Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Валентина Мухина-Петринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

– Это нечестно, Харитон! – гневно воскликнула Вика.

– Сотрудники обсерватории передадут свое объяснение,– сказал Яша и направился к двери, не взглянув на Харитона.

– Завтра у всех выходной день! – крикнул вдогонку Харитон.– По случаю Дня Всепланетного Объединения будет разговор с родственниками.

Мы вышли вслед за Яшей. Молча... Итак, на первой инстанции бой был проигран.

Вечером мы собрались в библиотеке – все, кроме Харитона, который сердился на нас,– и составили свою докладную в космический центр.

Яша тут же пошел и передал ее на Землю.

Покончив с делом, мы долго сидели и разговаривали, как-то особенно сблизившись, когда единодушно «сожгли корабли».

Уилки сказал:

– Кирилл, я не могу понять одного... если Вика видела, что ты погиб от метеорита... прости!

– Я спокоен.

– Так вот, тогда это погиб твой двойник? Кто он был?

– Не знаю. Луну необходимо обследовать очень тщательно. И в самом срочном порядке. Ту сторону Луны. Ведь если там укрываются эти существа... то у них тоже должна быть какая-нибудь «база». Укрытие.

– Я говорил с нашими ребятами,– сказал Уилки. – Они как раз собираются это сделать. Пожалуй, я сам недели на две прерву свою работу здесь и вместе с пилотами займусь поисками.

– Вы думаете...– начала Вика и нерешительно умолкла. Но астроном ее понял.

– Фиолетовый шар – это реальность установленная, поскольку его видели с двух баз. Я считаю, что это инопланетные существа, которые предпочитают до поры до времени наблюдать, слушать. Но они еще покажутся... всем Харитонам мира.

Уилки задумчиво взглянул на меня.

– Мне, друзья, не дает покоя мысль о двойнике Кирилла. Мисс Виктория, вы хорошо его разглядели тогда?

– Конечно хорошо! Он тоже увидел нас и поднял руку в знак приветствия. Я даже успела заметить, что Кирилл шел устало, как будто силы его были на исходе. Я закричала от радости и бросилась навстречу ему, но Харитон перегнал меня. Он отчетливо его видел... а теперь лжет! И вдруг метеор! Я никогда не забуду этого ужаса.– Вика побледнела при одном воспоминании.

– Кирилл – здесь, Вика! – напомнил ей Яша. Я взглянул на друга. Меня поразила непонятная интонация, с которой он это сказал. Как будто ему было больно.

– Значит, погиб Кирилл,– уточнил Уилки,– либо его двойник? И здесь с нами сидит либо Кирилл, либо его двойник.

– Это – Кирилл,– сказал Яша уверенно,– теперь я уже знаю, что Кирилл.

– Кирилл! – как эхо, повторила Вика. Они оба, хотя и радовались моему возвращению, довольно долго сомневались.

– Дело в том,– продолжал серьезно американец,– что я однажды видел своего двойника... То есть он не был мною, астрофизиком Уилки Уолтом, он был Уилки Саути, артистом и мимом, но он как две капли воды похож на меня – или я на него.

– И тоже – Уилки? Удивительно! – прошептала Вика.

– Расскажи,– заинтересовался я.

– Расскажу... – обещал Уилки,– но сначала... что было странным. Если бы просто два Уилки. Ведь я тоже артист. Самой большой радостью для меня со школьных лет были любительские спектакли, концерты. Самодеятельность, по-вашему. И я не раз выступал на университетских вечерах как мим. Выступал, будучи студентом, бакалавром наук, выступал и когда стал доктором наук, профессором. И поверьте, с большим успехом.

Декан факультета не раз шутил, что если я разлюблю астрономию, то у меня есть запасная профессия.

А Уилки Саути... он был мим. Этим он зарабатывал свой хлеб насущный. Но всю свою жизнь он до страсти увлекался астрономией.

– Расскажите с самого начала все подряд,– прервала его Вика.

– Я расскажу, но... может быть, сначала показать вам, к а-

к и м я увидел своего двойника?

– У вас есть фотографии? – спросил Яша.

– Нет. Я просто исполню несколько сценок... если вы расположены смотреть?

Мы заверили, что расположены.

