Текст книги "Замыкание (СИ)"
Автор книги: Валентина Лесунова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
– Зря себе отказываешь, ладно, чеши раз чешется. Хоть какое удовольствие.
Предчувствие войны
Встретились у памятника затопленным кораблям. На фоне закатного неба над бухтой детали размылись, и Григорий не казался намного моложе Якова, разница в каких-то двенадцать лет нивелировалась. Софья радовалась, что настояла перед поездкой в Крым, чтобы Яков сбрил бороду и усы. Пытался протестовать, зачем ему походить на Кису Воробьянинова, но вяло.
Мужчины обменялись изучающими взглядами, Григорий не смог скрыть удивления: без растительности на лице Яков заметно помолодел, не сутулился, держал спину и стройностью не уступал спортивному профессору. Но уступал прической, вернее, остатками седых волос на висках. В густой темной шевелюре Григория седина не просматривалась, возможно, красил волосы. Белозубая улыбка подчеркивала мужественный образ покорителя женских сердец, – Софья уловила взгляды женщин. Но Яков тоже не был обделен женским вниманием: классический тип ученого, рассеянного, неустроенного в быту, все то, что вкладывается в понятие: мягкий интеллигент. «Странно, – подумала она, – профессор похож на воина, а художник – на профессора».
Они прошлись по набережной, свободный столик нашли в открытом баре, где море было скрыто за чередой сувенирных лавок. Ярко освещена только барная стойка. Заказали шампанское и мороженое. Яков сел рядом с ней, напротив Григорий и, не скрывая, пристально вглядывался в ее лицо. Она улыбалась: любуйся, разрешаю, что поделаешь, хороша собой. Ты ожидал увидеть старую каргу? Не дождешься.
Зря волновалась, сейчас она владела собой и ситуацией. Потом пожалела, что слишком владела собой. Григорий проявлял больше чувств, искренне восторгался ее внешностью и не боялся казаться глупым. Глупо себя вела она.
Играя роль прекрасной дамы, созерцающей турнир рыцарей в ее честь, она многое пропускала, и вдруг, как взрыв, молния, гром небесный, – вернулась в реальность, когда Григорий сказал:
– Крым будет следующей за Грузией горячей точкой.
– Как ты себе это представляешь? На этом месте, где мы сейчас сидим, будут танки? А с неба падать бомбы?
Яков положил руку на ее плечо:
– Соня, не принимай всерьез, сумасшедших нет нападать на Крым. Кому и зачем это надо? Прибрежная земля – самое ценное – уже захвачена и поделена. Война в прошлом. Город пережил две обороны, хватит для одного города, – он повернулся к Григорию, – Каждый раз его захватывали с суши, Манштейн выиграл, потому что бомбил с воздуха, а наши командиры надеялись на перевес флота. Теперь нет перевеса ни на воде, ни на суше, ни в воздухе.
Мужчины заговорили о возможностях украинцев вести военные действия, о том, кто им реально поможет. Это слушать было выше ее сил.
– Гриша, объясни мне непонятливой, почему Крым стал иностранным государством?
– В Беловежской пуще нашу команду переиграли хитрые украинцы.
– Между прочим, не последним был представитель уральской философской школы. Он ведь мог не знать географии, ибо, зачем философу география? – засмеялся Яков, – Так что вот, принимайте действительность такой, какая есть.
– Ошибку всегда можно исправить, – не согласилась Софья, – В тот момент исходили из возможного.
– Как исправить?
– В том числе и войной, – жестко произнес Григорий.
Яков взглянул на Софью:
– Не надо пугать женщину.
– Извини, Соня, я не хотел, – Григорий виновато смотрел на нее, – Одни стрелялки на уме.
На прощание Яков спросил:
– Вам там, в Москве, виднее. Подскажи, что нас ждет? Коммунизм обещают?
– В Москве он уже построен, она нашпигована деньгами, государство в государстве,
– Стройте китайскую стену, чтобы голодные не набежали.
– В будущем никто не уверен. Валят за бугор.
– Что сам не валишь?
– Грехи держат, – Григорий пристально посмотрел на Софью.
