Текст книги "Избранное. Том 2"
Автор книги: Валентина Мухина-Петринская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)
Раз подожгли Петровым в горячее суховейное лето избу – на отшибе они жили, за околицей,– сгорела дотла. Еле детей спасли.
Всем миром собирали им на избенку – и собрали, и отстроиться помогли.
А потом пришла новая беда...
Был убит ее свекор – мужик крутой и жестокий, который, все это знали, был ненавистен Авдотье, от которого, по ее настоянию, Серега и отделился, с кем она слова не хотела сказать до последнего дня.
Ей подбросили окровавленный топор, а истинный убийца девять лет оставался неоткрытым. Нашлись лжесвидетели, которые «видели», как она заходила поздно вечером к свекру, просила денег и «шибко гневалась», что не дает. У открытого окна их «подслушали», а потом напугались и ушли. Следствие недолго утруждало себя разбором: улики имеются, свидетели налицо.
Авдотью Ивановну осудили на двадцать лет каторжных работ... Только через девять лет настоящий убийца перед смертью исповедался и на духу признал, что убил сам из-за старых счетов, «по великой злобе», а потом напугался и подбросил топор Авдотье Ивановне, так как знал, что она со свекром не в ладу. Да еще сам и свидетельствовал против нее.
Бабку мою освободили, и она вернулась домой поседевшая, постаревшая, но такая же сильная духом, с ясным умом и добрым сердцем, как и прежде. Муж терпеливо и верно ожидал ее все эти годы, он никогда не верил никаким наговорам.
По возвращении Авдотьи с каторги сыграли свадьбу старшему сыну. Авдотья Ивановна пела на свадьбе новые песни, которые переняла у северянок.
Дружно, в согласье и ласке прожили они остаток жизни – теперь уж им никакая нужда не была страшна: видели худшие времена. Умерли в одном году. Вот и вся история моей прабабки...
Рената вдруг порывисто поднялась и отошла к окну, чтобы незаметно вытереть проступившие слезы. Потом обернулась к нам. Лицо ее разгорелось, глаза потемнели, она тяжело дышала.
– Самое большое зло, которое можно причинить человеку,– страстно проговорила Рената,– это не дать ему осуществить себя, раскрыть сокровищ своей души, своей ошеломляющей неповторимости! А какие маленькие, ничтожные, завистливые людишки придумали подленькую поговорку. «Незаменимых людей нет»! – Рената гневно топнула ногой, волосы ее взметнулись.– «Незаменимых нет»... Как же они смели поставить человека наравне с железной гайкой, которых в ящике тысячи, и любую можно заменить такой же отштампованной гайкой. А ведь это человек – единственный на все времена и все народы, даже узор на пальцах не повторяется, а не то что склад души...
– Спасибо,– сказал Ермак,– спасибо, Рената. Вам надо работать в Институте Личности. Поступайте к нам.
Рената слабо улыбнулась.
– В качестве кого? Разве я знаю тревоги современного человека – ваших современников. Я говорила от имени своего времени.
– И от нашего,– возразил Ермак.– Поступайте к нам инспектором. Я серьезно говорю. Подумайте!
– Благодарю за доверие. Но я уж не уйду от Лосевой.
– Жаль. Нам такие люди нужны. А теперь... вы только не пугайтесь, Реночка. Ваша прабабка... Авдотья Ивановна Петрова... у нас. Здесь, в Институте Личности. Ну вот, как вы побледнели. Успокойтесь. Я пойду подготовлю ее к встрече с вами, и мы вернемся сюда.
– Где она?
– Работает. Я предложил ей ухаживать за цветами в институте. Поливать, обрезать сухие листья. Пересаживают раз в год садовники. Ночевала она пока в комнатах для приезжих во дворе института. Вы ее, наверное, заберете к себе?
– Конечно! Сколько ей лет?
– Пятьдесят лет. Она крепкая, сильная духом женщина. Сумеет начать жизнь заново и найдет свое место в современном мире. Поливать цветы – это лишь пока освоится.
Зайцев поспешно вышел.
Я обнял Ренату и поцеловал ее, как говорится, на радостях. Но когда почувствовал ее дрогнувшие губы, стал целовать ее, как целуют только любимую.
– Рената!
– Кирилл!