– Тогда я минут на десять скроюсь в своей кабине,– сказал Уилки, поднимаясь,– а вы идите в кают-компанию.

Несколько огорошенные, мы перешли в кают-компанию. Там сидел Харитон и читал – в углу, возле светильника. Сегодня никому не работалось.

208

Яша нажал кнопку, и большой стол опустился вниз, после чего пол медленно сомкнулся. Мы заняли места в креслах. Харитон с удивлением взглянул на нас. Вика сочла необходимым пояснить:

– Канун праздника... Уилки покажет свое мастерство мима. Он, оказывается, не только поет!

Харитон угрюмо промолчал. Кажется, он раскаивался, что отослал рапорт. Как практический человек, он понимал, что отозван буду не я один. Отныне вряд ли кому разрешат оставаться на Луне на второй срок. Яша невольно вздохнул. До чего же не праздничное было у всех настроение.

Вошел Уилки в черном шелковом трико и гриме клоуна: мрачное набеленное лицо. В руках он держал несколько пластинок. Яша поспешил включить электрофон.

– Это Стравинский... «Петрушка»,– пояснил Уилки.– Готовился выступить перед вами на праздник, но захотелось сегодня. Кстати, несколько поднимем настроение. Итак: «Петрушка» в исполнении клоуна и мима Уилки...

Едва Уилки начал свой номер, как мы невольно переглянулись: какой талантливый мим пропадал в этом астрономе.

Ну, музыку Стравинского все знают, но если бы видели этого Петрушку!

Кукла, игрушка, которой управляют руки кукольника. Нет своей воли, нет свободы движения. Короткие сценки для ярмарок, быстро сменяющие одна другую,– наивные, смешные, примитивные. И вот сквозь незамысловатую игру начинает просвечивать нечто совсем иное – свое —свои чувства, свои ощущения, не зависящие от кукольника, возникающие вопреки ему. Если это кукла, то почему в ней столько человеческих страстей... как она вырывается из рук кукольника. Но ведь это же человек, превращенный в куклу!

Уилки был прекрасен – худое, удивительно выразительное тело в черном трико с круглым белым воротником рассказывало, жаловалось, протестовало. Рот расплылся в нарисованной улыбке, темные брови застыли в трагическом изломе. Он сразу и плакал, и смеялся, и бунтовал.

Полное слияние души и тела!

Трепещущий, беззащитный человек восстал против своего мучителя. Уилки застыл, перегнувшись пополам,– рассерженный кукольник сломал игрушку.

Мы все вскочили, очарованные, восторгались, перебивая друг друга. Даже суховатый Харитон поднялся и высказал несколько одобрительных слов. Вакула спокойно стоял у двери, он вошел еще раньше и тоже смотрел Петрушку. Интересно, бывает ли роботу скучно? Вакуле нравится быть вместе с нами.

Улыбающийся, довольный Уилки попросил нас сесть и исполнил еще несколько номеров. В заключение, хотя он и устал, Уилки еще раз, по нашим просьбам, повторил «Петрушку».

– Вы же большой артист! – воскликнула покоренная его искусством Вика.

– Это мое хобби,– пояснил астроном, пожав плечами. После «Петрушки» не хотелось уже смотреть ничего. Уилки принес бутылку шампанского, и мы ее распили. Уилки уже не пошел переодеваться – так и сидел в черном трико с белым воротником. Только причесал взлохмаченные волосы и стер с лица белила.

– Как раз «Петрушку» я заимствовал,– признался он,– от своего двойника.

– Мы ждали истории,– напомнил я.

– Да. Я должен вам ее рассказать. Не уходите, Харитон.

– Я не ухожу. Что это еще за «двойник»? – нахмурился Харитон.

