Текст книги "Замыкание (СИ)"

Автор книги: Валентина Лесунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Софья, собираясь на свадьбу, беспокоилась, что «молодые» будут венчаться, а она не знает, как себя вести в храме. Переживала напрасно, могла догадаться: не для Марго быть на вторых ролях даже в браке, вразрез религиозным заветам, да и вообще, такие понятия, как грех и запреты, не для нее.

Муж в возрасте за шестьдесят, широкоплечий, с тугим животиком, невысокий, по словам самой Марго – шкаф на коротких ножках, – излучал оптимизм.

– Сеня, – назвал он себя домашним именем.

После первой рюмки голосом привыкшего выступать с трибуны, стал вещать:

– Неважна вера, убеждения, в конце концов, мораль, она производна от способа зарабатывать деньги. Способы заработка и распределения определяют всю нашу духовность. Человеку требуется еда, крыша над головой, любовь, – он взглянул на жену.

За столом говорил только он, Николай подавал короткие реплики. Марго снисходительно улыбалась: пусть Сеня потешится.

Он много и с аппетитом ел, эдакий толстяк – гедонист, довольный жизнью.

– Да, конечно, лучше быть сытым, чем голодным, – поддакнул Николай, видимо, почувствовал, что спорить бесполезно с убежденным в своей правоте Сеней.

– А как быть с учителями? – спросила Софья. – Ведь мы как бы не зарабатываем, мы учим.

– Должна быть конкуренция: плохой учитель должен уйти из школы, может, он хороший торговец. Простор..., твори...

– Такой простор для творчества, не поймешь, от чего плачешь: от радости или от отчаяния, – с грустью сказала Софья.

– Твой взгляд – да будет тверд и ясен. Сотри случайные черты – и ты увидишь: мир прекрасен, – наизусть прочитал Сеня строки Блока.

Потом он заговорил о том, что это был первый и единственный опыт в городе, когда школа получила финансовую самостоятельность. Увы, не получилось.

* * *

Нинель Александровна неожиданно исчезла, завуч водила по школе нового директора, пухленькую искусственную блондинку в туфлях на невысоких каблуках, стук не такой резкий, как у предшественницы. Медленной походкой на слоновьих ногах носила она свои пышные формы. Поговаривали, любовница депутата от компартии. После очередных выборов в городскую думу ее сменила женщина малых форм, в строгом костюме и коричневых туфлях со шнурками и на сплошных подошвах, – бывший депутат.

Ласточка перестройки

Редкий случай, Софья забыла во время урока русского отключить звук телефона, и позвонила Марго. Класс только погрузился в тему слитного и раздельного написания отрицательных частиц.

На перемене перезвонила:

– Я недоумеваю, что это: недотепистость или негодяйство? Ведь у меня урок.

– Ясно, отрицательные частицы, считай, необузданный темперамент фонтанирует. Фейерверком рассыпается.

– Скорее, фекалиями.

– Да, ладно тебе. Ты обещала написать о том семинаре.

– Скажи еще – эпохальном. Я даже толком не помню, когда это было. Почти четверть века прошло.

– Ну, не четверть, около того, тем более, пока мы живы, надо писать. Жду от тебя полноценную статью о Грише, – "ша" такое мягкое, такое нежное, с придыханием, как объяснение в любви. – Героев надо помнить, ведь он был из редких провидцев.

Прозвенел звонок, ученики потянулись в класс. Урок начался с ее вопроса:

– Скажите, кто такие провидцы?

– У нас не урок литературы, – напомнил ей Денис, отличник по русскому языку. – Хотя могу сказать: это те, кто видят будущее, их называют святыми.

Вечером, когда Яков только что поднялся из-за стола после ужина и собирал грязную посуду, мыть ее – привилегия мужчины, она не спорила, – зазвонил мобильник, на экране высветился номер Марго. По тревожно-внимательным глазам мужа поняла, что лицо изменилось, почувствовала прилив жара к щекам, отвечать не стала.

Перезвонила, дождавшись, когда он ушел в свою комнату и погрузился в чтение.

– Поговорим о святом Григории?

