Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Валентина Мухина-Петринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

– Никогда. Они сделают ее моральным уродом, как свою дочь, жену мою покойную. Ну, ребята, поправляйтесь...

Приходил каждый день Алеша, какой-то грустный, я не мог понять – почему. Занятия его шли успешно, он уже отослал несколько контрольных работ. О работе в пекарне и говорить нечего, «Алешин хлеб» славился по всему Забайкалью, к Алеше приезжали пекари за рецептом и советом. Я поправлялся, а он становился все печальнее.

Мне показалось, я все понял, когда меня навестили Кирилл Дроздов и Христина Даль. Что ж... Видно, добрый и милый Алеша не существовал для нее как мужчина. Конечно, прежде ей мешал Андрей Николаевич, которого она любила, еще будучи студенткой, когда ездили с ним вместе в экспедицию. Теперь она потеряла его навсегда, тягостно пережила эту потерю, может, примирилась с мыслью, что навсегда останется одинокой.

Кирилл сумеет влюбить ее в себя, это не Алеша с его вечной неуверенностью в себе.

И конечно, Кирилл был красивее Алеши, тоньше, изящнее.

Когда они ушли, тепло попрощавшись и тоже оставив обильную передачу, пришел Алеша. Долго сидел в палате и все как-то присматривался ко мне.

– Что-то в тебе изменилось, Андрей,– произнес он задумчиво.– Если бы это могло быть, я бы сказал, что с тобой что-то произошло там, в озере...

– Заглянул смерти в глаза,– глубокомысленно заметил Виталий.

В начале апреля меня выписали из больницы. Виталия оставили еще на недельку. В больнице ему нравилось, и он отнюдь не спешил выписываться.

За мной приехали отец и мать. Отвезли на новую квартиру. Мне отвели чудесную солнечную комнатку с балконом, какой у меня не было и в Москве. Четвертый этаж. Вид на Ыйдыгу и синеющую вдали тайгу. И до чего мама мне все уютно устроила... Хотя надеялась, что я уеду летом в Москву учиться.

Она уже подговаривалась насчет кинооператорского факультета. Отцу хотелось, чтоб я шел на геологический, но он-то, конечно, давления не оказывал. Кирилл советовал на физический, Христина – на медицинский. Алеша с интересом ожидал, что я выберу.

Никто не знал, что я уже выбрал. Выбрал перед смертью, когда бился головой и плечами о ледяной потолок, а ледяная байкальская вода захлестывала мне легкие. Именно в этот момент я вдруг понял, в чем состоит мое призвание.

Меня поражало одно: как я не понял этого раньше?

Это же надо, коньки, когда летишь со скоростью ветра с простертыми вперед руками, освоение Марса, Луны – увлекался всем этим, бродил вокруг да около и не понимал. Ощущать свое призвание и не осмыслить его...

Завтра же узнаю точно условия приема и никому ни слова, пока меня не примут.

Вечером я позвонил Алеше, что иду к нему, и, несмотря на протесты мамы (тебе надо полежать еще несколько дней), отправился в пекарню.

Открыл мне Миша. Круглое лицо его сияло неописуемым блаженством. На радостях он обнял меня.

– Ты что, женишься? – догадался я. Миша не то удивился, не то обиделся.

– Я же тебе еще месяц назад сказал.

– А чего же ты сияешь? Миша махнул рукой:

– Тебе Алешу? Иди наверх, он у Христины. Оба тебя ждут. Я поднялся по узкой лесенке. Дверь была приоткрыта. Я стукнул разок-другой и вошел.

Сказать, что я изумился, значит ничего не сказать. Я просто-напросто обалдел (по-моему, очень выразительное слово): на тахте сидели Алеша и Христина и целовались...

– Если эт-то с-серьезно, п-поздравляю!..– от волнения я вдруг стал заикаться. Уж очень мне хотелось счастья для моего друга.– В-вы п-по-ж-женитесь?

– Надо полагать, если у Алеши не обнаружится какая-нибудь первая жена.

– У н-него н-нет ж-жены! – заверил я.

– Очень рада,– серьезно сказала Христина и чмокнула Алешу в щеку.

– У м-меня есть для вас свадебный подарок,– сообщил я поспешно.

– Ой, Андрюшенька! Какой? – полюбопытствовала Христина.

