Текст книги "Замыкание (СИ)"
Автор книги: Валентина Лесунова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
– Ого, столько вопросов. Зачем это? – спросил он.
– Вы ответите на вопросы, и мы будем знать, как вам живется.
– Зачем? – он изумленно уставился на нее, машинально свернув опросник, будто охотился за мухой.
– Мы узнаем, как вам живется, хорошо или не очень. Если не очень, поможем.
Он смотрел на нее, будто она придуривалась.
– Мне нужен миллион рублей. Вы дадите? – спросил он.
– Зачем вам миллион? Купить любовь? Или долголетие?
Мужчине ответ понравился, и он склонился над опросником, Софья расслабилась. В этот момент в подсобку ворвался Николай, квадратный человечек схватил молоток.
Зачем явился муж, можно догадаться, но, увидев мирную сцену, быстро сориентировался.
– Здравствуйте, – поздоровался он, когда сталевар поднял голову и уставился на него, – ну, как вам?
– Что как?
– В целом, как жизнь?
Сталевар сплюнул на пол:
– Хреново.
– Всем хреново, – отозвался Николай.
После ухода сталевара, чтобы не услышал квадратный человечек, он что-то вытачивал на станке, Софья шепотом потребовала:
– Уходи, ты мне мешаешь. Уходи немедленно.
– С какой стати. Я поговорить хочу с рабочим классом.
– Тогда уйду я.
Она самостоятельно проделала обратный путь, приветливая женщина вызвала мастера, договорились с ним встретиться завтра с утра.
Николай явился вечером в мирном настроении, рассказал, что следил за ней, что долго торчал возле проходной, пытался пройти, но его на территорию завода так и не пустили. Помог мужик, тоже торчал возле проходной, кого-то ждал, подсказал, в заборе есть дыра.
Потом он играл с Машей, она смеялась и умилительно гладила его волосы и щеки, лепеча: "Папа холёсий". "Ты маме скажи", – смеялся он.
И остался на ночь.
***
Когда в начале смены она вошла в цех, и ей улыбнулся вчерашний сталевар в робе, обрадовалась, приняли, значит, будет легко работать.
В подсобке все тот же квадратный человечек что-то вытачивал на станке. Рабочие потянулись один за другим. Некоторые брали анкету, отходили в сторону, садились на опилки и погружались в опросник. Но самостоятельных было мало, остальные просили, чтобы Софья объясняла им, для чего все это нужно. Она повторяла и повторяла, что в недалеком будущем они заживут так, как и не мечтали. Ведь мы способны сказку сделать былью, как только, так сразу. Никто не выражал сомнений, просто слушали.
Она устала и уже хотела сворачивать работу, вошли двое в робах, высокие, богатырского сложения, и чумазые, пахнуло жаром печи, так спешили, что даже руки не обтерли.
– Кузьма, быстро неси еще табурет. Ты что, не понял? – приказал тот, что
постарше и плотнее.
Кузьма, ворча под нос, подчинился, вернулся с новеньким табуретом.
– Начнем, – сказал старший басовито, – записывайте: нам нужна бесплатная обувь, – он поднял ногу так, что она увидела рваную подошву, проглядывал синий носок, – Видите, прохудилась, заменить можно только за деньги. А что, я платить должен, если имею право получить так?
Голос его напоминал Шаляпинский бас, у Софьи была пластинка с записью знаменитой "Эх, ухнем".
– Да, имеем право. На складе полно кожаных ботинок. Электрики с электроцеха
носят положенную нам обувь. За деньги получили, – донеслось от двери.
Софья подняла голову и увидела, что в подсобке теснились рабочие в робах.
– Вы в какой стране живете? – искренне удивилась она и сама же ответила, – в стране победившего социализма.
– Слышали, как же, по радио,– донесся нестройный хор.
– Про революцию знаете? Седьмого ноября ведь ходите на демонстрацию. А
то, что власть в нашей стране принадлежит рабочему классу, вам известно?
– Да не может быть! Вот это да, вот это новость! – все тот же, нарочито восторженный хор.
– Пусть докажет, – потребовал кто-то.