– Но ведь есть такие люди, старцы, например, сидят в пещерах, их пустынниками называют, ни с кем не общаются, а знают, что нас ждет. Ванга была такая.

– Пустынники сидят в пустынях. Ты хоть представляешь этих старцев? Или с провалами вместо глаз Вангу? Где тут Гриша?– Софья постаралась повторить интимное "Ша".

– Давай без этого, я ведь прошу тебя только вспомнить, о чем он тогда говорил.

Что тут вспоминать, лишь набор ярких картинок: профессор в демократичных джинсах и свитере на сцене кинотеатра мелом чертит прямоугольники на плохо промытой, с серыми полосами доске, – прочесть невозможно. Мел крошится и попадает на его джинсы, но он даже не пытается стряхивать. Держится уверенно, говорит резко, командирским тоном.

– Ну что, совки – бандерлоги, слезете с дерева? Или как?

Кто-то не выдерживает:

– А вы сами, кто вы такой? Инопланетянин?

– Тоже совок, – улыбается, счастливый, наконец, дождался нужного вопроса. – Как раньше было? Шаг вправо, шаг влево – расстрел на месте. А тут проснулись, все разрешено! Свобода! Идите, но прежде подумайте: куда и зачем.

– В другую страну, конечно, пока разрешено, бежать и поскорее, – прокричала женщина истеричным голосом.

– Вас там не ждут.

– Нас нигде не ждут. Мы на хрен не нужны, даже собственным детям.

– Правильно, но вы навязывайте себя, от вас все зависит.

Голос из заднего ряда:

– Чем вы замените коммунистическую идею?

– Вот чем, – Григорий стучит кулаком по собственному лбу. – Пробьет любую преграду.

– Почему я должен вам верить? Вот монах, который пять лет провел отшельником, рядом с ним особая вибрация...

– Пять лет жизни в яме, сам вырыл, заживо себя похоронил, бессмысленно пережевывая ветхие идеи. Но это ваш выбор, внимайте, если вам так нравится. Но тогда зачем вы сюда пришли?

– За утешением. Мы в холоде и в голоде.

– Бред, утешение нужно только старикам на краю могилы.

Вот таким он был, еще до торговли картинами. Но он не сразу стал инакомыслящим, при Советах всерьез думал о партийной карьере. Сетовал, что припозднился: правящая и единственная партия дышала на ладан, но кто знает, сколько еще просуществует. Да, карьерист, и не скрывает, но для мужчины нормально. Ненормально, если женщина – карьеристка.

Его позвали в горком компартии, через знакомую, та хорошо устроилась в университете, была блудливой, но доброй: кто просил, помогала, чем могла, – могла многое.

Накануне встречи он пришел к ним с бутылкой шампанского, Николай не понял, какая партия, ведь там одни маразматики, Софья успокаивала, все будет как надо, если не он, умный и молодой, то кто им там нужен.

Он не позвонил, Софья сама позвонила и услышала злой голос: «Гнилая контора, скоро им конец».

Что произошло, Григорий рассказал через несколько лет, когда с партийной гегемонией было покончено. Он ведь шел туда как патриот своей страны, желающий ей процветания, и хотел активно помогать, но только ступил на нижнюю ступень горкомовской мраморной лестницы, в голову прилетел камень, благо, защитила меховая шапка.

На верхней ступени у горки камней сидел толстый подросток с лицом слабоумного. Чадо пускало пузыри и слизывало языком сопли. Григорий погрозил пальцем, идиот ухмыльнулся щербатым ртом и, прицелившись, кинул камень: скорость небольшая и сила не убийственная.

Григорий дождался, когда камни кончились, и слабоумный скрылся за дверью, поднялся следом и спросил гардеробщика, пожилого задумчивого мужчину, в качестве кого у них работает идиот. Вахтером?

Мужчина удивился: "Неужели он кидает камни? Никто раньше не жаловался", – и подозрительно посмотрел на Григория.

– Знаешь, Софи, о чем я подумал? Если горкомовская номенклатура боялась жаловаться на идиота, думаю, сына вахтера, значит, им конец, я повернулся и ушел.

