Текст книги "Замыкание (СИ)"
Автор книги: Валентина Лесунова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
Мать советовала: "Марочка, учись или на врача, или на художника. Полезные профессии на случай посадки, ведь надзиральня болеет тоже и еще любит картинки смотреть. Знающие люди врать не станут".
Для врача у меня слишком буйное воображение, поэтому выбрала второе и окончила художественное училище – по заветам матери".
Артефакты
Зачем-то полезла в буфет и на верхней полке рядом с аккуратной стопкой полотенец и льняных салфеток обнаружила чашки, чистые, сверкающие белизной, с тремя красными кругами – знаком триединства. Кто их туда поставил? Не она, значит, Яков.
Эти чашки всегда были на кухне, он споласкивал их, внутри оставался коричневый налет от кофе. И теперь отмытые до блеска, стояли они на верхней полке, куда она не заглядывала, и пугали сверкающей белизной.
Им место на столе, на холодильнике, на полке рядом с телефонным аппаратом. Когда исчезли из кухни, не заметила. А что она замечала? Даже не помнит, когда они в последний раз вдвоем пили кофе. Утром, на ходу, но только если он успевал приготовить. Вечером предпочитала чай в синей кружке с золотистыми колокольчиками.
Эти чашки с красными кругами предназначались для кофейной церемонии. Более десяти тысяч раз наблюдала ее, но так и не научилась варить кофе как он. Завораживающее колдовское действо, шаман, настоящий шаман, – говорила Дуся, и было непонятно, ругает или восхищается.
Обязательно за беседой, то есть, говорил он и доставал с полки банку с зернами, их присылали тетки из Москвы. Кофемолка всегда на столе, он включал ее, и под завывание о чем-то говорил, а она старалась улавливать слова. Периодически выключал, открывал крышку, густой кофейный аромат пьянил, а он привычно ворчал: "Старая молотилка, ни черта не мелет, пора ее выбрасывать". Ворчание входило в ритуал. Сколько ложек кофе сыпал, не считала, хотя и наблюдала, как он, держа в крепких пальцах отмытую с содой до блеска чайную ложку, выверенными движениями пересыпал порошок в алюминиевую кофеварку с вмятинами, ставил ее на плиту и наливал кипяченую воду из алюминиевого чайника. Она могла говорить о чем угодно, какие-то мелкие неприятности: не так посмотрела завуч в школе, нахамили в магазине, толкнули в почти пустом троллейбусе, а он надолго замирал, вглядываясь с высоты своего двухметрового роста в приворотное зелье. Она замолкала, постепенно впадая в гипнотическое состояние, грезы наяву,
Кофе готов, он поворачивался к ней, взмахивал рукой, будто отгонял мух, сигнал к перемене темы: "Глупости все это, не стоят вашего внимания, – делал паузу и продолжал, – я на днях забавную книжонку прочитал...", говорил и одновременно доставал с полки чашки с тремя вишенками, разливал густую темную жидкость, понемногу, как принято на востоке, и она осторожно делала первый горько-обжигающий глоток.
Садился напротив, и, обхватив чашку сильными пальцами, пробовал напиток, отставлял, чтобы набить трубку табаком, и говорил – говорил. Его усталое лицо преображалось: появлялся блеск в глазах, легкий румянец на щеках, тихий глухой голос становился все звучней. Он говорил, а она заворожено наблюдала, как оживал узор на чашке: подмигивал, если пальцы закрывали две вишенки, если только одну – пристально наблюдал за ней в оба глаза. Когда узор смеялся, она понимала, что кофе перепила.
Со временем на одной чашке появилась трещина, у второй отпала ручка – выскользнула и ударилась о стол. «Дрогнула рука – оправдывался Яков, – какую-то чушь нес, несусветную, вот и результат». «Чушь несусветную» она запомнила. Он не любил лезть в чужую личную жизнь, не любил давать советов, а тут зачем-то встрянул: «Почему бы вам не выйти замуж за прохфессора Гришку Распутина, у вас нет моральных обязательств перед семьей Гольбергов», – она только вернулась из Прилопино от брата.
Вскоре раскололась другая, с трещиной. Он приобрел толстостенные кружки, кривовато вылепленные из глины, с тремя густо коричневыми кругами, в сумраке мастерской казавшимися черными. Куда-то они делись, не разбились, просто исчезли.