Затем она застенчиво высвободилась из моих рук и отошла подальше.
– Сейчас войдут,– сказала она. Мы помолчали. Зайцев не шел,= видимо, подготавливал Авдотью Ивановну.
– Вот и у вас оказался родной человек – прабабка,– сказал я.– Какие еще неожиданности впереди?
Когда дверь открылась, Рената опять заметно побледнела.
Зайцев пропустил вперед высокую женщину в платочке и сразу отошел к окну.
Стройная, дородная, в длинной юбке из темного кашемира и такой же кофте, в башмаках, русые волосы, гладко причесанные и повязанные белым платочком. Прекрасное, моложавое, румяное лицо чуть попорчено оспой. Большие ярко-серые, необыкновенно лучистые глаза смотрели умно, ласково.
Попав в другой век, Авдотья Ивановна отнюдь не казалась испуганной, держалась с достоинством, которое было ей, видимо, свойственно всегда. Едва войдя в комнату, она бросилась к Ренате.
– Внученька!
Они обнялись и обе заплакали. Мы с Ермаком почему-то переглянулись.
– Мы поедем ко мне,– сказала Рената. Она была потрясена, но держалась мужественно.
– Я вызвал для вас электромобиль, он ждет у подъезда,– сказал Ермак. Он был очень взволнован. Авдотья Ивановна низко поклонилась ему.
– Спасибо, Ермолай Станиславович, за твою доброту. Рената тоже от души поблагодарила его.
– Вы придете? – тихонько обратилась она ко мне.
– Да. Сегодня же, вечером... Нет, лучше завтра. Сегодня вам будет о чем говорить. Мешать не хочу.
Они ушли, странно похожие друг на друга.
– Что все это значит? – вырвалось у меня. Ермак пожал плечами и открыл портсигар – пальцы его дрожали. Мы закурили.
– Как Авдотья Ивановна объясняет случившееся? – полюбопытствовал я.– Вы ее спрашивали?
– Сама сказала, когда я разъяснил ей, какой год на дворе. Говорит: «Однако, скоро конец света будет – начались чудеса и знамения. В Библии предсказывалось это...»
– Не испугалась «конца света»?
– Не похоже. Скорее, исполнена интереса. Она ведь на богомолье ходила пешком – по обету – в Троице-Сергиеву лавру. Возвращалась оттуда душевно переполненной. Присела в рощице возле дороги отдохнуть и вроде как уснула... Очнулась, смотрит – никакой рощи, дома высокие – никогда таких домов не видела... голова у нее закружилась. Потом прошло. Ходила весь день – всюду город и город. Устала, говорит, очень, совсем из сил выбилась! Вот тогда заплакала со страху. Ее окружили, стали расспрашивать. Она рассказала о себе... Ее усадили в такси и попросили шофера отвезти ее в больницу. По дороге таксист сам расспросил ее, вместо больницы привез ее к нам – в Институт Личности. Такой славный паренек с веснушками на носу. Мне он сказал: «Хорошая бабушка, настоящая бабушка, я таких во сне иногда вижу. Моя-то родная бабка волосы красит в рыжий цвет и ведет себя, гм, не по возрасту». Заезжал на другой день, привез ей фруктов и конфет, обрадовался, что я не отправил ее ни в какую больницу, а нашел ей подходящую работу. Да, мы ведь с ней в Рождественском были...
– Что вы говорите?!
– Да она все порывалась домой, в Рождественское, не верилось ей, что уже нет ни семьи, ни мужа, да и родной деревни, по существу, нет. Ну я сам с ней и отправился. Походили, посмотрели, порасспрашивали. Все чужое... никто не помнит.
– У деда были?
– Нет. В тот же вечер – обратно. Авдотья Ивановна все приговаривала: хоть бы из правнуков кого найти. И вот нашла. Мужествен русский человек.
– Интересно было бы познакомиться с Аввакумом...
– Ну что ж, если хочешь, можно в следующее воскресенье слетать к Тер-Симоняну на дачу.
Мы простились до воскресенья. Но так совпали события, что в то воскресенье я был уже в Соединенных Штатах.