Он стал отпускать свои темно-коричневые густые волосы, которые вились на концах, и носить очки – хамелеоны, знакомый привез из ГДР. Когда снимал очки, было заметно косоглазие. Почему-то раньше не замечала. Он уехал в Москву делать карьеру. И вернулся профессором.

* * *

Школа переживала нововведения, как говорила завуч, ей нравилось слово, хотя объяснить, что это такое, не могла. Поговаривали, что грядет реформа русского языка в сторону упрощения, и "кофе" будет среднего рода.

Яков объяснял: нововведения призваны ускорять рыночные реформы, потому что без рынка нет светлого будущего.

Все это ей казалось бестолковым, непонятным, но когда по телевизору обещали жизнь, как на западе, – верила. Яков подтверждал: рынок обязателен, ибо только конкуренция вытащит нас из нищеты.

По телевизору и по радио шли бесконечные заседания депутатов. Речи однообразные и усыпляющие, был, наверное, какой-то смысл в них, ведь депутаты о чем-то спорили. Президиум постоянно требовал соблюдения регламента, но согнать на место депутата было сложно: уже при отключенном микрофоне он судорожно хватался за край трибуны как перед казнью.

В динамичный фон вписывались постоянные звонки пьяной любовницы Николая. Если к телефону подходил Миша, то говорил ей: "Мамы дома нет". Если Софья, то слышала: "Колька трахает меня, потому что моя п... слаще".

Менялся городской ландшафт и не в лучшую сторону. Как будто армия, призванная защищать население, покинула город, и наступила пауза, – неизвестно чего ждать. Софья шла в школу и из школы мимо тесных рядов старух с товаром. Продавали даже хлеб, за ним в магазине были очереди. Торгующие перед ее носом разворачивали как знамена, шали и платки, постельное белье, протягивали вязаные шапки и носки.

Бросить работу, перестать суетиться, бегать, надрываться, – завернуться в теплую шаль, надеть теплые носки, лечь на диван и, свернувшись калачиком, грезить о сказочном мире.

По утрам наблюдала толпы грязных, с опухшими лицами людей, отличить женщин можно только по юбкам. Шаткие фигуры бродили, не разбирая дороги, натыкались на людей, попадали под колеса автомобилей. Раньше прятались в подвалах и канализационных люках, теперь шли, цепляясь друг за друга, неуверенно, покачиваясь, как ослепшие от света после долгой жизни во тьме. Толпы этих страшных людей напоминали иллюстрации к романам Диккенса, а также историю Америки времен Гражданской войны, тоже с картинками. Да, опасалась, пусть немощные, но их слишком много. «Куда они идут»? – испугано спросила женщина, обращаясь к Софье. «Гон, им надо выпить или ширнуться», – ответил мужчина, обгоняя их.

Софья не выдержала, потребовала, чтобы Николай запретил пьяной любовнице звонить.

– С пьющей женщиной проще, – ответил он, – поставил ей бутылку водки, и никаких проблем.

Он теперь в общении с ней предпочитал просторечья вплоть до мата. Она уже привыкла. Но когда пригрозил, что ее шантаж разводом достал так, что он убьет ее и не пожалеет, она замерла, как кошка в момент опасности. Живое и теплое внутри остеклилось, превратилось в хрупкий сосуд, дыхание прервалось. Опасаясь, что от резкого вдоха разрушатся стенки, и она захлебнется кровью, прижала ладони к груди.

Ждала, что он успокоится и извинится. Зря надеялась, он разделся, прошел в душ, закрылся шторкой и пустил воду. Долго мылся, наконец, вышел, и, обмотанный полотенцем, долго рылся в шкафу. Она готовила обед к приходу детей из школы, он оделся и ушел, не попрощавшись. Вернулся, когда дети спали, она тоже засыпала, о чем-то спросила и сквозь сон услышала раздраженное: "Спи". Утром, когда проснулась, его уже не было. Кому жаловаться? Родителям? Их надо беречь. Дусе? Она сама изредка звонила ей и, всхлипывая, жаловалась на сына:

– Неблагодарный, столько сил, столько бессонных ночей, пока вырастила его, и вот, позабыта – позаброшена.

