Текст книги "Замыкание (СИ)"
Автор книги: Валентина Лесунова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)
– Зачем тебе столько?
– Жилплощадь лишней не бывает.
– Уборки столько.
– Раз в неделю приходит бригада уборщиков.
Марго указала ей на угловой диван, из холодильника и достала торт.
– Ты что, поправилась? – Софья кивнула на грудь.
– Только здесь, – Марго огладила себя.
– Разве так бывает?
– За деньги бывает.
В квартире попахивало удушливой химией от новой мебели и коврового покрытия, Софья закашлялась. Экологичнее жить с бомжами на природе, подумала она, но не сказала, пусть торжествует подружка – соперница.
Марго стала жаловаться, что устала от приемов, но что делать, если ее любимый мужчина – известный человек в городе. Да, конечно, у него есть семья. Ну и что? Поселил в хоромы. Разве плохо? Свою сдала, копейка лишней не бывает.
– Рассказывай, – приказала она, когда Софья тупо уставилась на обертки от шоколадных конфет, разбросанные вокруг чашки. Столько съела и не заметила. – Бери еще, – Марго придвинула ей вазу с конфетами.
– Что рассказывать, Феня меня облапошила.
– Что теперь?
– Не знаю, не думала.
– Теперь ты, униженная и оскорбленная, будешь учить детей личным примером, какой не надо быть. Судиться не пробовала?
– Нет и не буду. Помоги, а? только не суд.
– Как ты себе это представляешь? – Марго посмотрела на часы, – Как я понимаю, никак. Извини, дела.
Ясно, что Марго не поможет. Надо забыть о том, что была квартира, и искать жилье. Сейчас же заняться поисками.
Она шла вдоль дороги, от столба к столбу, от магазина к магазину, где висели объявления. Марш – броски через дорогу, во двор, через арку, пока не очутилась в незнакомом переулке. Когда-то приличные здания в стиле сталинского классицизма дошли до неприличия: стены как после бомбежки, декор разрушен, – она резко остановилась перед ступенями, заросшими травой. В витрине дома с облупленной зеленой краской на черной драпировке висели фотографии. Вывеска потускнела, не хватало букв, но понятно, здесь было фотоателье. Якова узнала сразу: жених при бабочке, рядом невеста в белом платье, совсем не уродина, доверчиво склонила голову к его плечу. У невесты пышная прическа, у жениха аккуратная челка, вид студента университета западноевропейского образца.
Счастливые лица. Брак по любви. Кто виноват, что они породили такое чудовище? Или она, потому что внесла раздор в отношения между отцом и дочерью. Прошлого не распутать, концов не найти.
Отошла от витрины, свернула за угол и засомневалась, Яков ли это был, но возвращаться не стала.
Выхода нет?
В последний раз прошлась по пустым комнатам, увидела желтое пятно на стене, равнодушно подумала, что не надо ломать голову, чем его закрыть, Понаблюдала из кухонного окна, как во двор въехал камаз, долго пятился задом к крыльцу, из кабины вылезла Фенька, путаясь в длинной юбке. Вытеснили, подумала она, сильные изгоняют слабых, спасибо, что не убили.
Она уже перенесла вещи в квартиру соседки. Их было немного, всего две дорожные сумки обуви и одежды и кейс с бумагами, еще посуда, которой пользовалась в последние дни: кружка, ложка, чашка, миска, ковшик вместо чайника, и паралоновый матрац, на котором спала. Больше ничего.
Не дожидаясь звонка, открыла дверь, ключ бросила на пороге и скорым шагом спустилась по лестнице, боком пройдя мимо Фени, будто боясь заразиться стыдной болезнью.
Шла, не разбирая дороги, и не заметила, как оказалась у школы. В вестибюле прохладно, непривычно тихо и так же чуждо, как бывает, когда навсегда покидаешь место, по своему ли желанию или по чьей-то воле. Без сил опустилась на стул у гардероба и расплакалась, навзрыд, не пытаясь успокоиться.
По лестнице спустилась уборщица Надя, еще нестарая женщина с теплой улыбкой на белом лице. Иногда, очень редко, собачилась со школьниками, но не злобно, а как-то обиженно. Когда она начинала ругаться крикливым голосом, дети замечали ее и всегда извинялись.