– Зачем доказывать. Об этом написано у Ленина в работе "Государство и
революция". Между прочим, написал в 1917 году.
Недавно она сдавала зачет по философии, и эту работу пришлось конспектировать.
– Пусть принесет и покажет, – зашумели у двери.
– Завтра принесу. Обещаю.
Вечером после того, как уложила спать Машу, потянулась к полке с книгами, над диваном. На диване лежал Николай и смотрел телевизор. Тянуться через него было неудобно, и она попросила достать Ленина.
– Зачем тебе? Ты уже сдала зачет, – недовольно спросил он, не желая двигаться.
– Сталеварам показать. Они не знают, какое время на дворе.
– А, – сонно протянул он и достал книжку. Автоматически проверил, нет ли в
ней заначки.
На следующий день ее уже ждали. Собрались в той же подсобке, и в робах, и в цивильной одежде, с ночной смены.
Кузьма запротестовал, срочная работа, но его выставили из помещения.
Басовитый сталевар скомандовал всем желающим протиснуться, пусть тесно, но дверь надо закрыть от посторонних ушей. В плотном окружении она стала пересказывать своими словами. Книгу держала на коленях, но в нее не заглядывала. Ничего сложного, легко запомнилось, что чиновников после революции нанимают на работу рабочие.
– Где эту книгу можно приобрести? – спросил кто-то.
– Берите, я уже сдала зачет, – и она вложила ее в протянутую руку.
– Вам разрешено такое читать? – спросил кто-то.
– Что пристал, уходим!
Команде подчинились все, появился Кузьма, зло посмотрел на нее, но ничего не сказал.
* * *
Марго похвалилась, что Гриша ее отметил: лучше и быстрее всех справилась с заданием, ни одного замечания. Она не только заплатила за работу, даже больше, чем обещала, но еще подарила коробку конфет Ассорти.
В ноябре, было по-осеннему холодно, позвонила Марго и пригласила на новоселье. Отец получил однушку для расширения жилплощади. В двушке кроме родителей и Марго проживали ее младшие брат и сестра. В новую однокомнатную квартиру на седьмом этаже, улучшенной планировки, большая прихожая, просторная кухня и даже паркетный пол, – поселилась она, родители надеялись, что так быстрее выйдет замуж.
Скудно обставленная, еще не обжитая комната была холодной и неуютной, не привлекали даже на круглом столе конфеты и пирожные, а также кофейный сервиз тонкой работы.
Марго куталась в шаль, нос покраснел от насморка.
– Давай чай попьем на кухне, – попросила Софья.
Хозяйка недовольно подняла бровь, но ничего не сказала, терпеливо перенесла на кухню чашки, кофейник и вазу с конфетами. Софья заволновалась, что-то, действительно, случилось, какая-то неприятность, может, Гришка решил жениться и кинуть всех своих подружек.
На кухне висела люстра из темно-синего стекла, мертвый свет заливал пространство и лицо Марго.
– У тебя как, все нормально тогда прошло? Ну, когда ты анкетировала.
Софья удивилась, Марго обычно не интересовалась вчерашним днем, зачем? думы ее устремлены в прекрасное будущее.
– Что-то случилось?
– Нет, ничего, – она отвела взгляд.
– Все честно, не сомневайся, я ни за кого не заполняла, пришлось три раза
приходить.
– Хорошо, хорошо, успокойся, я тебе верю, – она прищурилась.
– Если надо, я еще схожу.
– Нет, не надо, мы уже все посчитали, проверили, пишем отчет.
Она чего-то недоговаривала.
Колченогий стол все пытался накрениться, вместо стульев туго набитые коробки, неудобно сидеть, раздражал синий свет, холодно, неуютно, Софья впала в тоску. Замерзли руки, она боялась уронить дорогую чашку, почему-то мерзли уши, – хотелось домой. Смурая Марго не задерживала.
На улице было темно, она не туда свернула и попала в непролазную грязь, долго выбиралась, долго ждала автобуса на продуваемой остановке. На редкость неудачный вечер: ждала праздника или хотя бы покоя, а получила дырку от бублика.