– Полагается сюрприз или как?

– Это все равно ведь. Скажи!

– Пейзаж художника Никольского.

После я узнал от Алеши, как Христина отказала Кириллу Дроздову. Она сделала это по возможности мягко, не ущемляя его болезненно обостренного самолюбия.

– Ведь вы не любите меня, Кирилл,– сказала она ему.– Не надо спорить. Это у вас брак по рассудку. Ничего нет обидного, я не сказала «по расчету», а по рассудку. Вы рассудили: давно пора жениться. Она сибирячка, как я и хотел. Здоровая, красивая, характера спокойного, уравновешенного. Прекрасная наследственность. Будет хорошая мать для моих детей. Врач. Научный работник. Будет помогать мне в работе. Лучше не подберешь. Но вы меня не любите, как любит, к примеру, Алексей Косолапов. А я... я просто боюсь полюбить вас. И еще, простите, по-моему, вы не добрый.

Алешу-то она не боялась полюбить, и уж Алеша-то был добрый. Это говорю я, Андрей Болдырев.

Свадьбу Алеши и Христины праздновали в ресторане «Байкал». Приглашенных было много: сотрудники НИИ, медики, шоферы, всякие знакомые ребята. Христина очень приглашала моих отца и мать. Когда мама заикнулась о том, чтоб не идти, я неодобрительно покачал головой:

– Зачем лишать ее этого удовольствия? Нехорошо как-то. Она и замуж-то выходит поскорее для того, чтоб Андрей Николаевич Болдырев присутствовал при том, как будут кричать «горько».

– В надежде, что ему и вправду станет горько? – сразу поняла мама.– Тогда надо идти.

Отец заметно расстроился.

– Ты что, Андрюша, думаешь, она выходит замуж не любя?

– Где-то я вычитал, что глубина влюбленности определяется предыдущим состоянием человека. А перед этой свадьбой она пережила потерю любимого, одиночество, душевный холод, да и уязвленную гордость, конечно. Алешу она хочет полюбить, но тебя она любила, как никогда, быть может, в жизни не полюбит. Может быть, она будет счастлива.

– Ты так думаешь? – обескураженно переспросил отец.

– Уверен в этом.

Мама обеспокоенно взглянула на мужа.

– А не будет ли тебе действительно горько, Андрей?

– Мама, ты же режиссер кино, тебе лучше знать психологию человека! – воскликнул я укоризненно.

Мы отправились на свадьбу втроем. Синеглазая невеста в длинном до пола белом платье была чудо как хороша.

Свадьба как свадьба. Таня снимала вовсю, бедняжке и поесть было некогда: хотела сделать подарок новобрачным.

Папе, по-моему, не было горько. Одному Кириллу было действительно грустно и горько.

Мой свадебный подарок привел всех в восторг.

Глава тринадцатая

ВЫБОР

Прошел год, как началось мое путешествие в тысячи верст. Сегодня вечером я снова делаю шаг по неведомой дороге – куда-то приведет она меня? »-

Выбор сделан. Летчиком – вот кем я буду! Вечером друзья меня провожают в летное училище.

Когда мама узнала о моем решении, она так расстроилась, что ей впервые в жизни стало плохо с сердцем. Отец хотел вызывать врача, но мама рассердилась:

– Не надо никакого врача, дайте чего-нибудь сердечного, поскорее.

Я побежал к соседям, и они даже позавидовали: вот счастливцы– живут, и никаких сердечных средств в квартире нет. Дали валидол, изоланид и кордиамин.

Мама велела все отнести назад.

– Я уж лучше элениум,– сказала она.– Не могу понять, в кого ты такой уродился? – поражалась мама.– У него же всегда скоропалительные решения. Нет – сесть и поразмыслить, посоветоваться. Так молниеносно принимает решение! Как ты будешь жить на белом свете?

– Вовсе нет, я долго обдумывал.

– Он долго обдумывал!!! Ну, только честно, когда тебе пришло в голову стать летчиком? Где и когда? Отвечай немедленно.

– В воде подо льдом, в тот день, когда я чуть не погиб.

– Значит, когда ты тонул, то выбирал себе профессию?

– Ничего я не выбирал, просто мне открылось вдруг мое призвание. Перед смертью всегда открывается истина.