– Ах, надо же, да как это так, ну, что же вы, идемте ко мне, у меня комната пустует, нет, никаких денег не надо, у меня пенсия, да, слава богу, еще работаю, – причитала Надя и осторожно вела Софью, поддерживая под локоть.
Софья не сопротивлялась и не следила, куда ее ведут, пока не ощутила подъем в гору, -остановилась и огляделась.
– Я тут живу, на улице Энтузиастов, три жилых дома, остальные – развалюхи. За моим огородом строят девятиэтажку, пока только фундамент, я так уматываюсь за день, что шум спать не мешает, объясняла Надя.
Длинный домик на два хозяина, внутри просторная комната с низком потолком, печка и два оконца. Под ними были батареи.
– Печь не топите? – спросила она.
– Топлю, милая, а как же, топлю, и летом топлю, холода не люблю, кости болят от холода. Идем, покажу вам, где спать будете, – через комнату она провела Софью в каморку, прилегающую к печи. Из маленького оконца видно было, как суетились строители среди бетонных плит, очень близко, почти вплотную к забору. – Приносите вещи, устраивайтесь. Денег не надо, – повторила она, – Печь протопите, и на том спасибо. Я часто к дочери уезжаю и переживаю, стоит ли еще моя изба, или снесли ненароком. Вы будете за сторожа. Так что я должна приплачивать. Вещи несите и устраивайтесь.
Софья постояла на улице, поискала отличительные знаки, чтобы потом найти калитку к Наде, и заметила косо приклеенную рекламку: «Выхода нет? Выход есть!» красными буквами на желтом экране монитора.
Свернула к школе, закончить все дела сразу и начать с чистого листа. От себя не уйти, но пытаться надо, воспринять случившееся, как шанс к изменению, – внушала она себе, смутно представляя, как ей изменяться.
Рывком открыла дверь в учительскую, почти пустую, только за дальним столом у окна сидела преподавательница математики. Софья кивнула ей и попросила ручку и чистый лист бумаги, можно тетрадный. В клетку? сойдет, быстро написала заявление и понесла завучу. Та была на месте, покрутила заявление, пристально посмотрела на Софью:
– Я вас понимаю, но надо добиваться, подайте в суд, в конце концов, надо что-то делать. Уволиться всегда успеете.
– В суд подавать не буду, работать в школе не смогу.
Завуч вздохнула и поставила размашистую подпись.
На выходе из школы кто-то ее окликнул: «Софья Леонидовна, постойте!» К ней спешила Ирина, мама Вики Сидоркевич, ученицы теперь уже девятого класса, в котором Софья была классухой четыре года. Будущая красавица – блондинка в маму, кареглазая в папу, высокая, стройная, воспитанная.
Вика в восьмом классе писала незатейливые стихи с глагольными рифмами. Затейливо украшала их фотографиями, рисунками и прочим, была в курсе возможностей компьютерного дизайна.
Понятно, девочки предпочитали цветы и котят, мальчики – монстров и вампиров.
Яков ворчал: чудовищно, никакого вкуса. Никакого желания учиться живописи, только кнопки нажимать, а то еще легче: слегка касаться экрана, – это вам не кистью писать. До кровавых мозолей.
"Какие у художника мозоли? Ты путаешь живопись с малярными работами", – возмущалась Софья. "Эх, Софьюшка, я ведь до сих пор так и не понял, где заканчивается художник, и начинается малярщик".
Хотелось возразить, что нет слова "малярщик", но оно подходило по смыслу.
Дети с большим желанием читали рассказы, особенно короткие, но прозу не писал никто. Начала Вика. И не фэнтези, не сказку о Золушке, написала реалистический рассказ.
На нескольких страницах набранного на компьютере текста списанные с натуры диалоги мамы и бабушки, монологи дедушки. Потом присоединился папа с парой реплик, когда вечером вернулся с работы, он единственный ходил на работу. Когда вся семья объединилась, увлеченно рассуждая о воспитании главной героини Виолетты, восьмиклассницы – блондинки с карими глазами и летящей походкой, девочка незамеченной уходит из дома. Виолетта стоит глубокой ночью под окнами своего дома и понимает, что никогда туда не вернется, – на этом рассказ заканчивается.