Яков, кажется, не заметил.
– Мы москвичей не любим, – сказала Софья.
– На то и щука, чтобы карась не дремал. Провинции нас не любят. Но здесь другое. Единственное место, где москвичам рады. Подумываю домишко у моря прикупить для лета, зимой здесь тоскливо.
– Миша живет.
Григорий не ответил.
«Профессор сдулся, – констатировал Яков после встречи. – Простой московский обыватель».
* * *
Временами на нее накатывал такой страх, что казалось, сойдет с ума, воображая бомбежки с воздуха, танки, взрывы. Сын представлялся на фоне пылающего дома, где снимал комнату. Но если бы ее спросили, кто конкретно может напасть на Крым, она бы не смогла ответить.
Видения войны так измучили, что опять заговорила о переезде к сыну. Яков не соглашался:
– Зачем? Глухая провинция, оттуда бегут, для Миши никаких перспектив, ему надо возвращаться.
После поездки у нее появилась привычка смотреть по телевизору ежевечерние новости. Украинские события были яркими, насыщенными, но их смысл ускользал от нее, Яков пытался объяснять: ничего нового, обычная грызня олигархов за передел пирога. Будущее Крыма будет зависеть от того, кого выберут в десятом году президентом. Если того, кого надо, можно спать спокойно, нашу военную базу в Крыму оставят в покое.
– А кого надо? – допытывалась она.
– Поживем – увидим.
Ей нравилась женщина – политик с косой вокруг головы, ее называли газовой принцессой. Якову же она не нравилась: перебирает с косметикой, актриса была бы хорошая. Софья не спорила, хотя не соглашалась, ведь политик где-то должен быть актером, и трагиком, и комиком, и драматизация роли ему не помешала бы.
Отпустило только этой зимой, когда Яков сказал, что избрали в президенты кого надо. И она опять заговорила о переезде к сыну, здесь продаем квартиру, там покупаем домик у моря.
– По-соседству с Шороховым? Как ему можно верить? Забыла семинар? как он хвост распушил, первая ласточка перестройки в нашем городе.
– Он никого не обманул, – огрызнулась Софья, – Надо работать. Кто ничего не делает, тот не ест. Вот он и делает.
– Присосался к художникам и грабит их. Какое отношение он имеет к искусству, ты можешь объяснить? Напомнить бы ему, что вдувал в уши наивным уральцам. Крысолов.
Ей хотелось спросить: "А ты какое отношение имеешь к искусству"? Но понимала: нельзя.
После этого разговора старалась без надобности не напоминать о Григории. Увы, с годами совместной жизни накапливались темы, которые лучше не начинать.
* * *
Софья посмотрела на часы и заспешила вниз, в сторону стадиона. У подножия обернулась последний раз взглянуть на стройные сосны, сбегающие по косогору, как застывшие в конце спектакля длинноногие балерины в пышных пачках, – и направилась к троллейбусной остановке.
Жаль, пройдет неделя, вторая, накопятся непроверенные тетради, придется отказываться от прогулок и спешить домой по самому короткому пути, проклиная тот день, когда выбрала эту профессию.
Яков сразу почувствует ее состояние и расстроится, что не зарабатывает и уже не сможет работать, как раньше, но поворчит для порядка: зачем ей такая нагрузка, пора пожалеть себя. "Не обсуждается, – скажет она, – летом отдохну".
Сыну надо помогать. Он не вернется: юг, солнце, море затянули его, оттуда добровольно не возвращаются.
Она стояла на остановке, когда позвонил Яков напомнить, что сегодня день рождения Миши. Стол накрыт, только виновницы торжества не хватает.
Часть 3
Без прикрытия
Скверное пожирает
Яков встречал Софью с работы немым вопросом, переходящим в немой укор, сколько ждать, ведь у него есть другие дела, ведь он забросил рисунки, перестал читать книги. Но Марго забыла о просьбе. Софья не выдержала, позвонила сама:
– Яков все дни роется в альбомах, перебирает фотографии, пыльные папки, готов поделиться с тобой воспоминаниями.
– Какими? – рассеяно спросила Марго.