– Если бы я знал! – Уилки вздохнул. Лицо его омрачилось.– Жизнь моя очень благополучна,– начал он как-то даже удивленно.– Я всегда имел возможность заниматься только тем, к чему лежит моя душа. Родители мои – люди богатые. Отец – судовладелец в штате Мэн, мать – дочь банкира. Я рос единственным ребенком. И мне ни в чем не отказывали. Влечение к науке проявилось у меня очень рано. Мне было десять лет, когда мне подарили телескоп, которому позавидовала вся школа, начиная с директора. Ребята любили приходить ко мне, наблюдать небо. Я давал объяснения в пределах популярной литературы по астрономии. Два раза я пожелал перешагнуть через класс, мне тотчас наняли репетиторов. В Калифорнийском университете, где я был младше всех, меня очень любили. Должно быть, потому, что по натуре я общителен, любопытен к жизни. Увлекаюсь яхтами и лыжами. Пишу маслом и акварелью. Как-то получил первый приз за карнавальный костюм. На студенческих вечерах выступал как клоун и мим, а иногда с песенками, которые сам же сочинял.

Но я всегда умел организовать свое время, как это у вас по-русски говорится: делу время – потехе час. Коллеги говорят обо мне: одаренный американский мальчишка, который никогда не станет взрослым. Может, это и так, но в тридцать четыре года я уже профессор, астрофизик.

У меня замечательная жена, хорошие дети, верные друзья. И, насколько мне известно, нет врагов. Никогда я не жаловался на здоровье, не испытывал финансовых затруднений.

Я – счастливчик! Даже когда я захотел поработать на Луне...

– И то вам удалось,– вставила Вика, усмехнувшись.

– Да. Мне и это удалось. И все же однажды в жизни мое душевное равновесие было нарушено... И кажется, навсегда.

Уилки замолчал. Мы в ожидании смотрели на него.

– Простите, я пойду переоденусь,– вдруг поднялся он.

– Но вы доскажете? – нетерпеливо спросил я.

– Да, конечно.– Астрофизик ушел.

– Он красив, правда? – заметила Вика. Мы охотно согласились, что он красив и вообще славный человек.

– И большой ученый,– добавила Вика.– Его работы имеют мировое значение. Он открыл несколько планет – у летящей звезды Бернарде, кроме того, Уолт выдающийся специалист по фотографической астрономии.

– Типичный буржуазный ученый! – буркнул Харитон.– По-моему, он даже в бога верует. К тому же сын миллионера. К его услугам было все. Родился с серебряной ложкой во рту.

– Он католик. Но сотрудничать с ним приятно,– сказала вполголоса Вика.

Вернулся Уилки, пожалел, что нельзя закурить, и сел возле Вики.

– Я люблю Сан-Франциско,– продолжал Уилки,– люблю бродить пешком по его разбегающимся, оглушительно шумным красочным улицам.

Однажды апрельским вечером я забрался в какие-то трущобы. Пахло морем и отбросами... Мне захотелось выпить, и скоро я нашел портовый кабачок. Посетители его были всех цветов кожи, в большинстве матросы, портовые рабочие, механики и наладчики с ближайших автоматических заводов, бродяги по призванию, молодые люди из «строптивых» и легкомысленные девицы, ищущие приключений.

Я сел за столик – едва нашел свободный – и спросил себе, виски. В кабачке было шумно и дымно. На пустой сцене задумчиво перебирал клавиши пианист, но его никто не слушал.

И вдруг стало тихо. Пианист встал и объявил: Уилки Саути, клоун и мим. Все с ожиданием обратились к сцене. Раздались аплодисменты.

Имя – мое, я невольно отметил это. И вот выходит на сцену этот Уилки, в черном трико с белым воротником, без грима, только волосы припудрены.

Разумом я не сразу понял, почему у меня замерло сердце, задрожали руки так, что я расплескал свое виски.

Но в следующие минуты я уже видел: мой двойник! Как бы я сам, только исхудавший, с огромными печальными глазами, трагическим изломом выразительного рта, дергавшейся щекой.

Вот тогда он начал своего «Петрушку». Это была выразительность, граничащая с гениальностью. Ему было место лишь на большой сцене, но я сразу понял, что ему мешало продвинуться. Тик. Он пробегал по лицу, как судорога, захватывая плечо, руки, тело. Петрушке это даже шло, усиливался зловещий рисунок роли, но в других номерах тик явно мешал.

Посетителям кабачка было плевать на тик – они любили своего мима. Как они аплодировали с сияющими глазами, довольные, словно дети, подбодряли его возгласами вроде: «Валяй, Уилки», «Покажи им», «Отлично, астроном!»

Я вздрогнул. За мой столик уже давно подсели два негра в запачканных комбинезонах – видно, зашли прямо с работы. Они громко хлопали в ладоши и тоже подбодряли мима.

