какой жених?

– Кирилл.

– Он меня бросил.

– Когда он успел?

– Сегодня рано утром. Вызвал меня по телефону в сквер, что перед театром... ровно в шесть утра. Сказал, что просит прощения, но он женится только на сибирячке. Видимо, на Христине Даль. Она еще не знает. Просил не говорить: сам ей скажет. Подарил мне на прощание свою книжку, только вышедшую из печати. Издательство «Мир». Я там, конечно, ничего не пойму, слишком много формул. Но с портретом. И такая очаровательная надпись, на, прочти.

Мама сунула мне тоненькую, изящно оформленную книгу: «Время ускоряет ход». Фотография была удачной.

Внизу наискосок было написано всего две строки, без всякой подписи:

Не укоряю, что прошла,

Благодарю, что проходила.

– Надеюсь, что когда-нибудь я смогу понять, что написано в этой книжке, и тогда с интересом прочту ее. Желаю вам большого счастья. Рад, что вы снова вместе. Мечтал об этом с детства.

Я поехал.

– Ни пуха ни пера! – одновременно напутствовали меня супруги Болдыревы.

– К черту! – буркнул я, уходя.

Глава десятая

ЗВЕЗДНАЯ ТРАССА

Мы без приключений доехали до моста, только сильно замерзли, хотя кабина была утепленной, а на мне меховые унты, а под полушубком меховая куртка.

На Кирилле была его дубленка, норковая шапка. Христина в своей светлой шубке из искусственного меха и белой пушистой шапочке выглядела рядом с ним более чем скромно. От холода она укрылась пуховым платком. На ногах валенки. Но до чего же это была красивая пара. В поселке мостостроителей на них все восхищенно оглядывались.

Кирилл не откладывая в долгий ящик приступил к своей программе ухаживания. Вечером я улегся спать (нам с Кириллом отвели для ночлега кабинет начальника строительства. Он на диване, я на раскладушке), а они с Христиной ушли в клуб, где демонстрировался фильм Эльдара Рязанова. Я его видел, Христина тоже видела. Мы тогда втроем и ходили в кино, с Алешей.

Не помню, говорил ли об этом? У меня с детства такое свойство: я почему-то легко могу себя поставить на место другого человека со всеми его мыслями, ощущениями, переживаниями.

И теперь я так хорошо представлял, что творится в душе Христины, всю ее горечь и боль от потери любимого человека, обиду, ущемленное самолюбие. Ведь все знали о предстоящей свадьбе, и теперь кто жалел ее, а кто и злорадствовал, особенно завистницы.

Неожиданное ухаживание Кирилла, который отнюдь не внушал ей отвращения, и льстило ей, и отвлекало от душевной боли, и слегка кружило голову. Бедная девушка!..

Впрочем, почему это «бедная»? Кирилл был моложе отца – сияющая перед ним открывалась дорога. Одно лишь я знал твердо: не был он добрее отца. Не был таким добрым, как Андрей Николаевич. Меня заботило: достаточно ли серьезно относится Кирилл к Христине Даль?

Перед сном (я уже наполовину выспался, когда Кирилл пришел) я спросил его, извинившись предварительно за вопрос, любит ли он Христину.

Он чуть не вспылил, но неподдельная тревога в моем голосе его успокоила.

– С каждым часом все больше, чудесная девушка!

– И с каких пор вы ее... полюбили?

– С первого взгляда.

– Простите, а что у вас было к режиссеру Ксении Болдыревой?

– Наваждение. И оно, к счастью, рассеивается. Ты что, меня осуждаешь?

– Что вы! Тогда в Ялте мама влюбила вас в себя, потому что вы напоминали ей молодого Болдырева. У нее было увлечение. У вас наваждение...

А Христина... Лучше ее вам не встретить никогда. От всей души желаю вам с нею счастья.

Но она еще не дала согласия?

Кирилл удивленно взглянул на меня и, пожелав спокойной ночи, выключил свет.

Все же я уснул раньше. Его что-то тревожило, он переворачивался с боку на бок и даже курил.

Утром я проснулся в шесть часов и, тихонько одевшись, пошел к своей «Татре». Надо было подготовить ее к трудному переходу. Мотор застыл. Повозился изрядно, пока вернул двигатель к жизни. Позавтракали мы втроем в столовой. Выехали ровно в 8.30. По зимнику.

Сначала трасса шла вдоль Ыйдыги, а затем спустилась на лед. Высоко в лиловатом небе за нами плыла полная луна. Она провожала нас весь день, куда мы, туда и она – огромная, яркая, словно вырубленная из куска янтаря. Где-то, может, было солнце, но не у нас. На нашем небе только отсветы – зеленоватые, фиолетовые, алые. У горизонта за горами небо совсем было радужное. Тайга окутана серебряным снегом – таким же тяжелым, таким же блестящим, как чистое серебро. А трасса под колесами синяя-синяя (Ыйдыга здесь глубокая). Все дремучее, непроходимее тайга за ледяной рекой, все выше, круче и неприступнее базальтовые скалы справа от нас.