– Фантазер ты, Андрюшка!

– Меня всегда тянуло к себе небо. Я потому и пейзажи Никольского так люблю, что у него семь восьмых картины небо и лишь одна восьмая – земля. Его тоже звало небо, и он тоже не знал. Его отвлекла живопись – его талант. У нас в России никто не писал так потрясающе небо, как художник Никольский, А я... я буду нырять в небо.

– Не пущу я тебя в летное! – категорически заявила мама.

– В летное училище не требуется согласия родителей. Я узнавал.

– Ну и жук ты, Андрюшка! – невольно улыбнулась мама. Отцу я шепнул:

– Буду водить ваши дирижабли с реактивными двигателями...

Когда я ездил сдавать экзамены, они меня проводили, как добрые родители. А теперь провожали на учебу. К прощальному обеду мама пригласила наших друзей. Они все пришли: мой друг Алеша с Христиной, Женя Скоморохов с Маргаритой, Виталий, который летел со мной до Иркутска (он твердо решил закончить образование), и, конечно, Таня Авессаломова.

После обеда мы все перешли в папин кабинет (он так назывался, на самом деле там больше работала мама).

Посуда осталась немытой, так как обычно мою я, если не в рейсе, а сегодня я был в центре внимания и меня не допустили мыть посуду. Женщины обещали сами вымыть, потом (есть некоторая надежда на Таню и Маргариту).

Все уселись кто где, поудобнее. Мама принесла чайник с кипятком, растворимый кофе, сгущенное молоко, печенье моего изготовления (рецепт Алеши) и чашку с блюдечком, для себя, остальным сообщила, где находится посуда.

За посудой отправились два оператора, то есть Таня и я, остальные не шелохнулись: привыкли, что гостям все подают. Ничего, мама скоро заставит их отвыкнуть.

В Москве, посидев со зваными гостями часок, она обычно заявляла, что умирает с голоду, еда в холодильнике и там что-то такое есть: «надо, кажется, жарить».

Когда у всех в руках оказались чашки с горячим, как огонь, кофе, мама попросила меня рассказать друзьям, что я «видел и слышал», когда тонул в Байкале и время вдруг взорвалось. (Маме и Алеше я уже рассказывал.)

– И как ты понял свое призвание, не забудь рассказать,– напомнил Алеша.

Все, добро улыбаясь, смотрели на меня – да, это были друзья, но я замялся...

– В чем дело, Андрей? – спросила Христина, не выпуская руки мужа.

– Терпеть не могу, когда мне не верят,– сказал я,– а то, что произошло, всем покажется невероятным.

– У тебя полно недостатков, но ты никогда не врешь,– заверила мама.

– Какие у него недостатки! – покачал головой Алеша.

– Это у тебя нет! – вздохнула мама.

– Конечно, полно недостатков, как и у большинства людей, но врать я просто не люблю. И лгунов не жалую,– согласился я с матерью.

– Мы поверим, скорее начинай рассказывать,– произнес нетерпеливый Женя.

Я вздохнул и объяснил, как сумел, свое состояние в тот последний миг, перед смертью...

– Но ты же не умер! – вмешался Виталий.

– Да, потому что за долю секунды до смерти ты вытащил меня на воздух и вы сразу стали выливать воду из моих легких. Но я умирал, уже время исчезло...

– Понятно, Андрей, не томи. А вы не перебивайте его! – сказал заинтересованный Кирилл.

– Ладно, продолжаю. Все детство я мечтал о космических странствиях – Луна, Марс, космические орбитальные станции, звездные корабли. И вдруг понял, что ничего этого мне не надо, что мне это теперь даже неинтересно. Что мне дорога только планета Земля, а на ней, по существу, лишь одна шестая часть суши – Россия. Я русский и люблю все русское и свою родину Россию. И одновременно я понял свое призвание. В этот миг я как бы увидел Землю глазами художника, у которого свое видение мира. И я должен был показать это все людям. Я даже увидел себя в будущем, и всех вас, и еще многих, кого вы не знаете. Но... вот теперь уже начинается неправдоподобное...

– Говори,– приказала мама,– о себе можешь не говорить – нескромно, а о нас расскажи. Начинай со старших.