– Почему его называют астрономом? – спросил я у негров. Они рассмеялись добродушно.

– А у него винтики не все в порядке, у нашего Уилки. Чуть не весь заработок просаживает на книги по астрономии. Телескоп у него есть, право слово! Он на чердаке живет в этом самом доме, там удобно небо разглядывать. Вам понравилось, как он исполняет? Бо-ль-шой арт...

На этом у парня отвисла челюсть. «Ты что?..» – начал было другой, но взглянул на меня, и лицо его словно окостенело.

– Черт побери! – пробормотал он.– Откуда вы взялись?

– Кажется, мы с ним очень похожи,– растерянно заметил я.

– Похожи?! Да вы с ним как один человек! Только вы, сэр, малость поухоженней, и подергиваний этих нет. Ну и ну! Чудеса, да и только.

– Вы, может, его брат? – нерешительно спросил другой.

– Я впервые в жизни его вижу! – взволнованно ответил я.– Как бы мне с ним поговорить?

– Конечно, вам надо познакомиться,– решили парни. Они тоже разволновались.

– Подождем, когда Уилки Саути освободится.

Когда мим уже уходил, мы его догнали. Негр тронул его за плечо.

– Уилки! Вот этот господин к вам. Вы только взгляните на него.

Негр отступил в сторону. Мим внимательно взглянул на меня и заметно побледнел.

– Уилки! – воскликнул он потрясенно.– Я всегда знал, что когда-нибудь мы встретимся.

– Откуда вы меня знаете? – изумился я, но он уже овладел собой.

– Я не знаю вас. Это меня зовут Уилки. Вы хотели со мной поговорить? Я как раз освободился. Может, поднимемся ко мне?

Я молча последовал за ним, раздумывая, откуда он меня знает и почему счел нужным скрыть это.

Мы поднялись на ветхом скрипучем лифте до верхнего этажа (дом был старый, прошлого века) и еще одолели, лесенку, ведущую на мансарду.

Мим занимал просторную угловую комнату со скошенным потолком. Зимой здесь, наверно, было холодно, а летом слишком жарко. Я сел у чердачного окна и с любопытством огляделся. Хозяин этой убогой комнаты любил чистоту и книги. Пол был выдраен, как палуба у придирчивого боцмана. Занавески выстираны и отглажены. Постель застлана свежим покрывалом. На книгах – их было очень много, стеллажи во все стены – ни пылинки. На столе, застланном листом ватмана, лежала бумага с какими-то математическими расчетами... Рядом лежала раскрытая готовальня, линейка. Глобус Луны. Карта звездного неба. Старенький телескоп... У меня вдруг больно сжало горло.

Я понял, что этот незнакомый мне человек, с которым я встретился так случайно и мог бы не встретиться никогда, как бы представлял мое второе «я». Только жизнь отнюдь не баловала его. Наоборот. Похоже, что жизнь била его смертным боем.

Между тем Уилки Саути поставил на круглый стол бутылку вина, разложил незамысловатую закуску. Принес из кухоньки горячий черный кофе в кофейнике. Налил вино в два бокала.

– Садитесь,– кивнул он на стол,– выпьем за нашу встречу, коль уж она состоялась.

Я присел к столу, мы чокнулись, я отхлебнул из бокала. Он ел, я разглядывал его.

– Какое странное сходство,– сказал я наконец.

– Бывает,– неохотно протянул мим.

– Вы увлекаетесь астрономией?

– Да, очень. Любитель. Самоучка. Однако мои заметки иногда печатают в «Астрономическом вестнике». Как-то даже удалось открыть кое-что на небе, чего не заметили профессиональные астрономы.

– Астрономией увлекаетесь с детства?

– С десяти примерно лет, но у меня никогда не было возможности окончить колледж.

В ту ночь мы с ним проговорили до утра. Уилки рассказал мне свою жизнь. Он был сыном цирковых артистов. Семья музыкальных эксцентриков. С родителями выступали все дети начиная с двухлетнего возраста. Детей было шестеро.