Потом приобрел на барахолке эти, цилиндрической формы, тоже походили на кружки, но из советского фарфора, на дне с внешней стороны сохранилась маркировка: 1 сорт, цена 2 – 35. Старик – продавец объяснил, кружками никогда не пользовались, бабка жалела, так и померла, а посуда осталась.
Она с ним не напрягалась, не боялась его, не чувствовала, что наедине с мужчиной. Пожалуй, было однажды, неловкая сцена, уже родился Миша, вырвалась в мастерскую и стала жаловаться на Николая: «Какой из него муж, ведь он даже не скрывает, что любит женщин. Так и говорит: чем их больше, тем кайфовее жизнь, иначе зачем все это».
– Это комплексы, – чуть заикаясь, произнес Яков, – такой мужчина не способен к длительным отношениям, ему скучно, кайфовее победа над женщиной...
– ...он за ценой не постоит, – продолжила Софья.
Наступила пауза, он нависал над ней с сигаретой в мундштуке: крупная голова, лысина, увеличивающая лоб, могучий нос, седая борода, большие уши. Померещился суровый Фрейд, только Яков брил усы, и взгляд его добрее.
– Хотите кофе? – спросил он.
– Фраза из анекдота, – усмехнулась она.
Он густо покраснел.
– Вы меня в краску вогнали, – он потянулся к полке за жестяной банкой, – редко кому удается меня смутить.
Карамелька
Весенние каникулы начались с мартовского потепления, потянуло прогуляться по центру, развеяться. Юных дев было так много, и такие они нарядные, успевай, пока не похолодало. И успевали, спешили выставлять напоказ свои прелести, а прохожие с повеселевшими лицами смотрели им вслед.
Красавицы шли по неприбранным улицам с остатками рыхлого с коркой грязи снега, по сырому асфальту мимо зданий с непромытыми окнами, так, как бы вышагивали по красной дорожке в сказочный замок, где заждался принц. Но город захвачен злобными монстрами, и в конце пути в лучшем случае их ожидает разочарование.
Софья улавливала запах духов, но лишь на мгновение: ароматы улетучивались под напором сизого дыма от потока машин.
Как ни печалила судьба юных див, легкость их походок передалась ей, и она наслаждалась движением. Но от слякоти озябли ноги, и она поспешила к метро, мимо главпочты, через мост, мимо горного института, завернула за угол и на подходе к станции услышала свое имя. Обернулась и среди толпы не сразу увидела Зину – Офелию, так называл ее Николай. Софья поправляла: "Ты сын Гамлета, значит, она дочь Офелии". "Нет, я настоящий Гамлет, возрождаюсь с новым поколением, пьеса вечная, как и вечно женское коварство", – возражал он.
На фоне рекламы Зина терялась. Ее шапка серого цвета маскировки, темнее тоном куртка и брюки сливались с мокрым асфальтом. Одежда аккуратная, даже ботинки блестят от крема. Поразительно, но внешне она мало изменилась: морщин почти нет, выбившаяся из-под шапки прядь волос все такая же русая. Кажется меньше ростом, но это загадка восприятия. Софья давно заметила, места и люди, вынырнувшие из прошлого, выглядели меньше, чем она помнила. Все правильно, по закону перспективы.
После того, как Софья вышла замуж за Якова, Николай женился на Зине и ушел к ней. Спрашивалось, зачем выгонял Софью с детьми из подвальной квартирки, если сам не захотел там жить.
Увы, Зина тоже спивалась. Николай жаловался, что жена пьет, не знает меры, пытался приучить ее к шампанскому, но она злилась: шампунь пусть твоя бывшая, твоя Сонька пьет, а мне водку давай.
– Ой, как я рада! столько лет не виделись, вроде живем почти рядом, а встретились вон где, – восторгалась Зина. – А я с кладбища, убиралась там, Дуся ведь на моих руках умерла. Рядом с Коленькой лежит.
Где кладбище, где ее дом, а где центр – треугольник с тупым углом.
– Ты что, с Дусей жила?