Накануне Нового года позвонил Григорий, предложил завтра встретиться в университете, для ее же блага, – сказал он, и ей стало тревожно.
Он встретил ее в пустом, плохо освещенном университетском коридоре и обнял за плечи.
– Рассказывай, что ты натворила. Почему требуют, чтобы ты явилась
завтра в известную организацию? О чем эти ребятки хотят с тобой поговорить? Да, вот еще, ответь, пожалуйста, почему нашего ректора срочно вызвали из командировки за рубежом? Он уже прилетел, очень злой.
– Не знаю.
Ее пробрала дрожь.
– Ведь это ты проводила опрос в мартеновском цехе, Маргарита призналась. Что
ты читала сталеварам?
– Работу Ленина "Государство и революция".
– Зачем?
– Чтобы они знали: власть принадлежит им, а не начальникам.
– Глупышка, какая глупышка, за это и люблю тебя. Рабочие забастовали, такого
не случалось за всю историю завода. Так что ты опрометчиво им Ленина читала.
– Вождь мирового пролетариата, не забывай. Говоришь, меня вызывают? Я пойду, вызывают, пойду, я там все объясню. Я Ленина с собой возьму.
– Ленин не поможет. Есть одно место, – он почесал переносицу, – посидим, выпьем красного сухого. Обсудим спокойно, как нам быть дальше. Ну, как, согласна?
Он взял ее за руку, и, не оглядываясь, повел к выходу. На удивление коридоры были безлюдными.
В ближайшем магазине купили бутылку вина, конфеты и поехали на такси в новый район. Она понимала, что это было свидание замужней женщины с любовником, но не ко времени, только зажили с мужем мирной жизнью, как-то все не так. Хоть бы знакомых не встретить.
Стало спокойнее, когда зашли в подъезд новенького, недавно заселенного дома, с еще не убранными кучами мусора у подъезда, и долго поднимались по лестнице, она сбилась со счета, кажется, восьмой этаж, предпоследний, лифт еще не работал. В комнате стоял диван, журнальный столик и два кресла. Софья подошла к окну полюбоваться панорамой города, где-то недалеко жила Марго.
Григорий обнял ее и поцеловал, отстранил, вгляделся в лицо, сказал: "Ты самая красивая". Но не успокоил.
– Не торопись, – попросила она, – все так неожиданно.
– Ничего, ничего, выпьешь, расслабишься.
Он наливал ей вино, рюмку за рюмкой, сам не пил, предлагал конфеты, вставал, выходил в прихожую, кому-то звонил и долго говорил приглушенным голосом. Он куда-то торопился, суета и мельтешение опошляли свидание.
Наконец, сел рядом и обнял ее, но она отстранилась.
– Забыла меня, ничего, вспомнишь, ведь нам было хорошо вместе.
– Я не смогу, ты знаешь, почему.
– Нет, не знаю. Ведь мы с тобой уже были вместе.
– Да, но до смерти Нины.
– Значит, из-за Нины? Поверь, у меня с ней ничего не было. Она хотела только
вызвать ревность у Кольки.
– Зачем?
– Ей не хватало его внимания.
Он потянулся к ней и попытался расстегнуть кофточку на груди, она опять отстранилась.
Да, не нравилось, хотя ей всегда хотелось быть с ним, но не так, ведь то, что теперь происходило между ними, называлось: мужчина пользуется глупостью женщины.
– Соня, отключи мозги, ведь ты меня хочешь, – нашептывал он ей, подливал вино и пытался снимать одежды. Она опьянела и прилегла на диван.
Мозги, действительно, отключились, и потом, как ни пыталась вспомнить, что же произошло между ними, все стерлось из памяти. Запомнила только, что хотелось спать, а он тянул ее к выходу.
– Извини, неотложные дела, и еще знаешь что, исчезни куда-нибудь ненадолго, не будет тебе и не будет дела. Я дам знать через Кольку, когда тебе можно возвращаться.