14
УИЛКИ САУТИ, КЛОУН И МИМ
Едва сойдя с самолета, я попал в объятия Уилки. Он мне обрадовался чуть не до слез. Вообще он мне показался каким-то подавленным, расстроенным. Отнюдь не таким уравновешенным, каким я знал его на Луне.
До его дома в пригороде мы добрались на его вертолете с автоматическим управлением.
Дом был большой, старомодный, очень уютный. Окна выходили в ухоженный сад, на лужайку с подстриженными газонами и кустами цветущих роз.
Миссис Уолт встретила нас на лестнице и приветливо улыбнулась.
– Муж мне столько о вас рассказывал! – заметила она. Джен оказалась гораздо красивее, чем на телевизионном экране, но тоже была озабоченной и грустной, и даже как будто испуганной. Близнецы купались в бассейне – их смех и визг доносились в открытые окна.
– Обед будет подан через десять минут,– сказала Джен и, улыбнувшись, ушла распорядиться на кухню...
Уилки провел меня в приготовленную комнату на втором этаже.
– Я должен просить у тебя прощения,– серьезно сказал Уилки.
– Почему?
– Ты просил сообщить тебе, если я найду своего двойника.
– Ты хорошо сделал, что позвонил мне. Спасибо.
– Да, но после того, как ты вылетел, события развернулись стремительно и грозно... И я узнал... Впрочем, поговорим после обеда.
– Только скажи, что с Саути? Я кое-что читал в газетах.
– Он в больнице, в Сан-Франциско. Я хотел забрать его сюда, но они не дали.
– Кто они?
– Товарищи его по коммунистической партии. Около него дежурят по очереди. Но я все равно заберу его к себе. Пусть дежурят здесь. Я не возражаю. Наоборот!
– Что с ним? Уилки передернуло.
– Ладно, Кирилл, потом... после обеда.
– Так скверно?
– Очень скверно, Кирилл.
За обедом разговор шел о другом. Вспоминали Лунную обсерваторию, общих знакомых. Говорили о предстоящем симпозиуме в Москве. Тема его – «Разумная жизнь вне Земли». Это должен быть отнюдь не съезд фантастов, а встреча наиболее выдающихся астрономов мира, астрофизиков, биохимиков, крупнейших специалистов по передаче информации между животными.
Симпозиум организовывали Академия наук СССР и Совет космических наук при Академии наук США. Уилки Уолт должен был выступить с докладом на симпозиуме, потому он и вернулся с Луны раньше, чем собирался. Руководителем сообщений наших представителей был назначен крупнейший советский астрофизик Николай Черкасов. В числе докладчиков была и Вика.
Джен очень заинтересовалась, чем занимается Вика, и я рассказал о ней.
Близнецы с интересом разглядывали меня и задали много вопросов о России. Это были чудесные девчонки, озорные и умненькие, похожие друг на друга, как два желтеньких цыпленка. Только им и было весело.
После обеда Уилки увел меня в свой кабинет – большую угловую комнату на втором этаже. Мы сели в кресла и закурили.
– Я должен просить у тебя прощения,– повторил Уилки.
– Почему?
– Уилки Саути – это не то, что интересует тебя. Я ведь понимаю! Это не мой двойник. Саути... мой родной брат. Боже мой! Боже мой!
Уилки вытер со лба пот.
– Уилки! Но как же...
– Я сам узнал лишь вчера утром. Неужели только вчера? Как много вместилось в эти сутки. Я рад, что ты приехал, Кирилл. Мне очень тяжело.
Ко мне приехал бывший домашний врач моей матери, теперь он известнейший биолог и генетик, лауреат Нобелевской премии профессор Харлоу.
От него я узнал, что я не сын своих родителей. У них никогда не было детей. История довольно обыкновенная. Им обоим очень хотелось иметь ребенка. Сына. Они обратились к мистеру Харлоу с просьбой достать им «подходящего» мальчика. Новорожденного.
У циркачки мисс Саути детей было более чем достаточно. И когда у нее родились близнецы, она за некоторую сумму (чтоб обеспечить других своих детей) отдала одного ребенка. Харлоу показал мне ее расписку... Она честно соблюдала договор и никогда не пыталась увидеть меня или... попросить еще денег. Та сумма быстро разошлась.