Я покраснел, мне было неловко, все же я продолжал:

– Мама и Таня так радовались. Они получили Ленинскую премию за тот фильм, что сейчас снимают. И мама приступала к многосерийному фильму «Север»... Отец принимал участие в создании этого грандиозного фильма. Он хотел, чтобы непременно засняли все те места, по которым он когда-то проходил с теодолитом,– горы, тайга, болота, побережья рек. И еще я их увидел уже старых... в Москве. Они были вместе и казались влюбленными, как молодые, я видел их ясно.

– А меня ты видел? – поинтересовался Кирилл, не отрывая от меня заинтересованных, как у ребенка, глаз.

– Да, именно вас, Кирилл Георгиевич... Вам вручали – Нобелевскую премию. Король Швеции. Вы радовались, как мальчишка, но весь этот парад вас смешил, и вы еле удерживались от смеха.

– А за что я получил Нобелевскую премию?

– За что-то... чем теперь еще не занимаетесь.

– Черт побери!

– А как ты видел Алешу, ведь ты его видел? – спросил Виталий.

Алеша испуганно моргнул мне, чтоб помалкивал. Я успокаивающе кивнул ему.

– Видел, конечно, уже пожилым, таким красивым, осанистым. Он был уже академик, дети... несколько. Близнецы. Не пересчитал. Внуки.

Алеша облегченно перевел дух. Я его действительно видел. А женой его была Христина...

Виталий сделал было движение ко мне, он тоже хотел спросить, но чего-то испугался. И хорошо сделал, что не спросил: я видел Христину и Алешу у его могилы.

– Видел еще Женю,– продолжал я несколько смущенно (нелепо выступать в роли оракула),– Евгений Скоморохов стал известным эстрадным артистом. Маргарита инженером. Ее две дочки выросли. Старшая, Аленка, стала известной фигуристкой... Фигурное катание на льду. Видел ее в одиночном катании. А Виталий стал кибернетиком. Работал в зурбаганском НИИ «Проблемы Севера». Привез с собой любимую жену, знакомство с которой началось трагично.

– А Мишу видел? – улыбнулся Алеша.

– Да. Он заведовал этой самой пекарней, на которой выпекали лишь одно изделие – «Алешин хлеб», навсегда пришедшийся по вкусу сибирякам. Он был женат на своей немой, детей у них не было.

– А Христина? – спросил Виталий.

– Она была женой академика, я ж сказал, и сама довольно крупным ученым, доктором наук. За свой труд «Человек в экстремальных условиях» она получила Государственную премию.

Все ошалело глядели на меня.

– Однако звания ты раздаешь щедро,– рассмеялся не без неловкости отец.

– А про себя?

– А ты?

– А себя как видел? – загалдели гости.

– Мама говорит: нескромно.

– Ничего.

– Валяй, рассказывай.

– Но я не понимаю маму... Я видел себя отнюдь не лауреатом, никто меня не чествовал. Никакой славы. Я видел себя работягой. Просто усталым работягой. Будто я вел какую-то странную яркую машину, не похожую ни на одну из машин Земли. Это был не самолет, не вертолет, не ракета – наполовину прозрачный шар. И я вел его над залитым светом Земли пространством Луны,– как неприветливо и холодно мерцали острые лунные пики и кратеры. А потом я увидел полуокружность залива Радуги, где раскинулся космодром в обрамлении причудливых, изъеденных солнцем и холодом скал. Там, в укрытии скал, была наша база, обсерватория и сам лунный городок. А потом я увидел... Но это уже была не Луна. Может, Марс? Ветер гнал облака в лилово-красном небе. На горизонте угрожающе высились горные гряды. На огромной равнине подрастали деревья, и это были земные деревья!

Машина, которую я вел, была уже иного типа, нежели на Луне. Открытая. Мой товарищ позади меня распылял и раскидывал удобрения. Мы оба в скафандрах. Я оглянулся, чтоб взглянуть на улыбающееся веснушчатое лицо друга (за сорок лет, и все веснушки!). Милый мой Ванька Ракитин!

– Просто не верится, что этим кедрам всего, полтора года,– прокричал он в микрофон восторженно.– Через пятилетку они будут как вековые. Скоро на Марсе будет свой кислород.

– Не так скоро, лет через сто. Раньше скафандр не снимешь.

– Полвека – самое большое. Придумают что-нибудь еще.