Позвонил Яков и сказал, что вернулся в театр. Он был рад, что о нем там вспомнили, и пригласил Софью на новоселье в старую мастерскую под крышей театра.

Она тоже обрадовалась, пришла в воскресенье, возле театра не увидела афиш, не было их и внутри. Кассовое окно закрыто, никого, она долго поднималась по мраморной лестнице в полной тишине. Открыла железную дверь и замерла от неожиданности: пространство, когда-то заполненное декорациями, макетами, всем тем, что сопровождало работу художника, и обязательным запахом краски, было пустым, пахло пылью, хотя пол вымыт, по углам не пылился реквизит, лишь угрожающе нависал потолок из мутного стекла, сквозь него просматривалось грязноватое небо.

В закутке на плите у входа знакомая турка, на пол-литра, таких уже не делают, медная, с помятым боком. Яков кивнул на кресло в углу, она села и поежилась от пронзительных глаз Декарта на портрете.

– Вы без него не можете.

– Подбадривает.

– Куда делся реквизит?

– Утащили для украшения садовых хибарок. Шекспира нет, играют Чехова, в основном монологи, на сцене только стулья.

– Вам везет, ничего не надо делать.

– Да. Кирпичный завод отказался от моих услуг, парады отменили, занимаются переделом собственности. Артель живописцев тоже дремлет в ожидании заказов.

– Вы можете объяснить, что вокруг происходит? Что делать? Прятаться, бежать, спасаться, или все наладится?

– Что именно вас беспокоит?

Она разозлилась, человек ничего не хочет замечать, и завелась: о школе, о муже, о депутатах, о стране, перескакивая с темы на тему. Он пытался прервать ее, но она не могла остановиться, слушал, уже не перебивая, зевал, прикрывая рот, подливал в ее чашку кофе, передвигал предметы на столе. Факты быстро иссякли, и она завела тягомотину: да, конечно, понимает, изучала законы диалектики, знает, что такое противоположности: истина – ложь, добро – зло, красота – уродство, и они взаимосвязаны: добро бывает уродливым, а зло – прекрасным. Он не завелся, даже когда она стала впадать в мистику: да, совершенное уродство, вызывающее запредельный ужас, существует в потустороннем мире, абсолютное зло, которое почему-то вылезло, проникло в наш мир.

Яков был отстранен, дернулся, лишь, когда она сказала: не бывает лжи во спасение, недолгое облегчение, она все равно всплывет и будет только хуже.

– Некоторые хотят обманываться, моя жена, например, надеется излечиться, но я не говорю ей, что это невозможно.

– Что с ней? – спросила Софья.

Его жена ей была неинтересна, и он почувствовал, махнул рукой и заговорил о поэзии серебряного века. Говорил долго, она стеснялась уйти, выразительно смотрела на часы, он не замечал, тоскливо думала, что дома до ночи будет сидеть, готовиться к урокам. Он все говорил, и она начинала тихо ненавидеть Ахматову, Цветаеву и Мандельштама.

Он понял, что она не слушает, достал из ящика газету и развернул:

– Кстати, для вас – любопытная информация, в местной газетенке: знаменитый профессор межпланетной академии наук, небезызвестный вам Га – Га Шорохов проездом из Москвы в Рио-де-Жанейро проводит в городе семинар. Вход за небольшую плату.

– Какой Га-Га, – растерялась она.

– Общий знакомый Григорий. Предлагаю посетить. Давненько не виделись, любопытно посмотреть, какой он теперь.

– О чем семинар?

– О чем поют ласточки перестройки, о том, что раньше было плохо, теперь будет хорошо, – нехитрая тема колыбельной.

– Утешает.

Яков не знал, что она с Га-Га виделась, когда он приезжал полгода назад из Москвы. Они поссорились, и в этом не было ничего необычного. "Ты на меня вешаешь все несчастья, все, в чем я не был виноват. Ты опасаешься меня, как типичная мещанка, которая пугается умного мужчину: вдруг он прочитает ее глупенькие мыслишки", – злился он. Она возмущалась: "Читаешь мысли продавщицы, с которой спал до меня".