Ирина прочитала, расстроилась и пришла в школу.
– К нам родители переехали, мы с мужем уделяем им много внимания, дочь почувствовала себя одиноко, – объяснила она Софье. – Я не сдержалась, когда прочитала рассказ, назвала дочь эгоисткой, она теперь ни с кем не разговаривает. Боюсь, что уйдет из дома, как в рассказе. Что делать?
Софья обещала поговорить с Викой.
– Приходила жаловаться? – девочка покраснела и упрямо сжала губы.
– Мама переживает. Но вы сами разберетесь, давай обсудим твой рассказа, неплохой, кстати. Но оборвался на самом интересном. Твоя героиня ушла, и что дальше? Ведь где-то жить надо. Человек так устроен, он не улитка с домиком, и вить гнезда не умеет.
– Бездомные где-то ведь живут.
– Как это себе представляешь в нашем холодном климате?
– Но ведь есть дома, в которых никто не живет. Мы ездили в лес за грибами и видели избушку на поляне.
– Вот и напиши подробно об этом. Твоя героиня живет в этой избушке. Утром встает, готовит завтрак и прочее. И вспоминает своих родителей. Или нет? Это сложно описать, надо иметь хоть какие представление о такой жизни. Но ты можешь переписать конец рассказа: родители стали волноваться, пошли искать тебя, ты пряталась поблизости, слышала, как они страдали, и поняла, что тебя любят.
– Мама уже предлагала.
Сейчас Ирина улыбалась во весь рот, обнажая безупречные зубы.
– Спасибо вам, Софья Леонидовна, спасибо, вы мне очень помогли, у нас все прекрасно. Вика ждет не дождется встретиться с вами. Она написала несколько позитивных рассказов, хочет вам показать. Я слышала, что вы к сыну собрались переезжать. Это хорошо. Вы не знаете, кто вас заменит?
– Не еду я никуда, сын не хочет, – Софья чуть не зарыдала.
– Как? – ахнула женщина.
– Там негде жить.
– Все уладится, всего вам хорошего, – женщина улыбнулась, и, обогнав ее, легко зашагала в сторону дороги, не догнать.
– Софья Леонидовна, – кто-то позвал ее, – она повернулась и увидела преподавательницу математики. – Я слышала разговор. Уезжайте к сыну, вдвоем снимете жилье. Там тепло, можно найти какую-нибудь времянку дешево. Делайте что-нибудь.
Перед домом камаза уже не было. Сумки с вещами она перетащила двумя ходками.
Печь топилась, было тепло, Надя спешила к дочери.
После ее ухода Софья прилегла, но лежать на кровати с растянутой сеткой было неудобно.
Вместо стола, в каморке он бы не поместился, Надя поставила табурет, писать на нем неудобно. Зато порадовали шторы в оранжевых ромашках.
Шум со стороны стройки не раздражал, ей было хорошо, как будто она выбралась из холодного прошлого в теплое настоящее.
Жизнь Нади была насыщенной под завязку, семья дочери жила в городке у аэропорта. Экономная Надя старалась добираться до дочери льготным транспортом, за это время можно долететь до Москвы и вернуться назад, – смеялся зять.
Зять – лентяй, каких свет не видывал, раздражал ее, но дочь разводиться не собиралась, кто ее возьмет с двумя малышами, и предостерегала мать от скандалов, поэтому Надя приезжала к ней, когда он был в командировке. Дочь не могла вразумительно объяснить, что за командировки, куда и зачем, – деньги привозил и ладно.
Зять являлся, как будто нельзя было предупредить по телефону, теща подхватывала сумку, держала наготове, и уходила, бывало, глубокой ночью, до утра сидела в аэропорту, чтобы уехать домой с первым рейсом автобуса.
Весной и осенью дочь с мужем уезжали за границу, была такая возможность, детей оставляли дома, и Надя переезжала в их квартиру.
Лес подступал к дому, но прогулки не удавались, Софья бродила по опушке, не углубляясь далеко, боялась, и это было новое. Раньше уходила далеко, до ручья, ни разу не заблудилась, ориентиром был шум от железнодорожной линии за лесом с интенсивным движением.