Только у дороги, долго ловили такси, он подробно объяснил, что случилось на заводе. Вскоре после ее ухода, через неделю, а, может, раньше, сталевары пришли на смену, сели на пороге цеха и застучали касками. Никто не начинал работу. Набежали начальники всех уровней, рабочие потребовали выгнать тех, кто крысятничал и продавал бесплатную спецодежду своим же и на сторону.
Кого-то выгнали, спецодежду поменяли и стали разбираться, ведь не рабочие придумали забастовку. Порядок устоялся, и надо случиться экстраординарному, чтобы перестали терпеть.
Кто-то донес, что приходила женщина и читала рабочим запрещенную литературу. Вызвали Маргариту, устроили встречу с доносителем, он сказал, что была другая. В то учреждение таскали всех, кто проводил социологический опрос, пока Маргарита не призналась, что вместо нее работала Софья.
Наконец остановилось такси. На прощание Григорий обнял ее и попросил быть
умницей.
Николай был дома, лежал на диване и смотрел телевизор. Не сняв пальто, стала
рассказывать, что сталевары, у которых проводила анкетный опрос, устроили забастовку и ее могут посадить. Сильно побледневший муж вскочил с дивана, от резкого движения что-то случилось со спиной, он не мог выпрямиться и в согнутом положении нервно заговорил:
– Все, меня посадят. Посадят, козлом сделают, у, идиотка, все из-за тебя.
– Почему тебя? – удивилась она, – Посадят меня, если я не сбегу, сегодня же.
– Столько книг, обязательно надо было им Ленина читать, – он морщился,
попытки выпрямиться вызывали сильную боль, – Зачем Ленин? Ты можешь мне объяснить? Ведь он даже не философ.
– А знаешь, что такое материя? Не знаешь. А я знаю, то, что ощущается. Есть только то, что ощущаешь. Настоящий мужик такое написал.
Николай ее услышал, даже увидел, и то, что увидел, ему понравилось, да так, что забыл о боли в спине.
– Дай проверю, – он обнял ее. – Был еще гениальный мужик, который открыл
принцип удовольствия. Так объединим же на практике материю с либидо.
– Это как же? – спросила она с придыханием.
– Сейчас узнаешь.
И теплая волна удовольствия накрыла ее с головой.
***
Николай позвонил матери предупредить, скоро приедут, привезут Машу. Наклевывается работа, для него и Сони, зарплата такая, на всех хватит денег. Но пока немного займут у нее.
Софьиным родителям звонить не стали, их не обмануть. Какая работа перед самым Новым годом? Разве что дедом Морозом и Снегурочкой.
У Дуси взяли сухари и банку тушенки, закупили алкоголь и успели на последнюю электричку в этом году. У Николая был ключ от дачного домика в садоводческом товариществе «Незабудка». Участок в четыре сотки, почти брошенный, летом густо зарастал травой, – выделили деду на работе, когда у него родился единственный внук, любимец Колюн.
Уральским зимним вечером, за два часа до Нового года они вдвоем оказались в холодной избе. Щитовые стены спасали только от ветра. Печь, плохо промазанная, как говорила мать, кривыми руками, – сильно коптила. Сизый дым заползал через щели в комнату. Глаза слезились, открыли окно, чтобы не угореть. Софья с надеждой смотрела на мужа, неужели ничего нельзя сделать?
– Надо утепляться, – сказал он и полез в кладовку.
Вскоре у печи образовалась гора старой, неказистой на вид одежды, но из натуральной шерсти. И, о, чудо, валенки, огромные, почти до колена Николаю.
– Мужичок с ноготок, будешь в них в лес за дровами ходить.
– Ты тоже, – он протянул ей черные, укороченные валенки женского размера.
В кладовке обнаружилось пыльное, пахнущее плесенью, мужское пальто из драпа, для Софьи нашлась беличья шубка с вытертым мехом на рукавах.
Шубка тоже пахла плесенью, но она влезла в нее и покрутилась перед мутным
зеркалом.
– Тебе бы только выпить, закусить и перед зеркалом вертеться. Счастливая,
ничего в голову не берешь, – ворчал Николай.
