Текст книги "Избранное. Том 2"

Автор книги: Валентина Мухина-Петринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Мы управились за час. Женя переговорил с Москвой, забежал к Кузькину – тот обещал заменить его завтра и дал недельный отпуск. И купили билет на девять часов вечера – на самолет.

Обратно мы шли уже не торопясь, и я обратился к Жене со своей просьбой привезти из Москвы небольшую картину Никольского. Она была моя, по завещанию. И я думал подарить ее Алеше в какой-либо его торжественный день, но Христина выходила замуж – за эти полгода она мне стала вроде родной сестры,– и я решил преподнести ей именно этот пейзаж Никольского, ныне прославленного, как свадебный подарок. Алеше я подарю потом другую картину. Мы зашли в кафе, и я дал Жене адрес Ефремовых, у которых хранились эти картины, и написал записку.

– Ты, Андрюша, без меня заходи к Маргарите и Аленке,– сказал Женя, пряча адрес в бумажник. Мало ли чего может случиться. У Маргариты работа опасная... А если обещаешь заходить, я не так буду беспокоиться.

– Обещаю. Ты не тревожься. Звони нам в пекарню, пока у вас нет телефона.

Вечером мы с Маргаритой проводили его на аэродром, затем я проводил ее до дому и направился, грустно посвистывая, домой в пекарню.

Что-то мне было не по себе. Очень не по себе.

Дверь в пекарню была отперта. Раскрасневшаяся Нюра вытаскивала булочки. Взглянула на меня как-то расстроенно. Поздоровавшись (Нюра была только немая, слышала она прекрасно), я прошел в нашу квартиру при пекарне.

В первой большой комнате, которая служила нам столовой, гостиной и часть которой, отгороженную льняным полосатым занавесом, занимал Виталий, стоял растерянный Миша, а на полу лежал, раскинув руки, Виталий.

Я вздрогнул, испугавшись, не случилось ли с ним чего, но тут же понял, что просто он пьян.

– Лежит на полу, никак не хочет в постель,– чуть не плача, пожаловался мне Миша.– С пола дует, простудится еще.

– Неужели настолько пьян?

– Не так пьян, как расстроился. Уволили его сегодня из театра, куда теперь ему деваться?

– Уволили! – ахнул я.

– Ну да, уволили. Может, вдвоем положим его на кровать?

– Давай попробуем.

Не тут-то было. Виталий стал брыкаться, как дикий бычок, при этом он громко ругался, так что могла услышать Нюра.

Я закрыл плотнее дверь, постелил ему на его тахте, и, пообещав связать его, если не перестанет брыкаться, мы все-таки уложили его, раздели и накрыли одеялом.

– Лежи, брат, раз напился,– сказал я.—Но пить тебе надо бросить, а то пропадешь.

. Виталию стало жалко самого себя, и он заплакал навзрыд, кляня судьбу, отдельных людей и человечество в целом. Даже покойного отца за что-то упрекал, а также комсомольскую организацию и какого-то «чертова ректора».

– Утоплюсь я,– решил он,– в Байкале. Поступлю работать шофером, поеду зимником. Он и сам меня заберет...

Потом его рвало (чуть наизнанку не вывернуло), и добрая Нюра за ним убирала и мыла. Потом он снова лег на полу, раскинув руки и ноги. Затем стал в отчаянии кататься по полу, скрипеть зубами и жутко, как-то по-замогильному стонать и завывать.

– Я вызову «скорую помощь»! – испугался я.– У него начинается белая горячка.

– Что ты, у него каждый раз так. Алеша отхаживал его всегда, пока Женя не дал Талику в зубы.

– А Христина дома?

– Дома.

– Она же врач, пусть поможет.

– Да, но...

– Никаких «но»! Христина! Христина!

Я так вопил, что Христина прибежала моментально.

– Помоги же ему! – взмолился я, кивая на бледного, как покойник, Виталия.

– Пусть проспится,– сухо ответила Христина, однако принесла шприц, заставила нас спустить ему штаны и сделала укол в мягкое место.

– Надо его лечить, иначе сопьется,– задумчиво произнесла Христина.– В Зурбагане нет такой возможности, придется его отправить в ЛТП.

– Он никогда не согласится! – воскликнул я в ужасе.