– Да, с ней после смерти Коленьки, – она оглядела Софью. – Ты все такая, красавица! А я думаю, что меня в центр потянуло, как чувствовала, тебя встречу, – она смотрела на Софью так, будто долго искала и, наконец, нашла. – Сегодня как три года Дуси нет. Дяди Яши твоего тоже нет, я знаю, от соседки, шел, упал, и нет человека. Мы с тобой обе вдовы. Дуся отписала квартиру мне. Ты зла не держи, я ведь говорила ей, чтоб внукам отписала, она махнула рукой, что им халупа моя, а тебе где-то жить надо. Она ведь упросила с ней остаться после смерти Коленьки.
– Сочувствую.
– Нет, нет, мне с ней хорошо было, она жалела меня, добрая была ко мне.
– Вот как? – не поверила Софья.
– Знаешь что, поедем ко мне, прямо сейчас, чайку попьем, я пирожки с утра постряпала, думала, может, кто в гости придет. Посидим, погрустим вдвоем.
Они спустились в метро, Зина держала ее за руку, как будто боялась, что Софья сбежит.
Двухэтажка стала ниже ростом, не только люди к старости усыхают, но и дома тоже. Деревянная лестница скосилась, доски под ногами ходили ходуном, стены чистые, детишки теперь пишут в интернете.
В тесной прихожей свежевыкрашенный деревянный пол блестел от лака, кроме крючков для одежды и подставки для обуви ничего не было.
В комнате все тот же кривой диван, покрытый пыльного цвета пледом, все тот же плюшевый коврик: среди кислотно – кучерявой зелени возлежит крутобедрая красавица поросячьего цвета, черная грива волос прикрывает соски пышных грудей. Удивительно, столько лет висит, а краски не поблекли. На овальном журнальном столике пожелтевшая от времени вязаная салфетка, у окна комод с фотографиями в рамках сердечком. На одной Дуся с пронзительным взглядом светлых глаз и кудряшками до плеч, на другой молодой Василий неловко держит младенца Колю. Младенец улыбается беззубым ртом.
Все как прежде, можно открывать музей быта середины двадцатого века.
Софья машинально открыла ящик комода и увидела старый альбом, тот самый, который и раньше лежал в этом ящике, и уже тогда был старым.
– Ничего себе, сохранился, и на том же месте, – она почувствовала пристальный взгляд Зины. – Извини, без спроса залезла.
– Нет, нет, что ты, смотри, – заволновалась Зина. – Я там ничего не трогала. Для белья и одежды есть кладовка.
В углу, там, где у Дуси стоял двустворчатый с зеркалом шкаф, была узкая дверь.
– Раньше кладовки не было.
– Всегда была. Ничего, кроме старых газет и журналов. Ты не думай, я тут ничего не брала. Зачем? мне своего хватает.
– Может, Дуся раньше кого-то в заточении держала? – пошутила Софья.
Но Зина шутки не приняла.
– Нет, нет, она очень изменилась. Ты пока посмотри фотки, я чай поставлю, – Зина удалилась на кухню.
Софья открыла наугад альбом и увидела черно-белый портрет Николая и Нины в день свадьбы. Жених напряжен. Невеста слишком красива, чтобы быть реальной. Темные накрашенные губы, полуопущенные веки, угадываются румяна, а ведь она обычно предпочитала естественный бледный цвет лица, – румяной и с накрашенными губами сестра лежала в гробу.
Позвала Зина, она захлопнула альбом и сунула его глубоко в ящик. Кухня чистая, нигде нет бутылок, ни пустых, ни полных. Зина налила чай, пододвинула к ее чашке тарелку с пирожками и стала рассказывать, как Дуся в последние годы не могла ходить, но старалась подниматься в туалет. Почти ползком, но добиралась, не позволяла помогать ей. Все мужа бедного вспоминала.
– Какого мужа? У нее их три было.
– Первого, – коротко ответила Зина, помолчала: – Тебя вспоминала.
– Представляю, как.
– Каялась: грешница я, грешница, что учудила с Соней, а у самой голова трясется. Что-то плохое она тебе сделала?
– Не только мне, да, ладно, давно это было.
– Она всех жалела, как начнет жалеть, приходилось ей сердечные капли давать. А я бросила пить после Коленькиной смерти. Помнишь, какой я была?
Как не помнить. Николаю было сорок пять лет, и он неделю не дожил до двадцать первого века, умер от пневмонии.