Пару раз он заходил к ним в гости, ругал Николая, сейчас такое время, нельзя дома сидеть, никто тебе не поможет, только ты сам. Николай смотрел мутными глазами и просил денег в долг. Григорий давал.

Накануне семинара ей приснился цветной сон: в закатном небе на северо-восток летели птицы, туда, где самый темный, угрожающе-лиловый фон. Птицы перестраивались, догоняли друг друга, причудливо группировались. Последней пролетела пара.

Долго вглядывалась в темнеющее на глазах небо, но птиц больше не было. А было утро, она стояла на зеленой лужайке возле здания: что-то среднее между учреждением культуры советского периода и дворцом, похожим на иллюстрацию детской сказки о принцах и принцессах. Между мраморными колоннами по деревянным ступеням, мимо нее выносили школьную мебель. Грузчиками работали девицы – красавицы, загорелые и длинноногие, в бело – голубых коротких сарафанах, кокошники в жемчугах. Они выносили к дороге стулья и столы и складывали в кучу. Тут же – музейный кованый сундук, набитый статуэтками из белого мрамора. Где-то она их видела, неужели скульптура Родена из Ленинградского Эрмитажа?

К крыльцу подтащили мебель из светлого дерева, разрисованную цветами в народном стиле. Она подумала, так всегда, классику выбрасываем, а выбираем яркое в цветочек.

Семинар проходил в субботу, у нее не было занятий. Встретились с Яковом у кинотеатра «Октябрь». В вестибюле, перед входом в зал за столом сидела молодая женщина, юная дива, как назвал ее Яков, в белой кофте и короткой джинсовой юбке, длинноногая и загорелая. Перед ней вытянулась небольшая очередь, Софья заметила несколько узнаваемых преподавателей из университета. Дива кому-то объясняла, что профессор берет недорого, только за аренду помещения.

Яков встал в конец очереди и вопросительно посмотрел на Софью, окинул публику, снова посмотрел на нее. Сомневался, стоило ли оставаться. Она пожала плечами, из очереди он не вышел.

Яркая девица, похожая на красавиц из сна, давала понять: не гонялась бы ты, старая, за профессором.

Зал медленно заполнялся. Люди проходили ближе к сцене, но рассаживались на расстоянии, чтобы не мешать друг другу. Последние ряды заняли студенты.

"Солидная публика, – Яков кивнул на первые ряды, – гуманитарии, университетские светила.

Она засмеялась, действительно, в слабо освещенном зале на фоне темных костюмов, почти слившихся со стульями, их лысины ярко отсвечивали.

Костюмы задвигались, как в театре теней, стали переходить с одних рядов на другие.

В полную силу зажглась люстра над головами, Софья увидела оживленные профессорские лица, обращенные к залу. Несколько человек собрались возле сцены и о чем-то громко заговорили, размахивая руками. Кто-то во втором ряду вскочил с места, Софья услышала: "Коллеги, послушайте меня, не надо сейчас спорить, пусть он выскажется". Раньше не принято был в университете преподавателям так импульсивно вести себя, ей стало тревожно.

Яков привставал, оглядывал публику:

– Слышите, как зал гудит? Да тут бой предстоит. Вон там, сбоку, у стены двое, видите? Я их знаю, скандалисты, из партии "Отечество", последние ряды битком забиты студентами, набежали, будет весело, – довольным голосом комментировал он.

– Что-то я не понимаю, чем он так раздражает?

– Университет испокон веку придерживался консервативных взглядов, а тут является приверженец всего нового. Долгий разговор, потом объясню, если что-то вам будет неясно.

Григорий стремительной походкой прошел мимо рядов, легко перескочил ступени и оказался на сцене в круге яркого света: высокий, стройный, с ранней сединой, в бежевом свитере и джинсах.

Из первых рядов донеслось:

– Ну, вот, Сеня, сейчас нас будут поучать, звать в рынок, где все продается и все покупается.

– Лора, – обратился Григорий к диве, она стояла у сцены, – верните деньги вон тем, молодым людям. Пусть они покинут помещение.

– Имя, как у ассистентки фокусника в цирке, – шепнула Софья Якову. Он усмехнулся.

Дива подошла к ряду и встала в позу ожидания, не теряя привлекательности. Отработанный трюк.

