Текст книги "Замыкание (СИ)"
Автор книги: Валентина Лесунова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
А ты, зачем ты пошла туда? – корила она себя и тут же оправдывала: если бы жила сама по себе, семинаров бы не посещала, но у нее дети. Мать должна знать, чего ждать от будущего.
Только запуталась, ни ясности, ни четкости.
Деловая игра
Директрисы менялись, школой правила завуч Генриетта Трофимовна под руководством районо. Оттуда спустили методичку, призванную актуализировать процесс преподавания литературы. Предлагалось провести урок с применением современных средств обучения, а именно, деловую игру под названием «Следствие ведут знатоки». На выбор можно играть в «Лавку старьевщика».
– Что вы сейчас проходите? – спросила Софью завуч, не отрываясь от стола, что-то читала и время от времени подчеркивала красным карандашом.
– Чехова.
– А конкретнее?
– Ионыча
– Советую: "Следствие ведут знатоки". Я приду на урок.
– Лучше бы Гоголь, он как-то ближе. Под криминальным углом герои Чехова не смотрятся.
– По-вашему интеллигенты не воруют? – завуч подняла голову и в упор посмотрела на Софью.
– Так можно любого подозревать.
– Даже директора школы.
Обе засмеялись.
Когда на уроке литературы она предложила распределить роли, класс оживился, всем стало интересно. Начальником следственного отдела единогласно был избран рыжеволосый и самый высокий Василий Семенов. Его друг Максим, на голову ниже, согласился дежурным по отделу. Остальные разделились на две следственные группы. Ей хотелось распределить роли Ионыча и Катерины, но завуч посоветовала не усложнять без надобности.
Софья телесериала не смотрела, поэтому делала так, как подсказывали ученики и методичка.
Следующий урок начался так же оживленно, как закончился предыдущий. Вася Семенов своим видом показывал, что все суета, до лампочки, и не очень-то надо. Понятно, боялся, что не получится.
Первым взял слово «следователь» Максим: Ионыч – вор, Катерина – подставное лицо, притворилась, что влюблена в него, на самом деле – сообщница. Когда он пришел в гости, прикинувшись влюбленным, украл бриллиант.
– Зачем Катерине быть сообщницей, ведь он украл у ее семьи? – удивилась Софья.
– Они оба воры, – пояснил Максим. – Но она его обманула, захватив бриллиант, сбежала в Москву. Он стал преследовать ее родителей, они откупились. А когда через много лет Катерина вернулась, он сделал вид, что ее не знает. У него была уже другая сообщница.
– Тут следователю нечего делать. Вроде бы воры, но сами договорились между собой.
Встала Катя, тоненькая, худенькая, самая малая, как называл ее Вася, был заметно в нее влюблен, и заговорила тоненьким голоском, волнуясь и не проговаривая звуки:
– Я считаю, что Ионыч – преступник, потому что он предал любовь, и его надо судить. Он любил. Ну, пусть, она его не любила. Хотя бы уважала. А теперь уважать не за что. И живот толстый.
Класс зашумел, всех заглушил бас Василия:
– Он должен был сидеть рядом и страдать молча? Так, по-твоему?
Катя дернула плечом, как хотите, и села.
Софья похвалила ее: молодец, но криминала тут нет никакого, вот если бы он из-за несчастной любви ограбил кого-нибудь. Идея с бриллиантом неплохая, следователям есть над чем думать, но хотелось бы ближе к тексту.
– Когда читалось: "Мороз крепчал", тогда он незаметно взял кольцо с бриллиантом, – подсказал Максим.
– Если Катя была сообщницей, то почему не пришла на кладбище, а ему назначила свидание? – спросила рыжеволосая Марина с последней парты.
– Наоборот, он не пришел, боялся, что она в милицию сообщила, – предположил Леша, ее сосед по парте.
– Как раз он-то пришел, а она нет, – не согласилась Марина.
– И сама же потом смеялась, когда на танцы поехала.
– В его машине.
– Болван, на его лошадях, с Пантелеймоном.
В классе зашелестели страницы.
– Давайте так, Туркин – вор в законе, – Сережа, сын адвоката, водил пальцем по строчкам, – А Вера или Катя, сейчас, а, Вера Иосифовна работает в "Багире".