За строящейся девятиэтажкой обнаружился целый район высоток с тонированными стеклами. Их отзеркаливающая голубизна пугала, как очки, скрывающие выражение глаз, зато заметнее жесткая линия рта. Высотки производили неприятное впечатление: будто город захвачен безжалостными монстрами – великанами. Иногда окна лоджий были открыты, виднелись белье на веревках и обычное барахло, – просто жаль выбрасывать. Но обыденность не примиряла с современной архитектурой, несоразмерной человеку. Пугали непроницаемые стекла проезжающих автомобилей, – казалось, что вот-вот высунется дуло пистолета, и ее расстреляют. Потому что кому-то скучно.
Не хотелось верить, что останется в этом, уже не родном городе, и мечтала жить с сыном, в солнечном и теплом городке с широкими малолюдными улицами и приветливыми прохожими,– никто никуда не спешил. Как будто возвращалась в детство.
Звонила ему, говорила, что готова приехать и купить хоть развалюху, вместе бы жили, а там, кто знает, может, ему повезет. В чем повезет, не договаривала. Миша терпеливо объяснял, что это другая страна, работать в школе она не сможет, неважно, какое образование и стаж, потому что здесь она иностранка.
– Ты тоже иностранец? – спросила она.
– Нет. Но это неважно там, где я работаю.
– А где?
– Официально нигде.
– Мне так одиноко.
– Сходи в храм, помолись, легче станет.
И сходила. Поставила свечку за упокой души Якова, огляделась: в стороне молилась плохо одетая женщина, рядом с ней худой мужчина с затуманенным взором.
Что-то смущало, она посмотрела наверх, на стены, завешанные иконами, опустила глаза и увидела новенький кафельный пол. Точно такая же плитка для ванной понравилась Якову в магазине стройматериалов. Когда посмотрели на цену, ушли из магазина.
Суета сует, – подумала она, если и есть бог, то не здесь.
На крыльце Надиного дома ждали приблудные пес и кот. В ее прошлом не было ни кошек, ни собак. А сейчас радуется, зверьки скрашивают одиночество.
Нет, не считает, что жизнь прошла мимо, как из окна вагона. Жила, не прячась, не лелея независимость, как Григорий, который упрекал, что она сама ничего в своей жизни не решала, решали за нее. Теперь решать ей, но в глубине души надеялась на большого и сильного, как раньше, когда был Яков. Кого ждать теперь?
Если история повторяется, то по закону кругового движения явится помудревший Григорий, с желанием создать семью.
Надя поселилась у дочери смотреть за внуками, пока родители отдыхали заграницей.
Страхи отпали, и Софья углублялась в лес, к ручью, туда, где тишину нарушали редкие звуки поездов. Брала с собой блокнот и пыталась делать наброски деревьев, листьев, цветов. Никому не надо объяснять, что она делает и зачем. Она впервые почувствовала облегчение.
Одиночество прервала Марго, пригласила к себе, хотелось поболтать, есть бутылка шампанского.
– Ты, наверное, удивилась, что я с коммунистами? – спросила она, доставая хрустальные фужеры.
– Да нет, как-то. Мы ведь с тобой нахлебались в перестройку. Видимо, у истории возвратно-поступательное движение, только под пресс не попадать. Да и вообще, всех тварей по паре, чем больше партий, тем лучше нам.
– Да, ты точно сказала, всех тварей по паре запомню, передам другу, он ведь в нашей городской думе.
– Ты кем при нем?
– Всем, – коротко ответила она.
– Не жалеешь о школе?
– Я? – Марго подняла брови. – Нет, конечно, тепло вспоминаю физрука, помнишь? Он ведь жениться на мне хотел, если бы не директриса Нинель Александровна.
– Где она кстати?
– В Москву перебралась вместе со своим любовником. Но я тоже выиграла. Разве нет?
– Все хотела спросить, почему ты не венчалась с мужем? Ведь ты верующей была.
– Мне даже в голову не пришло венчаться, – она пожала плечами и придвинула ей кусок шоколадного торта.
Софья только откусила кусок пирожного, вдруг зазвонил телефон, голос сына:
– Мама, здравствуй, как ты?
– Все нормально, сынок, – ответила она, пытаясь прожевать пирожное.
