355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Валентина Мухина-Петринская » Избранное. Том 2 » Текст книги (страница 6)
Избранное. Том 2
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 07:38

Текст книги "Избранное. Том 2"


Автор книги: Валентина Мухина-Петринская



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

– Угадайте.

– Этот?

Кирилл, к моему великому возмущению, указал на Женю. Все рассмеялись. Отец представил нас, подчеркнув, что Женя – выдающийся автомобилист-гонщик, а я мастер фигурного катания.

Об Алеше добродушно сообщил, что он хороший пекарь. Виталий был дома – готовил опару. И хорошо, что его не было: как его представлять? Не подонок же? Бывший студент? Уголовник?

– То-то мне знакомо твое лицо,– сказал Кирилл,– я видел тебя по телевидению. Конечно же, Андрей Болдырев... В паре с девочкой. Марина...

– Марина Шалая.

– Да. Помню. Чудесная девчушка. И как это ты смог бросить спорт после такого-то успеха? Ну, а математикой никогда не увлекался?

– Н-нет, учился по математике на одни четверки. Вот кто у нас математикой увлекается – Алеша.

– Да, это у Алеши хобби! – подтвердил Женя.

– Да бросьте, ребята! – смутился Алеша.

– Помолчи, все равно скажу.– Он – прирожденный математик, может, гений, которому не дали проявиться. Вам дали, а ему не дали, понимаете?

– Нет.

– Андрюша!

– Алеша, помолчи! Он занимается математикой наедине, как пишут стихи. Ведь я просто преклоняюсь перед ним. Прежде всего за то, что он – личность. Он же умеет противостоять любому плохому влиянию. Когда он был маленький и жил с родителями, окружение могло влиять только плохо... Нелегко учиться, когда у тебя болит голова от побоев, когда ты голоден, когда не хватает просто ласки, душевного тепла. Каждый вечер пьянка, брань, побои... И в таких условиях сохранить душу. Алеша привык стесняться людей, которые его всегда недооценивали, вот он и молчит при них. Но при мне он не молчит. И сколько же глубоких мыслей я от него слышал. Вот он сидит с нами, стесняясь: «всего лишь пекарь»! Всего лишь, хотя без хлеба никто из нас жить не сможет. Не знаю, в чем проявится талант Алеши – в математике или в чем другом, может, и в хлебопечении или доброте, но Алексей найдет себя. Вот так-то!

Я наконец выдохся и умолк, чтоб перевести дыхание. Алеша не знал, куда деваться от смущения, но Кирилл вдруг протянул мне через стол руку.

– Спасибо, Андрей! – сказал он, и было видно, что это от всей души. И добавил просто: —Ты хороший парень. Я бы тоже хотел иметь такого друга, как ты или Алеша.

Все повеселели.

– Значит, ты, Алеша, изучаешь по ночам "математику,– удовлетворенно заметил Кирилл,– на чем остановился теперь?

Алеша смущенно взглянул на Кирилла.

– Так ведь самоучкой. Я теперь по профессии...

– Знаю. Но мне хотелось бы знать, что именно ты одолеваешь сейчас. Тебе ведь трудно. Может, я помогу. Посоветую...

Алеша так и просиял от удовольствия.

– Спасибо, Кирилл Георгиевич. Конечно, вы могли бы дать мне совет. Может, я не с того боку захожу. Я сейчас учусь интегрировать, решать в квадратурах обыкновенные дифференциальные уравнения. Начал было изучать векторный анализ и тензорную алгебру, но... умение оперировать с тензорными индексами мне не очень-то дается. Взялся за основы теории функций комплексного переменного, но ничего совсем не понял... Ни в теории группы, ни в методе Лапласа. Рано еще браться за это мне.

Кирилл изумленно переглянулся с отцом и стал расспрашивать Алешу о деталях, потом, поговорив, снабдил его какими-то толстыми трудами по математике. На этом мы распростились до вечера.

У Кирилла Дроздова была такая же просторная однокомнатная квартира, как и у отца, но, отражая индивидуальность хозяина, совершенно не походила на отцову. Общее лишь одно: много книг. Но и книги совсем разные. Я постоял возле стеллажей: физика, математика, космография, кибернетика, воздухоплавание, физиология, психология и театр. На нижних полках журналы: «Квант», «Физиология человека», «Театр» – за много лет,– солидные исследования, монографии, воспоминания артистов и режиссеров.