– Забыла? Зачем ты ему голову морочила? Статья о народном театре уже не нужна? Или уже написала?
– Нужна, но не срочно, – она сделала паузу, – где-то через неделю к вам зайду.
Наступил декабрь, привычный ритм жизни окончательно нарушился, Яков рылся в кладовке, перебирал пыльные папки, доставал программки, пытаясь вспомнить хронологию спектаклей, раскладывал эскизы декораций. Старые, пожелтевшие афиши, свернутые плотной трубкой, осторожно разворачивал, гладил утюгом через газету и булавками прикреплял к обоям.
Ни раньше, когда она приходила к нему в мастерскую, ни позже, когда они зажили семейной жизнью, он не любил говорить о театре. Не говорил и сейчас, отгородившись, погружался в себя. Когда на стенах его кабинета не осталось мест для афиш, он стал вытаскивать из кладовки пыльные наброски своих несостоявшихся картин. Подолгу изучал их. Заметно осунулся и сгорбился. Она шутила: "Невыносимая тяжесть прожитого, ты худеешь, а нос твой все растет, все наливается, скоро самостоятельной жизнью заживет". "Не зазорно походить на классика", – отвечал он, думая о чем-то.
Ей казалось, сожалеет, мог большего добиться, мог и сейчас делать то, что нравилось, что достойно его, а не рисовать зверюшек и не исполнять роль домохозяйки. На многое еще способен, со слухом и зрением все нормально, ни на что не жаловался, все в том же весе, строго следил за этим. Она не помнит, чтобы обращался к ней за помощью, все решал сам, думал, делал, поддерживал ее, а в последние годы все больше молчал, потому что жена уставала на работе, и ей нужен дома отдых. Недостаточно внимательна к мужу, но ничего не изменить: работу нельзя бросать, как иначе, иначе никак, даже не обсуждается. Уйти из школы, найти что-то, более спокойное? Но он никогда об этом не просил ее. А если бы попросил?
Когда он женился на ней, был полон сил, многое мог сделать, но связал себя чужими детьми. Приходил с работы, готовил ужин и читал. Читал постоянно. К нему подтягивались Маша и Миша со своими книжками. А где была она? На работе, учила чужих детей.
"Слава богу, детей вырастили", – сказал он, когда Миша поступил в университет.
Марго не звонила. У женщины минутное желание, семь пятниц на неделе. Софья злилась, хотя бы старика пожалела. У него поднималось давление, кружилась голова, и он медленно, шаркающей походкой передвигался по квартире.
Нельзя так, нельзя погружаться в прошлое так надолго, надо жить настоящим, сколько той жизни осталось.
Дома нужен спокойный Яков. Лучше любой психотерапии – возвращаться с работы, и ее встречает любимый муж, помогает снять пальто, обнимает за плечи и нежно прижимает к своей груди. Что бы ни случалось, уровень непредсказуемости в школе велик, она сразу успокаивалась. Ее ждал обед или ужин, если задерживалась в школе. И накормит, и приголубит, как в сказке. Потом в тишине и покое готовилась к урокам. Изредка он отвлекал ее, делясь впечатлениями от прочитанной книги. Но теперь, придя из школы, она видела сутулую спину мужа, склонившегося с лупой над старой фотографией.
Позвонила Марго, когда он ушел в магазин.
– А, Софушка, – протянула та, – Я тебя недавно вспоминала. Информацию интересную получила, – она сделала паузу, готовя сюрприз. Не Григорий, иначе бы сказала: мы тебя вспоминали. – Я узнала, – протянула она, затягивая паузу, – узнала, как тебе сказать, но ты, может, знаешь, и я тебя не удивлю, есть версия, что Яков убил Василия Гольберга. Что молчишь?
– Продолжай, – сиплым голосом потребовала Софья.
– Знала, да?
– Нет, впервые слышу, эта глупость тянет на статью о клевете.