Сказала и пожалела, разве нормально, но жаловаться при Марго не хотелось. Да и привыкла отвечать детям: "У меня все хорошо, и у вас тоже, надеюсь", как благословляла.
– Григорий Григорьевич приезжал, он знает о тебе.
– Григорий Григорьевич? – опешила она. – Приезжал?
Лицо и шея Марго заливались краской, и даже грудь порозовела, надо же, а ведь ненатуральная.
Сын молчал, и Софья переспросила:
– Так что Григорий Григорьевич?
Краснота багровела.
– У него есть план, устроит всех. Только он пока просил не делиться с тобой, чтобы не давать надежду. Думаю, план осуществится. Он вполне реальный.
– Да, да, все будет хорошо, и у меня, и у тебя, – формула благословения в будущем времени.
От шампанского Софья не опьянела, хотя выпила полбутылки, на равных с Марго.
– Пора спать, – Марго широко зевнула, взглянув на часы, было одиннадцать.
Остаться в ее хоромах не предложила. Но Софья сама бы не осталось: надо было кормить пса и кота.
Часть 4
Домик у моря
Переезд
Сын хотел, чтобы ей помог Константин, он был в городе. Но она отказалась. Позвонила дочери, что билет купила. Маша поездку не одобрила: куда и зачем ехать? Бросать работу, ради чего? Понятно, едет к сыну. Но ведь там ни друзей, ни знакомых, а у Мишки своя жизнь.
Как будто у Софьи было много друзей. Так, коллеги. А работу и там себе найдет.
Провожать на вокзал пришла математичка, как-то узнала. Она бегала, суетилась, покупала пирожки, воду, помидоры, совала в Софьину сумку. А Софья смотрела на привокзальную площадь, на людей и думала, что этого больше не увидит. И ничего не чувствовала, как будто уже рассталась с городом.
Поезд тронулся, Софья в последний раз посмотрела на замершую как на торжественной линейке математичку и отвернулась от окна.
Вместе с ней ехала молодая женщина с уставшим лицом, а, может, так казалось, потому что бледное без косметики. Гладкая прическа, длинная ситцевая юбка и широкая, будто с чужого плеча, теплая кофта – облик верующей.
– Повезло, что не с мужчинами, – сказала она и улыбнулась.
Сложила полупустую сумку и пару пакетов на верхней полке и ловко забралась следом. От одежды исходил несвежий запах долгого пребывания в затхлом помещении. И почти сразу уснула. Обнажилось белое колено, Софья прикрыла женщину простыней. Пусть спит.
Хотелось тишины. Но наискось сидели две дамы, пили пиво и громкими навязчивыми голосами пугали одна другую жуткими историями об убийстве взрослыми детьми престарелых родителей. Пугали долго, Софья задремала. Но пронесся мимо со свистом состав, и разбудил ее.
Из соседнего купе доносились голоса: глухой мужской и женский, молодой и звонкий. Слов не разобрать. Голоса усиливались, Софья услышала:
– Хочешь похудеть? Что сидишь? А? Двигайся, по проходу, выходи на станциях. Птицей летай. Птицей, понимаешь?
Ему отвечал женский, оправдывающийся:
– Выхожу, почти на всех станциях, даже на коротких, и что-то из еды покупаю.
– Покупаю, – передразнил мужчина, – а ты не покупай. Красотой радуйся, и этим будешь сыта.
Он как-то странно строил предложения. Какой-то дефект. Нет, не речи. Может, думал на другом языке, и приходилось сначала переводить, потом отвечать.
За окном плыл густой сосновый лес вперемешку с лиственными деревьями, мелькали редкие населенные пункты и брошенные избы с заколоченными окнами или черными провалами, вместо них.
– Что-то случилось? – сочувственно спросила проснувшаяся женщина на верхней полке, – вы помолитесь, легче станет.
– Да, вот, печально смотреть на все это.
– Много пустых мест. Брошенные поля, изрытые как после боя. А вы на отдыхе?
– К сыну навсегда. Брат – художник, в деревне живет, в Тюменской области, еще дочь в Питере, больше никого, умерли.
– Бог дал, бог взял. Они уже на небесах. А вы помолитесь, помолитесь, молитва успокаивает.