На свободной от книг стене портреты Эйнштейна, Ландау, Вавилова (но не физика, а Николая Вавилова, генетика), Смоктуновского и поэта Павла Антокольского. И всего один пейзаж, мастерски сделанный,– утро на неведомой планете.

А на одной из полок я увидел в пластмассовой рамочке портрет красивой женщины... Это была фотография моей матери.

...Час от часу не легче, я, что называется, просто обомлел. Все уже расселись – Виталий у пианино, ребята – рядком на тахте, папа в кресле, Кирилл и Христина приготовили кофе и принесли его, а я все стоял, как пень, и смотрел на фотографию матери. Как она здесь очутилась?

– Что, понравилась? – добродушно спросил Кирилл.– Садись пить кофе. Тебе со сливками?

– Все равно. Откуда у вас фотография?

Он уловил в моем голосе возмущение и усмехнулся.

– Ты что, ее знаешь?

– Это мамина фотография,– буркнул я.

– Воистину тесен мир! Выходит, это ваша жена, Андрей Николаевич? – обратился он к отцу. Голос его теперь звучал напряженно.

– Бывшая жена,– просто ответил отец, мельком взглянув на фотографию.

– А-а, вот оно что!.. Интересный человек. Жаль, что мы с ней откровенно разговорились лишь накануне моего отъезда в Новосибирск. Фотографию она прислала в письме... по моей просьбе. Там славная надпись на обороте, прочти, Андрей.

Он протянул мне карточку, и я, поколебавшись, взял ее и прочел вслух: «Личность определяется тем, что у нее можно отнять. Никогда у Вас не отнимешь свободы мысли, нравственного максимализма, принципиальности и мужества. Как Вы блистательно доказали, что и один в поле воин!

Дорогой Кирилл Георгиевич, если взгрустнется, если понадобится друг – позовите. Откликнусь. Ксения Болдырева».

Я повернул открытку, даты почему-то не было. Все смотрели на меня.

– Откликнулась? – насмешливо как-то поинтересовался Виталий.

У меня сжались кулаки. Не любил я этого парня!..

– Ты пришел петь, пианино перед тобой,– резко напомнил ему Женя.

Виталий налил кофе и стал медленно цедить – именно не пить, а цедить.

– Если не секрет, что это за история насчет и «один в поле воин»? – добродушно поинтересовался отец.

– Никаких секретов, Андрей Николаевич, хотя сама работа и прошла под грифом «секретно». Могу коротенько рассказать. Я работал тогда в научно-исследовательском институте (он назвал известный в Москве институт), был младшим научным сотрудником, только что защитился – ожидалась для меня вакансия. Но я увлекся одной интереснейшей идеей где-то на стыке физики и физиологии. Сумел увлечь ею товарищей по лаборатории. Однако начальство нас не только не поддержало, а навязало совсем другую тематику. Директор любил для своих сотрудников что-нибудь попроще: надежнее и скорее. Мелкотемье ужасное, там и работы-то, если взяться, недель на шесть, а отнюдь не на год. Товарищи уговорили меня не связываться, а посвятить плановой работе понедельник, остальные дни недели – нашей идее. «Твоей идее», как говорили они. Так вот, моя идея оказалась очень трудной в реализации. Крайне трудной. Скоро нас осталось трое... Остальные под благовидными предлогами уклонились. Мы работали и вечерами, без выходных. Директор как-то дознался насчет «понедельника», устроил нам бучу: «Вечера меня не касаются, но на работе будете делать лишь запланированную тему».

Пришлось работать еще и ночами... Один из моих товарищей заболел – язва желудка. Не желал ложиться в больницу, пока не закончим работу. Не прощу себе никогда, что не настоял. Его увезла «скорая помощь», когда наша работа была закончена. Он умер на операционном столе... мой лучший друг. А затем началась клоунада. Вы понимаете, в чем дело? Работу сделали младшие научные сотрудники. Представить нашу работу пошел старший научный сотрудник. На ученом совете – уже заведующий лабораторией. В министерство поехал докладывать... директор НИИ. Наши фамилии вообще «забыли» поставить на титульном листе. Там стояло имя директора, ученого секретаря, завлабораторией и еще с полдесятка фамилий, не имеющих к этой работе ни малейшего отношения.