– Она же мать, ей много лет, потому что дочь уже взрослая.
– Какая дочь?
– Екатерина.
– Катерина – путана, а Туркин – ее друг.
– И они любят друг друга.
– Нет, деньги делают.
– И что дальше?
– Надо подумать.
Софья молча слушала, сгорбившись на стуле, хотя по образному выражению завуча, должна была через рифы и мели протащить корабль, подвести класс к пониманию, что деньги – зло, они не делают человека счастливым, а, наоборот, обрекают на одиночество и физическую деградацию.
Кафе «Театральное»
Летом Марго жила на даче и несколько раз звонила, от скуки, о статье не вспоминала, рассказывала, что сосед – вдовец, между прочим, профессор, с интересом поглядывает на нее, но какой-то нерешительный, надо инициативу брать в свои руки. Правда, у него иногда бывает девица, толстая и пухлощекая, наверное, аспирантка, но Марго она не конкурентка.
Голос вялый, расслабилась, поедая клубнику с грядок на участке, отвоеванном у соснового леса. Яков возмутился, когда они вдвоем приехали на дачу, это ж надо додуматься, спилить вековые сосны, чтобы укроп с петрушкой посеять.
– Клубнику, – возразила Марго.
– Какая разница.
Яков расстроился, заболело сердце, и они в гостях не задержались.
В середине августа Марго пожаловалась, что сосед по даче живет с аспиранткой. Ничего особенного, все та же толстая, щекастая, зато молодая.
Спрашивается, зачем Софья потащилась к ней, с утра пораньше, в переполненной электричке, в руках сумки с продуктами по списку. Приехала на станцию, зашла в магазин и увидела такие же продукты и по той же цене.
Весь вечер, отмахиваясь от комаров, ядовитое средство ненадолго помогало, Марго вспоминала роман с Григорием. Если сократить лирические отступления, оставалось прилично эпизодов: не роман, но на повесть бы хватило.
И, как назло, Яков ни разу не позвонил. Позвонила Софья и стала допрашивать, как он там без нее, не забыл ли поужинать. Даже потребовала, чтобы он перечислил, что ел. Марго, конечно, прислушивалась, и выражение ее лица было таким, как и положено одинокой женщине, завидующей чужому счастью.
Яков хмыкал и ждал, когда жена отключится.
Не ранним утром собирали смородину, благо, погода солнечная и теплая, мимо забора прошел крепкий на вид мужчина с пузцом и вежливо поздоровался с ними.
– Этот что ли профессор? – спросила Софья, Марго кивнула, – Ему больше подошла бы лопата, чем кафедра.
– Понимала бы ты...
Марго резко повернулась и ушла в дом. Но вскоре вернулась и пожаловалась на головную боль. Задерживать не стала, когда Софья засобиралась домой.
– Что так рано? Опять поссорились? – спросил Яков, вглядываясь в ее лицо.
– Нет, конечно, мы ведь взрослые.
– Я рад, – он умильно посмотрел на нее.
Дома хорошо, спокойно, зачем ее понесло на дачу.
Но, как говорится, осадочек остался. Было жаль Марго, одну на даче, жаль себя – все могло быть иначе. Как? Интереснее, что ли. Ведь был выбор.
Первого сентября, когда Софья, прижимая к груди букеты поникших астр, осторожно спускалась по школьным ступеням, зазвонил телефон. Пока доставала из сумки телефон, цветы попадали.
– Привет, Соня, сегодня такой день торжественный, – услышала она напористый голос Марго и ответила на ходу:
– Подожди, руки заняты, сейчас, дойду до скамейки.
Она отключилась, но не успела дойти, Марго снова позвонила:
– Я хочу тебя поздравить и пригласить куда-нибудь, отметить.
– Нет, нет, – перебила ее Софья, – я домой, Яков ждет с шампанским, стол накрыл.
– Понимаю, такой день, – в голосе звучали ностальгические нотки. – Приглашаю тебя завтра в кафе "Театральное", закажу столик, чего мне это будет стоить, – она сделала паузу, – Думаю, стоит, столько лет дружим.