– Я не придумала, порылась в архиве, еще кое-где, нашла фамилию следователя, ведь было расследование. Следователь еще жив и не в маразме. Он даже помнит, что было три версии смерти актера: по неосторожности, самоубийство и убийство. Некто Баранникова, актриса народного театра, дала показания, что видела, как вечером, после спектакля, когда накрыли стол тут же на сцене, учти, той ночью умер Гольберг, твой Яков не отходил от Дарьи Михайловны, буквально увивался вокруг нее.
– Я не знаю Баранникову, но, похоже, истеричка, была влюблена в Якова.
Марго будто не услышала, бесстрастно продолжила:
– Сама Дарья Михайловна не отрицала, что Сохнету Якову она нравилась. Многие подтвердили, что он в тот роковой вечер оставался с ними в театре, пил вместе со всеми, не отходил от Дуси и даже обнимал ее за плечи.
– Ты эту Дусю когда-нибудь видела?
– Конечно, видела, знакома, и знаю, что мужчины влюбляются в жен своих друзей. Только не напоминай, что у него тогда была своя Раиса.
– Дуся – ровесница ей.
– Ага, теперь понятно, что он женился на тебе, а не на ней.
– Ты это к чему?
– Да так, мужчины в возрасте выбирают молодых жен.
– Если ты знакомилась с делом, то ответь, как мог Яков убить Василия?
– А ты знакомилась? Нет? – Софья промолчала, – Они действовали вдвоем. Дусе нравилось ухаживание Якова, она не скрывала это. Кокетничала напропалую.
– Кокетничать и убить, извини, но какое нужно иметь извращенное воображение, чтобы связать одно с другим.
– Он ведь ушел, вернее, его ушли из театра, ведь из этой богадельни добровольно не уходят.
– Потом договорим, – Софья услышала, как Яков вошел в прихожую, и отключилась.
– Доконали, – констатировал он, взглянув на нее.
– Скажи, Яков, неотомщенное зло опасно для рода? Для детей, например.
Он провел ладонью по лысине:
– Вопрос, как я понимаю, должно ли добро бороться со злом и победить, как в сказках и легендах. В христианской традиции злу противостоит любовь. О каком зле мы говорим? По отношению к кому? К тебе или к кому-то другому?
– Я о скелетах в шкафу, пусть покоятся с миром, или их лучше вытащить? Ведь все тайное становится явным.
– Что ты напридумала, пока меня не было? Тебя нельзя оставлять одну. Соня, ты хороший человек, но не умеешь защищаться, поэтому притягиваешь злых людей. Если загнать всех злыдней в одно место, на какой-нибудь остров, они поубивают друг друга, зло со злом не уживается.
– Извини, голова заболела, потом поговорим.
Уйти бы куда-нибудь, в монастырь, в пустыню, на необитаемый остров, как мечтала в детстве. Верующие считают, что их иногда бесы одолевают. Но есть способы защиты. А как быть неверующей?
– Наверное, Маргарита звонила. Она любит тебе испортить настроение. Этим живет. А ты не попадайся.
– Догадливый. Да, звонила, сказала, что тебя подозревали в убийстве Василия Гольберга. Ты знал об этом?
– Да, – коротко ответил он и резко сник: опустились плечи, сгорбилась спина, согнулись колени. Постоял, повернулся и шаркающей походкой вышел из комнаты. Было слышно, как он долго одевался, роняя ботинки.
Куда же он? Но не спросила. Зачем-то вспомнила, что когда приходила е нему в мастерскую, все ждала, что вот-вот войдет кто-то из актрис: Офелия или Гертруда. Нет, ни разу при ней никто не заходили. Они тоже его подозревали? Почему он скрыл от нее? Потому что тогда она была еще школьницей? Но это не оправдание, он никогда не делал скидку на ее возраст.
Он вернулся, когда она уже легла, уронил ключ в прихожей, чертыхнулся, поняла, выпил, сидел в баре, недалеко от дома. Проснулась ночью, его рядом не было, спал на диване, бывало, иногда. Бессонница одолела, читал до утра, – оправдывался он.