Третьеразрядные цирки, скудная зарплата, кочевая жизнь, семейные неурядицы родителей, отсутствие детства. Рано возникшая страсть к науке и полная невозможность ее удовлетворить. Смерть отца от рака легких, еще большая нужда. Семья эксцентриков распалась. Мать уже работала в цирке билетершей. Дети устраивались, как могли и умели. Жизнь разбросала их в разные стороны, и они потеряли друг друга из вида. Мать умерла лет шесть назад. Только Уилки был при ней до конца. Уилки остался один.

– Расскажите о себе,– попросил он,– о своем детстве,– к вам хорошо относились... родители?

– Я же единственный сын. Конечно хорошо.

Я рассказал о себе. Он слушал жадно, не сводя с меня глаз.

Потом Уилки Саути ознакомил меня со своими работами по астрономии. Он был бы способнейшим ученым, учись он в свое время! Я сказал ему об этом. Он промолчал. Почему-то разговор перешел на политику. Надо сказать, я совсем к ней равнодушен. Все это политиканство не по мне. Но Уилки Саути политика задевала за живое, а мне было интересно все, что касалось его. Он оживился, разрумянился, глаза его заблестели, он стал еще больше похож на меня, каким я вижу себя в зеркале.

По натуре я отнюдь не спорщик, тем более я не мог бы спорить с этим человеком, перед которым я, сам не зная почему, чувствовал себя виноватым. Но мне показалось, что он слишком мрачно смотрит на действительность, и я напомнил ему, как многого добилась Америка за последние два десятилетия.

Уилки Саути усмехнулся.

– За последние десятилетия люди доброй воли добились в глобальном масштабе немалого: покончили с войнами, со шпионажем, утрясли кое-как расовый вопрос. Но ведь у нас в Америке плодами прогресса завладела горстка монополистов. Высшая каста, черт бы ее побрал!

– Какая каста?! – вскричал я, пораженный.

– Вот-вот, астрофизик Уолт даже никогда не задумывался об этом. Ведь у нас, видите ли, не принято говорить о физическом подавлении, репрессиях и тому подобном. Мы не какие-нибудь фашисты, а наш идеал – умеренность и посредственность, с ней меньше хлопот.

И ведь как хитро: народ в большинстве своем даже не осознает своего порабощения – духовного порабощения, что самое страшное. Манипуляция людьми, внушение им надлежащего образа мыслей и поведения. Цивилизация кондиционированного сознания! Подавление духовной самостоятельности. Стандартизация людей, превращение их в жизнерадостных роботов, поглощающих духовные суррогаты. Пока они жуют резинку и глазеют на увеличенный во всю стену телевизионный экран, им вкладывают в мозги что положено. А обработка детей!

– Детей! Какая обработка?

– Обыкновенная, Уилки. Когда на уроках гипнопедии им под предлогом помощи при запоминании таблицы умножения или алгебраических формул на самом деле внушают шаблоны мышления и поведения. А твои дети, Уилки, разве освобождены от часа гипнопедии?

– Перестань!!!

– Хорошо, перестану. Насчет детей ты уже додумался, сам вижу.– Уилки налил себе черный кофе.

– А если человек не желает поддаваться массовой идеологической и моральной обработке,– продолжал он громко,– если человек не хочет конформизма, если он борется против стандартизации человечества? О, тогда поможет наука. Техника чтения мыслей на расстоянии. Кое-кому уже мало подслушивания разговора на расстоянии, им подавай подслушивание мыслей, чтоб сразу выявить смеющих думать по-своему.

– На разве...

– Да, Уилки. Эта дьявольская выдумка уже вводится в действие. Ты что, газет не читаешь? Ведь по этому поводу была огромнейшая демонстрация в Вашингтоне.

– Уилки... ты коммунист? – спросил я нерешительно.

– Коммунист,– просто ответил он.

Так мы разговаривали, пока не взошло солнце. Он пошел меня проводить. Редкие прохожие – те, кто еще не лег или уже встал,– с интересом оглядывали нас. Я увидел свободное такси и подозвал его. Мы простились сердечно, как братья.

– Можно, я к вам еще зайду? – спросил я. Он кивнул головою. Мы вдруг обнялись. Мне очень хотелось пригласить его к себе, но я побоялся, что он откажется. В следующий раз приглашу, решил я.