– Кто его будет спрашивать, врачи оформят, милиция отвезет. Надо же его спасать,– холодно пояснила Христина, не глядя на меня.– Сейчас он спит. Я ему снотворное ввела.

Христина ушла. Даже разговаривая со мной, она ухитрилась не взглянуть на меня ни разу. Сердится... За что? На меня-то за что?

Видно, эти мысли настолько явственно выразились на моем лице, что Миша решил мне кое-что разъяснить:

– На твоего отца обиделась... Он же хотел на ней жениться, а теперь вот возвращается к первой жене.

– А при чем здесь я?

– Ты очень похож на отца,– рассудил Миша. Подумав, он добавил: – В Зурбагане все на его стороне. Никто не осуждает. Геологи рассказывали, какой он тогда приехал из Москвы, когда она его бросила,– краше в гроб кладут. А он любил ее всю жизнь. Хорошо, когда семья восстанавливается... Лучше поздно, чем никогда.

Девчонки только удивляются, как он мог променять молодую на старую, да еще которая перед ним виновата.

– Как я вижу, в Зурбагане сплетников хватает,– с горечью заметил я.

– Нет, здесь не любят сплетников... Просто Андрей Николаевич всем по душе пришелся – душевный он человек. Большое счастье иметь такого отца, Андрюша!

Вытащив последние булочки, Миша с Нюрой ушли домой к тете Флене, которую я никогда не видел и которая не была Нюре никакой тетей, а чужой, много пережившей женщиной, приголубившей и воспитавшей немую сироту. Они ушли, а я остался в пекарне один... если не считать усыпленного Виталия и бодрствующей, но вычеркнувшей меня из числа друзей Христины. Что я-то ей сделал?

Но, уже лежа в постели, я вдруг понял: во-первых, я написал маме о предполагаемой женитьбе отца, чем, по убеждению Христины, вызвал ее срочный приезд. Во-вторых, ушел к Алеше жить, оставив их вдвоем, наедине друг с другом, что им, бывшим мужу и жене, безусловно, помогло примириться.

Ну и что? Они ведь действительно были мужем и женой, почему бы им не примириться?

Насчет Кирилла... Христина видимо, не принимала его всерьез, ей и в голову не приходило выходить за него замуж. А-а, пусть дуется сколько угодно.

Скверно, что зурбаганцы, пусть любя, обсуждают личные дела Андрея Николаевича.

Уснул я довольно скоро, однако ночью мне приснился страшный сон. Я увидел огромные чугунные ворота, которые медленно-медленно открывались. За ними клубились какие-то свинцово-черные тучи, и будто бы это было зло или, быть может, беда. Я так корчился и метался, что проснулся весь в поту и долго не мог уснуть, под самое утро уснул.

Утром я решил зайти в порт и взглянуть, как там работает Маргарита на новом месте. (Все ж таки Женя поручил ее моим заботам.)

Строительство глубоководного порта в устье Ыйдыги шло самыми буйными темпами – одна очередь входила в строй, другая начиналась – механизация по последнему слову техники... На фоне этого шума, лязга, словно колокол – бам-бам-бам,– выделялся грохот гигантского молота – или это тысячи молотков сливались в один?

Пока я разыскал Маргариту Скоморохову, я едва не оглох. Голова кружилась от суеты... Плавучий кран вбивал в грунт сотни длинных металлических шпунтов. Земснаряд, углублявший дно бухты, походил на фантастическую черепаху. Краны, закрывавшие полнеба, портальные краны, бульдозеры, автомашины, вывозившие грунт, натужно ревели на изрытом, перекопанном берегу, другие машины ссыпали камень и щебень, какие-то огромные машины укладывали массивные бетонные плиты.

Утро было словно поздний вечер: работали при электрическом свете, огромные лампы на столбах, ослепляющий свет прожекторов.

Вокруг длинной металлической эстакады, как в муравейнике, суетилась масса людей – устанавливали эстакаду на бетонный фундамент.

Темные свинцовые волны с серебристым отливом злобно бились о железо и камень.

И все же меня больше всего поразило многоцветье красок. Оранжевые краны, ярко-синие пакгаузы, светло-зеленые стойки и голубые пневмотранспортеры на них; солнечная желтизна распиленного дерева и щепы, пирамиды золотистых бочек.