Работой заинтересовались ученые, работающие в области космографии, просто космонавты... Она была выдвинута на соискание Государственной премии.

Тогда я взял отпуск и посвятил его хождению по инстанциям. Я поставил своей целью, чтоб возможно большее число людей узнало об этой истории. Обошел редакции газет, побывал в министерстве, Академии наук. Даже Аркадию Райкину рассказал. И космонавтам рассказал. В общем, развил такую энергию... Представляете, какая поднялась заваруха? Я добился того, чего хотел: авторами были указаны лишь мы трое. Мы получили премию. Гриша посмертно. Директора сняли.

Между прочим, потом меня спрашивали, почему я поехал в Ленинград к Райкину, как в высшую инстанцию. Я сказал, что смех действительно «высшая инстанция». Я опасался, как бы дело не ограничилось взысканием или выговором, главное – оно должно выйти за пределы НИИ. В то время как аналогичные факты происходят и в других учреждениях. Для этого я и ходил по редакциям газет, и к Райкину ездил.

Ну, мне, как лауреату с беспокойным характером, предложили заведование лабораторией в Новосибирске. Я согласился. Там я защитил и докторскую.

– А как вы оказались в Зурбагане? – полюбопытствовал Женя.

– Институт ведь организовывал я. Именно по моему настоянию в Зурбагане, где же лучше изучать проблемы Севера, как не на самом Севере? Когда мне предложили возглавить лабораторию здесь, я с радостью согласился. Кстати, мои предки ведь из этих мест. Вот Христина знает. Наши отцы учились вместе.

– Вы сибиряк? – почему-то удивился я.

– Отец коренной. С Байкала. Родился в Сен-Маре. Потом пробился в столицу. Я родился в столице, вернулся на Байкал. Отец женился на москвичке. Я женюсь только на сибирячке.

– Хватит, Андрюша! – остановил меня отец, видя, что у меня наготове еще несколько вопросов.

– Разрешите последний вопрос, и будем слушать Виталия. Можно, Кирилл?

– Пожалуйста.

– Какая тема в науке вас интересует теперь более всего?

– Человек в экстремальных условиях. Пишу специальное исследование на эту тему. Отнюдь не популярное – сплошные формулы.

– О-о-о! – я так и подскочил. Христина пояснила ему, что я очень увлекся этой темой. Кирилл взглянул на меня благожелательно.

– Ну что же, если так, поступай к нам в институт лаборантом. Христине Даль положен лаборант, но мы не торопились, ждали подходящего.

– Спасибо,– сказал я, покраснев,– но я хочу поработать шофером.

Виталий поднял крышку пианино.

Ни поэтического, ни композиторского дара у него не было, но чужие песни он исполнял неплохо. И голос оказался приятным – чистым, выразительным, не то лирический баритон, не то драматический тенор (я их путаю всегда). Он спел несколько песен Таривердиева, Андрея Петрова, Евгения Птичкина, что-то из репертуара Булата Окуджавы и вдруг запел песню Высоцкого «Кони привередливые».

Мне приходилось слышать эту песню, записанную на диске, и, признаться, не понравилось: уж очень «утробно» басит там артист, и поэтому до меня не дошла сама душа песни. А теперь дошло полностью. Весь ее ярчайший драматизм.

Заблудившийся в жизни человек, охваченный страхом неминуемой смерти. Как он молит коней судьбы постоять хоть немного еще на краю. До какого отчаяния надо дойти, чтоб вот так сказать: «Ангелы поют такими злыми голосами».

– Виталий, ты же большой артист! – сказал я вслух, когда он допел песню.

Но Виталий не слышал. Он горько-прегорько плакал! Мы бросились к нему, но он вдруг, устыдившись своих слез, кинулся в переднюю, схватил в охапку свою одежду и исчез.

– Талантлив. Но манера исполнения типично блатная,– задумчиво сказал отец.– Почему?

Мы долго говорили о нем.