Но следующего раза не было. На другой день мне пришлось неожиданно вылететь в Лондон на симпозиум по вопросу радиоконтакта с внеземными цивилизациями, на котором присутствовали астрономы, физики, математики, кибернетики. Когда я вернулся, Уилки в Сан-Франциско уже не было. Он исчез.

– Исчез?

– Да. Я зашел в тот кабачок в первый же день по возвращении. Уилки уже не было. Хозяин кабачка был очень расстроен. Или он не хотел мне сказать, или он действительно ничего не знал... Он только сказал, что в комнате Уилки пока все осталось как было, но управляющий хочет сдать комнату и не знает, куда деть такую кипу книг и бумаг.

Может, еще Уилки Саути вернется? Я договорился, что буду платить за его комнату, пусть там останется все как при Уилки, до самого его возвращения. Деньги я уплатил за год вперед, ключ оставил хозяину.

Вскоре я получил это назначение на Луну, о чем давно мечтал...

– Неужели вы не попробовали отыскать Саути? – задал Яша вопрос, который собирался задать я. Астрофизик расстроенно поморгал глазами.

– Я обратился в полицию, там сказали, что, по их сведениям, Уилки Саути выехал по заданию своей партии. Тогда мне это показалось похожим на правду... но сейчас я стал тревожиться.

– А вы не обращались в коммунистическую партию,– спросила Вика,– они-то знают, посылали ли его куда-нибудь.

– Нет, я не догадался...– Уилки Уолт задумался.

Уилки с самого раннего детства стремился только к науке. Политикой не интересовался, ведь ему не мешали заниматься наукой.

Соединенные Штаты остались почти единственной страной, не принявшей социализм. Но и свою капиталистическую сущность его правительству приходилось маскировать в самые лучезарные одежды демократии. Такие люди, как Уилки Саути, это понимали и разоблачали скрываемую Истину порой ценой собственной жизни.

5

СЕ ТВОРЮ ВСЕ НОВОЕ

Что есть время?

Блаженный Августин

Я вам говорю о будущей жизни.

Э. Циолковский

Он сидел прямо на земле, в порыжелом костюме, развязанном галстуке; шляпу он где-то потерял, и длинные, начавшие седеть черные волосы растрепались, борода всклокочена. Всю ночь он в отчаянии бродил по городу, уходил в поля, а потом, видно, обессилел и уснул, присев.

Какие-то причудливые сны еще клубились в его сознании, но он уже проснулся и, кряхтя, поднялся с земли. От реки тянуло сыростью, ночь была холодная, и он продрог до костей. Надо идти домой. Жена ведь беспокоится. Уже светает. А где же его велосипед, неужели потерял? Человек медленно пошел вдоль Оки.

Пустота и страх на душе, а мысли заняты лишь одним – теорией, которая никому не нужна.

Но ведь будет же когда-нибудь нужна! Просто он опередил свое время – лет на триста, на пятьсот. Оттого он так беспредельно одинок. Не с кем поговорить о самом заветном.

И это вечное замалчивание его трудов, будто их и нет на свете. Полное непризнание. Впору выйти на площадь, поклониться на все четыре стороны и кричать: «Да выслушайте же меня! Я вам говорю о звездах! Как добраться до звезд».

Разве не писал он в Академию наук: «Я буду благодарен за самую малую помощь, оказанную мне Академией. Не пренебрегайте этой моей смирённой просьбой, ибо одна мысль, что я не один, дает мне нравственные силы немедленно приняться за подготовительные работы и с божьей помощью окончить их...»

Птицеподобная летательная машина. Аэродинамические опыты. Постоянные мысли о космосе. Нельзя ли использовать энергию Земли? Его работу «Тяготение как источник Мировой энергии» замолчали, как и другие его работы.

У них чины и звания, авторитет и известность, что он для них? Чудаковатый учитель из провинции, самоучка в науке, глухой и жалкий. Конечно, он жалок: эта унизительная нужда, постоянное недоедание, грызущее чувство вины перед женой и детьми. Он не мог даже внести членского взноса в кружок любителей физики и астрономии... пришлось выйти. Опять остался один.

Сколько бы он сделал, будь у него хоть мало-мальски сносные условия для работы.

Он-то знал, во имя чего жил и работал!