Напрягало, что женщина верующая, вероятно, паломница. Надо знать их язык. Язык, естественно, родной, русский, но смысл разный. Скажет так, а верующая воспримет иначе. Вдруг обидится.
Но поговорить хотелось.
– Брат умеет лечить неизлечимых больных. К нему отовсюду приезжают. Он слушает больного и рисует. По рисункам излечиваются. Его святым считают. Не грех ли у вас?
– Не печальтесь, – улыбнулась женщина, – дар исцеления от бога. Не верите? А вы спросите, – она показала на потолок, – помолитесь, он вам ответит. Все наши мысли от него.
– Я сама думаю, своей головой, – возразила Софья.
– Нет, мысли к нам приходят, – она опять показала на потолок, – жаль, чаще оттуда, – она ткнула пальцем в пол, – от дьявола. Молитва их очищает, – она взглянула в окно: – Ой, скоро выходить! – легко спрыгнула с полки, подхватив полупустую сумку, заспешила к выходу.
Софья снова ощутила запах несвежей одежды. Женщина приостановилась и почти прокричала: "Духовника себе найдите, наставника, обязательно, он вам поможет".
– Каждому наставник нужен. Как иначе. Ведь никто не знает, правильным ли путем идет. Наставник и подскажет и покажет, – пробормотала Софья вслед исчезнувшей женщине.
Молодая учительница географии жаловалась на мать, принимавшую в доме паломников. Они являлись, когда угодно, без предупреждения, вонючие, – учительница морщила нос. И еда у них однообразная: быстрорастворимая лапша да чай в пакетах. Люди тихие, незаметные, спали на полу, все бы ничего, но запахи после них еще долго оставались. Квартиру не успевали убирать и проветривать, появлялись новые паломники: приветливые, стеснительные в быту, но не мытые. Изредка кто-то робко просил принять ванну, мать разрешала, но дочь отказывала. Одна радость: закрыться в ванной, налить воду и вдыхать запах благоухающей пены.
Поезд остановился, и место ушедшей женщины заняла девица – красавица, ухоженная, свежая, загадочная. Загадка только для самой себя, еще для ровесников, но не для провожающего мужчины в возрасте отца. Прощальный поцелуй не походил на отцовский.
Девушка погрузилась в мечты с улыбкой на пухлых губах. Кажется, она беременная. Смелая. Хотя вряд ли мужчина ее бросит в таком состоянии. Пусть рожают, вон, сколько свободной земли.
Софьиных детей ценили бы в Китае, не торопятся рожать. Какие дети, если Миша заводит как кликуша: человечество гибнет, вот уже скоро, через полгода, месяц, неделю, завтра. Маша эгоистка, нянчиться с младенцами не для нее.
Рано утром проводница стала трясти девицу, скоро ей выходить. После остановки Софья впала в дрему, есть не хотелось, пила чай и снова дремала. Некоторое оживление внесли пограничники и служба таможни, украинские показались приветливей. Или она стала предвзятой? Заочно полюбила ту страну, в которой собиралась жить?
Опять дремала, покачиваясь на своей полке, просыпалась и прислушивалась к голосам из соседнего купе.
– Первый человек, возник, когда появился учитель.
– Откуда? С луны? – ответил насмешливый женский голос.
– С вами, женщинами, интересно и нелегко. Вы все конкретно воспринимаете. Учитель был послан богом. Но это трудно объяснить. Это как шестое измерение. Как вам его изобразить, если мы в трехмерном пространстве?
– Иногда я думаю, мир бы ничего не потерял, если бы конкретного человека ничему не учили, а сразу приставили к станку или лопате, – снова женский голос.
– Круто, но неправильно. Знания даются, чтобы не погибнуть. Человека надо спасать, а не лопату.
Человечество погибнет от невежества, вот уже скоро, через полгода, месяц, неделю, завтра.
Над ухом раздался гудок, промчался встречный поезд. Наступила тишина, укачало пассажиров. Лежат себе на полках, покачиваясь, и не догадываются, что кто-то их спасает.
Ее тоже укачало, и вдруг явственно услышала: «Убирайся вон! Ты мне жизнь испортила! Из-за тебя, все несчастья из-за тебя!»