Софья согласилась и даже не насторожилась, поверила в ее искренние чувства. Что называется, потеряла бдительность, забыла, что прожженная журналюга нахрапом добивается своих целей, и в ее словаре нет слов «душа» и «щедрость». Оправдать могло лишь то, что в такой день все радовались друг другу: и учителя и ученики, ни одного недовольного лица.
Не успела коснуться кнопки звонка, дверь открылась. Как Яков догадывается, что его женушка уже на пороге? Увидеть в окно не мог, она подходила к подъезду с другой стороны. Слышал шаги по ступеням? Но работал радиоприемник, как обычно, когда он рисовал и был один дома. Звук выключал при ней, знал, что она уставала от школьного шума, нарастающего на переменах до грохота взлетающей космической ракеты, утихающего на уроках. Бывало, когда уставала, любой шорох, шепот, шуршание бумаги, падение ручки, хихиканье, хлопок превращались в сплошной гул приближающегося землетрясения. Она приходила домой, закрывалась в комнате и ложилась.
Он возился с цветами, расставляя их в банках с водой, забыв, что есть вазы, но она промолчала. Как обычно, не забыла проявить вежливый интерес и прошла в его кабинет взглянуть на рисунки забавных зверюшек. Проницательный Яков не замечал фальши, краснел от удовольствия, когда она, считая, что муж впал в детство, преувеличенно нахваливала зайчика или петушка. Он иллюстрировал сказки, которые сочинял друг – художник Митяй.
Митяй к старости заработал катаракту и рисовать уже не мог. Яков называл его пройдохой, как всех, кто писал для детей, хотя на фоне многотонной макулатуры под названием литература для младшего возраста стихи у него неплохие. Яков иллюстрировал не менее увлеченно, чем его друг сочинял четверостишья. Работы хватало, Митяй увлекся всерьез, даже отказывался от операции, боясь, что с обретением зрения утратится поэтический дар.
Стол был накрыт на кухне, Яков не произносил высокопарных слов по случаю такого дня, ей тем более не хотелось ничего торжественного, наслушалась сегодня речей.
На следующий день было шесть уроков русского, она забыла о приглашении. Только собралась домой, позвонила Марго, и сказала, ждет ее у входа в кафе. Софья пожаловалась на усталость, но подружка заверила, что не рассчитывает на долгие посиделки.
Пришлось сворачивать в сторону метро, ну, не глупость ли, ехать на свидание, чтобы послушать, как Марго оседлала соседа по даче.
Подружка у входа в кафе изображала скромницу в кремовом платье с голубым бантом в белый горошек. Короткая юбка и белые сапожки на высочайших каблуках удлиняли ноги, придавали ее узкому тельцу форму насекомого, стрекозы – однодневки с оторванными крыльями, попавшей в паучью сеть. Всего лишь видимость, эта стрекоза ядовитее любого паука.
Марго уловила неодобрение, прищурившись, окинула ее костюм и скривилась:
– Кроме тоскливо-зеленого в твоем гардеробе других цветов все также не водится? Лягушка ты наша, царевна.
– Может, и царевна, кто знает, я ведь плевков в Лондон не посылала.
Хотелось развернуться и уйти. Навсегда. В планы Марго это не входило:
– Ладно, носи, не вредит твоему смуглому лицу. Между прочим, темпераментные южанки предпочитают яркое, красное, например. Ты ведь тоже южанка. Где ты покупаешь интенсивно вишневую краску? Седина хорошо закрасилась. Может, мне попробовать? – они уже входили в зал, про седину прозвучало слишком громко. Но посетителей не было, Марго не унималась: – Все же советую, смени маскировочный цвет одежды, ты же не собираешься в леса партизанить.
– А где люди? – перебила ее Софья.
– Подтянутся, еще не вечер.
Марго подвела ее к столику у окна с видом на зеленый сквер, из кустов выглядывала деревянная часовенка. Крест высоко в небе серебрился в солнечных лучах как чайка над морем.
Марго села спиной к окну, оглядывая зал: не появился ли объект, на который стоило бы обратить внимание.
– Посмотри в окно, на часовню. Яков сказал, что там была сторожевая башня.
– А? Что? – Марго повернула голову к окну. – Эта что ли? Нет, часовню недавно построили. На том месте стоял гипсовый пионер с горном.