...Какой странный, какой дикий сон ему сейчас приснился. Что же, может, где-либо в космосе и живут такие существа. В своем очерке «Свободное пространство» он писал: «Нет ничего невозможного в предположении, что эти пространства населены крайне странными для нас существами».

Марситы? Бесконечности времен рождают непонятные друг другу Миры. Далекие, прекрасные, загадочные Миры.

Полет к звездам... неужели он один на всей Земле мечтает об этом? Никто не хочет разобраться в его идеях. Атомные электрические ракеты! Но их час пробьет. Квантовый генератор света... Квантовый двигатель... Еще не испытанный, не построенный.

Он знает, что интуиция его безошибочна. О, грядущие поколения, может, хоть вы оцените мой труд? И помянете добрым словом того, кто был не признан, одинок и гоним при жизни?

Он лишь скромный ученый XIX века, но его мысли неоднократно крали, и даже на других континентах. И никто не встал на защиту его авторских прав.

Уже всходило солнце – он еще не подозревал какого дня,– одна за другой просыпались птицы, ветер шумел в липах. Он шел домой, ничего не слыша, не замечая, погруженный в горькие мысли.

Как он написал в газету... Он помнит эти слова почти наизусть, потому что воистину они написаны кровью сердца: «Я не работал никогда над тем, чтобы усовершенствовать способы ведения войны. Это противно моему христианскому духу. Работая над реактивными приборами, я имел мирные и высокие цели: завоевать Вселенную для блага человечества, завоевать пространство и энергию, испускаемую Солнцем. Но что же вы, мудрецы, любители истины и блага, не поддержали меня? Почему не разобраны, не проверены мои работы, почему не обратили, наконец, на них внимания? Орудия разрушения вас занимают, а орудия блага нет.

Когда это кончится, пренебрежение мыслью, пренебрежение великим? Если я не прав в этом великом, докажите мне, а если я прав, то почему не слушаете меня... Акулы распоряжаются и преподносят что и как хотят: вместо исследования неба – боевые снаряды, вместо истины – убийство».

Он подошел к своему дому – небольшому домику с мезонином – и хотел постучать, но дом был заперт. Дом выглядел необитаемым. Он был... свежевыкрашен? На нем была мемориальная доска... В свете взошедшего солнца ярко блеснули буквы: дом-музей...

«Боже, я еще сплю?» Это был дом-музей его имени.

В этот день – 10 июля 2009 года – многие заметили растерянного, выбившегося из сил пожилого бородатого человека в немыслимо старомодном сюртуке. Он едва держался на ногах, но все куда-то шел. Впрочем, он иногда поворачивал и шел обратно. Черные глаза его выражали полную растерянность.

Группа молодых людей – они возвращались с завода электронной аппаратуры – остановила его.

– Отец, вам плохо?

– Может, вы больны... или беда?

– Не можем ли мы помочь вам? – сочувственно обратились они к нему. Вопросы пришлось повторить: незнакомец был глуховат.

– Помочь мне? Можете. Спасибо. Я еле держусь на ногах. Мне необходимо где-то отдохнуть... Я голоден. У меня нет ни денег, ни знакомых.

Один из рабочих хотел разъяснить, как пройти в бесплатную столовую. Имелись и бесплатные гостиницы. Надо было проехать на метро до... Но его товарищ, длинноногий, рыжеволосый, веснушчатый юноша, резко остановил его.

– Он не доедет, он же скоро упадет! Идемте к нам ночевать, у нас есть... свободная комната. Это неподалеку. Вы дойдете.

Простившись с приятелями, молодой человек – по имени Дан Боцманов – повел незнакомца к себе.

Дан жил вдвоем с матерью в висячих домах. Огромные многоярусные кварталы покоились на железобетонных устоях, в которых размещались лифты, лестницы, коммуникации.

Они поднялись на скоростном лифте, прошли немного мостом – далеко внизу зеленели луга, ради сохранения которых и были подняты дома вверх,– опять поднялись на лифте и очутились в пятикомнатной квартире, очень чистой и уютной. Шелковистые обои стен, прозрачные гардины, мебель и пол были выдержаны в мягких акварельных тонах.