Зина даже не заметила, что он заболел. Лежит, ну и пусть, есть – пить не просит. Когда начал задыхаться, растерялась, не знала, что делать, никогда раньше не вызывала врачей на дом, тем более, скорую, все болезни лечила сорокоградусной. Прибежала к соседке, та вызвала скорую, но было уже поздно.
На похоронах потемневшая, безучастная Дуся не отрывалась от лица сына в гробу, ее поддерживала Зина.
Когда гроб опустили в могилу и стали засыпать землей, Зина вцепилась в Софьину руку, будто боялась упасть в яму. "Ведь мы с тобой знаем, Коленька был хороший, хороший был, добрый был, поэтому так мало прожил", – повторяла она.
Дусе стало плохо, она как-то осела, лицо одеревенело в кривой ухмылке, похоже, инсульт, произнес кто-то, вызвали скорую прямо на кладбище.
На поминках в кафе Зина сидела между Яковом и Софьей и пила водку в ускоренном темпе под осуждающие взгляды женщины напротив. Наконец, женщина не выдержала:
– Жаль, сгубили Колю. Ему бы жить еще, он ведь совсем молодой ушел.
– Кто сгубил? Ты че? Его бог рано прибрал, потому что он был добрый человек. Такие долго не живут, – заволновалась Зина.
– Если бы ты вызвала скорую вовремя, он бы был жив, – возразила женщина.
– Он не хотел, чтобы я вызывала врачей, он их не любил, – Зина заплакала.
Софья и Яков дружно поднялись, извинились и направились к выходу. "Вы куда?" – услышали они голос Зины и ускорились. Софья на выходе оглянулась и увидела, что она наливала себе водку. Встать была уже не в состоянии.
Зина перешла к рассказу о цветах, которые посадила в прошлом году на могиле, Софья перебила ее:
– Ты не помнишь темно-синие суконные шторы? Висели вместо двери. Вышивка на них еще была, шелковыми нитками, в японском стиле, бабочки, ветка с белыми цветами.
Та удивилась:
– Шторы? Какие? Там и раньше была дверь.
– Дуся снимала ее, чтобы освободить место для зеркала и тумбочки.
– Коля иногда дверь ломал, когда мы с Дусей прятались от него. На него находило, он ведь запивал, вот она и вешала их. Но ненадолго.
– А вешалка? Куда она делась?
– Не помню, крючки так и были. Слишком узко, вешалка бы не поместилась,-
прихожая видна была из кухни, действительно, не поместилась бы. – Все как при Дусе, я ничего не выбрасывала и не передвигала, только убираюсь, – частила Зина.
– Тебе Николай не говорил, что мы встречались незадолго до его смерти?
– Не помню, может, и говорил, да я пьяненькая была.
– Да, встречались. Он пригласил. Как-то приходил к нам, пьяный, но Яков его не пустил. А тут позвонил, и я пошла. Думала, о детях поговорим.
– Миша не забывал бабу Дусю. Все иконки ей дарил, о боге говорили. Бабушка очень ждала его, любила сильно Мишу.
Зина улыбнулась ей и предложила еще чаю. Но Софья заторопилась, уже взялась за ручку двери, Зина тихо произнесла:
– Я его потом ругала, зачем он сказал Мише...
– Что сказал? – Софья резко повернулась, заныло сердце.
– Что не он ему отец.
– А кто? – резко спросила она.
– Гришка, кто еще, он самый. Ведь все знали... Коля удивился, что ты не вышла за него.
На улице резко похолодало, ноги скользили по обледенелым лужам, а ее бросало то в о жар, то в холод.
Значит, Дуся знала, не подозревала, а знала, но как тут можно быть уверенной, если она сама долгое время сомневалась, только в последние годы, когда Миша стал взрослым, решила, что он не из рода Гольбергов. У него есть воля, да и походка, уверенная, как у Григория. Странно, но находилось сходство и с Яковом, что невозможно.
Почему Дуся молчала? В чем в чем, а в благородстве раньше замечена не была. Разве что Григорий купил ее молчание. Хотя нет, с ней не прошло бы. Она любила Мишу с рождения, неважно, что не похож ни на нее, ни на Гольбергов, но для нее главное – любовь. Ради нее способна была убить. Софья вздрогнула. Почему нет? Дуся – убийца, Софья – изменница, прощаем всех.