Кто кричал? Муж? Сын?
За окном темно, но на небе, там, впереди появились багровые отсветы. Идет бой? Стреляют? Проходивший мимо мужчина объяснил: "Это свет большого города. Скоро будет длительная остановка". Кто-то спросил, что за город. Ответа не расслышала.
Через два купе на боковом месте лицом к ней сидел Николай. Точно он. Молодой. Держится прямо. Отвернулся к окну. Наклонился, стал рыться в сумке. Делает вид, что роется, а сам косится на ножки торгующей пивом из ресторана. Встал, приблизился. Никакого сходства, только прическа.
Доброжелательная попутчица с верхней полки, лучезарно улыбаясь вставными зубами, спросила:
– Наверное, отдыхать едете или в гости?
– Нет, к сыну. Муж умер, я осталась одна. Квартиру забрала его дочь.
– Все будет хорошо, черная полоса сменилась светлой, ведь вы едете к сыну, будете жить вместе с ним на Черноморском побережье в теплом и самом красивом городе, – утешила ее попутчица.
Не все будет таким, как она представляет. Не маленькая, к этому готова. Зато конец холоду, снегу, скользким дорогам.
Поезд прибыл в Симферополь. Она вышла из вагона, к ней спешил мужчина, походка как у сына, да ведь это он! Возмужал, изменился, обнял ее, и она вдохнула родной запах. Отстранилась:
– Тебя трудно узнать, взрослый стал.
– Еще бы, скоро пойдет четвертый десяток.
Он смотрел на нее, и она отметила, рад встрече.
Приподнятое настроение не покидало. За окном автобуса сменялись пейзажи, напоминавшие картины итальянских художников – пейзажистов.
* * *
После комнатушки у сердобольной Нади ее не смутило жилье в старой двухэтажной почти развалюхе. Зато Сталинской постройки с высокими потолками и толстыми стенами. Зимой тепло, летом прохладно.
Дом, как и положено стилю, с колоннами у входа. Правда, колонны осыпались, в подъезде через всю стену проходила глубокая трещина, и, как потом выяснилось, деревянные перекрытия были в аварийном состоянии, – здание в любой момент могло рухнуть, сложиться как картонный домик.
Она переступила порог нового жилища и обрадовалась: комната большая, можно огородиться ширмой (где-то же продаются), мешать сыну не будет.
Не сообразила, что площадь казалась большой, потому что пустая, только в углу свалены туго набитые сумки с вещами и у стены раскладушка. Даже не было штор.
– Вот, располагайся. Я пока занят, временно живу в другом месте, – коротко объяснил он отсутствие необходимой мебели.
Он ушел, и она осталась одна в квартире, соседи, супружеская пара пенсионеров, как сказал Миша, на даче караулили черешню от бомжей.
На следующий день Миша привел друзей: Ксению и Андрея. Оба худые, в белых майках, с выгоревшими волосами и красными носами походили на брата и сестру.
– Вчера на пляже сгорели, – объяснила Ксения. – Первый раз выползли вдвоем. Все некогда было, работаем. Андрей – тренер, я в школьном лагере воспитательница.
– Учительница! – обрадовалась Софья,– Коллеги, значит. Я преподавала русский язык и литературу.
– Да, – удивилась Ксения, – Миша, ты почему не говорил, что Софья Леонидовна учительница? Я ведь думала, что вы крестьянка.
– В смысле? – Софьины брови поползли вверх.
– Ну, хозяйством занимались, огородом, варенье варили.
Обе посмотрели на Мишу, он о чем-то говорил с Андреем.
Сын куда-то заторопился, и Ксения с Андреем повели Софью на прогулку. Улица, на которой жил Миша, оказалась пыльной, и незатененной. Деревья были, но какие-то тщедушные. Трава на газонах пожухла.
Нежарко, но лето давало о себе знать, Софья ощущала симптомы повышенного давления, ее пошатывало, но согласилась забраться на Малахов курган.
– Это святое место, погибло много народа, и в Турецкую и в Отечественную, – увлеченно рассказывала Ксения.
Что ж, пусть рассказывает, Софья не призналась, что тут бывала много раз. Андрей молчал и улыбался ей. Вежливые молодые люди.