Их встретила заплаканная моложавая женщина с грустными карими глазами и густыми светло-каштановыми косами, уложенными вокруг головы. Одета она была небрежно – зеленый халатик, застегнутый не на все пуговицы. Она с удивлением взглянула на сына с его странным гостем.

– Мама, потом объясню,– вполголоса сказал Дан,– этот человек едва держится на ногах. Он нуждается в друзьях. Пусть переночует в папиной комнате. Он голоден и, кажется, не спал.

Мать кивнула.

– Так ему надо прежде всего поесть! Идите в столовую. Дан показал гостю, где вымыть руки, и провел его в столовую, с видом на Оку. Мать поспешно ставила третий прибор. Усаживая гостя, Дан решил представиться:

– Меня зовут Даниель, покороче» Дан, а маму – Поплия Михайловна. Очень редкое имя, правда? Простите, а ваше имя?

Гость тяжело опустился на стул и промолчал. Дан не решился повторить вопрос. Поплия Михайловна с приветливой улыбкой поставила перед пришельцем суп. Он сумрачно стал есть. Съел все, что ему подали. Выпил стакан крепкого чая. Ему стало легче. Он горячо поблагодарил радушных хозяев, потом долго молчал. Мать и сын убрали со стола и сели рядышком на низком диване. Чувствовалось, что они очень дружны.

– Не знаю, как мне быть,– растерянно обратился к ним гость,– со мной произошла очень странная история. Совершенно невероятная... Этого не может быть, понимаете? Я сам не верю. Мне все кажется – это сон и я вот-вот проснусь. Однако если мне не поверят, я почувствую себя оскорбленным... Мне будет больно.

– Так не рассказывайте, пока все не прояснится,– добродушно посоветовала Поплия Михайловна.

– Я даже не могу назвать свое имя... Это вызовет недоумение, вопросы... У меня голова кружится.

– Вы не волнуйтесь. Сейчас мы приготовим вам постель, и вы ляжете. А насчет имени... если вам по каким-либо причинам не хочется его называть, так и не называйте. Придумайте какое хотите.

– Тогда зовите меня... гм! Ну хотя бы Игнатий Константинович... Иванов. Пусть так. Если я не проснусь, то Ивановым и останусь. Тогда мне надо будет подыскать себе работу. Как это у вас делается?

– А кто вы по профессии?

– Ученый... физика, астрономия, космическая связь. Всю жизнь я этим занимался. Но... видимо, в этой ситуации... отстал. Необходимо несколько месяцев, чтоб войти в курс. А пока... любая работа. Я к тому же, сударыня, глух.

– На какой почве глухота? – спросила погромче Поплия Михайловна, отметив этот невероятный архаизм: сударыня.

– Еще в девять лет после скарлатины.

– Можно сделать протезы... совсем незаметно будет. А может, понадобится операция... Разве вы не обращались к врачам?

– Очень давно.

– Последнее десятилетие принесло огромные успехи в этой области. Я завтра свезу вас к врачу, и вам помогут. Я сама врач. Невропатолог и психолог. Но временно не работаю. Не могу. У меня... большое горе. Погиб мой муж.

– Мама! – Дан обнял мать.– Не надо, только не плачь!

– Я не плачу, Дани. Мой муж был космический сварщик, механик. Погиб при освоении Марса. Эта планета трудно поддается освоению... Вам плохо?

Игнатий Константинович поднялся со стула, губы его дрожали. Что его так потрясло?

– Идемте, я вас отведу в комнату отца,– мягко сказал Дан.– Вам надо уснуть.

– Разве я усну? Боже мой!

– Уснете, мама принесет вам успокаивающее.

Утром Игнатий Константинович проснулся свежим и успокоенным. Поскорее оделся. «Сон продолжается»,:– подумал он, осматривая непривычной конструкции мебель, матовую облицовку стен, непонятно из какого материала. Он подошел к окну. Необозримые дали – непривычно огромный горизонт – река, рощи, луга, причудливые постройки... Он взглянул на календарь. Прошло более ста лет!.. Значит, его признали. Признали при жизни... Дело не в этом. Освоение Марса, Луны. Мечты его сбылись. Но нет ни жены, ни детей. И сам он похоронен 19 сентября 1935 года... Видеть дату своей смерти? Кому же можно об этом рассказать?