Но почему Николай ни разу не обвинил ее? Не верил?
Незадолго до своей смерти он назначил Софье свидание, в центре, у оперного театра. Решила, будет денег просить, поэтому кошелька не взяла, только мелочь на проезд.
С трудом узнала его: худое одухотворенное лицо, блеск глаз, усы и бородка, никогда раньше не отращивал. Он крепко обнял и поцеловал в губы, приятно щекоча усами.
– Неудобно, вдруг увидят, – она отстранилась.
– Учительница ты моя, – улыбнулся он, – пошли, я знаю место, где никого нет.
Он уверенно повел ее туда, где еще сохранялись купеческие дома, но уже велась интенсивная стройка, – мимо скелета высотного дома, через пустырь, во двор брошенного частного дома. Все заросло густой травой и кустарником. Торчала только часть бревенчатой стены, через провалы окон высовывались ветки, двери не было, только провисшие перила и гнилые ступени, сквозь них росла малина. Из травы выглядывала рвань, фрагменты мебели и осколки посуды. Любители старины уже покопались и все ценное унесли.
Она села на сохранившийся стул без спинки, рядом с укропом – великаном, под ним можно укрыться от дождя. Николай отыскал для себя ящик из фанеры.
– Какой сюрр, смотри, Соня! Ты на свалку посмотри! Памятник роду. А как природа разрослась, ты только посмотри! Все-таки прав Миха, что на эколога хочет учиться. Хотя и глупо спасать природу, она в миллион раз сильнее и живучее нас, но в ней надо разбираться. В чем-то другом – пустая трата времени, а в природе мы живем. И обгаживаем все вокруг. Благо на небо еще не гадим.
Он поднял голову, и она увидела родной с детства ленинский профиль: мощный выпуклый лоб, усы, бородка и запавшие щеки. Не успела сказать об этом, он повернулся к ней, сходство пропало: не было характерного прищура и твердости взгляда, зато страдальческое выражение напомнило Федора Михайловича.
– Видишь? сквозь разрушенную стену на нас смотрит небо, – он поднял руку. – В той стороне заходит солнце, мы с тобой сегодня дождемся заката.
Она сникла. Было по-осеннему холодно, и она продрогла. Он почувствовал:
– Замерзла? Как сгорбилась, и нос посинел, – он осторожно поправил ее волосы, выбившиеся из-под берета, обнял за плечи и притянул к себе.
И она растаяла как льдинка в пламени. Еще немного, и согласилась бы на все, но откуда-то появился старик. Он медленно передвигался, неся пакет: красавица с обнаженной грудью кивала широкополой шляпой в такт стариковской походке.
Близости как не бывало. Софья отстранилась, Николай неохотно убрал руку с ее плеча,– лирический настрой растаял как кусок сахара в океане. Сам виноват, надо было пригласить туда, где не бывает случайных прохожих.
Старик прошел мимо, ни разу не взглянув на парочку, а если бы посмотрел, что бы увидел подслеповатыми глазами?
– Проклятый старик, откуда только взялся. Не мог собирать бутылки в другом месте? А, кстати, у меня есть согревающее, – он вытащил из кармана плаща бутылку красного сухого вина.
Это было так неожиданно, что она засмеялась.
– А чем мы будем закусывать?
Он засуетился, стал рыться в карманах плаща и достал в замусоленной обертке карамель с эвкалиптом от кашля
Почему он такой, почему ни разу не сделал ей приятного подарка? Всегда поступал как ребенок, который дарит игрушку своей маме на день рождения. Вино – дешевка, завтра будет болеть голова. Но скрыла раздражение и стала преувеличенно нахваливать его:
– Какой ты молодец, и как догадался купить именно это вино. Ведь я люблю сухое больше всего, – фальши он не почувствовал.
Вино не согрело, оба дрожали от холода, и чуть ни бегом направились к остановке.
Зачем он ее позвал тогда? Попрощаться?
А она дома вспоминала, что тогда, в поезде на юг он все исчезал. Нина или спала, или мылась в туалете, постоянно переодевалась, аккуратная, чистенькая, просто загляденье. Все что-то протирала, ходила за чаем с ослепительно белой чашкой. Когда появлялся Николай, она просила купить на станции еды, покупал, но потом выбрасывали – никто не ел из-за духоты в вагоне.