* * *
Даже не заметила, когда исчезли со стола фотографии и папки и когда он убрал коробку с архивом. Пропала Катя Маркина из ее, девятого класса. На урок литературы пришли полицейские: худой темный мужчина и молодая женщина, похожая на учительницу, попросили рассказать все, что знают о Кате, с кем она дружила, к кому ходила в гости. После их ухода прибежала завуч, потом Софью вызвали к директору, разговоры ни о чем, – уроки были сорваны.
Софья надеялась, ничего страшного не произошло, просто девочка сбежала из дома к кому-то из родственников.
Катя жила вдвоем с матерью. Отец ушел, когда девочка перешла в седьмой класс. Маркина старшая жаловалась Софье, мужу не понравилось, что она обрела веру и ушла с работы. Бывший муж помогал, конечно, она немного подрабатывала в церковной лавке, с дочкой не нищенствовали. Родительские собрания не пропускала, приходила в длинной юбке с кофтой балахоном, и платок, повязанный по-крестьянски. На собраниях всех сторонилась. Софью смущало, что общительная Катя тоже стала всех сторониться. Какая-то тяжесть, постоянное внутреннее напряжение, первый урок, а у нее измученный вид как после восьмого часа занятий. Много двоек. Софья вызвала мать, не зная, как ей объяснить, что девочка на грани нервного срыва, но не успела, Маркина сама начала:
– Дочь винит меня, что ушел отец, хочет к нему, скандалит с утра, ей все не нравится, – так отпустите, – хотела сказать Софья, но промолчала, – Ей надо покреститься, душу очистить, а она мне хамит. Он ведь бросил не меня, он ее бросил, от меня сбежал, испугался моей духовности. Но не признался в этом. На прощание сказал: "О вере надо было предупреждать заранее, я бы на тебе не женился".
– Как-то ведь объяснил, почему ему не нравится ваша вера.
– Объяснил, ему не нравится, что с батюшкой я откровеннее, чем с ним, мужем. Что все тайны раскрою. Было бы что раскрывать, – усмехнулась она.
Каждый имеет право на веру, но мать настаивала, чтобы дочь посещала церковь. Девочка уже училась в девятом классе, у нее тоже было свое мнение, почему ушел отец, надоело все: вместо нормальной еды каши и капуста, скандалы, обвинения в грехах, – ушла бы тоже, но у отца нет своего жилья.
Софья весь вечер звонила в милицию, друзья девочки звонили ей. Наконец, сообщили, что Катя в пригороде у старшей сестры. Софья образовалась и передала через ее друзей, пусть она пока поживет там и не забывает самостоятельно готовить уроки.
На следующее утро, в начале первого урока, Маркина прибежала в школу, вызвала Софью и раскричалась: дочь должна немедленно вернуться и жить только с ней, потому что она, мать, за нее отвечает. Школа должна осудить ее за такой поступок, иначе кара небесная падет на нее. Говорила и говорила, и не было любви в ее словах.
Зачем кары небесные, которыми угрожала дочери, если карой была она сама. Софья подумала, может, она чем-то болеет, может, ей посоветовать принимать успокоительные таблетки. Но понимала, от такого совета женщина впадет в ярость.
Из соседних классов выглядывали учительницы и сочувственно кивали Софье. Наконец, Маркина иссякла, упрекнув на прощание: "Я думала, вы мне поможете воспитывать дочь, а вы", – семенящей походкой удалилась.
Тупиковая ситуация: Софья чувствовала бессилие, помочь невозможно, и понимала, что у Маркиных надо отбирать детей. Отбирать и впредь запрещать им рожать. Да, отбирать. Но что потом? В интернат? В другую семью? Разве позволительно так круто менять жизнь ребенка, и, как это бывает, не в лучшую сторону.
И еще понимала – гарантии нет, что Катя родит дочь и не будет к ней относиться безжалостно, как мать относится к ней.
Высоким, напряженным голосом продолжила урок и вдруг захрипела, закашляла и смогла говорить только шепотом, изъясняться знаками и много писать на доске.
Катя позвонила ей домой. Софья пыталась объяснить задание по русскому языку, но плохо получалось, голос хрипел и срывался. Привычные полоскания не облегчили страдания. Хотела попросить Якова, чтобы купил домашних сырых яиц, их продавали возле магазина две старушки. Сырые яйца помогали, когда она теряла голос, но не попросила.