– Не понимаю, значит, ты стал космонавтом? – спросил Женя.

– Не знаю. Пока я курсант летного училища.

– Андрей! Этого не было? – спросила Христина с ударением.

– Прямо словами Биче Сениэль,– усмехнулся я,– что же, отвечу всем словами Гарвея из этого же романа Александра Грина:—Христина, это было. Простите меня. Было. Пусть вы не верите, не так уж это важно. Мне верит мама, мой друг Алеша и девушка в Москве, которую зовут Марина! Я еще не рассказал ей, но знаю, что она поверит. Она скажет: «Это правда, потому что это сказал Андрей Болдырев, который не лжет». Это почти по Грину. А вот цитата из романа Грина «Бегущая по волнам»: «Человека не понимают. Надо его понять, чтобы увидеть, как много невидимого».

Не верьте, вы – врач, но не психолог, скажу я вам, Христина.

– А я верю, Андрюша! —задиристо воскликнул Кирилл.

– Лауреатом Нобелевской премии хочется стать? – добродушно подмигнул ему отец.

– А кто из ученых не согласится? Но я не потому верю. Дело в том, что со мной было что-то подобное. Очень похожее...

Все удивились, стали просить рассказать. Но Кириллу Георгиевичу почему-то не захотелось углубляться в эти воспоминания.

– Однажды один бандюга хотел убить меня... Была клиническая смерть... В последний миг я испытал нечто очень похожее на то, что нам рассказывал Андрюша.

Христина пожала плечами.

– Мне, как ординатору, не раз приходилось наблюдать клиническую смерть и беседовать потом с возвращенными к жизни. Ничего похожего я не слышала.

– Не каждый пожелает рассказать, не каждый и сможет,– возразил Кирилл.– Со мной было так.

– И вы увидели будущее всех своих знакомых? – насмешливо переспросила Христина.

– Несколько иначе... разные будущие. Свои.

– Н-не понимаю.

– Я увидел сразу множество своих будущих. Они изменялись в зависимости от обстоятельств, от того, как я поведу себя в заданных обстоятельствах.

– Ох! – Я был потрясен.– Вот это да! И все эти будущие не были похожи одно на другое?

– По обстоятельствам не были (разные дороги мы выбираем), но по дорогам-то шел один и тот же человек и действовал он, как подсказывала его личность в любых обстоятельствах.

– Кирилл Георгиевич,– взволнованно допрашивал я,– вы видели всю жизнь до конца, по каждой дороге?

– Нет, Андрей, видимо, узловые пункты. Ну, если говорить языком драматургии, кульминационные моменты.

– Пример, пример! – закричала мама в полном восторге.

– Пожалуйста, несколько примеров. Например, я сразу увидел, как я уезжал из Звездного городка со смутным чувством сожаления, раскаяния и освобождения. Не сработался. Одновременно видел себя спускающимся по лестнице в здании Академии наук, раздумывая над тем, не слишком ли я хлопнул дверью, уходя от президента, и что именно я ему наговорил... Сознавая: мне этого не простят, но испытывая явное удовольствие от нервной разрядки, хотя знал, что это мне дорого обойдется. Кажется, я все же радовался.

Видел, как уходила от меня навсегда любимая женщина, хотя, чтоб удержать ее, достаточно было только солгать. Но я не смог.

– А Нобелевскую премию? – спросил Виталий. Кирилл лукаво рассмеялся.

– Это за меня видел Андрюша.– Он посмотрел на свои часы.– Пора идти, Ксения Филипповна. Извините.

Маме он поцеловал руку, меня расцеловал в обе щеки. Я пошел проводить Алешу и Христину.

– Скорее возвращайся! – сказала мама вдогонку.

– Ладно.

Не сговариваясь, мы пошли к набережной Космонавтов, туда, где на высоком обрывистом мысу высилась над Байкалом ретрансляционная телевизионная станция «Орбита». Мы обошли круглую кирпичную башню и сели на скамейке у обрыва.

– Плохо я себя чувствую, Алеша,– сказал я. Он понял, что я говорю не о здоровье.

– Это – что оставляешь меня здесь?

– Да.

__ Я знал, что ты будешь переживать. Напрасно, Андрей!

Во-первых, у меня здесь жена и... моя пекарня. Ведь я люблю выпекать свой хлеб. Я тебе говорил, что пекарню оставляют, хотя хлебозавод входит в строй?