Маргариту я нашел у блока подсобных помещений. Она сидела на корточках в теплом пуховом комбинезоне, в одной руке щиток с темными стеклами, в другой электрод. Искры сыпались буйными каскадами, в шов струился металл. Это был какой-то специальный держатель для приварки высоких и толстых ребер жесткости к балкам.

– Дай попробую,– взмолился я, подумав, что такая штука непременно понадобится на Марсе. Маргарита выключила аппарат, растолковала с улыбкой, что к чему, и передала мне шланг.

Да, работенка у нее не легкая! Все же Маргарита нашла, что для начинающего я сделал совсем не плохой шов.

– У тебя, Андрейка, золотые руки,– одобрительно сказала она, выключая ток.– Присядем вот здесь, передохнем.

Мы сели на какую-то балку на площадке лесов.

– Нравится новая работа? – поинтересовался я.

– Мне нравится! И больше всего то, что этот порт рассчитан на следующее тысячелетие – непосредственно для будущего.

Зурбаган – город будущего. Здесь все воздвигается, сохраняется для двадцать первого века. И потому радостно работать. А как бережно стараются сохранить, не повредив, эти лиственницы и кедры. Я ведь, Андрюша, по профессии бульдозерист. Еще в Москве, собираясь на Север, закончила курсы бульдозеристов. Но когда приехала сюда, мне отчего-то не доверили бульдозер. Послали работать в столовую. Я отказалась наотрез и уже в Сен-Маре прошла курсы сварщиков-монтажников по монтажу стальных и железобетонных конструкций. В классе я была одна женщина. Окончила курсы на «отлично»., и меня распределили на строительство моста. А теперь вот снова в Сен-Маре... Зурбагане. Женя звонил?

– Еще нет... позвонит.

Мы немного поболтали, и я стал спускаться по лесам вниз.

Заметно посветлело. Я оглянулся. Маргарита помахала рукой, поправила на голове вязаную шапочку и нагнулась к своему аппарату.

«А все-таки она красивая!..» – подумал я.

Глава одиннадцатая

ВЕЧЕРОМ НАПАЛА ТОСКА

Мне показалось, что я только уснул, как меня уже разбудил Виталий – ни свет ни заря.

– Андрей, Андрей, проснись, надо посоветоваться,– твердил он, чуть не плача.

Я вспомнил, что Алеши нет, а Христина собирается отправлять беднягу в ЛТП, и тут же вскочил.

Наскоро умывшись, одевшись, мы сели завтракать.

– Что же мне делать? – спросил Виталий. Я сообразил, что он на целых пять лет старше меня, и поинтересовался:

– Ты правда просишь совета у меня или надеешься, что я пойду просить за тебя Болдырева-старшего?

– И то и другое.

– Только первое. К Андрею Николаевичу я ни с какими просьбами не пойду.

– Отчего?

– Есть причины.

– Ну что ж, может, сам посоветуешь что-то путное, ты малый с головой.

Мы помолчали, подумали, допивая кофе.

– Лучше работы, чем в театре, тебе не найти,– сказал я,– надо было держаться за нее.

– Да... Лучше уже теперь не будет. Дурак я. Но есть-пить надо, куда теперь идти? Пекарню вспомнить не могу. Кабы не Алеша, я бы и дня в ней не выдержал. Да и занято мое место – Мишка! Куда идти?

– К Кузькину.

– Это на автобазу? Шофером?.. Права-то есть... Байкала я боюсь. Раз ушел от него – ты тогда меня, спас ненароком,– другой раз уж не уйдешь.

– Ну, если подходить с этой стороны, то Байкал где хочешь до тебя доберется. Он и с тайгой договорится – телепатически,– и с молнией. А что, будешь пить – громом убьет. Разве что с Байкала уедешь.

– А ну тебя! Может, позвонишь этому Кузькину. Все равно, жить не больно хочется.

Я так и не понял, шутил он или всерьез говорил насчет Байкала, но Кузькину решил позвонить.

Кузькин только что пришел на работу, мой звонок был первым, как он сам сказал.

– Афанасий Романович, вам нужен хороший шофер? – начал я, приступая к делу.