Ей было хорошо: муж рядом и при деле – спасал жену. Самый счастливый Новый год в их семейной жизни. Как будто она долго бежала по пересеченной местности, и, наконец, выбралась на зеленую лужайку, где пахнет земляникой и солнышко греет. Китайская диалектика, как бы сказал Яков: чем лучше, тем хуже, чем хуже, тем лучше.
Через девять месяцев у нее родился сын Миша.
Школа
Софья получила диплом советского образца на два года позже сокурсниц из-за рождения детей. Пришла в школу номер пятьдесят шесть в заводском районе, недалеко от своего дома, и удивилась, встретив Марго. Та преподавала в старших классах. Удивительнее было то, что после школы она спешила в храм помолиться, – независимой, уверенной Марго не подходило быть верующей, она покидала собрания, на которые была щедра завуч, и обещала за всех помолиться. Никто не возмущался: может, бог есть и поможет. Завуч изредка ворчала, что храмом наша Маргарита Константиновна называет косметический центр Галатея. Но ее никто ее не поддерживал.
Марго стала поучать Софью:
– Как себя подашь, так тебя и будут воспринимать, меняйся, не меняйся.
Софья возмутилась:
– Ошибки – это наш опыт, без них мы ничему не научимся. А ты путаешь школу с армией: сапер ошибается только раз.
– Да, как в армии: кто силен, тот и прав. Не попадайся лишний раз начальству на глаза и исполняй приказания.
Софья прибегала на последней минуте перед началом урока, хватала журнал и спешила в класс.
Маша и Миша часто болели, сын, казалось, приходил в детсад только за тем, чтобы прихватить очередную вирусную инфекцию, но она не могла сидеть с ними, звала мать. Та работала в тихой конторе, перебирала бумаги и каждый раз, как заболевали внуки, писала заявление на отпуск без содержания. Наконец, родители, посоветовавшись, решили, что мать уволится и будет с внуками, иначе Софья не справится: ее работа требует полного погружения.
После школы, несмотря на протесты родителей, зачем детей дергать, пусть будут на одном месте, – она их забирала, утром сонных собирала и отвозила матери.
Дети росли, годы шли, мать умерла от страшной болезни, отец женился на молодой женщине с дочкой.
Что-то, какие-то веяния витали в воздухе, но она не вдавалась, хотя Марго и каркала: что-то будет, вот увидишь, у меня нюх как у собаки. Плохое или хорошее? – спрашивала она. – Когда у нас бывает что-то хорошее? Ты что? Погрязла в быту, пора выныривать, – возмущалась Марго.
Началось с затяжного конфликта с завучем Генриеттой Трофимовной. «Слишком много плохих оценок, так нельзя, дорогая, да и шумно в классе, дисциплина не в порядке. Детей надо дисциплинировать, к каждому необходим индивидуальный подход. А что вы думали, выбирая профессию? Без ваших усилий, как без мотора, – машина не поедет», – поучала она. Софья не соглашалась, тридцать и больше учеников в классе, пусть заводят мотор родители, это их дети.
Марго советовала не обращать внимания, беречь свое здоровье и особо не нарываться. Традиция – валить все на школу, – сложилась задолго до нашего рождения, и не нам ее ломать. Как у нас считают: бандит? в какой школе учился? Какие-сякие педагоги его таким воспитали? Какой учитель, такой и ученик.
Поддерживал Яков: «Вы не бог, чтобы лепить по своему образу и подобию. И не на передовой: от вас мало что зависит. Нерадив ученик, а не вы». Простые, понятные слова, сказанные вовремя, помогали, она успокаивалась.
С Яковом встречались у Мары, старушка радовалась, когда они приходили. Нет, нет, не делала вид, а радовалась по-настоящему. Она жила одна, любила свою махонькую квартирку, одно плохо, цветы не развести, потому что окна на север, солнце почти не заглядывало, да еще соседний дома почти вплотную стоит. Но зато под окном росли березы.