Нина не обращала внимания на его исчезновения. не выдержала Софья:
– Куда он все девается?
– Пусть бегает. Дуся передержала его рядом, свободы захотелось. Когда у меня будет сын, я тоже его никуда не отпущу, хуже Дуси, – она засмеялась.
– Как ты справляешься с ней?
– Не бойся, все будет нормально, Дусю я одолею. В их семье любят много говорить, а делать ничего не умеют, – она красиво играла своими пальчиками.
– Будешь бороться с Дусей за ее сына?
– Нет, еще интереснее. Я оставлю его ей. Пусть живут.
* * *
Миша отказался идти на похороны отца, в тот день должен быть сеанс Кашпировского по телевизору. Софья возмутилась:
– Отец умер, а ты не желаешь проводить его в последний путь.
Он пожал плечами, непробиваемый, она перестала контролировать себя. Лицо его побледнело, хоть что-то, хоть какая-то реакция. Яков обнял ее за плечи:
– Нам пора, нельзя опаздывать.
Когда они вернулись с похорон, сын сидел у телевизора и даже не повернулся в их сторону. На нее с экрана уставился гипнотическим взглядом черных пронзительных глаз мрачный мужчина в черном свитере под горло и с прямой темной челкой.
– Ты веришь в эту чушь? – спросила она.
– Не мешай! – сын махнул рукой, не отрываясь от мужчины.
Яков увел ее на кухню.
– Странная у него вера, – сказала Софья, немного успокоившись, – этот гипнотизер на черта похож.
– Не всем быть ангелами, – отозвался Яков.
– Ты как хочешь, но он ведет себя бесчеловечно.
– Кто? – спросил Яков. – Гипнотизер? Ему за это платят.
– Я о сыне, ведь он верующий.
– Он верит не в человека, а в бога, в этой вере человеческого очень мало, но сейчас давай не будем об этом.
Ночью она плакала.
Сделка
Опять Феня, ее манерный, нарочито ласковый голос:
– Привет Софушка, как поживаешь? Как твое драгоценное здоровьице?
– Да так, ничего, спасибо за заботу. У тебя, надеюсь, тоже, – в тон ей ответила Софья.
– У нас все ладненько, чмоки-чмоки.
Бой-баба, изображающая маленькую девочку, раздражала, Софья не сдержалась и спросила о том, о чем уже давно хотела спросить:
– Кстати, ты не помнишь историю со смертью Василия Гольберга? Он, как-никак дедушка моим детям.
– Как не помнить, – голос стал злым, – Мой папаня за Дуськой ухлестывал, за этой уродиной, стыд – позор! Все знали, вот его и заподозрили в убийстве. Нет, ты прикинь, артист нажрался, а виноват отец. Мамане пришлось отмазывать его.
– Обманула следователя?
– Зачем? В тот вечер, когда удавился Василий, отец был дома. Он никуда не уходил, у мамы был приступ печени. Вызывали скорую, я тоже дома была, отец боялся один с больной матерью оставаться. Да у него кишка тонка кого-то убить. Он на это не способен, – она хотела продолжить, но Софья перебила:
– Спасибо! Ты не волнуйся, я не передумаю, будет, как договаривались.
Она была готова расцеловать Феню.
* * *
В июне после вступления в наследство Феня предложила другой вариант: квартира остается ей, а Софья получит деньги, всей семьей собирали, пришлось влезать в долги, но что поделаешь, за все надо платить. При деньгах спокойно выберет, что хочет, по своему вкусу.
Во сне накануне сделки обрушилась стена в кухне, в ванной отвалилась штукатурка, потекла вода и затопила комнату грязной мыльной водой, – поплыли стулья и одежда. Никак не выйти из дома: ступени лестницы зияли дырами. Проснулась от того, что кого-то искала и не находила. Плохой сон, не раз вспоминала его.
Встречу назначили в нотариальной конторе. Феня пришла одна в нарядной кофте и черной юбке, слегка подкрасила губы, на щеках следы пудры. В конторе сидела женщина – нотариус, как две капли воды, похожая на нее. Софья, не читая, подписала договор. Зачем? Ведь в сделке рискует тот, кто платит. Феня выложила стодолларовую стопку и посоветовала не переводить в рубли, а завести долларовый счет, – надежнее. Так она и сделала.