– Здорово, Андрюша! И где же ты нашел такого?

– В одной квартире с Алешей живет. В самодеятельности будет участвовать, пианист классный, поет хорошо, красивый такой, образование незаконченное высшее. Славный парень!

– Черт побери! А недостатки какие?

– Только один, Афанасий Романович, товарищам слишком поддается... Влиянию коллектива.

– Это как понять?

– Коллектив порядочный – и он порядочный, если же в коллективе любят выпить, то и он с ними будет пить. Коллектив ему нужен здоровый, где бы соблюдали сухой закон, потому что как все, так и он. Возьмете?

Я слышал, как сопел Кузькин, как он чесал себе голову, соображая какой коллектив на автобазе.

– Ладно. Пусть сейчас же идет ко мне. Он что, из интеллигенции?

– Точно. Сын маршала. Учился в консерватории, в университете.

– Ну ты и врать горазд, парень. Мне как раз нужен интеллигентный паренек. Матом он не того...

– Что вы, даже слов таких не знает. Отец же у него...

– Ладно, ладно. Приходите сейчас оба. Ты мне тоже нужен – лады?

– Сейчас придем.

У Кузькина был крошечный кабинет (у нас с мамой в Москве была такая ванная комната). Я однажды спросил его, почему он отвел под свой кабинет самую маленькую комнату на автобазе, он пояснил: чтоб меньше людей набивалось.

Принял нас он хорошо, велел секретарше никого к нему не пускать. Внимательно рассматривая Виталия, объявил, что только что спас его от ЛТП.

Оказывается, Христина развила с утра такую активную деятельность, что за Виталием послали милиционера...

Миша сказал, что Виталий ушел оформляться на работу в автобазу. Начались перекрестные телефонные звонки «на высшем уровне», как выразился Кузькин, и он пока отстоял Виталия.

Виталий этого ЛТП боялся, кажется, еще больше, чем Байкала, он даже побелел весь, но то, что рассказывал Кузькин, успокоило его, и он опять порозовел.

Кузькин рассказал нам следующее: на ближайшей железнодорожной станции дожидается, когда за ней приедут, новенькая мосфильмовская машина со всякой операторской аппаратурой.

Киношникам нужен шофер на все время съемки документального фильма, и Кузькин решил им дать Виталия.

Но... здесь, по его словам, «вмешались бабы»...

Режиссер требовала шофером только сына Андрюшу, по которому она безумно соскучилась, и, главное (это имело первостатейное значение),– Андрюша Болдырев умел видеть, и без него на Байкале она просто не обойдется. Ей нужно именно его видение (здесь Кузькин посмотрел мне в глаза и почесал затылок).

– Так. А Христина заявила,– продолжал Кузькин,– что не может выпустить из поля зрения больного Виталия Сикорского. Лечить его все равно будут. Посему решили, что зеленый фургончик будет водить (под неусыпным наблюдением врача) Виталий, а киношников будешь возить ты.

– Но ведь я работаю на автобазе, меня что теперь, уволят? – возразил я.

– Ты будешь работать и там и тут. Говорят, ты сам просил создать тебе условия потяжелее. Как это – экстремальные!

– Есть же люди – сами напрашиваются,– пробормотал Виталий. Он явно с удовольствием обменял бы Христину Даль на киношников, более того – он теперь панически боялся Христины.

После этого разговора Виталий уныло поплелся в институт «Проблемы Севера», а я... туда же, так как помещение для мосфильмовцев предоставил тот же самый институт, а если точнее – Андрей Николаевич Болдырев.

Я довел Виталия до лаборатории Христины на втором этаже, съехал по перилам вниз (к счастью, никто не видел) и без стука вошел в комнату, на двери которой была теперь прибита дощечка – «Мосфильм». Там никого не было.

Швейцар сказал, что все в конференц-зале, где «дым и споры». Я снова помчался наверх, тихонько вошел в конференц-зал и сел в последних рядах. В зале творилось нечто невообразимое, что торопилась запечатлеть на кинопленку Таня Авессаломова. На огромной доске с азартом писал какие-то формулы молодой ученый в очках Иван Далматов, рядом на стене было закреплено с десяток чертежей, длинный стол президиума тоже был завален рулонами чертежей.