Лишь перед смертью она рассказала Уилки про меня. Понимаешь, Уилки Саути знал, что я его брат, когда мы с ним проговорили всю ночь. Ну почему он мне не сказал! Я мог бы помочь ему. Родители оставили мне большое состояние, Джен тоже принесла немалое приданое. Мне ничего не стоило ему помочь. Может, не случилось бы ничего, что произошло...
Я обрушился с упреками на мистера Харлоу, почему он не сказал мне раньше. Ты не представляешь, какой это циник! Как я понял, мы оба были для него подопытными кроликами.
Как выразился Харлоу, мы с Уилки идентичные близнецы. Наследственные признаки у нас совершенно одинаковые – набор хромосом так же одинаков, как в двух соседних клетках одного и того же человека.
У нас даже барьер тканевой несовместимости отсутствует. Мы с ним абсолютно тождественны. Один человек, повторенный дважды. Только судьба различная.
Вот это как раз и привлекло внимание уважаемого генетика. Как отразится на нас различие воспитания, образования, случайных болезней, различие возможностей для реализации личности... Социальные факторы.
Я спросил его, обращался ли он к моим родителям с просьбой помочь Уилки, хотя бы помочь ему получить образование... Вопрос был глуп. Конечно, не обращался. Ему было интересно другое. Впрочем, он помогал ему несколько раз в тех случаях, когда боялся утерять «подопытного кролика». Лечил его бесплатно в своей больнице.
Не знаю, по каким соображениям он рассказал мне все теперь. Может, опыт закончен. А может, хочет закончить его в других условиях, в другом варианте? Во всяком случае, спасибо, что хоть теперь сказал.
Уилки посмотрел на часы.
– Через полчаса еду в больницу. Если хочешь, поедем вместе.
– Благодарю, если можно, то поеду. Что же все-таки с Уилки?
– С ним сделали что-то страшное. Непонятно мне все это. Судороги перемежаются с полной потерей сознания.
– Но что с ним сделали?
– Какая-то обработка мозга.
– Мерзавцы! Но разве это возможно... ведь уже двадцать первый век...
– Не знаю. Значит, возможно.
– А где он был?
– Коммунистическая партия и прогрессивные ученые обращались к правительству... Им ответили, что государство не имеет к этому никакого отношения... Он был у гангстеров.
– Зачем он гангстерам? У него же нет ни копейки.
– Гангстеры бывают разные... Есть ученые-гангстеры, которые делают опыты на людях. Ужасно все это! Как хорошо, что ты приехал, Кирилл! До чего же у меня тяжело на душе!
Уилки Саути лежал в университетской клинике. К нему не пускали никого посторонних. Журналистам обещали организовать специальную пресс-конференцию, но они толпились у входа.
Уилки, как и прежде, отказался сообщить что-либо, тогда один из репортеров крикнул:
– Скажите только, мистер Уолт, правда ли, что Саути оказался вашим родным братом?
– Правда,– сухо ответил Уилки.
Мы вошли в клинику под восторженный гул репортеров. Я представил, под какими сенсационными шапками выйдет это сообщение в газетах.
Прежде чем войти в палату к больному, мы заглянули в кабинет дежурного врача. У него сидел румяный, добродушный по виду толстяк лет под пятьдесят в светлом летнем костюме. По тому, как Уилки стиснул зубы и неприязненно кивнул, я догадался, что это профессор Харлоу. Так оно и оказалось.
Молодой дежурный врач с великим почтением представил его нам.
– Выяснилось, что с моим братом? – резко спросил Уилки, обращаясь к молодому человеку. Но ответил за него Харлоу.
– Его только что осмотрел... (он назвал мировую величину), специально прибыл из Стокгольма. Был консилиум...
– Что сказал швед? Консилиум? – отрывисто спросил астрофизик.
Харлоу доброжелательно взглянул на молодого врача.
– Как там наш больной, взгляните, пожалуйста. Врач тотчас вышел.
– Манипуляции над мозгом. Трудно сказать, какие именно. Возможно, ничего страшного. Ему всего лишь хотели внушить надлежащий образ мыслей. Обычно это делается постепенно, начиная с беспечного детства. Вы не знали об этом, мистер Уолт? Ваш... брат знал и боролся против этого. Саути не так уж часто посещал школу, а может, просто приноровился к тому, чтоб не допускать в свой мозг посторонние силы. То, что с ним сделали сейчас, не так уж опасно для жизни – обычно не так опасно, но Саути слишком волевой человек. Даже не в этом дело, что волевой... Саути обладает редкой колоссальной силой внутренней сопротивляемости. Насильственное вторжение в его душу, попытка насильно заменить его мысли чужеродными не могла пройти для него бесследно... Вот почему он умирает.