Однокомнатную квартиру решила купить в зеленом районе, если повезет, то в сталинке с высокими потолками. Впереди каникулы, время есть, главное – не торопиться.
Но в первом же агентстве недвижимости, рядом со станцией метро (вывеска «Добрые волшебники» примелькалась), когда объяснила, чего хочет, «волшебники» ее высмеяли: таких денег на квартиру не хватит, и на комнату в приличном доме тоже не хватит. Но есть разные дома, в пригороде, например, или аварийные, когда-нибудь снесут и дадут приличную квартиру. Однозначно, на нормальное жилье в городе пусть не рассчитывает.
"Если хотите, купите капитальный гараж, в самом центре", – предложила милая девушка. "Зачем он мне"? – пробормотала Софья и ушла, сопровождаемая участливым взглядом девушки. Да, сглупила, да, сама виновата, позволила себя облапошить.
Она позвонила сыну и сразу, без подготовки, призналась, что без жилья, что теперь квартирой владеет Феня, так получилось, сама виновата. Сын не смог скрыть недовольства, что с ним редко случалось: «А я чем могу помочь?» «Безвыходная ситуация? Так, по-твоему?» – расстроилась она. «Ладно, мать, подумаю. Но я пока не готов, чтобы ты ко мне приезжала».
Она предложила ему деньги, чтобы он купил хоть комнату, цены на жилье в Севастополе на порядок ниже, чем в Екатеринбурге. Он отказался, ей сейчас деньги нужнее, ведь надо где-то жить, и попросил на него не давить.
От сумы и тюрьмы не зарекаются, бомжи ведь как-то живут, недолго, правда, но и она в положении бездомной не захочет долго жить.
* * *
Долго не могла уснуть, наконец, задремала, очнулась от лязга металла по металлу и подумала: эти звуки – последнее, что слышала Анна Каренина, когда к ней приближался поезд.
Был рассвет, она встала, подошла к окну и увидела стаю собак, чуть в стороне, чутко поводил ухом крупный пес, черный и лохматый. Две пегие суки, к их животам прижались подросшие щенки, пегие, рыжие и белые с темными пятнами. Она почувствовала себя неловко, будто подсмотрела чужую интимную жизнь.
Феня звонила и грубо требовала: договор подписан, деньги получены, освобождай квартиру, пока полиция не выкинула на улицу. Брат мужа со дня на день ждет ребенка, куда им деваться прикажешь.
А ведь собиралась здесь жить своей семьей, но Софья уже ничему не удивлялась, да и кто будет вместо нее, решать не ей. На робкое, куда ей деваться, получала равнодушный ответ: "Не моя забота".
Феня дала ей десять дней на вывоз мебели и поиск жилья. Мебель грузчики вынесли на мусорку. Туда же отправилась библиотека Якова. Она равнодушно наблюдала из окна, как сбежались соседи, кто-то тащил книги, кто-то – еще крепкие кресла и стулья. Вещи уже не принадлежали ей и не будили ни чувств, ни воспоминаний.
Утром вяло собиралась в школу, русский был третьим уроком, и поглядывала на соседний подъезд, будто ждала чего-то. Дождалась: из подъезда вышел седовласый, подтянутый, интеллигентного вида мужчина с рыжей таксой. Собачка мельтешила своими короткими лапками, у кустика приседала, спешила к другому кустику. Мужчина терпеливо ждал.
Эту сцену наблюдала вдвоем с Яковом.
–Наверное, один живет, – предположила она.
– Один, – подтвердил он, – недавно переехал, вдовушки переполошились, как же, такой мужчина.
– Да? А он еще ничего. И собачка резвая.
– Вот как? Значит, сосед? Надо с ним встретиться и поговорить, – Яков выгнул грудь.
– Распетушился. Что, драться будешь? – засмеялась Софья.
Она посмотрела на его грудь, мускулистые руки, плоский живот, а ведь он хорошо сохранился, и может еще нравиться женщинам.
Марго бы сумела, и познакомиться, и напроситься на чай, и остаться на ночь, и мужчина с таксой был бы счастлив.