Всмотревшись, я понял, что это такое: дирижабль! Этот самый дирижабль с реактивным двигателем разработала молодежь в институте «Проблемы Севера», и неустанным пропагандистом его был Андрей Болдырев.

Я стал рассматривать сидящих в президиуме: Болдырев, председатель исполкома Суханов, скуластый, коренастый мужчина в мохнатой шерстяной фуфайке, несколько заведующих лабораториями и какой-то худощавый властного вида мужчина в дорогом сером костюме, полосатой тонкой сорочке и галстуке. Он оказался первым секретарем обкома КПСС Герасимовым Александром Владимировичем.

Я пришел к самому концу. Отец объявил заседание симпозиума закрытым. Все тут же разошлись, не переставая спорить. Я тоже встал, чтоб выйти, но меня остановила мама. Как всегда, элегантная и деловитая, она сидела в первом ряду и вроде не оглядывалась, однако увидела меня.

– Андрей, подожди, не уходи, сейчас пойдем обедать.

Обедали мы в ресторане «Байкал», где в честь гостя приготовили малый зал. Но едва все уселись за стол, как спор возобновился с новой силой, а я понял, что обед шеф-повар готовил не в честь гостя, а в честь гостей... целая комиссия из Москвы, и, видимо, на достаточно высоком уровне, если первый секретарь обкома явился самолично.

Из общего разговора я, признаться, ничего не понял, что-то было знакомо, что-то нет. Начали с дирижаблей, а переключились на трехсотлетний кедровый бор, затронув по пути «комфортабельные вагончики и метеорологические предсказания насчет того, что Байкал в этом году вскрывается раньше времени и зимником надо воспользоваться, пока не поздно...»

– Вы отдаете себе отчет, для чего собрали в этих широтах тысячи людей? – вдруг спросил прямо в упор один из москвичей моего отца.

– Конечно! Для освоения Сибири.

– Это побочное, а едут они все на БАМ.

– А построив, уедут, оставив за собой пустыню? Нет, нам такие не нужны.

Они резко заспорили. И секретарь обкома, и мама моргали отцу, чтоб он замолчал,—не тут-то было, отец хотел объяснить.

– Вы только поймите! – горячо убеждал он.– Вот покушаются на эти кедры... Как же, легче заготавливать: свалил один такой кедр, и сразу – кубики, план, премии. А эти кедры простояли бы еще двести лет, давая приют и корм птицам, зверям, принося радость человеку. Четыре поколения людей сменятся, пока вырастет такой кедр. Товарищ Чугунов ссылается: правительственное задание. А нравственная сторона вопроса? И народ это понимает. Рабочие Чугунова приходят с протестом в райком, исполком, ко мне лично... Стыдно; говорят, за такую работу: калечить природу. Уничтожать красоту! Ведь мы вырубаем лучшие деревья, уничтожаем подлесок, сдираем гусеницами плодородный слой почвы – никакой женьшень расти не будет.

Вы ссылаетесь на БАМ, а наши планы – сибиряков, забайкальцев – идут далеко за двухтысячный год.

– Вы что же, игнорируете правительственное задание? – удивленно спросил отца один из членов комиссии.

– Правительство обязано понять и хочет, видимо, понять, разобраться, если прислали такую комиссию... четыре академика, работники ЦК. Мы не дадим уничтожать эти кедры.

Внезапно я понял, сколько чистой, почти детской наивности было у этого большого, умного, мужественного человека – моего отца (ну, пусть, пусть того, кто мог бы быть моим отцом – какая разница?). Ведь он даже не представлял, что существуют люди, которые неспособны признать правыми не себя, а стоящих (по их разумению) несколькими ступеньками ниже по служебной лестнице. Прав может быть либо он сам, либо указующий сверху... пока он держится наверху.

Мне вдруг стало так противно, что едва доел третье – взбитые сливки с мороженым. Собственно, даже не доел, а встал и пошел. У входа меня догнала мама, привычно, будто бы я еще маленький, пощупала лоб.

– У тебя плохой вид, Андрюшка. Ты не заболел?

– И не думал. Перерыв кончился, мне пора на работу. Черт побери, где я работаю, ты случайно не знаешь?

– Тебе разве не сказали? У нас на Мосфильме.