Если подумать, не с конфликта с завучем, новые времена для нее наступили, когда на школьном вечере накануне дня советской армии случилась драка. Молодая учительница биологии, внешне не отличить от старшеклассниц, педагоги ее называли Танюшей, – бросилась в самую гущу разнимать мальчишек. Когда физрук и трудовик растащили по углам невменяемых школьников, все увидели, что на белом пиджаке биологички с левой стороны расплылось кровавое пятно. Софья жутко испугалась, сдавило виски, закачался пол, глухо, будто издалека, доносился Танюшин голос: «Это не моя кровь, вы слышите, Софья Леонидовна? Жаль, костюм придется выбрасывать». Софья видела ее как в тумане, навалилась тяжесть такая, будто скала придавила грудь, кто-то подставил стул. Вдохнув нашатыря, пришла в себя, но не совсем. Когда ее провели в учительскую, где остались только завуч и Марго, она прилегла на диван и в полубессознании услышала: «Детишки под кайфом, что тут такого. Продавца наркоты видели на крыльце школы». – «Знали и никому не сказали?» – «Давно знала». – «Почему молчали? Надо отменить вечера, или пусть милиция дежурит». – «Вы, Генриетта Трофимовна, предложите старым учителям. Они во многовековой спячке, и уже никогда не проснутся, им ведь кажется, что клевещут на бедных детишек».
Домой Софья добралась поздно, после одиннадцати. За шкафом спали Маша и Миша, а Николай перекладывал в коробки любовные переводные романы на непритязательный женский вкус. На столе росла стопка книг для себя: русская и зарубежная классика. Он объяснял знакомым, что наладил мелкий бизнес и за центральной площадью, там, где начинался бульвар, организовал торговую точку: два впритык стола, на которых раскладывал книги. Даже в сильный мороз не сворачивал торговлю.
Недавно у него появилась помощница, в возрасте Дуси, и он работал через два дня. В свои выходные погружался в чтение.
– Что так поздно? – спросил он, не отрываясь от Мандельштама.
– Наркоманы подрались. Представляешь, в нашей школе подрались наркоманы! Будем в милицию сообщать, пусть разбираются.
– Вот уж не знал, что ты такая наивная. Милиция крышует наркоторговцев, так что лучше не вмешиваться. Своих надо защищать, своих, но в чужие дела не лезть, чтобы не нарваться.
– Нас, родителей, больше в миллион раз. Разве мы не справимся?
Он с интересом посмотрел на нее:
– Ты что, серьезно считаешь, что наркоту распространяют только бездетные и детоненавистники? Если собственное дитя нечем кормить, родитель пойдет на все, – он уткнулся в книгу.
Она долго не могла уснуть, закрывала глаза, и возникала зловещая картинка кровавого пятна на белом, наконец, все залилось густой серой краской.
Утром по дороге в школу дала себе слово добиться от директора отмены вечеров. Но именно в этот день директор пенсионного возраста, в строгом костюме для особых праздников, с медалями и знаками почета на необъятной груди, собрала после уроков педколлектив и объявила: «В условиях победившей демократии свобода означает, прежде всего, экономическую независимость». Она замолчала и оглядела учителей.
– Это как? – спросил физрук.
Ему как представителю малочисленного мужского пола в школе позволялось задавать любые вопросы.
Молодая незамужняя преподавательница химии стала объяснять:
– А так, если зарплаты хватает, не надо унижаться просить...
– У любовника, – перебила ее Марго, относительно молодой ее можно было назвать лет пять назад, но тоже незамужняя.
Директор продолжила:
– Нашей школе предоставлена честь первой провести эксперимент. С этого месяца у нас свой банковский счет, свои деньги, и мы будем распределять зарплаты по справедливости: кто больше работает, тот больше получает.
– Кто не работает, тот не ест, – добавил физрук.
Остальные молчали: опасно в новых экономических условиях без надобности высовываться.
На следующей неделе педагогов опять собрали, уже знали, что директора уволили. Рядом с завучем стояла женщина неопределенного возраста с избытком косметики и в ярко голубом тугом костюме на фигуре в форме восьмерки. В голубых туфлях на высоченных каблуках фигура казалась неустойчивой, Софья опасалась, что женщина потеряет равновесие и упадет.
– Наш новый директор, Кротова Нинель Александровна, – представила ее завуч, и наступила тишина.