А ведь раньше и просить не надо было: ее голос его забота. Особенно к концу третьей четверти, в сырую погоду. Он лечил ее от простуды и попутно объяснял: " Есть гортань, трубка такая, есть занавески при входе в нее, как на сцене занавес: его сдвигают или раздвигают, остальное время он неподвижен. Занавески в гортани трудятся постоянно: смыкаются, размыкаются и при этом еще вибрируют. Так появляются разные звуки: гласные, шипящие...
– Кому ты рассказываешь, я знаю, – перебивала она.
Но он продолжал объяснять:
– Занавески в горле могут истрепаться, с возрастом все стареет и они тоже, но ты пока еще не старая, а твои нервы уже устали. Устаешь, потому что пытаешься перекричать своих громогласных учеников. Ты по натуре тихая, ласковая, зачем-то срываешься, истеришь, тебе это не свойственно, мучаешься угрызениями совести, что опять сорвалась, от этого сбой в программе, и все – голос теряется.
– И что мне делать, уважаемый Зигмунд Фрейдович? Как справиться с классом? Как заставить их учить? – раздраженно спрашивала она.
– Не знаю, – он проводил ладонью по лысине. – Попробуй быть спокойной.
– Пробовала спокойно, они отвлекаются на свои дела.
– Можно весело, радостно, наконец.
– Детишки, радостная новость: у существительных три склонения.
Она злилась, ловила его на противоречиях: да, согласна, стихи запоминаются не только механическим повторением, но еще их надо прочувствовать. Но тогда как быть с формированием условных рефлексов: тренировка, тренировка и еще раз тренировка до одури. Дрессировка, дрессировка, до отупения. Может, ну его, условный рефлекс? Кто его придумал? Ах, да, философ всех времен и народов Рене Декарт.
Яков разводил руками и исчезал из дома. Имя великого не дОлжно произноситься всуе. Возвращался обычно с бутылкой красного сухого. Она не отказывалась. Немного выпив, расслаблялась и уже слушала, не раздражаясь.
– Ты права, Соня, в том, что уловила противоречие. Это противоречие существует в каждом из нас: телесное и духовное – два параллельных мира. Мы одновременно живем в двух непересекающихся мирах, а ты хочешь, чтобы мы еще и понимали друг друга.
– И как жить вместе?
–Относиться по-доброму, с сочувствием, ничего больше не требуется.
– А если иногда напрягает?
– Если нечасто, то ничего, полезно даже, ведь раздражение помогает все увидеть в более ярком свете, а значит, приблизить к истине. Горячий человек заполняет собой все пространство. Учителю необходимо быть таким. Да, горячий человек бывает пристрастен, но не со зла.
– Учитель не грелка, – возражала она, – он должен быть терпеливым.
Зачем-то хотелось возражать, поймать его на какой-нибудь нелепости, подумаешь, умный такой. Она иногда ловила его, как в случае со статьей о памяти, Яков прочитал вслух из научного журнала на английском, брал в библиотеке, что наша память далека до совершенства, она так устроена, что каждые три года мы заново переписываем личную биографию. Так же как в истории: с появлением нового диктатора переписываются летописи. Она засмеялась: кто-то из ученых пошутил, наверное, научный журнал на английском вышел первого апреля.
Не поверила, посчитала чушью. Когда они в следующий раз сидели с бутылкой красного сухого, и Яков что-то рассказывал, из прошлого, она не удержалась и спросила ехидно: "Когда это было? Три, семь лет назад? А, может пятьдесят?"
Поле общения сужалось.
***
Вечером, когда она, пыталась справиться со своим хриплым голосом, объясняя по телефону Кате Маркиной знаки препинания в бессоюзных сложных предложениях, из своей комнаты вышел Яков в теплом свитере и брюках для улицы. «Не теряй меня, я к Митяю, отвезу рисунки».
Он ушел, а она, закончив разговор с Катей, решила вынести мусор – редкое событие. На улице потемнело и резко похолодало, давно не было так холодно.