– Где тогда была башня?
– Зачем? – Марго пожала плечами.
– Как зачем? От татарских набегов.
– Кого защищать в то время на Урале?
– Как кого? Нас, русских.
– Ну и каша в твоей голове. Ты лучше расскажи о себе, о Маше, о Мише.
– Что рассказывать, дети разлетелись, живут сами по себе.
– Дети взрослые, а ты форму не теряешь. Хороша, не поверю, что счастлива со старым мужем, – она засмеялась. Смех ей не шел, делал вульгарной.
– У тебя одно на уме.
Марго, не слушая, внимательно разглядывала ее:
– Все же красного не хватает. Так и видишься пламенной революционеркой на фоне знамени.
– Знамена разные бывают, зеленые тоже.
– Постой-постой, у кого было зеленое знамя в гражданскую? – Марго вспомнила, что преподавала историю, – У кого же? помогай. А, у третьей силы. Ни вашим и ни нашим. Тебе это не подходит, ты, мать, категорична: или да, или нет.
– Не обязательно ни вашим, ни нашим, вот, например...
Но Марго перебила ее:
– В тебе хоть и есть испанские гены, я ведь не забыла, что мать твоей бабки оплодотворил испанец Хосе, шел мимо деревни и попросился переночевать, но ты из нашего, российского девятнадцатого века. Все это здорово, но знаешь, ученики чувствуют, что современность тебе неинтересна. Классику надо знать, но жить в реальном мире, иначе так и застрянешь в прошлом, – вещала она, оглядывая пустой зал. Жалость какая – нет слушателей.
Официантка принесла мясо, немного риса, горка шампиньонов, салат из редиса и веточка петрушки, как вестница мира в голубином клюве. Марго пожевала петрушку, съела редис, кивнула Софье, ешь, что смотришь, – стала резать мясо на мелкие кубики, закидывать в рот и сосредоточенно пережевывать.
Подали кофе с фирменными пирожными: много крема, и вкус приторно сладкий.
После кофе Марго обратила к Софье хрустально-голубой взор, увлажнившийся от печали. Перебор, безвкусица – печалиться после сытного обеда.
– Мне заказали статью о народном театре, скоро юбилей, один богатенький хочет потешить деда, обещал заплатить, деньги мне нужны. Надеюсь на тебя.
– Я каким местом? – вздохнула Софья.
– Родственным. Василий Гольберг был ведущим актером театра, твой свекор, если забыла, по первому мужу.
– Николай умер, свекор тоже умер, когда мне было шестнадцать, я с ним не была знакома. Мартиролог продолжить?
– У тебя сын – внук актера.
– И дочь тоже. Если предпочитаешь сына, он уже взрослый, бери интервью у него. Спонсор оплатит командировку в Крым, там сейчас бархатный сезон, разве плохо. Мне некогда, пойми. Забыла, что такое школа, что такое начало учебного года? Как начнешь, так и поедешь.
– Как назовешь, так и поплывешь. Не трогаю я тебя, мне Яков нужен. Он ведь был другом Василия Гольберга.
– Будешь приставать к нему, я знаю.
– Он что, еще способен? Сколько ему?
– Шестьдесят пять, если забыла, ты же поздравляла его в январе, год еще не прошел.
– Нам с тобой сколько? – делает вид, что вспоминает, что подзабыла свой возраст.
– Баба ягодка опять, – пропела Софья.
– Если у него где-то припрятаны бриллианты, ты не все выманила, я, пожалуй, уведу его. Но сначала статья, – она вгляделась в Софьино лицо, – Ты что? Ревнуешь? Я же пошутила. Пойми, старикам всегда приятно вспоминать свое прошлое. Не лишай его удовольствия, я и без него могу обойтись. Кем он был? Художником – декоратором. А ведь есть еще актеры, режиссеры. Если хочешь, познакомлю с молодым самцом.
– Не смешно, – Софья устала, чтобы нормально воспринимать шутки, но понимала, Марго не отстанет, – Записывай его телефон.
Она наизусть продиктовала номер Якова и пожалела: такая подружка способна взорвать семейное благополучие.
За окном потемнело, в свете прожектора часовня уже походила на шампиньон.