– А че, мы ниче, мы хотим остаться, – запротестовал мужчина.

К диве подошли двое накачанных молодцев. Мужчины тихо покинули зал.

– Все серьезно, – одобрил Яков.

Григорий увидел их, скользнул взглядом и повернулся к экрану. Свет погас, и начался документальный фильм: молодые люди, похоже, студенты, сидят кругом, Григорий стоит в центре и говорит, – о чем, Софья не запомнила, была слишком возбуждена, да и ревновала его к девице. Наверное, спит с ней.

Мелькание рекламных кадров прекратилось, Григорий заговорил вживую. Но первые ряды стали сразу перебивать его. Такое впечатление, что боятся услышать от него истину, – подумала Софья.

– Вы каких наук профессор, можно узнать? – донесся слабенький, но задиристый тенорок.

– Знакомые все лица, недавно было, и уже забыли мою защиту, бывает, возрастное. Вот вы, – он ткнул в кого-то в первом ряду, – да, да вы, неуважаемый профессор, вы ведь бросили черный шар, да? Вспомните, когда я защищал докторскую, вы ведь этого не скрывали, вам плюс, но то, что хотите сорвать мой семинар, огромный минус. Может, я ошибся, и не ваш черный шар попал в сплошь белые шары?

– Нет, не ошибся, – уже другой, более низкий голос.

– И зачем вы пришли сюда? Убедиться в своей глупости? Я с удовольствием предоставлю вам такую возможность, – передние ряды зашумели, – По очереди прошу, отвечу на все ваши вопросы.

Софья увидела, как поднялся профессор с кафедры философии, он читал лекции у филологов. На очередном апрельском субботнике остряк с мехмата, ухажер Маргариты, пошутил: типичный выходец из класса крестьян, лопату держит профессионально. Что-то подленькое есть в снобизме, но, действительно, у профессора лучше всех получалось перекапывать клумбу. Читал профессор лекции так, средне, ни холодно, ни горячо. Но на экзаменах не зверствовал.

– Помнится, на защите я вас поймал на незнании Канта. Надеюсь, вы все же прочитали великого философа? – спросил он Григория.

– Слышу глас преданного кантианца. А вот и не скажу. Пусть останется тайной: читал я или не читал. Учтите, возврата к прошлому не будет, как бы вы ни мечтали, другое время на дворе, устарели-с, неуважаемый, – Григорий усмехнулся и перекатился с пятки на носок. – Вопросов нет?

Яков с интересом следил за боданием профессоров:

– Мне нравится, как он их, начетчиков. Такие события, летим в тартарары, а они, – уловив взгляд Софьи, он покраснел.

– О чем Кант? Можно в двух словах?

– Он романтик: восхищался звездным небом над головой и нравственным императивом в груди.

– Что тут плохого?

Софья была на стороне университетских преподавателей, чувствовала себя в их положении, ведь Григорий в школе не работал и студентам не преподавал. Все за борт, и что? не учить русскому языку и классической литературе, оставить физкультуру и труд, и детям впаривать тюремный жаргон? На всякий случай, вдруг пригодится в жизни: от тюрьмы и от сумы не зарекайся.

Поднялся мужчина с желтым лицом, густо заросшим черными волосами: кустистые брови, борода, усы, казалось, волосы росли даже из ноздрей. Голова же была гладкой как резиновый мяч. Внешность мужчины проигрывала профессору на сцене, – он был обречен.

– Еще один доктор философии, вы уж точно, читали Канта. Не стесняйтесь, в этом грех небольшой, бывает хуже, – Григорий грозил пальцем мужчине, зал хлопал.

Любой на кого укажет его палец, будет освистан: молодость всегда привлекательнее старости. Она пожалела, что пришла сюда.

Желтолицый мужчина, сделал вид, что его не услышал, сказывался лекторский опыт:

– Вы, насколько я помню, на защите поразили знаниями Декарта, цитировали наизусть целые страницы из его "Рассуждений о методе".

– Что вас не устраивает в Декарте? – перебил его Григорий.

– Вы правильно заметили, сейчас другое время на дворе.