Ноябрь и начало декабря были на редкость теплыми. Снег падал хлопьями и тут же таял, к утру превращался в лед. Она носила устойчивые ботинки с рифленой подошвой, для подстраховки передвигалась неспешными короткими шагами, поэтому выходила из дома рано, чтобы не опоздать на урок. Ледяные дороги были присыпаны снегом, дворники только начинали работу. Яков выбирался на улицу, когда уже таяло. Если подмораживало, дворники к этому времени успевали тротуары густо посыпать песком. Он шел привычным путем: в интернет – клуб, через квартал от дома, ксерокопировал свои рисунки, затем в магазин за хлебом, молоком и прочей едой на каждый день. В воскресенье добавлялись пирожные, он был сладкоежкой, и сухое вино. Сладкие вина называл компотом. К другу выбирался раз в месяц, после обеда, домой возвращался не поздним вечером. Все, больше никаких маршрутов до лета.
Неожиданный уход в темное время суток смутил, расстроил, на душе было тревожно. Но когда она увидела человека, так и не поняла, мужчину или женщину, копавшегося в мусорном баке в окружении свирепых на вид собак. Собаки ее не тронули, даже не залаяли, человек не обратил внимания, продолжая копаться в мусоре., и она успокоилась, как бывает, когда встречаешь того, кому еще хуже. Она повернула к подъезду, немного отошла и краем глаза заметила, что он перешел к тому баку, в который только что вытряхнула мусор. Знала бы, еды какой-нибудь принесла, – сожалела она.
В доме было тихо, клонило ко сну, решила лечь пораньше, закутав горло шерстяным шарфом, иногда помогало.
Уснула сразу, и приснилось, что спускалась со скалистой горы следом за мужчиной в серой поношенной куртке и серых брюках. У него были всклоченные волосы, широкие плечи и крепкая спина, как у борца. Он исчез за скалой, а она оказалась на краю обрыва. Чтобы не скатиться в пропасть, села на тропинку, открыла дорожную сумку и стала вытаскивать и разворачивать свернутые в трубочку и перевязанные атласными лентами рулоны маминых выкроек, разноцветные куски тканей, кружева, – такие пестрые и нелепые на фоне крутых гор с заснеженными вершинами. От порыва ветра все, что она достала, улетело в пропасть.
Замерзли ноги, она проснулась, посмотрела на часы, спала чуть больше получаса. Согрела молоко и включила телевизор, решив дождаться Якова.
Он позвонил поздно, предупредив, что спускается в метро, скоро будет. Она так и не легла спать. И не дождалась его. Перезванивалась с Митяем, они по очереди звонили в милицию. Там неохотно отвечали, информации никакой не поступало, если поступит, сразу сообщат им, но они продолжали звонить. Его обнаружили ранним утром, когда открылось метро.
Смерть Якова
Митяй признался, что они изрядно выпили, сначала пили вино, которое Яков принес с собой, а потом он, как положено хозяину, выставил бутылку водки. Предложил Якову остаться на ночь, но тот заторопился, чтобы успеть на метро.
На метро успел, в последний поезд. Прибыл на свою станцию, вероятно, уже за полночь. Запоздалых пассажиров было немного, дежурная вспомнила высокого старика. Пассажиры поднимались по эскалатору, он один направился в противоположную сторону к крутой лестнице. Даже в часы пик по лестнице поднимались один – два человека. На выходе начинался сквер, дальше небольшая площадь и Дворец культуры, где, как любил выражаться, служил верой и правдой.
Но зачем он ночью выбрал тот выход, если спешил домой? Поблизости кроме сквера и Дворца культуры не было никаких построек: ни жилых зданий, ни магазинов. Ему надо было подняться на эскалаторе, выйти из метро, мимо продовольственного магазина и аптеки по освещенной улице, свернуть во двор, – и вот он дома.
Что было у него на душе, почему его потянуло в ту сторону, никто уже не узнает.
На выходе из метро он поскользнулся и упал, ударившись головой о металлический штырь. При росте почти два метра сила удара была такой, что пробило череп.