– Я понимаю, отчего эту трассу называют звездной,– тихо проронила Христина.

– Вот он, лик на скале! – воскликнул я, останавливая машину.

Мы попрыгали на лед.

Прекрасное женское лицо – не земное, нет, с какой-то иной планеты – показалось мне в эту вторую встречу еще прекраснее.

Какую загадку таил в себе этот лик на скале? Какую неразгаданность скрывали эти огромные, в половину лица, круглые глаза без зрачков? Угрозу, надежду, обещание, знания, которые нам пока недоступны? Чему усмехались чуть выпуклые губы? Отчего так пристально и грозно заглядывали эти нечеловеческие глаза глубоко в человеческую душу? Мне вдруг показалось, что лик на скале предупреждает меня о чем-то, как бы предостерегая: берегись!

– Если долго смотреть, становится жутко,– произнесла Христина.

Кирилл лишь кивнул головой.

Молча забрались мы в уютную кабину «Татры», молча поехали дальше. Ыйдыга осталась позади, трасса пошла в горы. Вы видели горы Забайкалья? Суровый и страшный пейзаж. Неповторимый. Вряд ли где на земном шаре есть именно такой... Может, на Луне в горных областях.

Я очень крепко держал в руках баранку (просто вцепился в нее) и так внимательно поглядывал на приборы, будто вел не грузовую машину, а самолет.

И в том, что вдруг на крутом повороте обломилась рулевая сошка, моей вины не было. (Механики, ремонтировавшие «Татру», так и признали впоследствии.)

«Татра» стала неуправляемой. Ее потащило прямо в пропасть. Мои спутники не издали ни возгласа, ни словечка: боялись помешать мне справиться с бедой.

Я быстро открыл дверь кабины:

– А ну, прыгайте оба!

– Но как же ты?

– Андрюшка, прыгай и ты, черт с ней, с машиной!

– Прыгайте, скорее, черт вас дери! Я за вами. Ну!

Когда они выпрыгнули, я захлопнул дверь: мыслимое дело, Такую новую «Татру» разбить!

Машину тащило к пропасти. Кирилл и Христина бежали за ней и орали:

– Андрюшка, прыгай!

Я делал все возможное и невозможное, судорожно хватаясь за все подряд. Почему, черт побери, я не мог ее остановить, эту «Татру»? Ни повернуть. Все произошло у крутого поворота. Как я сумел ее остановить?

Пропасть надвигалась. Видел я уже эти забайкальские пропасти – где-то на дне клубится темный туман. Пора было уже бросать машину, но что-то сильнее меня не давало это сделать, просто не мог. «Татру»-то мне доверили... Совсем новую. Черт знает почему она сломалась. Может, не выдержала мороза? Она же не человек.

Меня спасло то, что трасса заворачивала, а машину завернуть я не мог, и она стала выходить на обочину. Снег припорошил осевшую летом землю, и она стала вровень с трассой, но едва на нее ступило переднее колесо, как оно провалилось, и «Татра» накрепко засела в капкане... метрах в трех от обрыва.

Я открыл дверь и пригласил своих «научников» в кабину.

– Не замерзли еще? Идите в кабину. Придется ждать попутной машины, чтоб взяли нас на буксир. Сами не выберемся.

Но они предпочли три часа приплясывать около «Татры», никак не могли поверить, что она сидит крепко.

А между тем «Татру» еле вытащили попутные машины, шоферы помогли наскоро подремонтировать и отбуксировали нас без особых приключений (если не считать мороза в 47 градусов с резким ветром и небольшого землетрясения).

В поселке туннельщиков меня узнали и попросили выступить у них на катке. Я не ломался, лишь предупредил, что год уже не тренируюсь, так что заранее прошу извинения.

Музыку я подобрал сам (пластинок у них много да еще магнитофонные записи), совсем не ту музыку, что мне находил Чешков.

Все выступления я построил на основе юмора и импровизации. Всякие пародии, моносценки, лирические миниатюры. Это была сверхвольная программа. Чешков бы за нее меня просто-напросто убил.

Смеялись все до упаду, хотя посинели от холода. Уговаривали меня приезжать еще. Я обещал.

На обратном пути пришлось задержаться на пару часов в одном ущелье, чтоб помочь веснушчатому парнишке с золотым зубом. У него кончился бензин, и он, чтоб не замерзнуть, пел во все горло песни.

У меня была запасная канистра, но, как на грех, так примерзла пробка, будто приварили ее, проклятую. Пришлось помучиться.