– Ну, мама, ты выдаешь!.. А меня спросили?

– Я тебя не видела. Давай отойдем в сторонку, а то нас толкают. Сядем здесь.

Мы сели с сторонке. Вид у нее был расстроенный, лицо в пятнах, как Всегда, когда она волновалась.

– Объясни, что делается? – попросил я.

– Ну, насчет тебя... Эта Христина, твой шеф, так сказать, заявила, что не может с тобой работать... попросила замены. Ей дали какого-то парня, которого она будет лечить.

– Виталия Сикорского. Почему она... Я же не плохо работал...

Христина была довольна.

– Ты слишком похож на Андрея Николаевича. Ей это тяжело. Психологически можно понять, мы же интеллигентные люди. А нам как раз нужен такой парень, как ты. Ну, я и попросила. Извини, что не поговорила сначала с тобой. Не успела. И... я думала, ты будешь рад поработать со мной.

– Я рад. Меня шофером зачислили?

– Ассистентом к оператору Татьяне Авессаломовой – нам чаще придется на вертолете вылетать, ну, по совместительству шофером, когда выезд на машине.

– Ассистент к оператору?

– Да. Она тебе поможет, славная девочка. Изучишь съемочную аппаратуру, марки пленок, особенности режимных съемок, научишься заряжать и чистить камеру. Таня просила у меня разрешения сделать самостоятельно одну-две короткометражки, поможешь ей. Андрей, ну что ты так смотришь, ведь это интереснейшая работа. В жизни знания эти ой как пригодятся. Ты мечтал о путешествиях. В наше время каждый путешественник должен быть и кинооператором.

– Мама...

– Ну... спрашивай, не бойся.

– Мама, когда ты собираешься выходить замуж? Мама рассмеялась и чмокнула меня в щеку.

– Не так поставлен вопрос, Андрей. Просто я вернулась к своему мужу. Как-нибудь на днях забежим с ним в загс, когда не будет народа, и восстановим наш брак юридически. Ты даже просиял? Так его любишь?

– Люблю его. Я боялся, что ты выйдешь замуж за Кирилла.

– А что – интересный мужчина! Христину бы за него выдать – какая бы чудесная пара была!

– Тоже мне, сваха. Мама, у Андрея Николаевича неприятности?

– И крупные. Кто-то заявление на него в ЦК написал.

– Анонимку?

– Нет. Но фамилию пока не говорят. Так все переврано, перекручено, дана не та окраска. Требуют снятия Андрея с поста директора НИИ. И эту... секретаря райкома, Виринею. Ты пока не приходи к нам – звони, если понадоблюсь. А сейчас иди, наш бухгалтер оформит тебя ассистентом оператора.

Я понял, что мама кого-то ждет вечером... Наверное, секретаря обкома.

Оформился на работу по совместительству. Спросил, где Таня.

Она куда-то выехала. До завтра я был свободен. Пошел домой.

Виталий собирался в рейс, роняя вещи и уныло бормоча что-то себе под нос. Это я сегодня должен был выехать с Христиной на Вечный Порог и другие объекты, которые мы с ней регулярно (раз в квартал) объезжали. Я присел на стул и спросил, почему нет на работе Миши и Нюры.

– Видишь, печка холодная – сломалась,– объяснил Виталий.– Обещали завтра с утра прислать печника. Пусть отдохнут, рад за них. А мне, поверишь, жить не хочется.

– Что ты все ноешь? Работа у тебя интересная, я ее с удовольствием делал.

По тому, как он вдруг испуганно съежился, я понял, что вошла Христина. Она была уже готова – в шубке и меховой шапочке. Я повернулся и посмотрел прямо в ее синие глаза: мне-то нечего было стыдиться... Так... Она опустила ресницы. То-то же, дорогая, не я перед тобой виноват, а ты передо мной. Я все еще продолжал на нее смотреть, когда она, неожиданно для самой себя, сказала:

– Ты не сердись на меня, Андрюша!..

– Я не сержусь. Но и вы должны понять... Мама просто вернулась к мужу.

– Просто вернулась. Действительно, прост о... А зачем она его бросила?