– Софи, ты меня слышишь? Все, пора, уходим.
Марго рассчиталась, и Софья заспешила к выходу. Марго отстала, на перекрестке догнала и взяла ее руку:
– Так я зайду к вам.
– Заходи. За обед в кафе надо платить.
– Все понимаешь, только иногда прикидываешься, – она засмеялась и, махнув рукой, свернула к остановке.
Софья не сворачивала, ей надо было к метро, немного прошла и оглянулась: Марго остановила машину и, открыв дверцу, села рядом с шофером. Тонированные стекла, кто за рулем, не видно. Софья посмотрела на номер и повторила вслух, чтобы запомнить. Подобное проделала героиня в телесериале, нашпигованном убийствами.
Сериалы смотрела эпизодически, фоном, в редкие часы, когда возилась на кухне.
Телевизор приобрела после одного случая. Когда ей дали восьмой класс вместо ушедшей в декрет классной руководительницы, она пришла на первый урок, назвала себя и спросила, если есть вопросы, то постарается ответить. Ждала, спросят, строгая она или нет. Ученица за первой партой, такая на вид отличница, чистенькая, аккуратненькая, со спокойным взглядом голубых глаз и русой косой до пояса, спросила, какие телепередачи ей больше всего нравятся. Софья ответила, что зомбоящик не смотрит – глупое занятие. Как это? – удивилась девочка, – мы с мамой вместе смотрим почти все передачи кроме новостей, концерты ни разу не пропустили.
Девочка весь урок смотрела на нее со скептическим выражением: чему может научить эта учительница, если не смотрит телевизор.
На следующий день ее мама пришла к завучу и попросила перевести дочь в другой класс. Завуч потом выговаривала Софье: "Надо было тактичнее ответить. Для них телевизор как религия, как вера. А вы что ей сказали?" "Правду", – ответила Софья. Завуч вздохнула.
После того случая решила, телевизор нужен, чтобы слышать пульс времени.
Яков пытался протестовать:
– Время и пространство даны человеку по праву рождения, они неотъемлемы, так устроен мир. Смотри, слушай, читай, сопоставляй. Зачем еще сомнительного качества развлекуха?
– Но ведь надо знать, какой духовной пищей кормятся мои ученики.
– Кормить их должна ты.
Она сожалела, что дала телефон Якова. Сколько клялась, Марго в личную жизнь не пускать, ведь гадюка с ледяными глазами околдует, выманит все, что ей надо и не забудет намеками, недомолвками, что хуже любой правды, посеять недоверие и рознь.
В тесной квартире, где невозможно не сталкиваться помногу раз на дню, раньше она впадала в панику, когда муж после ссоры переставал ее замечать. Все что угодно, только не его равнодушно скользящий взгляд мимо и это непереносимое ощущение сиротства.
Он почти не выходил из своей комнаты, не готовил, не занимался уборкой, если сталкивались в коридоре, проходил мимо. Молчание вдвоем пугало ее, как маленькую девочку: ей страшно, она боится потеряться, или ее бросят
Она пыталась помириться, что-то там лепетала, жаловалась на свою работу, он не обращал внимания. Накатывала бессонница, она ворочалась в постели, не выдерживала, плакала и звала его, он приходил, гладил ее плечи, руки, касался груди. Ложился рядом, продолжая гладить как ребенка. Ей хотелось большего, но не знала, не умела, даже не пыталась проявить активность, не понимая мужской физиологии. Традиция активного мужчины и пассивной женщины не нарушалась. Он гладил ее, она мучилась желанием, наконец, проваливалась в спасительный сон, если и снились сны, не запоминала, утром вскакивала по звонку и собиралась на работу, постоянно поглядывая на часы.
Он был старше, умнее, был способен ею управлять. Но и она знала его достаточно долго и научилась угадывать, когда можно начинать сближение. Что-то неуловимо менялось в нем, поза, поворот головы в ее сторону, и она покупала что-то вкусненькое, готовила что-то, звала его, он хвалил, – паника утихала до очередного раза.
Ко всему привыкаешь, и она уже меньше обращала внимания, отчуждение затягивалось, и уже он первый начинал искать пути сближения.