Уж мы ее и ломом били, и рвали ключами, и щипцами тащили – еле открыли. Парнишка дал мне в знак благодарности жевательную резинку (я ее терпеть не могу, спрятал для Виталия) и успел рассказать свою историю.

Он сидел за хулиганство (глаза у него были преозорные), но теперь хочет подработать на Севере и съездить на родину, купив подарки для всей деревни. Родных у него не было, а деревня всего на двенадцать двориков, и «уж такие там люди хорошие живут»... И посылки ему слали... И письма, как родные.

– Там останешься жить?

– Да нет, повидаюсь и уеду. Мечта у меня одна есть. Но учиться надо. Институт кончать. Что за хулиганство сидел, не помешает?

– Думаю, нет. В случае чего...

– Андрей! – позвал Кирилл.

– Сейчас. Тогда сначала на заочный. Образование у тебя какое?

– Десятилетка.

– А мечта какая?

– Андрей! – уже раздраженно звал Кирилл.

– Сейчас.

– Иди. А то разозлится. Начальник?

– Завлабораторией. Доктор наук. Какая мечта, если не секрет?

– Дело не в секрете. Несбыточная мечта, понимаешь. А я решил... Мечта у меня такая... – смущенно начал он,– чтоб деревья... скажем кедры, ну и дубы и другие, вырастали не за полвека, а за год-два... Понимаешь? Кто-нибудь у нас в стране работает над этой проблемой? Я бы согласился на любую работу помогать.

– Андрей! Андрей! Андрей!

– Может, в Москве есть такой профессор?

– Балда. Здесь, в Зурбагане, есть. Давай твой адрес.

– Врешь?!

– Честное слово! Таисия Константиновна Терехова ее имя. Я узнаю насчет тебя и напишу. Адрес!

– На конверт с моим адресом.– Он сунул мне конверт, крепко обнял, и мы разошлись по своим машинам.

Его звали Иван Ракитин. Работал он на золотых приисках.

– Не понимаю, о чем вы могли столько говорить? – удивился Кирилл, когда я уже вел «Татру».

– О его мечте,– коротко ответил я.

– Какая может быть у него мечта? Побольше заработать денег, а потом прогулять их в «жилухе»?

– Ошибаетесь, Кирилл Георгиевич,– негодующе возразил я и рассказал о мечте Ивана Ракитина.

– Не верю,– усмехнулся Кирилл,– это ты сам сейчас придумал. Разве я не знаю, какой ты фантазер.

– Ты тоже не веришь, Христина? – спросил я, помолчав.

– Разумеется, верю,– строго ответила она. Кирилл пожал плечами.

– Да он же из колонии, разве вы не заметили?

– Подрался и получил за это срок,– возразил я, стараясь не горячиться.– Жизнь прожить – не поле перейти. Я верю в Ивана Ракитина.

– Да ты и видел-то его пять минут.

– Хоть пять секунд. Все равно верю. И я ему помогу.

Мы долго молчали. Трасса разворачивалась, как на экране широкоформатного кино,– заснеженная тайга, перевалы, спуски, подъемы. Стекла от нашего дыхания замерзли – узоры, похожие на серебряные листья.

Уже на подъезде к Зурбагану – зимник опять шел по реке – тайгу сильно тряхнуло (балла четыре). Сразу образовалась огромнейшая наледь. Мы очутились в воде. Я осторожно вел машину, чертыхаясь (до дома оставалось километров тридцать), когда «Татра» вдруг с грохотом провалилась в яму, полную воды и снега. Сидела, словно в капкане, вода плескалась у самой дверцы. Наверху горела лишь красная лампа стоп-сигнала. Лед под нами гудел, трещал и содрогался.

– Все. Конец нам,– произнесла Христина. Кирилл угрюмо молчал.

– Придется вылезать в ледяную воду? – спросил он меня мрачно.

– Зачем? Подождем попутной. Вытащит нас.

– Здесь глубоко.

– Лед толстый. Лишь бы не вмерзнуть. Сидите спокойно. Хотите, буду читать вам стихи? – Решил я их приободрить.

– Чьи? – поинтересовалась Христина.

– Марины Цветаевой.

– Читай.

Я как раз читал им чудесное стихотворение из цикла «Бессонница», когда на залитой водой трассе показались четыре «Татры».

Крик разлук и встреч —

Ты окно в ночи!

Может – сотни свеч,

Может – три свечи...

Нет и нет уму

Моему – покоя.

– Машины! Машины! – закричала Христина, не дослушав Цветаеву.

Нас вытащили через час. Помучились изрядно. Бросили нам трос и тащили, тащили... Сами чуть не провалились.

Выехали на твердую землю. Миновали знакомый мостик.

– Слушай, Андрей,– вдруг засмеялся Кирилл,– ты хоть понимаешь, что работаешь в экстремальных условиях?