– Но ведь мама никогда его не бросала. Она была виновата перед ним... Могла бы легко скрыть свою вину... Она этого не сделала... И не солгала ему... Он не простил и ушел. Не она, а он... он... Разве так трудно понять? Вот... Мама всегда удивлялась, почему я на него так похож... когда он мне не отец...

– А теперь он простил ее?

– Он с е б е никак не может простить, Христина.

– Понятно... Потому что полюбил тебя, как родного сына. Вот где ирония судьбы. Надо же!..

Я нерешительно смотрел на нее. Христина поняла меня.»

– Не беспокойся, я никому не расскажу, я скрытная, а это их дело. До свидания, Андрюша.

Христина быстро подошла и поцеловала меня в щеку. Вошедший Виталий от души удивился.

– А меня? – сказал он, улыбаясь.

– Когда бросишь выпивать. Послезавтра вернемся,– сказала мне Христина,– мы только до ближайшего поселка «Вагончики». Надо их взять на медицинский учет.

Виталий вышел, взглянув на меня. Кажется, он просил о помощи. Ладно.

– Слушай, Христина,– сказал я, меняя тему разговора.– Я насчет Виталия... Никакой он не алкоголик, он же может не пить. Он просто боится. Панически боится жизни, людей, самого себя, одиночества, боится призраков, которые ему могут привидеться. Когда в голове зашумит, а рядом веселая компания, ему становится не так страшно. Больше всего он боится Байкала, так жестоко расправившегося с его приятелями. Вбил себе в голову, что Байкал еще до него доберется. Бедный малый!

Его не от алкоголизма надо лечить, а от депрессии... Прости, что вмешиваюсь не в свое дело. Но я знаю Виталия больше,

чем ты...

Я думал, что Христина рассердится за мое вмешательство, но она сказала (так серьезно), что подумает над моими словами.

Они уехали, а я лег на кровать и дочитал новый фантастический роман Клифорда Саймака на английском языке, который мне привезла мама (боится, что я забуду английский).

Вечером на меня напала тоска, что со мной бывает крайне редко. Я еще ни разу не оставался в пекарне один... Нет, не то чтоб боялся – это чепуха на постном масле, дома в Москве я часто проводил вечера с книгами. Но как-то все складывалось... По приезде в Зурбаган у меня образовался свой круг близких друзей, и вот на них всех надвигалась беда – та или иная.

Какие-то наговоры на отца. Христине грозило одиночество: вряд ли она выйдет замуж без любви. Даже у Виталия было неблагополучно – он от нас скрывает, что его гнетет. Даже сильный, яркий, талантливый Кирилл, видимо, был одинок. Зачем мама давала ему ту телеграмму? Видно, забыла отца, а когда встретила – все началось снова.

А Женя заплакал, когда узнал о смерти первой жены, матери его ребенка.

Ну, а я... Я был чем-то недоволен в себе, какая-то неудовлетворенность меня грызла... Бросил спорт... Свое фигурное катание. Нет, я не раскаивался, что бросил: менять партнершу, да еще и тренера у меня бы не хватило силы духа. А с Чешковым я больше работать не мог. У меня хватит своей силы воли, и подавлять ее я никому не позволю.

Мучит меня другое: какая-то неосознанная тоска. Следовало бы махнуть куда-нибудь подальше на север, где действительно экстремальные условия, но в настоящее время я не мог: у дорогих мне людей были неприятности, а может, и беда. Я походил по комнате – поскрипывали доски – и вдруг решил сходить к Мише. Посмотреть, как он живет, познакомиться с этой тетей Фленой. Он давно меня приглашал к себе.

Я знал, где он живет, и, не задумываясь, отправился к нему. Бревенчатый дом тети Флены нашел без труда – над самым Байкалом. Отперла мне сама тетя Флена. Я сразу узнал ее по описанию Миши. Высокая, статная, лицо почти без морщин, с молодыми, ясными глазами. Ей было за семьдесят лет, но никто не звал ее бабушкой. Только и было в ней старого, что руки – изработанные, с припухшими суставами. На ней был синий сарафан в горошек и светлая кофточка. Белый накрахмаленный платочек прикрывал черные волосы.

Тетя Флена встретила меня как родного. Разохалась, что Миша с Нюрой ушли, «как на грех», в кино, заверила, что они скоро придут, и уговорила раздеться и подождать их.