– Надо парню помочь,– решил отец.– Есть артистичность. Конечно, работа в пекарне его не удовлетворяет. Может, его возьмут в театр? Труппа далеко не укомплектована. Думаю, найдется ему место.

– Может, еще прославится как артист? – предположил я.– Только понравится ли он? Мы сами его за уголовника приняли.

– Что-нибудь придумаем. А поет он хорошо... В наших местах безусловно прославится.

Кирилл на своей машине отвез нас в пекарню. Виталий уже был там и подготавливал тесто для нового замеса. Глаза его были заплаканы.

Но, как ни странно, первым в Зурбагане прославился Алеша.

После долгой и тщательной подготовки он наконец выпек флотский хлеб. Я был у них, когда из печи вынули первые хлебы.

Алеша выбрал буханку поаппетитнее, положил на полотенце и понес его в подарок Христине. Она была очень тронута, так как знала, чем является для Алеши этот хлеб.

И хотя хлеб этот пошел в продажу под названием «флотский», он уже через неделю стал известен как «Алешин хлеб». Я сам слышал, как соседка кричала с балкона дочке: «Хлеб бери только «Алешин»! Слышишь? Если «Алешин хлеб» еще не привезли, то подожди».

А еще через недельку Алеша нашел себе второго помощника. Вернее, тот сам нашел Алешу. Случилось это так. Мы шли с моим другом по набережной Космонавтов, а за нами бежал какой-то парень и вопил:

– Косолапов! Косолапое!

Мы остановились, и парень с размаха бросился обнимать Алешу.

– Косолапов! Леша!

– Попов! Миша! Они расцеловались.

– Вместе учились,– пояснил мне Алеша.

– Ты не знаешь, какой он – Леша Косолапов,– заявил мне Миша проникновенно.– Мы его больше учителей слушались. Больше всех его любили. За то, что он добрый, умный. Ласковый, как родной брат. Всегда поможет товарищу. Я после школы больше не учился, на мебельной фабрике работал. Хорошо работал. Меня в пример ставили.

– Как ты сюда попал, Миша? – спросил Алеша, ласково положив ему руку на плечо.

Лицо Попова омрачилось.

– Да вот на БАМ приехал, но с работой не получается, не знаю, кому теперь жаловаться... куда идти, как быть.

– А зачем жаловаться? Ты работу ищешь? Тебе пока все равно какую?

– Ну да...

– Иди ко мне в пекарню. Будешь моим помощником.

– Твоим... помощником?! Ура!

От радости Попов сорвал с головы кепку и подбросил ее в воздух.

Я представил, как будет реагировать на нового жильца Женя, и невольно улыбнулся. Но, к моему удивлению, Попов в жилье не нуждался.

– Квартира у меня уже есть,– гордо сообщил он.– Нашел одну старушку. То есть она меня нашла. Сама предложила квартиру, согласилась подождать с оплатой, пока я устроюсь на работу. Хорошая старушка. У нее здесь собственный домик и немая внучка. Такая хорошая девушка,– только молчит и улыбается. Добрая, отзывчивая.

Алеша тут же повел Попова оформляться на работу в пекарню.

Виталий отчаянно боялся, что его будут «тягать» в милицию, но все оказалось не так страшно. Повестку явиться в районный отдел внутренних дел получили все, кто был свидетелем гибели товарищей Виталия на «Ча-ча-ча», даже отец и капитан «Баклана».

Все мы рассказали, кто что видел. Тела парней не нашли, остатков лодки тоже, хотя водолазы тщательно прощупали дно и берега того залива. Байкал впервые показал нам свое коварство.

– Куда подевались трупы? – поражался молодой следователь, допрашивающий нас.

Вызывали и в городскую прокуратуру, но на том дело и кончилось.

Байкальские ветры, особенно такие, как горная, ежегодно уносят десятки людей, и никто не знает, где их искать. К зиме вызовы в милицию прекратились: дело закрыли. Виталий спасся, что называется, чудом и теперь боялся Байкала панически.

Глава седьмая

ХРИСТИНА ДАЛЬ

В пекарне больше во мне не нуждались, пора было подумать о собственном устройстве.