Душераздирающий вопль оглушил, она замерла и почувствовала, что кто-то держит ее за руку. Рядом стояла женщина и кричала: «С ума сошел! – грозя вслед удаляющемуся на большой скорости автомобилю. – Он вас не задел?»
Нет, нет, замотала головой Софья, до нее дошло, что она уже не на тротуаре, а на дороге.
Рядом остановился пожилой мужчина, подошла женщина с девочкой, Софья заспешила к станции метро. Как Анна Каренина, погибла бы под колесами. Правда, муж не похож на Каренина, а Вронские вымерли или ходят другими путями.
* * *
Высокий, с головой Мефистофеля, Яков слегка склонился, пристально посмотрел, не спросив, почему поздно пришла, кивнул ей, бережно принял сумки, отнес в ее комнату и удалился к себе.
Обед приготовлен, чистота и порядок. Но она была сыта, заглянув к нему, спросила:
– Что читаешь? – не дослушав, перебила: – С Марго сегодня встречалась. Она в кафе пригласила.
– Как всегда, спрашивала о Григории?
– Да, о нем тоже.
– Если пригласила в кафе, то серьезно. В Москве его надо искать. У него нюх на деньги, а столица нашпигована ими.
– А у Марго нюх на таких мужчин.
– Все надеется? – усмехнулся он.
Она ждала, что добавит, в ее-то возрасте, косвенно намекая, что и Софья уже немолода, но он погрузился в чтение.
Встреча с Марго растревожила. Как ни старалась переключиться на близкое, на завтрашний день, на Марин пейзаж с березками и кучевыми облаками над кроватью, мучило, не поспешила ли, выйдя замуж за Якова? Минутное решение, или чувствовала, что жизнь с Григорием не сложилась бы? Он закоренелый холостяк, так и не женился. Почему это ее тревожит? Зачем? Пора уже успокоиться. Столько лет вместе с Яковом, какие могут быть сомнения. Но если Марго выйдет замуж за Григория, она этого не переживет.
Фантомные боли
На следующий день, вернувшись из школы, вместо рисунков зверюшек на его столе увидела стопку старых альбомов, верхний, из синего плюша с памятником Юрию Долгорукову, помнила с детства. На полу стояла картонная коробка с надписью красным фломастером: «Архив семьи Сохнет».
– Маргарита просила помочь, – он зевнул, но от нее не скрылось, доволен, что нужен. Выдало поглаживание лысины, как будто хотел удостовериться: все такая гладкая, или случилось чудо, и голова покрылась порослью.
– Пишет статью о театре. Пришлось дать твой номер. Ты же знаешь, как клещ вопьется, не отодрать.
– Вот, подбирал для нее, посмотри, тебе будет интересно, – он протянул ей пожелтевшую фотографию.
Под кустом акации, держась за ветку, стояла девочка в школьной форме и белом нарядном фартуке. Волосы туго зачесаны, огромный бант на голове как гигантская бабочка, и такой испуг на детском личике, что Софья невольно улыбнулась. На обороте надпись четким материнским почерком: "Сонечка. 1 сентября 1966 года. Первый раз в первый класс".
Глазастый котенок, напуганный улицей, незнакомыми запахами, чужими людьми, мечтает забиться в темный угол и замереть. Тот первый школьный день она не помнит. Зато хорошо помнит, как, сжимая теплую ладошку, вела Нину в детский сад. И когда заводила ее во дворик с малышами, радовалась, что освободилась от неуклюжей, спотыкающейся на ровном месте сестры, и бежала вприпрыжку в школу.
Взгляд задержался на двух шестерках, мелькнуло: зловещий знак, – и тут же одернула себя: "Стыдись, педагог, у цифр нет смысла".
– Посмотри, первая выставка Ивана.
Брат – подросток с пухлыми щеками и с ровно подстриженной челкой растеряно смотрел в объектив. Фоном были его картины.
Выставку «Уральские пейзажи художника Ивана Горбунова» Яков организовал в вестибюле Дворца культуры. Иногда забредали случайные посетители, привлеченные афишей у входа во Дворец. Но основными зрителями были те, кто приходил на спектакли народного театра. Сохранились школьные тетради в клетку с восхищенными отзывами. Брата даже кто-то сравнил с Рембрандтом, Яков смеялся до слез. Но была и критика: Алексей от станка, так он подписался, спрашивал: «Где ты, парень, подсмотрел такие деревья? Ты вроде не из тундры и не японец. Рисуй как есть и будет тебе слава».