– Как раз пельмени делаю, поешь. Проходи-ка в зало и там подожди.

Я пошел в «зало»... споткнулся и сел на первый попавшийся стул. На лежанке, накрытой украинским рядном, сидела молодая, сильно загорелая сероглазая женщина в брюках и тонком белом свитере, туго обтягивающем грудь. На шее ее висел кулон из зеленого уральского камня.

Она молчит, молчу и я. Смотрю на нее во все глаза, она тоже смотрит на меня. Поздоровался я, когда вошел, или сразу как бы обалдел, совершенно не помню. Молчание становится невыносимым, но все слова у меня выскочили из головы, словно я забыл русский язык. Никогда еще не чувствовал себя таким идиотом.

К довершению всего я почувствовал, что краснею, и решил идти на кухню помочь тете Флене лепить пельмени, но куда там, ноги у меня словно приросли, и я не мог шевельнуться. Отродясь со мною такого не было. К женщинам я довольно равнодушен, может, всегда был слишком занят – учеба, тренировки. Моей партнершей была Марина, еще ребенок. Ни одна из девчонок в школе мне не нравилась.

А теперь, увидев эту незнакомую женщину, я был, что называется, сражен наповал.

Что со мной случилось? Итак, я молча смотрел на нее. Она вовсе не была красавицей. Глубоко посаженные яркие серые глаза; свежие, как у детей, губы, пожалуй, толстоваты; ресницы у нее были длинные, темные – позавидовала бы любая артистка. Волосы каштановые, блестящие, подстриженные по последней моде. Удивительно хороши у нее были руки: узкие, с длинными пальцами, ногти блестящие, розовые, без малейших следов лака.

Не знаю, сколько бы мы с ней смотрели так друг на друга (я – пылко, она – спокойно), если бы вдруг кто-то, как сумасшедший, не затарабанил в дверь. Впрочем, ни она, ни я даже не шевельнулись.

Гость уже тарабанил в окно, потом стал орать во все горло:

– Таиска! Таиска!

«Таиска» только глаза на мгновение закрыла и сжала рот. Минуту спустя «гость» предстал на пороге собственной персоной.

Это был высокий, широкоплечий красавец, здоровый и горластый. Да, он был красив и самоуверен, но как-то сумрачен. Большие стального оттенка глаза смотрели властно и хмуро. Театральный режиссер сказал бы о нем: «прирожденный Петруччио».

Сначала он меня не заметил.

– Таиска, сейчас же марш домой! – скомандовал он.

– Нет, Вася, я совсем ушла от тебя,– мягко сказала она.

– Тася!

Тася вытянула затекшую ногу и стала ее массировать. Муж сел рядом с ней на лежанку, как был, в дубленке.

– Ты пойдешь домой или нет?

– Нет.

– Что ж мне – тащить тебя на руках?

– Это не поможет, Василий.

– А, черт, жарко!

Он разделся и бросил дубленку на стул.

– Слушай, Тася,– он взял обе ее руки в свои,– не ко времени ты это все затеяла. Завтра у нас гости: придут районное и областное начальство, кое-кто из московской комиссии (может, все), руководящий персонал леспромхоза... Как же без хозяйки?

– Устраивай мальчишник.

– Ерунда, большинство придет с женами. А у меня хозяйки дома нет?

– Попроси тетю Флену быть хозяйкой. Она тебя любит.

– Ну, не капризничай, прошу тебя. Подумай, в какое положение ты меня ставишь. Хорошо ты поступаешь?

– Думаю, что хорошо. Ты сам знаешь, что это не каприз, а принципиальность. Кстати,-я уже подала на развод.

– Тася! Завтра ты заберешь заявление обратно.

Он схватил ее за плечи, поставил на ноги. И только тогда он почувствовал присутствие чужого человека и с недоумением посмотрел на меня.

– Кто этот мальчик? – спросил он (нет, каков мерзавец: «мальчик»?!).

Мне очень захотелось выдать ему пару крепких слов, но я смолчал.

– Не вижу никакого мальчика,– сказала милая женщина и снова уселась с ногами на теплую лежанку. Он ошалело взглянул на меня, но не отступился.

– Кто вы? – спросил он строго.