– Знаю. Отец говорил, что твоя пекарня будет делать лишь одно изделие – «Алешин хлеб». А во-вторых, Алеша?

– Во-вторых, расстаемся мы на время. Все равно придется расстаться, ты ведь уедешь, когда окончишь летное училище.

– Я буду уезжать всю жизнь, но я всегда буду возвращаться домой, в Москву. Это мой самый любимый город – навсегда! Я ведь с детства много ездил с мамой на ее съемки, но мы всегда возвращались в Москву. Домой. Ты вернешься когда-нибудь в Москву?

– Конечно. Если захочет Христина пожить в столице. В моей комнате пока живет старшина милиции с семьей... Пока ему дадут квартиру. Комната ведь все равно пустовала. Ключ я оставил Максимовой. Помнишь, инспектор детской комнаты милиции?

– Помню, Алеша, она хорошая.

– Да. Очень.

Мы помолчали. Нам, как всегда, было так хорошо друг с другом. И Христина нам нисколько не мешала.

– Ты веришь тому, что я рассказывал?

– Верю.

«А Христина не верит»,– подумал я, но вслух не сказал ничего. Я невольно усмехнулся.

– Вот такие дела, друг Андрей!

Мы посидели еще с часок. Солнце скатывалось с раскаленного неба прямо в Байкал, но было еще жарко.

Я простился с друзьями и пошел домой. Мама уже, наверно, нервничала. И вот...

– Присядем перед дальней дорогой,– сказала мама, как говорила всегда, когда мы с ней уезжали из дома или возвращались домой. Сегодня я уезжал один.

Что ж, мама оставалась с мужем, которого обрела вновь, которого любила всю жизнь.

Вещи сложены, советы выслушаны, поручения тоже. Мы поужинали вместе, втроем, присели перед дальней дорогой.

Все же отец не выдержал, спросил:

– Андрюша, скажи честно, ты действительно все это видел под водой? Все эти премии, награды... Это правда?

– Правда. Я все это видел, когда раскололось время. Насчет наград... я малость приврал. Мама догадывалась, но ей было смешно и чем-то даже нравилось. Но, кроме этого... второстепенного, все было, как я рассказал. Галлюцинация от удушья или еще что там, но был о! Пусть такие рационалисты, как Христина, не верят. Было!

Едем в Зурбаганский аэропорт. Виталий с маленьким чемоданчиком уже там.

– Это все твои вещи? – удивляется мама, оглядывая его.

– Я решил все же учиться на заочном. Как поступлю на четвертый курс, Андрей Николаевич зачислит меня младшим научным сотрудником. Ему нужны кибернетики. Жаль оставлять здесь всех. Привык. Даже к Христине. Не знаю, что ждет меня в Москве.

Но ведь Света написала тебе.

– Да, написала, спасибо тебе, Андрей! (Я послал суровому полковнику письмо и вырезку из зурбаганской газеты, где красочно описывалось, как Виталий спасал меня. Ну, он и дал адрес дочери.)

– Если Света меня полюбит,– продолжал Виталий,– так поедет за мной на Байкал. Ей тоже полезно.

Мама оглядывает Виталия, он очень возмужал, похорошел, стал спокойнее, увереннее в себе.

– Смотри, идут Алеша и Женя! – обрадовался Виталий.– Я знал, что придут проводить.

Увидев нас, они пускаются бегом. Уже объявлена посадка. На красивом обветренном лице Жени лежит тень от невидимой тучи.

– Что-нибудь случилось, Женя? – спрашивает Андрей Николаевич, всматриваясь в лицо своего любимца.

– Да ничего особенного...

– А все же?

– Поссорился с Маргаритой.

Кроме меня, все укоризненно качают головами. Я один знаю, в чем дело,– сам догадался. По-моему, Женя не создан для семейной жизни. Как бы он ни любил женщину, он быстро устает от нее, ему хочется побыть одному. А поссорились они из-за комнаты. Маргарита разместила так: в одной комнате она с Женей, в другой – девочки. А Женя потребовал себе отдельную комнату (меньшую), а большую, чтоб для Маргариты и девочек. Маргарита не согласилась. Женя переставил вещи, когда она была на работе. Теперь у него отдельная комната, но его жена дуется. И напрасно. Человека надо принимать таким, каков он есть. Жене нельзя без отдельной комнаты. Почему-то я это понимаю, а Маргарита нет. Странно!..