Все ждали речь нового директора, но она не проронила ни слова, пауза затянулась и опять заговорила завуч.
Вопрос, куда делась старая директриса, не был услышан. Педагоги стали расходиться по классам с нехорошими предчувствиями.
– Какой это директор, это кукла, – услышала Софья за спиной, – Заводная кукла. Завод кончится, она ткнется носом в пол.
Маленькие глазки новой директрисы терялись в густо голубых кругах, непонятно, куда она смотрела и смотрела ли. Ярко красные губы и выбеленные волосы усиливали маскообразность лица, многие пугались, особенно пожилые учительницы.
Говорили, что она любовница большого человека, в открытую говорили, как будто ничего особенного. Раньше так у педагогов было не принято.
Голубой костюм она больше не носила, в одежде предпочитала ярко-розовое и туфли детских цветов на высочайших каблуках: зеленые, голубые, красные, золотистые.
Софье нравилось, что она такая яркая, – круто и современно. Яков ворчал: "Почему– то в наше время отсутствие вкуса ассоциируется с современностью".
Марго возмущалась: "Этой немой птичке научиться ходить на каблуках, и будет самое место на сцене оперетты при условии, что кто-то споет вместо нее".
Новая директриса выходила из своего кабинета во время уроков, иногда в сопровождении завуча. Неритмичный стук каблуков раздавался где-то на третьем уроке. Завуча в мягкой обуви не было слышно, у учительниц появилась привычка оглядываться, прежде чем делиться впечатлениями о новой власти.
Стук каблуков замолкал в районе спортивного зала. Если шел урок, то по нарастающему шуму с той стороны Софья знала, физрук отпустил учеников раньше времени на перемену.
Весной стук прекратился, директриса куда-то пропала. Физрук тоже. Через полмесяца он появился один, директрису арестовали в аэропорту.
Они вдвоем съездили на Кипр. Тогда кутить ездили на Кипр. Нинель Александровну в городской тюрьме посетила завуч и потом рассказывала, в каких невыносимых условиях приходится бедняжке сидеть: в камере теснота невообразимая, и нет условий постирать белье. О, ужас, приходится носить грязное!
Она попыталась собирать деньги на передачи в тюрьму, кроме своих ни рубля не собрала. Громче всех возмущалась Марго, у нее начался страстный роман с физруком, естественно, соперница пусть гниет в тюрьме.
Марго была увлечена, даже счастлива, несмотря на то, что зарплату не выплачивали, – потраченного на Кипр не вернуть. Все уже распрощались со своими деньгами, но вмешался большой человек, вызволил любовницу из застенка, и учителям выплатили положенное.
В начале сентября после летних каникул директриса, теперь уже с уголовным прошлым, вернулась в школу. Она почти бесшумно, на цыпочках, проходила в свой кабинет и не появлялась. Поговаривали, что возможно состоятся выборы нового директора, а также отменят экономическую самостоятельность школы, то есть отдельный счет.
Через некоторое время завуч стала приглашать учителей в кабинет директора. В основном, молодых учительниц, первогодок. Их было много, потому что пожилые почти все уволились. Когда учительницы оставляли свои классы и закрывались в кабинете директора, ученики без присмотра развлекались, как умели, – в школе было всегда шумно.
Софью и Марго завуч обходила стороной. Если случайно встречались, она громко и четко здоровалась, как с учениками, и ускоряла шаг.
Физрук исчез, на телефонные звонки не отвечал, Марго подняла шум: закатали в асфальт. До его матери, живущей в другом городе, дозвонилась завуч и услышала: «Больше не звоните сюда. Зачем вам знать, где мой сын, такое блядство развели, а еще учительницы».
Генриетта Трофимовна четко повторила текст, услышанный по телефону. Педагоги поняли, что физрук жив.
Николай исчез под сень струй, Григорий занял его место. С наукой он покончил, время делать деньги. Сначала попросил перевезти картины на хранение, будет платить. Случилась типичная в те времена неприятность: на его счету в банке скопилась немаленькая сумма, информация утекла из банка, – кто-то из сотрудников сдал крутым ребятам адрес стремительно богатеющего продавца картин Шорохова.