Стволы сосен были изогнуты, будто росли в голой степи, где гулял ветер. Причудливо переплетенные корни походили на клубки ядовитых змей.
Брат, слегка заикаясь, пытался объяснять, что это танец деревьев, ведь они живые, им тоже хочется двигаться.
Допустим, с формой не совсем понятно, зато поэтично, но откуда он взял фиолетово-розовый цвет, если стволы испокон рисовали коричневыми. Даже взлохмаченные соцветия сирени у него были бело-розовыми. Как на белой девичьей коже пятнышки густой марганцовки, когда Нину искусали комары, и она расчесала до крови укусы.
Софья протестовала, сирень бывает или белой или сиреневой, может, лиловой, но не такой. Он подвел ее утром к цветущему кусту у подъезда, и она увидела, что в лучах солнца мелкие цветы были ярко белыми, а в тени – интенсивно-розовые, как на картине брата.
Солнечную сирень и сосны в отблесках закатного неба купили сразу. Софья расстроилась, Иван обещал сделать копии, но так и не сделал.
– Большие надежды подавал Ваня.
– Разве не оправдал?
– Не знаю, давно не видел его картин. Но не верю, что в деревне Прилопино его талант расцвел.
– А как же остров Гаити?
– Над гаитянами никто подобно нам, экспериментов со светлым будущим не ставил. Это был свободный мир для художника.
Она промолчала: тема могла затянуть надолго.
– А где старший Гольберг? Марго только он интересует.
– Нашел две фотографии, остальные Дуся забрала.
– Зачем?
– Сказала, что все принадлежит вдове артиста.
Что тут скажешь, с Дусей спорить бесполезно.
В гриме с темными полосами на щеках, густыми тенями на веках, кустистыми бровями Василий Гольберг походил на злодея из детской сказки.
– Он тут в роли Упыря?
– Ну, что ты, это Гамлет. Народный театр не мелочился, ставил только пьесы Шекспира.
– Таким Гамлетом только пугать детишек, такого не жаль убить.
Яков усмехнулся и протянул другую фотографию: без грима, почти подросток, с нежной улыбкой на по-женски пухлых губам, с бархатистым взглядом темных глаз он напоминал влюбленного Ромео. Она представила рядом с ним Дусю и вздрогнула.
– А вот Маша, ей тут четырнадцать.
С фотографии смотрела в упор дочь – подросток, дедовские пухлые губы и уши, огромные, вылезавшие из любой прически,
Большие уши для девочки катастрофа. Она сделала косметическую операцию на первом курсе мединститута.
Темные глаза, как у деда, но взгляд колючий. Даже в подростковом возрасте черты ее лица не складывались в романтический образ. Даже в детстве не хотела быть актрисой, только врачом и никем больше. Она была равнодушна и к театру и к живописи, и не проявляла интереса к литературе.
– Взгляни на это.
Редкий снимок: бородатый и почти лысый Яков на фоне портрета Декарта затягивался сигаретой в мундштуке. Был такой период, когда он сменил трубку на мундштук.
Лицо великого философа, живое, энергичное с грубыми чертами и взлохмаченными волосами до плеч, – напоминало предводителя восстания из школьного учебника истории.
– Ты тут на философа больше похож, чем сам Декарт. А еще, – она задумалась, – Да, да, Фрейд, копия, только симпатичнее и взгляд добрее.
– Разве? – удивился он и погрузился в созерцание себя.
Она стала перебирать фотографии.
– Что-то ищешь? – спросил он.
– Да, Григория, Марго показать, она обрадуется.
– Вот кто для вас, женщин, истинный философ, классический вариант, – усмехнулся Яков, – Есть только на одной. Наша первая встреча. Помнишь? Групповой портрет, вся компания собралась: Нина с Колей, ты, брат и Гришка.