Жаль, нет такого опыта, а надо бы: полезный навык знакомиться с мужчинами сейчас бы пригодился.
Когда ей отмечали в учительской после уроков сорок восемь лет, завуч Генриетта Трофимовна произнесла тост: «Желаю вам любовных приключений, а что, дети выросли, жизнь только начинается, в смысле, любовные приключения». Поразительно, что об этом заговорила завуч, которой недавно отметили круглую дату – восемьдесят лет, – за четверть века, сколько ее помнили учителя, в безнадежно старой внешности не произошло никаких изменений, как будто она родилась такой.
Софья не сразу поняла, почему задергалось ее веко, да она подмигивает! Глаз, утопленный в глубоких морщинах, блестел, как у порочной женщины. Зрелище еще то, хотелось возразить.
"Нет уж, пусть все течет плавно и без эмоциональных всплесков. У меня надежный муж, за ним как за каменной стеной. Пусть старше меня, но скорее я впаду в маразм, чем он",
Завуч махнула рукой, было ясно, перебрала с алкоголем: "Эх, мне бы скинуть годика два, я бы показала, что значит быть женщиной. А, вы, уважаемая Софья Леонидовна, не по годам рассуждаете, вам же не девяносто лет".
"Может, я уже постарела и не хочу замечать изменений в муже, но мне так удобно. Он много читает, память как в молодости, куда мне до него, а какой деликатный, – сейчас таких уже нет. Не муж, подарок судьбы".
"Скажите еще, в быту неприхотлив", – усмехнулась завуч.
Это было что-то новое. Знала столько лет человека и не подозревала в ней темперамент.
Генриетта до сих пор работала в школе. В привычном облике чинуши ничего, что бы указывало на ее женский пол, прямые, строгого покроя темные юбки и белые кофточки женственности не прибавляли.
Сын сам позвонил и посоветовал снять жилье, купить газеты с объявлениями, не спеша
выбрать то, что надо. Выбрала вариант с хозяйкой, судя по голосу, молодой, и брала дешевле других. Это был незнакомый район высоток недалеко от ее улицы. Квартиру без мебели сдавала молодая пара. Просили недорого, но дорогая коммуналка, она отказалась.
Ночью снилась улица деревянных домов, тихая, безлюдная. Вдруг помчалось чудище: помесь трактора с танком, в последний момент успела – увернулась. Чудище крушило постройки и на ее глазах снесло всю улицу, ничего, кроме широкой полосы вспаханного чернозема.
И как продолжение кошмарного сна, ранний звонок Фени:
– Вечером привезем кое-какие вещи, если не откроешь, взломаем дверь.
– Ухожу. Оставлю ключ у соседки.
Куда идти? К Зине навеки поселиться? Она пустит, начнет ухаживать, потом похоронит, на могиле посадит цветы и будет вспоминать, какая Соня была добрая.
Есть еще вариант.
Марго ответила недовольно, очень занята, но, услышав, что Софья потеряла квартиру и скоро будет бомжевать по подвалам, повеселела и предложила встретиться, прямо сейчас, по новому адресу.
Дом старый, зато толстые стены, высокие потолки и большие окна, и вид нарядный, недавно окрашен в цвет охры: светло-коричневые стены, и беж – рамы и подъездные двери.
С лязгом открылась пуленепробиваемая дверь, длинный коридор, тусклые лампочки, темная лестница. Такая же пуленепробиваемая дверь медленно открылась, и в ярком свете на фоне бордовых стен возникла Марго в интенсивно розовом халате до пят.
В глубоком декольте алела – розовела полуобнаженная грудь солидного размера. Софья не поверила глазам своим: раньше соски чуть бугрились, нулевой размер, – сокрушалась Марго. Она ли это? На интенсивно-розовых губах появилась ехидная улыбка – она.
Не может быть, чтобы такая красота сидела дома в одиночестве.
– У тебя кто-то есть?
– Проходи, не стесняйся. Как тебя угораздило квартиру потерять? Не ахти какая, но была крыша над головой, – она отступила, Софья увидела холл с лестницей, – Двухуровневая, на первом – кухня и гостиная; на втором – спальни, два туалета, две ванные, – перечисляла Марго, раскинув руки, пахнуло дезодорантом.