Его не было дома, когда взломали дверь и проникли в квартиру. Денег не нашли, картины порвали, на прощание плеснули на ковер бензин и подожгли. Пожар потушили, но требовался ремонт. И не факт, что бандиты не оставят его в покое.
Софья рисковала, предоставляя свой полуподвал под склад, но до нее не доходило, слишком стремительно все менялось, чтобы разобраться, – с легким сердцем дала ключ Григорию. Детей отправила к родителям, мать еще была жива.
Под вечер, вернувшись из школы, наткнулась на картины, запакованные в бумагу, оставался узкий проход к дивану и местам общего пользования. Кто-то из помощников Григория подвесил под потолком жуткое полотно: разъяренные быки, совокупляющиеся люди, звериные оскалы. Сумасшедшее буйство красок, все оттенки красного: брызги, мазки, раны на телах, пасти, флаги, знамена, обезумевшие неизвестно от какой радости лица. Вскоре познакомилась с художником этого эпохального по мнению Григория полотна. Плохонький на вид, большеголовый со впалой грудью, дальше порога не двинулся, странно дергался и мял серенькую фуражку тонкими, нервными пальцами – патологический контраст творца и творения.
Были и другие художники и другие картины: какие-то ущербные, тщедушные тельца и все тот же злобный оскал.
– Идиотизм, – злилась она. – Кто им позировал? Не бывает таких лиц.
– Эх, Соня, не понимаешь ты искусства, художник выворачивает лица наизнанку.
Картины быстро продавались, как говорил Григорий, по налаженным каналам связи.
Конечно, не нравилось, потому что он не считался с ее вкусами. Разве нормально в собственном доме пугаться монстров на стенах? Благо, дети пристроены к родителям.
Да, ворчала, иногда скандалила, он рассеяно спрашивал, чего бы она хотела, но не слышал ответа. А она злилась, называла себя наивной дурочкой, глупо считать и надеяться, что нужна ему. Он просто пользуется ею. От постоянного раздражения на город, на страну, на работу, на Григория мучила хроническая усталость.
Наконец, он услышал, давая надежду на улучшение отношений, привез деревенский пейзаж: зеленые пятна леса, зигзагом обозначена отдельно стоящая ель, коричневые домики с трубой набекрень и дым столбом на желто-розовом фоне не то заката, не восхода.
Домики наперекосяк, как рисуют в детстве. "Примитивизм, – объяснил Григорий, – есть любители, их немало".
Картину «Грачи улетают» притащили четверо грузчиков, поставили ее так, что попасть из кухонного закутка на диван можно, только отодвинув ее. Григорий обещал, скоро приедет ее владелец, деньги уже заплатил.
Картина проще некуда: серо-коричневая дорога по диагонали, вдоль нее птицы, полосатые, черно-белые, как верстовые столбы.
– Что, собрался в дорогу? – спросила она, увидев, как он долго и пристально всматривался в картину.
Он ничего не ответил, настроение испортилось, придралась к какому-то пустяку, Григорий брезгливо скривил губы:
– Раскаркалась, как эти вороны.
– Сороки, – поправила она.
Вечером он не пришел ночевать, утром позвонила Марго и зло прошипела: «Григ будет со мной, запомни, он тебя бросил и теперь будет со мной».
Григорий съезжал постепенно, забирал несколько картин, надолго исчезал, появлялся, она скандалила. Наконец, съехал, но и у Марго не задержался, она проводила его на скорый поезд в Москву и осталась с разбитым сердцем, виня во всем Софью. Вскоре к ней вернулся Николай.
Через завуча Марго было предложено уволиться. И тут произошло самое интересное, Марго накатала статью о моральном облике директора школы и понесла в городскую газету. Минуя редакторский отдел, попала в кабинет к главному редактору. Шла себе, заглядывала в кабинеты, нигде не задерживалась, и безошибочно попала куда надо. Уволилась сразу же после того, как статья появилась в газете, и вскоре вышла замуж за главного редактора. Он оказался вдовцом