Прежде всего я решил получить права на вождение машины. Экзамен я сдал успешно, инспектор даже меня похвалил. Получив права, я еще недели две стажировался, затем оформился на автобазе у Кузькина. Мне дали грузовик (не самый новый), а фургончик потребуется Христине три-четыре раза в месяц.

Выехали мы с ней ранним прохладным утром первого сентября – по ночам уже выпадали заморозки. Ребятишки с букетами скромных северных цветов, а то и просто осенних пламенеющих листьев стекались отовсюду в школу, довольные, веселые и горластые.

Мы направлялись на строительство моста через Ыйдыгу. Слава об Алешином пахучем и вкусном хлебе дошла и до этого мостоотряда. Они сделали заказ, и начальник автобазы Кузькин попросил меня «подкинуть» им хлеб.

Улыбающийся, польщенный Алеша и его новый усердный подручный Миша Попов погрузили мне хлеб. Кузькин заверил меня, что заблудиться невозможно. Дорога одна, и далеко от Ыйдыги не отходит.

И вот я самостоятельно веду фургончик. Рядом сидит Христина и что-то тихонько напевает без слов. В автобусе хлеб, медикаменты, приборы, книги из передвижной библиотеки.

Дорога бежит назад с сопки на сопку, иногда петляет, углубляясь в темную, пахнущую прелью и хвоей тайгу или поднимаясь на вершину каменистого перевала, откуда открывается огромный неоглядный мир, полный воздуха и света. И вдруг ветровалы, сухостой, обнаженные черные осыпи – следы пожарищ (туристы проникли и сюда). Река то скрывалась в чащобе, то подходила вплотную к дороге.

Вода в Ыйдыге глубока, но так чиста и прозрачна, что виден каждый камушек, каждая ракушка на песчаном дне. И текла река широко и привольно. Будто не вода, а воздух. На ней только еще собирались строить медно-химический комбинат.

Над Ыйдыгой еще висят, как вата, клочья тумана, в них ныряют с криком сизые чайки. На одной из сопок Христина схватилась за бинокль.

– Андрюша, смотри – олень!

Я остановил машину. По склону горы – между нами глубокий, узкий распадок – поднимался марал с огромными, ветвистыми рогами. Он тоже остановился и смотрел на нас с явным любопытством, круто изогнув шею. Затем метнулся и исчез в зарослях кедрового стланика.

– Красивый зверь! – с восхищением заметил я, берясь за баранку.

И снова бежит дорога, все больше вверх, будто мы взбираемся на небо. Перед глазами все цвета радуги: синева неба и реки, белизна облаков и снега на далеких хребтах, золотые кроны лиственниц, темная зелень пихт и кедра, ядовито-зеленые мхи, багряные продолговатые листья кипрея, желтым пламенем полыхают соцветия пижмы, листья карликовых берез и розовые, серые, красноватые скалы.

Теперь первым увидел я и заорал во все горло:

– Олененок!

Христина уже смотрела в бинокль.

– Девочка! – удивилась она.

– Откуда тут девочка? Олененок. Или другая какая зверюшка.

...Она стояла на обочине дороги, такая маленькая, беззащитная, в красном платьице, крошечных туфельках, и смотрела на нас доверчиво и храбро. Глаза у нее были словно две спелые, темные, крупные вишни. Спутанные ветром блестящие черные волосы свободно падали на худенькие плечи. Ей было не больше шести лет.

– Меня зовут Аленка,– сказала она,– довезите меня, пожалуйста, до дома. Слишком далеко зашла. Вот белочке... боюсь, еще умрет... доктор Айболит нужен. Смотрите.

Девочка завернула зверька в шелковый платочек, снятый с головы. Белка была совсем плоха. Головка ее свесилась, она тяжело дышала и дрожала всем тельцем.

– Ошпарилась,– пояснила нам девочка,– упала в Горячий ключ. Я ее еле вытащила, горячо очень. Хоть бы не умерла. Вы нас довезете?

Мы посадили ее вместе с обожженной белкой между нами и поехали дальше.

– Может, хотите выкупаться в живой воде? Я покажу где,– спросила Аленка.

– Чтоб и мы ошпарились. Что ты тогда будешь с нами делать? – пошутил я.