Улица раздражала контрастом богатства и нищеты: за рядом лачуг с перекошенными окнами и гнилыми рамами возвышались частные дворцы с кричащей лепниной. На дороге иномарки обгоняли допотопные с облупленной краской троллейбусы, двигающиеся рывками и со скрипом.
Долго поднимались по ступеням, у Софьи кружилась голова, но стеснялась признаться в этом. Потом долго искали скамейку, нашли в конце аллеи.
– Это аллея Дружбы, здесь раньше были таблички, кто какое дерево посадил. Все растащили, – объясняла Ксения.
– Вон тот платан посадил первый космонавт, – Андрей показал на раскидистое дерево с мощными ветвями.
– Нет, не этот, вон тот, – Ксения махнула в противоположную сторону.
Молодые заспорили, Софья воспользовалась, сунула в рот таблетку и запила водой из пластмассовой бутылки. Залюбовалась в просвете между деревьями дымчато-лиловой полосой моря. Андрей перехватил ее взгляд.
– Может, вы хотите на пляж?
– Купальника нет с собой. Надо вернуться домой.
– Не надо, не сейчас, еще погуляем, – настаивала Ксения.
Молодые переглянулись, Софье не понравилось, будто выманили из дома, но ни на чем настаивать не стала. Только настроение испортилось.
– Надо новоселье устроить, – вдруг предложила Ксения. – Андрей, что же мы не сообразили раньше?
– Но ты ведь знаешь, Миша очень занят.
– Ладно, не сегодня, и не завтра. Через неделю.
Софья кивнула.
Гуляли долго, побывали в центре, прошлись по улице Ленина. Когда вечером, расставшись с друзьями, вернулась домой, окно в комнате было зашторено синей, переливчатой тканью. Цвет вечернего неба при скудности освещения углубил пространство, и оно казалось еще больше.
Комната сына всегда была погружена в полумрак, и только узкий луч света был направлен на книгу или тетрадь. Ни Софья, ни Маша не любили неосвещенных углов, но Миша не обращал внимания на их ворчание.
– Мишка, ты эгоист. С тобой ни одна не захочет жить. Так и умрешь бобылем, – пугала Маша.
Отмахивался от нее как от надоедливой мухи, не отрываясь от книги.
Идею с новосельем поддержал, но предупредил, что все приготовления на ней, ему некогда.
Она утром съездила на рынок, Ксения обещала прийти помочь, но не смогла: Андрей повредил ногу, оступился на ровном месте, сидят в очереди к травматологу, на новоселье не смогут прийти. Но пусть не волнуется, их заменят Лена, тоже учительница, и ее муж Павел, преподаватель университета, учился вместе с Мишей.
Когда Елена появилась на пороге их дома, держась за высокого, плотного мужчину, у Софьи на мгновение остановилось сердце. Если бы она верила в переселение душ, считала бы, что сестра Нина воплотилась в образе этой молодой женщины.
Посмотрели комнату, Павел посоветовал кондишен, жара начнется в конце июля, без него никак даже в старом доме с толстыми стенами.
Лена рассказала, что перед аспирантурой Миша жил у них, они вместе с Пашей поступали. Жили весело, даже удивительно, как мальчики смогли подготовиться, – она засмеялась, но взглянув на Софью, покраснела.
После ухода гостей Софья долго не могла уснуть, перебирая события вечера. Сердце матери не обмануть, Миша тянулся к Елене, и ей тоже нравилось, когда он был рядом. Он вышел, и она погрустнела.
Нет, не зря явилась Елена, так похожая на сестру. Почему бы сыну ни жениться на ней? Если у пары нет детей, значит, никто не осиротеет.
Невестка
Проснулась поздно утром с неприятным ощущением тревоги. Что-то снилось, полосатое, как старый изношенный матрац, кто-то заглядывал в окно, пытался открыть. Было душно, она открыла форточку, под утро разбудили троллейбусы.
После смерти Якова вместо ярких красочных снов погружалась в темный, с завихрениями туман. Запомнила из последнего встречу с сестрой на лесной поляне. "Как это умирать?" – спросила ее. "Не спрашивай, сама испытаешь, а меня нет, я ушла окончательно и безвозвратно".