Позвонила сыну, он бодро ответил: «Привет, Софья Леонидовна! Рад тебя слышать». «Яков умер», – только и смогла сказать. «Как умер!?» – голос сорвался, захрипел, , пауза, и сын быстро заговорил. Долгий, невнятный монолог, какой-то сумбур: ушел один из последних могикан, духовный учитель, таких уже нет, этим именем почти никого теперь не называют, значит, не призывают на великие свершения, значит, еще рано. А ведь Яков сумел, победил темную сторону своей души. Очень жаль, светлых сил все меньше, зло торжествует, поэтому всем нам надо сплотиться, чтобы выдержать. Нужно ждать других испытаний, чтобы понять замысел.
– Каких испытаний? – вяло спросила она, но ответа не услышала.
Смысла в сказанном сыном она не уловила.
«Жаль, конечно, хороший был человек, – высказалась дочь, – что ж, пожил достаточно, увы, до бессмертия нам еще далеко».
Не стоит обижаться, Маша – врач, к смерти относится спокойно, иначе была бы профессионально непригодной. Но напугала, предположив, что, вероятно, смерть наступила не сразу, "Он был в сознании?" – спросила Софья. "Что гадать, всякое бывает, он мог быть в сознании", – ответила дочь, а ведь могла пожалеть и не сказать.
Вероятность, что он умирал в полном одиночестве, на снегу, мучила, изводила, и она, физически обессиленная, замирала в кресле и с ужасом смотрела на циферблат механических часов: время неумолимо приближало к концу. Ей было страшно, смерть бродила поблизости, выискивая новые жертвы. Ведь недаром говорят: костлявая не уйдет, пока не насытится.
Позвонила Марго и приказала, как умела только она, – принести цветы на место его гибели. Так положено, лучше венок, но и цветы сойдут.
Прикажи, в ее состоянии, лететь на луну, так положено, полетела бы. Она поспешила в цветочный павильон у дома и купила его любимые кремовые герберы, четыре штуки, продавец укутывала букет прозрачной пленкой, сверху гофрированной бумагой, и сочувственно смотрела на нее.
Долго стояла на перекрестке и боялась перейти на другую сторону, к месту его гибели. Машины потоком мчались на огромной скорости, зеленый свет светофора не внушал доверия: мало ли отморозков за рулем. Стояла и заворожено смотрела на черно-белую графику зимы и на ярко-красные, как капли крови, ягоды на ветках рябины. Предупреждение, знак – запрет переходить дорогу. Что-то такое витало в воздухе, и ей было страшно. Неизвестно, сколько времени простояла на одном месте, уговаривая себя, что нет ни нечистой силы, ни потустороннего мира, но так и не избавилась от наваждения. Букет унесла домой.
На следующее утро с этим же букетом опять направилась к перекрестку. Ветки рябины были голые, ягоды рассыпались по снегу. Воробьи суетились на сером снегу, и среди причудливого узора лапок выделялись углубления из красных ягод, как ранки.
Красный свет светофора сменялся зеленым, но она так и не смогла перейти дорогу. Про подземный переход забыла.
– Вот, пыталась сходить на место его гибели, не получилось, – позвонила она сыну, ждала, что спросит почему? Но он молчал, – Плохо, что я одна. Может, приедешь? – робко попросила и добавила: – Я деньги вышлю.
Но он не услышал, как всегда, когда она просила его вернуться домой.
– Имя определяет нашу судьбу, оно дается не случайно, ничего случайного в мире нет. Яковы так просто с жизнью не расстаются. Если остались какие-нибудь записи, сохрани для меня, – попросил он.
– По-моему, только рисунки. Но я посмотрю.
– Рисунки тоже несут информацию.
– Зверюшки для детских сказок? Я не понимаю тебя, главное ведь не имя, хоть горшком назови, главное человек. А для тебя важнее всего, что его Яковом звали.
– Потому что имена для бога, а глаголы для человека. Все предопределено, все взаимосвязано, и имя, и чувства, и наши поступки.
Сын не утешил ее. Мы в параллельных мирах, – подумала она. Слова – слова...разве они что-то значат.
Номер дочери Якова Софья долго искала в его телефоне.