– Он кипит, только где выбивается из земли, а потом остывает понемногу. Белка попала еще не в самую горячую. Это живая вода. Хотите, я вам покажу, где это?

– В другой раз,– сказала Христина.– А ты откуда, Аленушка?

– С мостоотряда. Мы строим мост через Ыйдыгу. По нашему мосту будут ходить поезда. До самого океана.

– Ты не боишься так далеко заходить одна?

– Нет, нисколечко не боюсь. Волков и тигров здесь нет. Медведя я уже встречала. Мы ели ягоду с одного куста. Думаю, кто это так чавкает, а это медведь. Он добрый. Покивал мне головой и ушел. Ягоды здесь много.

– Все-таки... как тебя мама пускает?

– А она и не пускает. Я без спроса. Мама уйдет на работу, а я в тайгу.

– А кто твоя мама?

– Электросварщица. Проходимцы зовут ее: душа бригады. Она сейчас работает на самой-самой высоте. Проходимцы очень ее уважают и никому не дадут в обиду. Меня тоже не дадут обидеть. Они хорошие.

– Первопроходцы?

– Да. Проходимцы. Они проходят. Построят и идут дальше. Пока не дойдут до океана. Еще не скоро. Я, может, вырасту до тех пор?

– А кем ты будешь, когда вырастешь? – поинтересовался я.

– Хочу, как доктор Айболит, зверей лечить. Доктора вот надо к белочке, а где его взять?

– Доктор рядом с тобой сидит,– кивнул я на Христину. Аленка пришла в восторг.

– Вы доктор, да? Вы поможете белочке?

– Постараюсь,– сказала Христина.– Ей нужен покой...

– И лекарство, да? Какое?

– Думаю, что такое же, как и человеку при ожогах.

– Да, как человеку... Она стонет тихонечко. Вы слышите? У вас есть что-нибудь от боли?

– Могу сделать укол морфина. Андрей, ты остановишь машину?

– Конечно.

Я остановил машину. Христина сделала бедному зверьку укол. Белка даже не реагировала на него. Похоже, она была в шоке. Но стонать перестала. Аленка была в восторге и горячо расцеловала Христину.

– Я ей сделаю гнездышко в корзиночке. Будет покой. Как хорошо, что вы настоящий доктор – ну, всех лечите, а не одних людей только!

Панорама строительства открылась внезапно, при повороте. Мощные бетонные опоры, о которые плескалась вода. Единственный пока, словно повисший в воздухе стальной пролет. Гигантский портальный кран склонял двурогую стрелу над эстакадой, рабочие пытались приостановить раскачавшуюся железобетонную махину. Из кабины крана выглядывала женская голова в зимнем пуховом платке.

Среди всяческих деревянных времянок, бревенчатых бараков, вагончиков, желтых и синих палаток важно выделялись кирпичные дома – те, которые останутся, когда уйдут «проходимцы».

Я остановил фургончик у кирпичного дома, где жили Аленка и ее мама Маргарита Турышева... Ссадив Аленку, поехал к конторе мостоотряда.

Вечером по просьбе Христины всех строителей собрали в клубе.

Клуб был какой-то странный, отродясь не видывал такого: огромный, с высоченным куполом. Он не походил ни на что. Оказалось, это бывший ангар (помещение для стоянки и ремонта самолетов). Прежде здесь была лесная авиабаза, пока ее не перевели на Вечный Порог, где тогда строилась электростанция.

В полутора километрах вверх по течению Ыйдыги было село Кедровое. Теперь оно будет расти в сторону моста. В Кедровом жили потомки ссыльных кулаков. Их родители и деды давно могли уехать на все четыре стороны, но прижились, полюбили этот суровый, но щедрый край и никуда не хотели уезжать.

Мы с Христиной расположились на сцене, мостовики – в зале вдоль стен, оставив середину для танцев (за весь вечер так никто и не танцевал).

Христина просто и доходчиво рассказала им о важности изучения условий работы в экстремальных условиях. О том, что теперь, когда человечество вышло в космос, значение работы в таких условиях будет возрастать и надо сделать все возможное, чтоб люди страдали меньше.