Встречались в закутке при мастерской театра, где они отмечали девятый день после смерти Василия Гольберга. В тесном пространстве без окон помещались стол со стульями, кресло, тумбочка с электроплиткой у входа. Если кому-то надо выйти из-за стола, приходилось вставать всем.
На фотографии наголо остриженный Григорий, с боксерской шеей и мускулистыми руками, переплетенными на груди, повернулся к Софье и что-то говорит, ее лицо смазано. Рядом с ним брат, прислонился к стене, как всегда отстраненный. Чуть дальше Николай, симпатичный, в мелких кудряшках до бровей, Дуся делала ему химическую завивку. В углу в кресле Нина, держит спину, ей четырнадцать лет – возраст Джульетты, русые кудри до обнаженных плеч, белоснежное лицо, – она делала маски из яиц и меда, несколько капель лимона; светло-карие глаза кажутся темно-серыми, строгими, и губы без улыбки, – печальная, ведь ее Ромео похоронил отца Гамлета.
Яков достал из альбома фотографию:
– Вот, любопытный снимок: Василий с сыном. Они вдвоем читали стихи Блока, не помню, как спектакль назвали, то ли страницы из жизни поэта, то ли по следам великого, кажется, второе, я еще смеялся. Готовились в спешке, надо было выручать сына – балбеса, у него выходила за год двойка по русскому. Столько суеты, Кольке надо срочно что-то подыскивать, не выходить же на сцену в школьной форме. Костюмерша Зина, вот женщина, все могла! одела их в одинаковые костюмы, как хотел Василий. Он гордился сыном, вон какой, вымахал, пусть все смотрят, какой у него Колька. Качество не ахти, но разглядеть можно.
Худой и стройный Николай в кудрявом парике – одного роста с отцом, широкоплечим и величавым: король и принц. Оба в черных курточках со складчатыми рукавами и белыми воротниками в кружевной окантовке. Темные рейтузы обтягивали сильные ноги отца и тонкие – сына. Остроносые туфли на невысоких каблуках были одного размера.
– Ты бы, знаток литературы и истории, подсказал костюмерше Зине, что Блок жил не во времена Шекспира, мода была другая.
– Что поделаешь, реквизит театра рассчитан только на Шекспировские пьесы, – он внимательно посмотрел на нее, – Может, купить бутылку красного сухого из Аргентины? Ближайший алкомаркет еще работает.
Действительно, не мешало выпить, путешествие в прошлое лучше совершать не на трезвую голову.
Яков ушел, а она раскрыла альбом с Юрием Долгоруковым и наткнулась на большую фотографию пятилетнего сына с завитыми волосами и в бархатной курточке, – Дуся постаралась. Хотела повесить на стену, но не стала после того как Дуся внимательно изучила ее и пришла к заключению, что «Мишаня наш не в мать, не в отца, а в проезжего молодца».
Бабка безуспешно пыталась найти сходство с Гольбергами или Горбуновыми или хотя бы со своим характерным востреньким личиком, но любила внука до беспамятства.
Маша это чувствовала и с бабусиными интонациями, недаром внучка актера, передразнивала: "Ах, какой хорошенький такой".
Не наш, не в нашу породу, ой, девка, нагуляла дитё, ой, девка, покайся, не нашего рода он, – напевала в подпитии Дуся русскую народную о гадюке – невестке, изменщице. Соседке напевала другое: внучок в нашу породу, умненький растет.
"У Мишки нет артистизма, легкости, легкомысленных поступков, зацикленный непонятно, на чем, на тебя похож", – упрекал Николай. Однажды пожаловался: "У Мишки бывает такой взгляд, кажется, возьмет кирпич, подойдет сзади и ударит по голове. Не убьет, но неприятно".
Она раскричалась, как можно так думать о сыне, но тоже замечала недобрый взгляд в сторону отца. Считала, мальчик взрослеет, не драчливый, никого не обижает, а если ревнует мать к отцу, так Фрейд об этом уже подробно растолковал.
Марго в ответ на Софьины жалобы ехидничала: «Твой сын прислушивается к шевелению мозгов, радуйся, растет будущий гений. Не в Кольку, у него-то мозгов нет и не было, не к чему прислушиваться». Софья соглашалась, что у Николая мозгов нет – пропил все, но в гениальности сына сомневалась.