– Умирает? – проронил Уилки. Он обратил ко мне бледное лицо – невольно мне припомнилась белая маска Петрушки: тот же трагический излом рта, бровей.
– Идем, Кирилл.
Я пошел за ним. Саути только что проснулся. Он узнал брата и обрадовался ему. Уилки представил меня ему.
– Русский! – улыбнулся Саути. Мы сели рядом. Больше в палате никого не было. Саути не казался умирающим, и я подумал, что, может быть, Харлоу ошибся... Лицо мима было ясно и спокойно, тик почти прекратился. Я взглянул на обоих братьев и подумал, что сейчас Саути более похож на того Уилки, которого мы знали в Лунной обсерватории, чем сам Уилки Уолт, потрясенный всем случившимся.
Уилки взял его за руку.
– Поедем, брат, хворать ко мне. Там тебя ждут не дождутся две озорные племянницы. Тоже близнецы, как и мы с тобой, и тоже похожие, видно, это у нас в роду. Моя жена Джен очень хочет, чтоб ты жил с нами. У нее никогда не было брата. У меня до сих пор – тоже.
– Спасибо, Уилки, после... если я... Еще одного такого приступа, какой у меня был вчера, я не вынесу.
– Не надо об этом. Не думай. Не старайся вспоминать. Давай лучше думать о будущем. Мы никогда больше с тобой не расстанемся. Мы будем работать вместе. Ты знаешь, мне предлагают пост директора Национальной радиоастрономической обсерватории Грин Бэнк. Это в Западной Виргинии. Я тебе не говорил, Кирилл? Я тебе не говорил об этом? Забыл...
Он опять обратился к брату. Голос его дрожал.
– Ты получишь место астронома. У тебя будут самостоятельные исследования. Ты сможешь осуществить все, чего не осуществил до сих пор. Уилки, брат мой, подумай только – работать вместе! Такое счастье!!!
– Это счастье,– согласился Саути. Он ласково смотрел на брата – так смотрят на младшего, бесконечно любимого брата, который еще многого не понимает.
– Но ведь я теперь... не смогу работать,– сказал Саути с усилием.
– Сможешь! Вот поправишься и сможешь. Ты прирожденный астроном. Даже на своем чердаке ты достиг чего-то, дружище. Ты ученый по призванию!
– Ты не понимаешь, Уилки. Теперь я уже не ученый... не артист, а главное – коммунистом настоящим я не могу быть.
– Но... ладно, Уилки, тебе нельзя волноваться. Ты просто болен, и это пройдет.
– Может быть, и пройдет,– неуверенно согласился Уилки. Рука его нервно теребила одеяло – тонкая выразительная рука.
– Конечно пройдет! Тебе тяжело говорить. Хочешь, Кирилл тебе расскажет о России? Ты никогда там не был.
– Я с удовольствием послушаю о России... потом. Я хочу, чтоб ты знал, что именно со мной сделали. И пусть русский узнает. Ничего, сейчас мне лучше. Слушайте.
Мне сказали, что я арестован. Было три часа ночи, и на них была форма полиции. Но привезли меня не в тюрьму, а в какую-то больницу. Может, в тюремную больницу?
Я был заперт, в двери волчок, ни одного окна, в потолке лампы дневного света, но это была не камера, а одиночная палата. Даже пахло больницей.
Никто меня не допрашивал, меня не били. Никакого видимого насилия. Снотворное мне дали с едой или питьем. Но в лаборатории я очнулся... Я лежал на столе, вокруг что-то делали врачи в обычных марлевых масках, какие надевают перед операцией. И хотя я буквально засыпал, я стал протестовать. Мне сказали: «Не волнуйтесь, вам не сделают ничего плохого. Вы убедитесь в этом потом».
– Что вы хотите со мной делать? – закричал я.– Я не разрешаю меня оперировать. Вы ответите за это!