Женя так и сказал мне (и ей):

– Иногда просто хочется побыть одному. Кабы не рейсы, не выдержал бы!..

Ездит он обычно без напарника. Едет и слагает свои песни. Поет. У Маргариты нет потребности в одиночестве, ей бы никогда не надоело находиться все время с Женей.

А может, Женя слишком свободолюбив, недаром профессию себе избрал – шофер дальних рейсов. Может, гены скоморохов виноваты? Откуда-то произошла его фамилия...

Посадка. Прощаемся. Зеленая площадь аэродрома залита прожекторами. Бетонная дорожка к самолету...

Всех перецеловал. Еще раз -маму. Еще. Мама, не плачь!

Тоненькая якутка-стюардесса ведет нас к самолету.

Поднимаемся по трапу. Машем рукой, и нам машут, конечно, но не видно их в темноте.

Садимся в самолет, я и Виталий, а те, кого я сманил так или иначе на Байкал: Алеша, Женя, мама,– они остаются. Ох и жук ты, Андрюшка! Почему мне мама этого не сказала? Обрадовалась, что еду учиться, хотя бы и не кинематографии. Но учиться надо, и как следует, если хочешь стать мастером своего дела.

Ничего. На практику я буду ездить только сюда. Это я решил точно.

Самолет бежит, взлетает с разбега. Место Виталия у окна, но он предпочел сесть с краю, уступил мне.

Зурбаган салютует огнями. Скрылся. Байкал как огромное овальное зеркало, в нем отражаются звезды.

– Не грусти, дружище! – успокаивает меня Виталий.– Знаешь, я так рад, что еду с тобой, а не один. Боюсь один. Спасибо!

– Так ведь только до Иркутска...

– Ничего. В Москве меня встретит Света. Обещала. Я один боюсь.

Все-таки он псих! Такой здоровенный парень боится ехать в Москву один... Думаю, что постепенно это у него пройдет. Он уже стал спокойнее, уравновешеннее. Христина хороший врач. Но пить он бросил не от ее лечения. Душевное удовлетворение – вот что! Так бояться Байкала, как он, и броситься в ледяные волны разводья, искать подо льдом, в сущности, чужого ему парня и спасти его. Если бы меня спас Женя, я принял бы это как должное, но Виталий... какую глыбу страхов, смертельных ужасов пришлось ему сбросить с души, чтоб броситься за мной. Молодец! Теперь он найдет себя. Хорошо бы ему жениться. Вот уж он не будет тосковать по свободе и одиночеству, не потребует себе отдельной комнаты. Дружно будут жить.

Впрочем, может, в этом случае отдельная комната станет потребностью его жены? Гм.

Байкал скрылся. Под нами темная тайга, освещенная взошедшей луной. Под нами облака.

А детство давно кончилось, как-то незаметно, даже не знаю, когда именно.

Детство позади и никогда больше не вернется, даже если затоскуешь и позовешь его. Бывает ностальгия по стране детства?

Позади год блужданий, поисков вслепую. Искал отца, а он был рядом, в одном городе, и тосковал по сыну. (Зачем мама запретила ему к нам приходить? Надо было ему помочь в трудный час, и он бы, как Виталий, бросил пить. Эх, отец, отец!..)

Много мне, много дал этот год... Обрел отца, увидел Байкал, Забайкалье, тайгу. Знакомство с Кириллом сколько мне дало. Хлебнул жизни.

Виталий задремал. Большинство пассажиров уже спали полулежа в креслах. Ночь. Далеко внизу облака, земли не видно. А я все думал.

Может, я несправедлив в чем-то (во многом) к матери. Не опекала она меня, пожалуй, никогда. Всегда относилась как к равному (скорее, уж я ее с детства опекал, мою мать-антидушечку). И ее вправду позвали в дорогу мои описания Байкала. Такая эмоциональная, загорается она быстро. А тут еще разбередил ей душу встречей с ее любовью и тем, что он меня признал сыном (поняла так, что ради нее). Уж не такой я опытный шофер, а мне доверяла сначала Христина, затем мама с Таней.