– Вы только и умеете цитировать, потому что не способны мыслить.

– Кто мыслит, тот существует, что ж, я молчу, потому что меня нет. А все же почитайте Канта для расширения кругозора, рекомендую.

Григорий не успел ответить, раздался вопль, откуда-то из середины ряда, голос сорвался, захрипел, и Софья с трудом уловила слова:

– ...Полная безответственность, нельзя унижать, вы еще ответите, новое не значит лучшее, мы уже проходили кровавый террор.., – голос окончательно сорвался.

Григорий усмехнулся:

– Да тут собрались истерики.

Но зал не отреагировал, единение нарушилось, в наступившей тишине поднялся желтолицый мужчина и направился к выходу, за ним потянулись несколько человек пенсионного возраста или около того, включая "неуважаемого" профессора и невысокого седого старика: он шел шаркающей походкой и надрывно кашлял.

Григорий не смутился, подошел к краю сцены и стал всматриваться в лица зрителей.

– Ну, как, совки – бандерлоги, будем работать или по домам разойдемся? – хищник высматривал очередную жертву, увидел, спрыгнул со сцены и остановился возле худого мужчины, сидящего на приставном стуле в Софьином ряду, он мог быть и учителем, и рабочим. – Расскажите о себе, – приказал Григорий.

Мужчина поднялся:

– Я работаю строителем, платили кирпичами, теперь никак не платят.

– Такая работа – преступление против себя. Те, с кем вы живете, – соучастники.

– А кто не платит – кто он? По-вашему в прошлой жизни ничего хорошего не было?

Григорий подошел совсем близко, Софья поразилась, как он уверенно держался. Так держится тот, кто убежден в своей правоте. Но его правда ей недоступна.

– А что было хорошего? – он навис над мужчиной, держа руки в карманах.

– Ну, женился, ну, дочь родилась. Можно много вспомнить.

"Сейчас Гришка его размажет", – прошептал Яков.

Софья схватилась за подлокотники, как в набирающем высоту самолете. Григорий держал паузу.

– Вы еще работу вспомните, не забудьте зарплату и квартиру и пустые полки в продуктовых магазинах, – раздраженно произнесла женщина в вязаной кофте.

– Ну, жена, ну, дочь..., ну, я, лошадка, убогая, давай – давай, шевелись, по грязи, по разбитой дороге, ближе к кладбищу. Сам дойдешь? Или пристрелить? – Григорий резко повернулся к женщине в вязаной кофте, – Теперь с вами. Как вы раньше жили: шаг вправо, шаг влево, – расстрел. Теперь разрешено двигаться даже задом наперед. Было бы желание. Что выберете? Какую дорогу? А?

– Какую? – голос женщины изменился, стал спокойным, как под гипнозом, – думаю, свою. Но не ту, по какой шла.

– Запомните свои слова. Зал хлопает! – приказал профессор.

Он подходил к рядам, кому-то хлопали, кого-то освистывали, Софья не понимала, зачем все это. Решила, что он проводит недорогой сеанс психотерапии. Но ведь сеанса не заказывали, и люди стали разбегаться. После перерыва в зале осталось мало зрителей. Так мало, что она даже расстроилась, жалко Гришу. Но он, наоборот, повеселел, заулыбался:

– Мусор уплыл, теперь можно и поработать.

Накачанные молодцы внесли школьную доску и поставили на два стула со спинками.

– Подтягивайтесь, ближе, еще ближе, давайте все на сцену, – пригласил Григорий.

Первым поднялся и скорым шагом прошел на сцену высокий мужчина, в сером костюме, и заговорил преподавательским голосом:

– Я так понимаю, предлагается, прежде чем шагать в разные стороны, сначала подумать каждому, куда и зачем. И еще, насколько я понял из выступления уважаемого профессора, мы сейчас уже в другой стране. Вопрос: если мы – совки и бандерлоги, с какой стати в другой стране? Ведь страна – это мы. Вот если нас переселить в Англию и пригнать сюда англичан, согласен, да, другая страна.

– Я вас понял, – дружелюбно произнес Григорий, – страна это люди. Какие люди, такая страна. Но, увы, нам придется меняться, за нас уже никто не будет думать.