– Но вас никто не собирается оперировать,– возразил человек в марлевой маске. Я почувствовал укол и уснул.
Я проснулся опять в своей палате, у меня ничего не болело. Я ощупал себя. Нигде ни следа операции. Я только ужасно хотел спать и уснул, несколько успокоенный.
Не знаю, где я был и сколько там был. Я не знал, что вокруг моего имени поднялся во всем мире такой шум...
Окончательно я пришел в себя в пригородной аптеке, куда меня доставили какие-то люди, по их словам подобравшие меня на дороге.
Я назвал свое имя, и через какие-нибудь десять минут аптеку заполнили взволнованные репортеры.
Сначала я чувствовал себя как будто ничего... Я только удивился, что вызываю такой интерес к своей персоне.
Мне стали задавать вопросы. Я рассказал то, что и вам, больше ведь я ничего не знал. А затем... было задано несколько вопросов. О моих взглядах на те или иные проблемы нашего времени, и я... почувствовал неладное.
– Уилки, милый, не надо об этом! – вскричал астрофизик с ужасом.
– Потерпи. Ты должен знать. Я чувствовал... я мыслил не так, как всегда. О! Как я был благодушен! Как миролюбиво настроен ко всему, что творится вокруг... Технократическая олигархия? Ее всевластие? Но они же пекутся о будущем Америки. Они знают, что делают. Они, право же, хорошие парни! Непонятно, почему я за них не голосовал... И вообще, мое дело сторона. Я маленький человек. Была бы работа да девчонка в придачу... Я ужасался своим словам!..
– Не надо, Уилки, прошу тебя!
– Уже все... Вот тогда со мной начался первый припадок. Меня доставили в клинику. Память мне пока не изменила. Но в глубине души я удивляюсь самому себе. Чего мне, собственно, нужно? Что я лезу на рожон? Я – маленький человек, клоун и мим. Как все, так и я. Разве мне больше всех надо? Ну, вступил в Коммунистическую партию США сдуру, по молодости лет, но не пора ли закругляться? Вот, дорогой брат, что у меня теперь на душе. Ты помнишь, что я говорил тебе в нашу первую встречу, когда мы с тобой проговорили всю ночь напролет. Тогда я рассуждал иначе, не так ли?
– Уилки! Родной мой!
– Подожди. Обещай мне, что вы, ученые, будете бороться, не дадите им... обесчестить науку...
– Обещаю. Даю слово! Вот в присутствии Кирилла.
– Будьте покойны, Уилки Саути,– заверил я,– мы оба выступим на пресс-конференции. Об этом узнают народы всего мира.
– Спасибо... Кирилл Мальшет,– Уилки пожал мне руку и слабо улыбнулся брату.
– Пожалуй, я посплю,– сказал он тихо и закрыл глаза. Уилки подоткнул ему одеяло, поцеловал его, и мы вышли на цыпочках.
Домой вернулись мы вместе. Но вечером Уилки уехал к брату в больницу, предупредив, что будет возле него всю ночь. Я предложил свои услуги, но Уилки сказал, что лучше не надо: все-таки я русский, и не надо зря дразнить гусей.
Вечер я провел с Джен и близнецами. Рассказывал по их просьбе о России и о Луне. Потом разошлись по своим комнатам.
Джен чего-то боялась и попросила садовника и механика-шофера ночевать в доме. Сама заперла все окна и двери.
Перед сном, лежа в постели, я думал об истории Уилки Саути. Беспокойство за судьбу мима не покидало меня. Как врач, я понимал, какой операции подвергли Уилки Саути, и восхищался его силой воли.
Потом мысли перекинулись на другое. Я вспомнил о доме. Рената... Почему я полюбил именно ее? Не Вику, например, которой я искренне восхищаюсь. То, что я знаю о ней, о Ренате, скорее могло помешать.
Я привык видеть людей, всегда торопящихся куда-то, часто нервничающих, с громкими пронзительными голосами. Возможно, причина этого – в чрезмерном шуме.
И вот я встретил человека совершенно другого. Удивительного! Словно стройная елочка на солнечной лесной полянке. Высокая, тоненькая, крепкая, дружив с ветром и солнцем. Как же возле нее легко дышится. Какие у нее светлые, ясные серые глаза, большой чистый лоб, русые блестящие волосы. И говорит и смеется она неторопливо, негромко. И от слов ее веет такой же ясностью, чистотой и миром, как от всего ее облика. У нее маленькие огрубелые руки, которые не боятся земли.