Сколько их повозил по рудникам и поселкам, с сопки на сопку – а они мне доверяли, как опытному шоферу. И советовались со мной, как со взрослым. Это я сам где-то в глубине души еще продолжал считать себя мальчишкой. Однажды в феврале я вез режиссера и оператора на Вечный Порог. Река буйная, порожистая, еле дала себя сковать льдом, а тут очередное землетрясение. Началась подвижка льдов... грохот, как из орудий.

Мама с Таней побледнели, как бумага, но и возгласа не издали: боялись помешать мне. Огромные льдины яростно, словно допотопные чудовища, наползали друг на друга.

До сих пор не понимаю, как я не разбил машину. Остановил, когда вывел на твердую землю.

Женщины поспешили выйти. Ожидал истерики, а они... стали восторгаться пейзажем.

Немало шоферов погибли на этих скользких поворотах из-за неисправности тормозов, трансмиссии, рулевого управления. Каким-то чудом меня это миновало («кому суждено утонуть, того не повесят», говорит старинная пословица), но я понял одно: управлять автомобилем нисколько не легче, чем самолетом или кораблем. Так уж лучше водить самолет или космический корабль.

У меня редкая мать. Умница, красивая, добрая, талантливая, да еще антидушечка!

А отец... Милый Андрей Николаевич. Как его уважают сибиряки и любят.

Не мудрствуя лукаво, надо быть в жизни такими, как они, как тот же Кирилл, чуждый всякого карьеризма и расчета.

Мама приехала искать здесь людей из будущего, редких и прекрасных, сияющих, как солнечные блики на коре дерева. А она сама, ее муж, друзья и есть люди будущего. Даже мой родной отец Евгений Никольский... Пусть он оказался хрупок духом и не смог простить и примириться с непризнанием, но он много трудился, размышлял, мечтал. Создать столько полотен!.. Теперь же в Москве большая выставка его картин, этюдов-эскизов. Тот критик, что не желал писать о нем рецензии, утверждая – «он же не в фокусе», и он теперь вынужден признать его труд посмертно и сказать: картины Никольского так чисты и одухотворенны, так необычны, словно пришли к нам из Будущего.

Теперь Никольский в фокусе... после смерти. Бедный отец мой!

Я вдруг вспомнил одного шофера с нашей автобазы. Он ездил по тем же дорогам, что и я (других-то еще не настроили), попадал в те же пургу, дождь, гололед и сказал, увольняясь: «Хватит, дураков нет, ишачить в таких условиях я больше не могу». Он уехал. Бежал от трудностей... А мне почему-то кажется, что настоящих трудностей я так и не дождался. Почему? И вдруг, поняв, я зашелся смехом, затыкая себе ладонью рот, чтоб не будить никого. Мой милейший тренер Чешков!.. Готовя нас к международным соревнованиям, он создал нам с Мариной поистине экстремальные условия. Ну да, в этом все дело. Мне после его тренировок (под открытым небом в любую погоду) все кажется под силу.

Тому парню, что бежал от трудностей, пройти бы курс тренировок у Чешкова.

Ну, что же, кажется, и ему я должен сказать спасибо. Но не за Марину. И конечно, Чешков отнюдь не человек из Будущего, с которого надо брать пример.

Я вытащил из кармана последнее письмо Маринки и записку мамы в запечатанном конверте, которую она мне сунула уже на аэродроме: «Прочтешь, когда почувствуешь себя одиноким...» Я еще не почувствовал, но любопытство взяло верх, и я прочел.

Вот что писала мама:

«Милый сын мой, Андрюша! Прости, что я тебя не сразу поняла, а должна была бы... но после раздумья поняла: ты – художник! Ты родился художником, унаследовав талант от родного отца (вину перед ним я буду ощущать всю свою оставшуюся жизнь).

Возможно, из тебя выйдет более крупный художник... Меня смущает, что едешь ты учиться отнюдь не в художественный институт. Но может, так и надо?..

Ты прошел такую закалку у Чешкова, после которой работу в экстремальных условиях принял как что-то самое обычное («Как работается, сынок?» – «Нормально» ), и это все оказалось так надо.

Ты знаешь, я верю в тебя, сын. Может, ты захочешь стать космонавтом. И в это верю – станешь!