Послышался недовольный шепот: думать, все думать, а когда работать, – но быстро прекратился.

– Думать, не думать, а "существовать, значит мыслить", еще никто не отменял, – назидательным голосом высказался мужчина в сером костюме.

– Вы хотите сказать, что мы до сих пор не существовали? Нас не было? Кто же мы? – женщина в вязаной кофте грозила пальцем мужчине.

– Тело, значит, отменили? А я пропустил. Теперь главное – мысль? А любовь?

О, тот самый, строитель, остался и даже осмелился подать голос.

– Действительно, – кивнул Григорий, – прямую кишку, рот – анус, я бы оставил, больше ничего. Умные машины будут считывать ваши убогие мысли.

– Зачем кишки нужны? Если машина считает наши мысли, рот тоже не потребуется, – смелел мужчина.

Софья с Яковом отошли в сторону. Люди толпились вокруг Григория, и было непонятно, кто говорил. Наконец, всех заглушил высокий женский голос:

– Не уводите в сторону. Я о серьезном. Хочу уехать в другую страну, очень. Как будет возможность, уеду, не раздумывая.

– Нас нигде не ждут, – возразил кто-то.

– Дома мы тоже никому не нужны, – опять женщина.

– Навязывайте себя..., доказывайте, что нужны... – Григорий направился в сторону Якова и Софьи, толпа расступилась, остановился перед ними и в упор посмотрел на нее: – Здравствуй, Соня, я рад тебя видеть.

Все стали на нее смотреть, и она обрадовалась, что приоделась: небесный цвет костюма очень подходил к слегка загорелой коже. Загорела в мае, когда после уроков работала с детьми на пришкольном участке.

Григорий резко повернулся и направился к доске. Несколько человек быстрым шагом покинули зал. Яков прошептал ей на ухо: "Может, старый приятель вернет нам деньги. Были бы не лишними".

Накачанные молодцы внесли на сцену стулья и расставили в форме круга. Зрителей и двух десятков не осталось. Кроме Софьи – еще одна женщина. Шел третий час семинара.

Все расселись, Григорий улыбнулся ей:

– Начнем с Софьи Леонидовны.

– Давно пора, – проворчал Яков, – Софья у нас продвинутая, учительница в современном смысле.

Неуклюжая фраза повисла в воздухе. Григорий вскочил, изобразил танец бедрами, вскинул руки и задрал голову, что означало устремленность в будущее, неправда, она жила настоящим.

– Ладно, раз так, поделитесь с нами, как вам удалось быть всем довольной, – Григорий улыбался ей, и это было удивительно, как если бы солнце пробилось сквозь толстый слой вулканической пыли.

– Довольна ли я собой? Вряд ли, как учительница литературы, я не могу заставить учеников читать классику, – ничего умнее не пришло ей в голову, а ведь могла пококетничать, допустим: собой довольна, тобой не очень.

– Зачем? – он удивленно поднял брови.

– Что, зачем?

– Классику читать.

– По программе положено, – сказала женщина.

– А, – Григорий потерял к Софье интерес и обратился к сказавшей, – А вам зачем мой семинар?

– Я хочу английский выучить. У меня не получается.

– Лень?

– Да.

– Язык учите. Пригодится.

– Учить? Как просто.

Женщина впала в транс.

Наконец все закончилось, Григория окружили, а Софья с Яковом направились к выходу. Уже переходили дорогу на зеленый свет, а она все надеялась, что Григорий догонит их.

Ночью снился непонятный сон: будто она проснулась и услышала голос Никиты Михалкова: «И за борт ее бросает, в набежавшую волну». Ни телевизор, ни радио не работали.

Григорий не позвонил. Она чувствовала себя толстой и старой плюс сбитой с толку. Делать-то что?

Да еще сердилась на Якова: безнадежный провинциал, зачем-то полез, тоже мне продвинутая, смешно и неправда.

Зачем она пошла на семинар? Смотреть на альфа – самца? Дело нехитрое позвать людей, чтобы объявить: "Я знаю, как надо", – набегут и молиться на него будут. Нельзя, неэтично пользоваться слабостью и дурить людей.