Если бы эта девушка стала моей женой, я бы назвал себя счастливейшим человеком. Только бы она не исчезла так же загадочно, как появилась!!!
Я не могу без нее жить.
На рассвете что-то разбудило меня. Словно ледяным ветром пахнуло. В дверях стоял Уилки в пальто и шляпе и смотрел не на меня, а куда-то в окно.
– Уилки! – вскричал я испуганно.
– Тише, тише, Кирилл,– остановил он,– разбудишь Джен. Он прошел в комнату и, сбросив пальто прямо на пол, присел в кресло. Шляпу он забыл снять. Галстук где-то оставил. В сумраке рождающегося утра лицо его казалось постаревшим и серым.
Передо мной словно сидел Уилки Саути и смотрел невидящим взором. Тогда я стал торопливо одеваться, сдерживая дрожь и путаясь от волнения в одежде.
Одевшись, я распахнул окно, сел рядом с ним.
– Уилки Саути умер,– сказал он как-то безжизненно.– В два часа ночи.
Долго мы сидели молча, подавленные бедой.
– Я любил своего брата,– тяжело проговорил Уилки.– Ты не представляешь, Кирилл, как я любил его. Будьте прокляты негодяи, убившие его!..
Он опять надолго умолк, глядя в окно. Там разгорался день – алый восток, алые снизу тучи,– будет сильный ветер.
– Скоро все проснутся в доме, пригороде, во всей стране и узнают, как и почему погиб мим Уилки Саути. Неужели они после этого будут жить, как жили?!
– Уилки Саути! Родился, рос, мужал человек и хотел только одного – отдать людям себя всего. Как нелепо! Как возмутительно нелепо...
У меня сжались кулаки.
– В Грин Бэнк я теперь, конечно, не поеду,– сказал Уилки. Как изменился его голос, как изменился он сам.—Директором обсерватории будет другой. Теперь я уеду навсегда из Америки. Куда-нибудь – в Англию, Швецию, Астралию, где найду приют как астроном. И буду оттуда говорить всему миру, что сделали с человеком. Буду говорить громко, как смогу, и так долго, как смогу,– пока буду жив и в здравом уме.
– А я буду говорить из России,– сказал я,– об Уилки Саути и о многом другом.
– Спасибо, Кирилл!
Уилки Уолт порывисто протянул мне руку, и мы обменялись крепким мужским рукопожатием.
15
ОТ КИРИЛЛА МАЛЬШЕТА АНДРЕЮ ФИЛИППОВИЧУ МАЛЬШЕТУ
Дорогой отец!
Жаль, что ты не смог приехать на симпозиум! Приглашение тебе ведь было послано, хоть ты и считаешь, что не имеешь никакого отношения к теме «Разумная жизнь вне Земли».
– То, что произошло на этом симпозиуме, навечно останется в памяти человечества.
В Москву прибыли самые выдающиеся ученые мира: астрономы, астрофизики, биохимики, кибернетики, математики, космонавты, писатели. Открывал симпозиум в аудитории научно-исследовательского Института Космонавтики новый президент Академии наук Александр Андреевич Дружников.
Подготовленные учеными доклады были расписаны на неделю. Первым шел доклад британского профессора, но он еще не успел выйти к кафедре, как с своего места в президиум поднялся Уилки Уолт и попросил дать ему слово первым, пообещав сенсационное сообщение.
В зале зашумели, заволновались. Британский ученый, не дожидаясь голосования, сел обратно на свое место и с детским любопытством уставился на Уилки Уолта.
«Хочет открыть международный симпозиум рассказом о гибели брата»,– подумал я и... ошибся.
Уилки вышел к кафедре и преспокойно сообщил, что встреча человечества с инопланетной цивилизацией уже состоялась. Инопланетяне с планеты Харис (созвездие Уилки неизвестно) уже более пятисот лет наблюдают планету Земля, но теперь ее покидают надолго... если не навсегда. На их планете беда: гибнет цивилизация, гибнут харисяне. Что погубило их? Они считают – открытие бессмертия. Несколько сот лет они ликовали, пока... пока не обнаружили, что полностью перестали размножаться. А затем... что у них угасают творческие способности.