Она попросила разрешить ей проводить обследование дважды в день – перед началом работы и после, в течение десяти дней. Сказала, что будет приезжать к ним на десять дней каждый квартал. Обследования будут вестись в основном по той же медико-биологической программе, что и обследование космонавтов.

Все охотно согласились помочь науке, хотя один угрюмого вида парень и буркнул что-то насчет «подопытных кроликов», но остальные были даже польщены сравнением с космонавтами. В заключение Христина попросила подниматься к нам поочередно на сцену (я задернул занавес), а остальных заниматься своим привычным времяпрепровождением.

К сцене сразу выстроилась очередь – самых нетерпеливых и любопытных, но большинство, заняв очередь, шли играть в шахматы, просматривать журналы или газеты. Дружная компания уселась в углу и стала петь, довольно хорошо, видимо, это были хористы.

Карточки заполняла сама Христина, журнал – я, она диктовала мне скорость реакции на свет и звук, изменение частоты сердечных сокращений, температуру тела и так далее и тому подобное. Мы пропустили около половины присутствующих, когда в клуб вошла молодая женщина в легком черном пальто и черной фетровой шляпе с полями. Удивительно своеобразное лицо было у нее, не знаю, с кем сравнить: ни раньше, ни позже не встречал я такого лица, доброго и гордого одновременно, строптивого и задумчивого. Она вела за руку заплаканную Аленку, и я понял, что белочка умерла, и вдруг почему-то подумал, что мама Аленки и есть та женщина, о которой сочинил песню Женя Скоморохов.

Мы с Христиной кое-как успокоили Аленку, посадили ее возле себя, Маргарита поблагодарила нас за доброе отношение к ребенку и села неподалеку в кресло, которое ей уступил кто-то из парней. Обследовали еще несколько человек. Какая-то грузовая машина с урчанием подъехала к самым дверям, и через миниту-другую в клуб входил, широко улыбаясь, наш Женя.

Бурно встретили его все мостовики.

Женю окружили плотным кольцом, усадили, всучили ему гитару, и вот он уже пел. Так естественно держался, будто провел здесь весь вечер.

А дальше начались медицинские «несообразности». Христина хмурилась и бормотала, что «ничего не понимает» (я и подавно!). Приняв еще с десяток рабочих, она прекратила прием, посидела, задумавшись, а затем попросила подойти к ней еще раз лишь тех, кого она уже сегодня вечером принимала. Остальных она посмотрит завтра.

Все удивились, но (народ в мостоотряде дисциплинированный) послушно потянулись на осмотр по второму разу.

Женя было перестал петь, боясь помешать ей работать, но Христина попросила его развлекать их, как только может. И Женя развлекал.

Но сам он, по-моему, видел только Аленкину маму, Маргариту Турышеву. На нее смотрел, для нее пел. Я не ошибся. Не понимаю лишь одного: как я мог угадать?

– Женя, спой что-нибудь свое, что сам сочинил! – попросил его кто-то из «проходимцев».

И Женя пел им песню за песней. А я думал... о Маргарите и об Аленке.

Он рассказал– потом нам с Алешей их историю, и то, что я узнал, меня потрясло.

Аленка была племянницей Маргариты – дочерью ее младшей сестры. Ребенок был внебрачный, а сестренка Маргариты отнюдь не жаждала выступить в роли матери-одиночки.

Маргарите удалось как-то убедить сестру, обещав усыновить ребенка, прилив «позор» на себя. Теперь эта сестра вышла замуж, у нее двое детей, и она ни разу не поинтересовалась судьбой своего первенца. В тот вечер я ничего этого, естественно, еще не знал. Женя сказал, что будет ночевать у ребят в общежитии, а пока пошел провожать Маргариту с Аленкой. Мы с Христиной решили ночевать в нашем фургончике – там были две откидные полки, как в вагоне поезда.

Христина вскипятила чай на спиртовке, а я нарезал окорок, рыбу, сыр и «Алешин хлеб».

За чаем веселая раскрасневшаяся Христина рассказала, как ее поразили данные обследования одних и тех же людей в один и тот же вечер, до приезда Жени и с появлением Жени. Меня это весьма заинтересовало, хотя я не сразу раскумекал, в чем тут дело, но Христина разъяснила мне.