– Что? Ерунда какая! Кабину войлоком обили для тепла – и экстремальные условия вам? Черта с два!

– Не понимаю. Единственный сынок у мамы, где ты мог закалиться?

От негодования я так крутанул баранку, что чуть не съехал в кювет.

– Ничего вы не понимаете. Я с шести лет забочусь о маме.

Она же приходила с работы еле живая от усталости. Не она меня, а я ее баловал, сколько умел и мог. Ну, а закалку я прошел у тренера Чешкова, это почище сибирской.

Мы расхохотались и так, смеясь, въехали в Зурбаган. Было восемь вечера, температура 52 градуса.

Все-таки этот рейс был один из тяжелых. Я отвел «Татру» на автобазу, и Кузькин, взглянув на мое лицо, отвез на своей машине в пекарню, сказав, что по пути.

– Прими аспирин и ложись спать,– посоветовал он.

На другой день было воскресенье, и я проснулся аж в одиннадцатом часу. Отоспался за все эти десять суток.

Меня ждала обильная почта: письмо от Маринки, от знакомых ребят и телеграмма для Жени.

После завтрака я решил пойти к Скомороховым и отнести телеграмму. Потеплее одевшись, я отправился к ним.

Аленка с радостным воплем бросилась мне на шею. Я отдал ей подарок – заводного робота – и лишь тогда сообразил, что девочке больше подошла бы кукла. Но Аленка от робота была в восторге, тут же завела его ключиком и пустила расхаживать по полу. («Надо бы два взять – и ей и себе»,– подумал я с запоздалым сожалением.)

Передав Жене телеграмму, я стал пока разговаривать с Маргаритой. Она очень благодарила меня за цветы и за то, что я помыл к их приезду пол. Соседка, у которой я брал ведро, была от меня в восторге (еще говорят, молодежь пошла плохая, врут все, сукины сыны!).

Мы посмеялись немного, но тут нас испугал Женя.

– Ритонька! – крикнул он. Заметно побледнев, протянул ей телеграмму. Маргарита прочла и отдала ее мне.

В телеграмме извещали о смерти первой его жены и запрашивали насчет ребенка: заберет ли он его себе или отдать девочку родителям погибшей?

Весьма обстоятельная эта телеграмма была от мужа... Он сообщал даже такие подробности, что Леночка попала под машину, бегая по магазинам, напоминал, что если отдать дочку дедушке и бабушке, то отобрать обратно будет довольно затруднительно, посему он советует забрать ее немедля. В конце текста он дал свой телефон и адрес.

Одолев длиннющую телеграмму, я почему-то сначала взглянул на Маргариту. Она как-то странно смотрела на Евгения: он плакал, закрыв загорелое, обветренное лицо руками.

По-моему, вполне естественно, что он плакал. Все же эта Лена была два года его женой, как бы они ни жили, пусть хоть и ссорились. А на Маргариту это произвело не знаю какое впечатление. Я ей показал знаками, что надо бы ей подойти к Жене, но она и с места не сдвинулась.

Но тут Аленка вскарабкалась к нему на колени, прижалась щечкой к его мокрой от слез щеке и стала уговаривать:

– Не плачь, папочка! У тебя кто-то умер, но ты крепись, у тебя есть мы – мама и я. Может, принести тебе лимонаду? В холодильнике есть, целая бутылка.

– Потом,– сказал Женя. Он поцеловал Аленку и пошел в ванную умываться.

– Ты, Андрюша, подожди меня, я скоро приду, вместе все пообедаем. А хочешь, идем со мной.

– Лучше я с тобой,– вскочил я.

– Хочешь поговорить по телефону? – спросила Маргарита спокойно.

– Да. Сначала с Москвой, затем с Кузькиным... чтобы заменил меня на завтра. Сегодня вечером вылетаю в Москву за дочкой. Будут у нас теперь две Аленки – большая и маленькая. Ты не будешь против, я думаю.

– Конечно не буду.

– Аленка, хочешь иметь маленькую сестренку, которую тоже зовут Аленкой? – А ты ее будешь больше любить?

– Одинаково обеих.

– Тогда хочу.

– Ну, вот и молодец!

Женя поцеловал Аленку, Маргариту, и мы вышли.

– А Маргарите было неприятно, что ты плакал,– заметил я на улице.

– Я ведь давно понял, что не люблю Леку, а вот, поди ж ты, заплакал! Все ж таки молодая, жить бы да жить, и на тебе – погибла так глупо. А этот, ее новый муж, сообщил даже, что по магазинам она бегала. Ленка-то хотела, чтоб он удочерил нашу Аленку... Я, конечно, согласия не дал. А теперь хочет спровадить Аленку ко мне. Ну, я этому-то рад. Заберу себе, моя дочь.