– Сегодня ночью меня посетили в номере гостиницы трое харисян... То, что они рассказали, страшно...
Уилки умолк, пережидая, когда в аудитории утихнет поднявшийся невероятный шум – смех, остроты, выкрики.
Сидевшие рядом со мной друзья реагировали по-разному.
Вика неодобрительно качала головой, Харитон от возмущения даже не мог смотреть на Уилки и нервно шарил по карманам, ища сигареты, пока не вспомнил, что все равно курить здесь нельзя.
Яша верил Уилки, но реакция аудитории казалась ему смешной, и он смеялся.
– Интересно, что им Уилки еще преподнесет? – прошептал он сквозь смех.
Марфа Евгеньевна, в строгом вечернем платье, сидела в президиуме рядом с директором Института Личности Ермаком Зайцевым. Оба с надеждой смотрели на Уилки.
Президент Академии наук казался смущенным: ему было неловко за Уилки.
Яшкин дядя писатель-фантаст Ефремов и профессор Лосева сидели дружно в первом ряду и неуверенно улыбались, не зная, чего ожидать еще от Уилки Уолта. Оба знают Уилки по его прежним приездам в Москву (шутник, мистификатор!).
– Вы мне не верите? Понятно,– произнес он невозмутимо.
– Мистер Уолт, вы не догадались пригласить их на наш симпозиум? – поинтересовался президент Академии наук.
– Конечно догадался, товарищ Дружников. Сначала они отказались наотрез, но я убедил их. Привел несокрушимые доводы. Сейчас вы их увидите.
– Уилки, это правда? – крикнул я, потрясенный.
– Ты-то знаешь, что это правда, Кирилл. Вы позволите мне продолжать? Харисяне уже прибыли.
Все стали озираться: где? где?
В зале сделалось тихо. По-моему, ни один из них не поверил. Но «шутка» Уилки Уолта зашла слишком далеко, и всем было любопытно, как он вывернется из положения.
Вот что дальше рассказал Уилки. Инопланетян пришло к нему трое: один в облике человека, двое в своем собственном. Все трое были историками-этнографами, специалистами по истории человечества. У всех троих имелось звание «Познавшие Землю».
Того харисянина, что был в облике человека, Уилки отлично знал и хорошо помнил. Но когда харисяне после длительного разговора удалились, он начисто забыл, кто именно это был.
Уилки намекнул на гипноз. Но, насколько я его понял, он просто пообещал не разглашать чужой тайны и никогда бы не нарушил данного им слова.
– Все, что я мог сделать, это уговорить их показаться на симпозиуме. Сейчас они войдут. Два харисянина. Не приветствуйте их слишком шумно, они не привыкли к шуму.
Уилки подошел к двери на террасу, опоясывающую Институт Космонавтики, и открыл ее...
Прямо в зал вошли два инопланетянина, помешкали с минуту у двери, затем проследовали за Уилки на сцену.
В зале сначала замерли, затем дружно встали, приветствуя инопланетян. Поднялись все и в президиуме, многие заметно побледнели.
Харисяне медленно подошли к краю эстрады и, давая рассмотреть себя, спокойно остановились. Сколько достоинства было в этом спокойствии!
Харисянин!.. Он не так уж походил на человека, но он был прекрасен и с нашей, человеческой, точки зрения.
Стройное вытянутое тело, словно вычеканенное из бронзы. Гибкие руки. За спиной два крыла цвета потемневшего золота. Подвижная голова с огромнейшими глазами. Надо лбом покачивались полупрозрачные антенны, состоящие из множества цилиндрических члеников. Маленький подбородок, крупный тонкогубый рот. Бедра задрапированы куском светлой материи, спадающей на длинные бронзовые ноги.
Рассматривая их долго, молча, все были ошеломлены. Первым пришел в себя Дружников.
– Они могут летать? – спросил он тихо Уилки Уолта.
– Вы можете летать... на своих крыльях? – спросил Уилки сначала на русском, затем на английском, французском, немецком, итальянском языках. Харисяне, оба одновременно, кивнули головой, совсем как мы, земляне.