– Ты, наверное, заметил: я каждого спрашивала, сколько лет он живет на Крайнем Севере? Еще студенткой я обратила внимание: у вполне здоровых людей, долго проработавших на Севере, наблюдается необщительность, отсутствие свойственной молодежи жизнерадостности, внезапные необоснованные вспышки гнева, просто по пустякам. Это влияние Севера на характер человека.

– На всех?!

– Нет, не на всех, но на многих. Но Север влияет и физически: пульс, давление, частота сердечных сокращений и тому подобное.

– В какую сторону влияет?

– Пульс замедленный, давление пониженное, движение словно при несколько замедленной кинематографической съемке... И вдруг является Женя. И... все физиологические функции выравниваются, возвращаются к норме. Бее повеселели, взбодрились, чувствуют себя превосходно. Один и тот же человек – ты пойми! Тонна таблеток не принесла бы столько пользы, как появление этого веселого парня.

– В мостоотряде ни разу не побывал театр? – спросил я.

– Вот именно, ни разу. Кино два раза в неделю – нет своего киномеханика, один на три стройки. Черт те что! Обязательно поговорю с Виринеей Егоровной. Пусть хоть театр приезжает.

Ночью, после чая, когда мы лежали уже на своих полках, я спросил Христину, где она познакомилась с моим отцом. Она охотно рассказала:

– В экспедиции. Самыми первыми забрасываются на вертолете изыскатели, геодезисты и представители санитарной инспекции. Я оказалась в отряде, начальником которого был Андрей Николаевич. Надо было определить места будущих поселков. Будущих! А пока, кроме медвежьих троп, ничего не было. Так уставали, что даже палатки были не в силах ставить. Спали у костра в спальных мешках. Андрей Николаевич умел как-то подбодрить, поддержать, помочь товарищу.

Какой он хороший человек, твой отец! Настоящий коммунист. Я такого не встречала. Да и есть ли еще такие? Не я одна так думаю, Андрюша. Его все здесь уважают и любят. Все. Кроме очень плохих людей. Его врагов.

– А у него есть враги?

– У каждого настоящего человека есть враги. У слизняков и подхалимов их нет. Эх, о чем говорить. Спокойной ночи, спи.

– Христина! А какого мнения ты о Кирилле Дроздове? Христина приподнялась и села, обняв колени.

– Тебя интересует этот человек?

– Да, очень!

– Почему?

– И сам даже не знаю. По-моему, он незаурядная личность, яркая!

– Ну, это несомненно! Он был любимый ученик профессора Н. Тот любил его, как родного сына, но всегда сокрушался о его будущем. Кирилл легко заводит себе друзей и с еще большей легкостью врагов. Он говорит людям в глаза, что он о них думает... Это не всем-то нравится. А те, о ком он «думает плохо», больно кусаются. Кто это сказал: «характер человека – это его судьба». До чего же верно! Ты знаешь, после той скандальной истории в НИИ его пригласили работать в Звездный городок. Дали хорошую двухкомнатную квартиру, захватывающая работа – именно та, что его интересовала, друзья... Так он не проработал там и четырех месяцев, начался новый конфликт. Он заявил, что тренировки, установленные для советских космонавтов – центрифуга и тому подобное,– совершенно излишни и даже вредны. Вполне, мол, хватит обычной тренировки здорового спортсмена. А на случай какой неожиданности в космосе или даже обычных перегрузок при старте организм человека обладает огромными скрытыми резервами. Дроздов говорил, что скрытые резервы организма не просто колоссально огромны, но загадочно огромны. В какие бы обстоятельства ни попал человек, он не может думать, что силы его уже исчерпаны. Человек может перенести столько, сколько пожелает вынести. И совсем незачем заранее его подвергать мучительным тренировкам. Как пример он приводил американских космонавтов, которые тренировались как обычные спортсмены, что не помешало им ходить по Луне и работать на ней.

Ему спокойно доказывали ошибочность его мнения, но он пускал в ход такие словечки, как «тупицы», «невежды», «бездари», «какой идиотизм» и тому подобное. В общем, ему пришлось уволиться «по собственному желанию». Он уехал в Новосибирск, где ему давно предлагали лабораторию и согласны были терпеть его характер. Некоторые искреннее считали его гением.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю