Текст книги "Сборников рассказов советских писателей"

Автор книги: Валентин Распутин

Соавторы: Нодар Думбадзе,Фазиль Искандер,Юрий Бондарев,Павел Нилин,Юрий Трифонов,Юрий Казаков,Богдан Сушинский,Олесь Гончар,Владимир Солоухин,Александр Рекемчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 45 страниц)

Сколько раз соседки – кто злорадно, кто участливо – мне говорили: «Сейчас встретила твоего отца, он направлялся к дому мясника Хакы». Или: «Твой отец только что остановил машину у райкома».

Из Ашхабада как-то принесли телеграмму: Шихим в больнице, ему срочно сделали операцию аппендицита. Я вынуждена была вызвать маму, чтобы на нее оставить маленькую Майсу. Через две недели я вернулась и случайно встретила отца в районном универмаге. Я сказала:

– Здравствуй, папа…

Что же он ответил дочери, которую давно не видел?..

– Тебе уже мало, что ты мать превратила в няньку?.. Хочешь, чтобы и я качал люльку твоего ребенка, бросив все дела?

Вот этому – наотмашь ранить людей – он научился отлично!

…Эх, папа… Я понимаю… Сейчас я должна пойти… присесть рядом. «Чай будешь, папа? Давай я покормлю тебя, папа». Я должна прижаться – как в детстве – к твоему плечу. Утешать, как, конечно же, надо утешать человека, которого несколько часов назад сняли с работы.

Но я – я вспоминаю… И не могу пойти.

Вот появится мама, она пусть и утешает отца, пусть находит общий с ним язык. Она пусть его и кормит. А кстати – и меня, потому, что с полудня я успела основательно проголодаться. Ведь уже… Бай-бов! Одиннадцатый час.

6

Аманша Аллаяров, уйдя в дальнюю комнату, плотно притворил за собой дверь. Большое окно, выходящее в сад, тоже было закрыто, от ночной сырости. Устроившись сперва на кровати, Аманша перелег на ковер, поближе к гладкой черной печке, которую Нурджемал успела истопить, очевидно, пока шло собрание…

На этом собрании сидел Силапов! Что же он пустил дело на самотек, по принципу «будь что будет»? Был бы он руководителем, не повторяющим дважды сказанного, кто осмелился бы поднять руку против многолетнего председателя? А Силапов сидел и слушал, вместо того чтобы решительно одернуть крикунов, напомнить им, если они посмели забыть, – кто такой Аманша Аллаяров. Да, мир меняется на глазах. Но к лучшему ли он меняется? Как поворачивался язык у говоривших: «Аманша-ага сегодня уже не может возглавлять колхоз. Мы не зачеркиваем того, что он сделал… И все же – он человек вчерашнего дня. Его надо переизбрать». Бездельник, разбивший кувшин, еще и кидает грязью в того, кто носит воду!

Бывали ведь и раньше собрания. Трем или четырем активистам указывалось: «Выступишь и скажешь то-то и то-то». Потом представитель из района: «Есть мнение, товарищи, рекомендовать у вас председателем…» А сейчас… Я не верил своим ушам, когда выступал Дурдымурад! Этот щенок, которого я назначил завфермой, согласен, видите ли, с теми, кто говорит обо мне как о вчерашнем человеке. А давно ли: «Аманша-ага… Аманша-ага, я оправдаю ваше доверие, ферма станет первой в районе». О, если бы я мог хоть месяц еще распоряжаться колхозной печатью, я бы показал, кто отстал от жизни! Будь ты академиком, Дурдымурад, а я бы тебя поймал, как ловят казахи норовистых лошадей! Скрутил бы, как покойный мясник Хакы скручивал теленка, перед тем как пустить его под нож.

Они воображают, что свалили меня, и теперь каждый прохожий сможет переступать через сбитого с ног. Они воображают, что я начну метаться без толку, словно что-то потерял. Нет, я не оправдаю их надежд. Мы еще посмотрим. Придется на время сменить львиные повадки на лисьи. Поступать так приходится не мне одному. Есть у самого Махтумкули слова: «Там, где уместно, и хитрость – смелость, и нужен муж, способный на нее». Аманша Аллаяров не какая-нибудь машина, которую можно списать по акту, как вышедшую из строя. Обо мне же сказал когда-то секретарь обкома Хезретов: он, Аманша, – один из тех, кто закладывал фундамент колхозного строительства! Потом Хезретов уехал в Ашхабад на большую работу. Кажется, позже у него были какие-то неприятности. Но – вода течет и течет, а камень остается лежать.

Надо только держать себя в руках. Горячность – не достоинство мое, а недостаток. Сколько раз Нурджемал говорила про это. Когда собрание повернулось столь неожиданно, разве можно было уходить? Надо было сменить, хоть и противно, парадную одежду на одежду смирения и ждать, как повернутся события. А я ведь даже не знаю, кого они там собрались посадить на мое место. Ну, Силапов вернется в райком и должен будет рассказать, как у нас все это происходило. В райкоме есть люди, которые примут мою сторону. Эх, если бы проводить собрание приехал не Силапов, а сам Баллыев! Тогда ничего похожего не произошло бы. И все равно – впадать в уныние преждевременно.

Где же Нурджемал? На веранде – шаги Гульсун. Вот, родная дочь, родная кровь, а ведет себя… «Папа, ты думаешь, председательское место – навечно?»

На всякий случай надо подготовиться к большому разговору. А большого разговора не бывает без призвания своих недостатков. Надо точно определить, что мне признавать. А то бросишь на самого себя черную тень, еще чернее, чем та, что бросили сегодня Дурдымурад и его дружки.

Но есть и такое, в чем я не признаюсь, даже если бы меня стали резать ножом.

Гынна… Сегодня она уважаемая женщина, жена своего мужа. Что ни говори, Ахмет – порядочный человек. Он пришел из армии позднее других, в самом конце сороковых годов, и он, конечно, слышал про Гынну и про меня. Но женился на ней. И не втихомолку, а затеял свадьбу на весь аул. Казалось бы, он должен краснеть, что берет в жены чужую женщину. А краснел я. Мне было стыдно. Наверное, от стыда я совершил еще одну ошибку. После свадебного то я он пришел ко мне.

– Какую работу ты мне дашь, председатель?

Надо бы сделать его бригадиром или завфермой, для этих должностей он подходил. А я сказал:

– Коровий пастух – это тебя устроит?

Чем-то Ахмет напоминал мне Бепбе. Такой же прямой, с чувством собственного достоинства. Я ждал – он начнет про свою ногу, про то, что хромому трудно со стадом.

А он кивнул и согласился:

– Ладно. Постараюсь оправдать…

При желании в его словах можно было уловить насмешку, но он говорил без улыбки, очень рассудительно – придраться было не к чему.

Что же мне делать?.. Ай, зачем сто раз передумывать то, что уже решил. Я стану выглядеть как заслуженный человек на покое. А для начала поеду в район – заручиться поддержкой Баллыева. Из района – в Ашхабад, к товарищу Хезретову. Ведь я фундамент – по его же словам. А если тронуть фундамент, весь колхоз может обрушиться. Так… Всю главную работу я возьму на себя. Здесь – справится Нурджемал. Не в первый раз. Придется только не одну, а несколько запруд разгородить незаметно. В конце концов я своего добьюсь, меня еще попросят вернуться! Тогда уж я поломаюсь… Я отвечу их же словами: «Нет, нет! Я постарел совсем, отстал от жизни».

Где же все-таки Нурджемал?

Что-то голова разболелась… Выйти? Подышать свежим воздухом?.

7

Время было позднее. На улице – ни людских шагов, ни говора. В лицо ему дул сырой ветер, а под ногами, подобно злому шепоту за спиной, шуршал гравий. Пока Аманша сидел дома, небо успело покрыться тучами, и за тучами не было видно звезд, ни одна не просвечивала сквозь плотную завесу. Аманша подумал: завтра, наверное, нельзя будет пускать машины на поля, и еще подумал, что теперь это не его забота.

Он дошел до моста через Ших-арык на краю аула. Постоял здесь. Вода почти достигала настила, но в темноте потока не было видно, и можно было лишь представить его – мутный, коричневого цвета, вскипающий белыми шапками пены.

Вдоль противоположного берега кто-то шел, приближаясь к мосту. Аманша откашлялся. И тот, кто шел, тоже откашлялся. Аманша включил карманный китайский фонарик.

– А-а… Башлык, – раздался женский голос. – А я думаю – кто это на мосту в такое позднее время? Не старое ли ты вспомнил? Не меня ли караулишь?

– Ты, Гынна? Какое там – караулю…

– А помнишь ночи, когда караулил?

Аманша недовольно засопел. Кто его знает, не окажется ли поблизости какой-нибудь случайный ночной прохожий?

– Сопи не сопи, а того, что было, не вернешь и не переделаешь, – продолжала женщина. – Сколько тогда ходило сплетен про меня и про тебя. Ну, тебя-то они миновали, вот как эта вода под мостом. А мне досталось. Не знаю, что и было бы со мной, не окажись на земле добрых, умеющих прощать людей.

– Ради самого аллаха, говори ты потише, Гынна, – взмолился Аманша, хоть и не в его привычках было кого-то о чем-то просить. – Лучше скажи, откуда идешь?

– Как будто не знаешь, откуда! Со скотного двора иду, где мой муж по твоей милости ходит за коровами, как будто он не способен ни на что лучшее!

– Перестань кричать. Я же не глухой старик Полат…

Гынна вроде бы успокоилась, но хриплый ее голос продолжал звучать укором.

– Шума боишься? Еще бы! Тогда я тоже хотела закричать… Не помнишь? А ты схватил меня, как курицу, за горло, чтобы никто ничего не услышал. Чего же теперь не хватаешь?

– Да ладно тебе, – примирительно сказал он. – Твоя беда, а моя вина. Только не кричи.

Женщина молча обошла его на мосту и, не сказав больше ни слова, направилась по дороге к аулу.

– Все у тебя, Аманша, сегодня получается наоборот, – тихо сказал он самому себе.

Какой шайтан надоумил меня таскаться ночью по аулу? Будто в саду возле дома не хватает свежего воздуха! И стоило выйти – посмотри, кого встретил. Значит, правильно говорится: «Про волка скажешь – волк придет». Опять шаги с той стороны?.. Ай, нет, показалось. Я теперь дуновения ветра готов испугаться. А вдруг придет хромой Ахмет и схватит меня за ворот, подумает – я опять гоняюсь за Гынной. Пе-хей!.. Да хоть бы убил он меня, разве я в силах снова сделать ее девушкой?

Но хромому лучше не попадаться, если он в гневе. Как тогда он влепил кладовщику костылем? Меня, правда, Ахмет стесняется. Старается не смотреть в глаза, если нам случается о чем-нибудь разговаривать. Но, кажется, я неправильно сказал: не стесняется, а – стеснялся. И что будет впредь, даже всеведущему аллаху неизвестно. А Гынна, конечно, о собрании знает! Иначе разве посмела бы заводить унизительный для меня разговор? Однажды – давно – у нее вырвалось: «Разбил ты мое счастье». Но тогда это звучало упреком, а не обвинением, как сегодня.

А ведь у меня и мысли такой не было. Разбивать ее счастье – зачем? Я взял Гынну помощницей счетовода, потому что было указание: девушек и женщин вовлекать в конторскую работу… И куда приятнее – видеть у своего кабинета хорошенькое личико, а не кривую морду какого-нибудь ублюдка. А Гынна в те годы, если одеть ее по-городскому, могла бы послужить украшением для обкомовской приемной!

Я называл ее «кейигим»[22]22
  Кейигим – мой джейранчик, ласковое обращение к любимой женщине, младшей по возрасту.


[Закрыть], и сам удивлялся, что способен говорить такие нежные слова и испытывать радость от них.

Существует ли на свете тайна, которая в ауле не перестала бы быть тайной через день или два? По-моему, нет. Узнала, конечно, и моя Нурджемал. Узнала – и ничего мне не сказала. Когда надо, она бывает удивительно выдержанной и тактичной.

Потом мне стало все равно, по какой тропинке ходит домой Гынна. Вернулся Ахмет. Он обратил внимание на красивую девушку, которую почему-то никто не брал в жены. Нашлись добрые люди – рассказали… Он постучал костылем, пообещал обломать ноги всем сплетникам на свете, и больше ему не решались намекать на прошлое женщины, которая стала его женой – женой коровьего пастуха.

В ауле сейчас, наверное, не спят. Многие радуются – Аманша-башлык стал просто Аманша. Сегодня они забыли все хорошее, что я для них сделал, и помнят только плохое. А это так же несправедливо, как забыть все плохое и помнить только хорошее. Но бог с ними! По совести, я чувствую свою вину лишь перед двумя из всех. Перед Гынной и ее мужем Ахметом. Но, может быть, я сумею помочь им, когда вернусь.

8

Маленький домик стоял по соседству со скотным двором. Ахмет, вышедший на поздний стук, не мог скрыть своего удивления. И Аманша теперь сам не понимал, чего это его понесло в дом, где он никогда раньше не бывал. Ахмету ведь приятно – увидеть председателя в день его поражения.

Комната ничем не напоминала жилище пастуха, прозябающего на отшибе, вдали от дома. Это могла быть и комната продавца-холостяка по соседству с магазином. И комната одинокого учителя. Чисто… Кровать в углу застелена одеялом. На столе у маленького окна – книги. Играющий транзистор, который остался невыключенным, когда хозяин пошел отворить.

Аманша сказал, вежливо улыбаясь:

– Ахмет! Ты никогда не звал меня в гости, а сам я тоже не приходил к тебе. Пусть не окажется мой глаз дурным, но ты живешь здесь, как хан!

Ахмет подал ему стул и тоже улыбнулся – как и гость, не от души, а так, для приличия. Засовывая в печурку несколько палок саксаула, он ответил:

– А почему бы не жить, как хан, если хочется? Тут мое поместье, и я могу не хуже других принять гостя. Пока чайник закипит, ты, башлык-ага, не погреешься чем-нибудь другим?.. Ночь сырая, а путь от аула до скотного двора – не близкий.

Это можно было понять и как намек, что долгие понадобились башлыку годы, чтобы преодолеть этот путь. Но Аманша предпочел увидеть в этих словах только то, что было сказано.

– Можно и погреться. Ночь действительно сырая. Не знаю, – смогут ли завтра трактора выйти в поле.

Из тумбочки, которую он, вероятно, смастерил сам, Ахмет достал бутылку коньяка, две зеленоватые стопки, вдетые одна в другую, и поставил все это на стол. Даже лимон у него нашелся, и он нарезал его остро отточенным ножом. Коньяк… Лимон… Аманша привык, что если рядовой колхозник захочет чего покрепче, то пьет водку.

– Ты… ты знал, что я приду к тебе сегодня? – спросил он.

– Откуда мне было знать?

Аманша подумал: конечно, – откуда… Какой-нибудь час назад он и сам не подозревал, что завернет сюда.

– За твое здоровье, Аманша-ага…

– За твое благополучие, Ахмет.

Они выпили, закусили лимоном, и Ахмет снова наполнил стопки – до краев, как и в первый раз.

– Я чувствую, что ты уважаешь башлыка, – сказал растроганный Аманша. – Спасибо тебе…

– Я гостя уважаю, – ответил Ахмет, поднимаясь, чтобы снять эмалированный чайник, у которого начала подпрыгивать крышка.

Он заварил фарфоровый чайник для башлыка, чайник для себя, достал пиалы, сахар.

Теперь он мог спросить:

– Аманша-ага… Я не думаю, чтобы ты просто так пришел ко мне среди ночи. Какое дело привело тебя?

– Правду сказать – не знаю, Ахмет. Я не подумал, что ночь, что ты должен спать. Пастух ведь поднимается рано. Зашел… Ну, спросить о здоровье, поинтересоваться, как дела…

– Не верю, башлык, – сказал Ахмет, глядя ему прямо в лицо. – Не хочешь сказать? Лучше молчи, но не говори мне неправды.

– Ну, тогда поверь, что сегодня было собрание. После этого собрания ты напрасно зовешь меня – башлык. Я Аманша, Аманша Аллаяров. Этому ты поверишь?

– Да. Я слышал об этом.

– Слух был верный.

– Если так, желаю тебе сил и здоровья. Но поверь и ты мне – жизнь идет и за стенами председательского кабинета.

– Я знаю. Ахмет, если я причинил тебе когда-нибудь неприятности, прости мою вину.

– Это напрасно, башлык… Уже поздно… Я в самом деле должен ложиться спать.

Он проводил своего странного гостя до ворот и еще постоял в темноте, прислушиваясь к удаляющимся шагам.

Аманша направлялся к мосту через Ших-арык и думал: ну и Ахмет! Он-то считал пастуха приниженным, уставшим от жизненных невзгод… Может быть, он даже хотел утешить Ахмета, что не одному ему плохо. Что ж, Ахмет сказал правду: он уважал не башлыка, а гостя. Он не был похож на человека, который для своей выгоды станет лицемерить, угодничать. Нет, может, и в самом деле пора на покой? Трудно же работать, если люди перестают тебя побаиваться.

Раньше… Стоило зайти в магазин, и парни делали вид, что покупают конфеты, а взять при нем бутылку вина – боялись. Молодые женщины, которым надо было что-нибудь по хозяйству от председателя, не решались обратиться к нему, а принимались обхаживать Нурджемал. Бедная Нурджемал, она ведь тоже привыкла к своему положению…

И все-таки – хорошо или плохо, что он побывал среди ночи у хромого Ахмета? Не принизил ли он этим своего достоинства? Нет, пожалуй, хорошо! Никто не посмеет сказать, что он – Аманша – боится посмотреть в глаза Ахмету!

9

Дома горел свет – и на веранде, и на кухне.

Аманша удивился, что они еще не улеглись. А времени – два часа. И ночь уже не ночь, и утро еще не наступило.

На веранде прохаживалась Гульсун. Что же она – так и не присела с того времени, как Аманша ушел?

– Папа! Куда ты пропал так надолго?.. Мы начали беспокоиться, где ты…

– Мать пришла наконец? – спросил он, не отвечая на вопрос.

– Да, вскоре после того, как ушел ты. Оказывается, она успела съездить в район и вернулась.

Как он сразу не догадался! Это было в характере его жены. Пока он сам предавался размышлениям и строил планы, как ему поступить и к кому обратиться за поддержкой, Нурджемал предпочла действовать.

Она вышла из кухни ему навстречу.

– Пойдем в комнату, – взяла она его за руку.

Он устало опустился на ковер.

– Ну…

Нурджемал вздохнула.

– Дело, оказывается, сложнее, чем мы думали.

Завтра пленум. Говорят, Баллыев уходит на пенсию.

Интересно, что Нурджемал, не сговариваясь с ним, делала то же, что собирался делать он сам.

– Ну…

– Силапов переходит на его место. А на место Силапова… на место Силапова – Шихим.

– Шихим?

– Да, он.

Аманша разгладил отсыревшие усы и зачем-то посмотрел на часы, висевшие над дверью.

– Завтра, говоришь? – переспросил он. – Это уже не завтра, это уже сегодня.

– А наше собрание не кончилось. Выборы отложили. Говорят, председателем будет Дурдымурад.

– Этот щенок? Которого я за уши вытащил из навоза и назначил завфермой?

– Да, он. А на его место – Ахмет, пастух.

Нурджемал ушла на кухню разогреть ужин. В окно Аманша видел Гульсун, облокотившуюся на перила. К ней тянулась яблоневая ветка. «Старею, – подумал он, но тут же поправился: – Кажется, начинаю стареть».

Перевод с туркменского А. Белянинова

Григол Чиковани
Радость одной ночи

– Я же сказала тебе, не смей приходить, Мурза!

– Сколько ночей провел я в мыслях о тебе, Таси!

– Что ты, Мурза!

– Сколько ночей провел я без сна под этим навесом, ожидая тебя, Таси!

– Не говори мне этого, Мурза!

– Я стоял здесь и слушал твое дыхание, Таси.

– Зачем ты делал это, Мурза?

– Из любви к тебе, Таси.

– А если проснется отец, что я стану делать, Мурза?

– Прикрой дверь, Таси.

– Тише, у отца слух, как у зайца, Мурза!

– Осторожно прикрой, Таси!

– Все же, что привело тебя сюда в эту полночь, Мурза?

– С той минуты, как я увидел тебя, нет для меня ни ночи, ни дня, Таси.

– С каких пор это длится, Мурза?

– Целый век, Таси.

– Куда же ты смотрел до сих пор, Мурза?

– Я и сам не знаю, Таси.

– Мурза!

– Прикрой дверь, чтобы не скрипнула, Таси.;

– Не бойся, Мурза.

– Таси!

– Все-таки ты не должен был приходить в полночь, Мурза.

– Ведь и ты вскормлена материнской грудью, Таси!

– Ну и что, Мурза?

– И я вскормлен материнской грудью, Таси.

– Ну и что же, Мурза?

– Я тоже человек, Таси.

– Ну и что же, Мурза?

– Пожалей меня, Таси.

– Я жалею, Мурза.

– Станем вот сюда, у плетня, Таси.

– Нет, пойдем под платан, Мурза.

– Хорошо, пойдем под платан, Таси.

– Не смей трогать меня рукой, Мурза!

– Почему, Таси?

– Так… Что же все-таки привело тебя в эту полночь ко Мне, Мурза?

– Я целый год ждал этой ночи, Таси.

– А что же удерживало тебя столько времени, Мурза?

– Любовь к тебе, Таси.

– Тише, как бы отец не услышал… Что же теперь побудило тебя, Мурза?

– Любовь к тебе, Таси.

– Мурза!

– Сегодня, когда ты посмотрела на меня на празднике мариамоба[23]23
  Мариамоба – день богородицы.


[Закрыть], ты разом сняла с меня оковы, Таси.

– А не обманули тебя глаза, Мурза?

– Сердце меня не обмануло бы, Таси.

– А не обмануло ли тебя сердце, Мурза?

– Почему, Таси?

– Может, я тебя не люблю, Мурза!

– Тогда полюби меня, Таси.

– А что достойно в тебе любви, Мурза?

– Сердце, Таси.

– А еще, Мурза?

– Душа, Таси.

– Сердце и душа есть у всех парней, Мурза!

– Что делать, больше у меня нет ничего на земле, Таси.

– Мурза!

– А у тебя что есть, достойное любви, Таси?

– Сердце, Мурза.

– А еще, Таси?

– Душа, Мурза.

– А еще, Таси?

– Больше и у меня нет ничего на земле, Мурза.

– Что ты говоришь, Таси! Одни твои глаза дороже всех женщин.

– Неправда, не говори так, Мурза.

– Улыбка твоя стоит всех дадиановских владений, Таси.

– Не говори мне этого, Мурза.

– Твой стан, Таси, стоит всей земли.

– Молчи, не надо так говорить, Мурза.

– Твои щеки…

– Ты сводишь меня с ума, Мурза!

– Твой стан гибкий, как плеть, Таси…

– Какой сладкоречивый язык у тебя, Мурза!

– Твои уши и шея…

– Хватит, Мурза, я совсем потеряю разум!

– Ты – моя жизнь, Таси.

– Почему ты до сих пор не говорил мне этого, Мурза?

– Ты – икона моя, Таси.

– Почему ты до сих пор не говорил мне этого, Мурза?

– Смотри, моросит, не простудилась бы ты в одной рубашке, Таси…

– Да разве могу я простудиться с тобой, Мурза!

– Ты моя радость, Таси.

– О, не трогай меня, Мурза!

– Почему, Таси?

– Я боюсь, Мурза.

– Боишься любви, Таси?

– Боюсь любви, Мурза.

– Ты моя радость, Таси.

– А если ты обманешь меня, Мурза?

– Любовь не умеет обманывать, Таси.

– Что за медовый язык у тебя, Мурза!

– Любовь никогда не обманывает, Таси.

– Правда, Мурза?

– Любовь не умеет обманывать, Таси.

– А где же ты был до сих пор, Мурза?

– Таси…

– Не касайся меня рукой, Мурза!

– Почему, Таси?

– Не знаю, Мурза…

– Не убивай меня, Таси!

– Что ты, бог с тобою, Мурза!

– Может быть, тебя любит сын Ивы?

– Что ты, нет, Мурза.

– Может быть, тебя любит сын Пепу, Таси?

– Что ты, нет, Мурза.

– Может быть, ты любишь сына Какучиа, Таси?

– Что ты, не говори так, Мурза!

– Может быть, тебя любит парень Тэмы, Таси?

– Пропади пропадом парень Тэмы, Мурза.

– Может быть, тебя любит парень Барны, Таси?

– Нет, нет, Мурза.

– Тогда что же ты имеешь против меня, Таси?

– Я боюсь, Мурза.

– Почему, Таси?

– Не знаю, Мурза…

– Я жить без тебя не могу, Таси.

– Не говори мне таких слов, Мурза!

– Так что же мне делать, Таси?

– Не знаю, Мурза…

– Пожалей меня, Таси.

– Я боюсь, Мурза.

– Не вонзай мне в сердце нож, Таси!

– Пусть в твоего врага вонзится нож, Мурза.

– Таси…

– Не прикасайся ко мне, Мурза!

– Не хорони меня заживо, Таси.

– Пусть бог даст тебе сто лет жизни, Мурза.

– Пожалей меня, Таси!

– И ты пожалей меня, Мурза!

– До каких пор мне мучиться, Таси?

– Мучился же ты целый год, Мурза!

– Одного года достаточно для меня, Таси.

– Хорошо, Мурза.

– Таси…

– Придвинься совсем немножко, Мурза.

– Таси…

– Больше не придвигайся, Мурза!

– Таси…

– Ну, еще немножко придвинься, Мурза!

– Ты моя радость, Таси.

– Если так любишь меня, где ж ты был до сих пор, Мурза?

– Таси…

– Еще немножко придвинься, Мурза…

– Любимая моя, Таси.

– Ах, какой ты хороший, Мурза.

– Таси…

– Ты и сейчас скован, Мурза…

– Это ты меня сковала, Таси.

– Мурза, Мурза!

– Почему ты дрожишь, Таси?

– Дождь идет, мне холодно, Мурза…

– Это не дождь, а ливень, Таси.

– Обними, согрей меня, Мурза!

– Таси…

– Ну, обними же меня, согрей, Мурза!

– Таси, Таси!

– У тебя железные руки, Мурза.

– Только не простудись, Таси!

– С тобой я не простужусь, Мурза!

– Таси!

– Не смей целовать меня, Мурза!

– Таси…

– Ну, один раз поцелуй меня Мурза, чтобы я не простудилась.

– Таси…

– Еще раз поцелуй меня, Мурза!

– Таси…

– Довольно, больше не целуй, Мурза!

– Ладно, больше не поцелую, Таси.

– Довольно, тебе говорят, ты задушишь меня, Мурза!

– Родная моя, Таси!

– Убери руку, Мурза!

– Что делать, я не могу убрать руку, Таси.

– Хорошо, если не можешь, не надо, Мурза.

– Ты моя радость, Таси!

– Не порви на мне рубашку, Мурза!

– Я не могу не делать этого, Таси!

– Ну, если не можешь.

– Таси…

– Как же ты все-таки терпел целый год, Мурза?

– Я и сам не знаю, Таси…

– Видно, ты не так сильно любишь меня, если мог вытерпеть целый год, Мурза!

– Любовь умеет и терпеть, Таси.

– Это правда, ведь и я целый год терпела, Мурза.

– Что же ты не сказала мне, Таси?

– Любовь умеет терпеть, Мурза!

– Где же у меня, безмозглого, были глаза, Таси!

– Как я ждала тебя, Мурза!

– Где у меня, безмозглого, сердце было, Таси!

– День не был для меня днем и ночь – ночью, Мурза.

– Где у меня, безмозглого, была душа, Таси!

– Если хочешь, еще раз поцелуй меня, а то я простужусь, Мурза!

– Таси…

– Чшшш, Мурза!

– Собака пробежала, Таси.

– Нашу собаку в это время сам черт не разбудит, Мурза.

– Если б я знал, что сердце твое было со мной. Таси!

– С тобой было, Мурза.

– Меня бы цепями не смогли удержать, Таси.

– С тобой оно было, Мурза.

– Таси…

– Теперь ты знаешь, что с тобой оно, Мурза.

– Теперь-то знаю. Когда ты на меня посмотрела на празднике мариамоба, тогда же я почувствовал, Таси.

– Правда, Мурза?

– Как мне уместить в сердце такую радость, Таси?

– Уместишь, Мурза.

– Ах, если б не рассветало, Таси!

– Да, если бы совсем не рассвело в эту ночь, Мурза!

– Что за радостная ночь, Таси!.

– Ночь радости, Мурза.

– Таси…

– Не отпускай меня, Мурза.

– Как же я тебя отпущу в этакий ливень, Таси!

– Ты моя радость, Мурза!

– Таси…

– Какой ты сильный, Мурза!

– Я тобою силен, Таси.

– Правда, Мурза?

– Ты дала мне силу, Таси.

– Не касайся меня так, Мурза.

– Почему, Таси?

– Я боюсь, Мурза.

– Если в этом году будет хороший урожай, я попрошу у твоего отца согласие, Таси.

– Да, урожай будет хорошим, Мурза.

– Если только дожди не загубят его, Таси.

– Не загубят, Мурза.

– В октябре мы справим свадьбу, Таси.

– Как я дотерплю до октября, Мурза!

– К свадьбе подготовиться надо, Таси! Чшшш, Таси!

– Что такое, Мурза?

– Кто-то ходит по двору, Таси.

– Это отец вышел во двор, Мурза.

– Небо посветлело, Таси!

– Не уходи, петухи еще не пели, Мурза!

– Я хотел бы и вовсе не покидать тебя, Таси.

– А ты знаешь, что у меня нет приданого, Мурза?

– И у меня ничего нет, Таси.

– Это позор для меня, Мурза.

– Бедность только у господ считается позором, Таси.

– Когда придет октябрь, Мурза?

– Оглянуться не успеешь, как придет октябрь, Таси.

– Когда придет октябрь, как мне дожить до октября, Мурза?

– Ты моя радость, Таси.

– Чшш, кто-то перескочил через забор, Мурза.

– Это ливень, Таси.

– Мурза…

– Почему ты дрожишь, Таси?

– Не знаю, Мурза.

– Не бойся, ничего не бойся, Таси!

– С тобой я ничего не боюсь, Мурза.

– Ты моя радость, Таси.

– Когда выходила замуж дочь Эгутиа, двадцать квеври вина было выпито на свадьбе, Мурза.

– На нашей свадьбе в два раза больше выпьют, Таси.

– Ха-ха-ха, Мурза!

– Что смеешься, Таси?

– Из каких квеври, Мурза?

– Из квеври добрых соседей, Таси.

– Чшш… Кто-то пробежал здесь, Мурза.

– Это ветер, Таси.

– Сердцем чую какую-то беду, Мурза…

– Люблю твои ежевичные глаза, Таси.

– Как я счастлива, Мурза!

– Люблю твои розовые щеки, Таси.

– Не касайся меня так, Мурза!

– Говорят, владетель собирается воевать с абхазами, Таси.

– Избави нас бог от войны, Мурза!

– Дадиани и Шарашиа не хотят примириться друг с другом, Таси.

– Да примирит бог Дадиани и Шарашиа, Мурза!

– Если будет война, Таси…

– Ох, не говори этого, Мурза!

– Больше не скажу, Таси.

– Я думала, ты хочешь свататься к дочери Кучуриа Кутелиа, Мурза.

– Пропади она пропадом, Таси!

– Касайся, целуй меня, Мурза.

– Ты моя радость, Таси.

– Слышишь, Мурза?

– Слышу, Таси.

– Кто-то свистнул, Мурза.

– Это ветер свистнул, Таси. Смотри не простудись!

– Дочь Кучуриа Кутелиа красивее меня, Мурза.

– Дочь Кучуриа Кутелиа твоего мизинца не стоит, Таси.

– Что тебя до сих пор заставляло молчать, Мурза?

– Чшш… Кто-то крикнул, Таси.

– Это ветер завывает, Мурза.

– Взошла утренняя звезда, Таси.

– Вчера в Мухури работорговцы похитили жену Уту Гурцкайа, Мурза.

– Работорговцев убили, Таси.

– Кто они были, не знаешь, Мурза?

– Макацариа из Чаладиди, Таси.

– Почему бог не проклянет их, Мурза?!

– Не знаю, Таси!

– Женщина со двора не может ступить, Мурза.

– Как может христианин продавать христианина неверному, Таси!

– Кто-то ходит по двору, Мурза.

– Может, отец снова вышел, Таси?

– Нет, отец один только раз выходит ночью, Мурза.

– Пойду обойду двор, Таси.

– Не уходи, я боюсь, Мурза.

– Хорошо, я не уйду, Таси.

– Невесту Мадзиниа у дружков в дороге похитили, Мурза!

– И Мадзиниа с того самого дня домой не вернулся, Таси.

– Несчастный Мадзиниа, Мурза.

– Еще несчастнее его Пациа, Таси.

– Иди, иди, вот-вот встанет отец, Мурза.

– Завтра выходи в это же время, Таси.

– Поцелуй меня, Мурза!

– Таси…

– Еще поцелуй меня, Мурза!

– Заткни ей башлыком рот, Коста!

– Крепче свяжи ей ноги, Миха.

– Ну, побежали, Дата!

– Ты не убил того парня, Коста?

– У него крепкая голова, не сдохнет, Маква.

– Фьють… фьють!

– Но-о!..

– Гуджу!

– А?

– Со двора мне послышался крик, Гуджу.

– Это ветер поет, Цабу.

– Нет, крик мне послышался, Гуджу.

– Померещилось тебе спросонок, Цабу.

– Открой дверь! Мне послышался крик, Гуджу!

– Небо разверзлось, Цабу!.

– Открой дверь, Гуджу!

– Эй, кто там?

– От платана донесся крик, Гуджу!

– Наверное, ветер, Цабу!

– Беги к платану, Гуджу!

– Да вот гляди, никого нет под платаном, Цабу!

– Ну, а это кто там, Гуджу?

– Сын Маркозиа – Мурза.

– У него голова разбита, Гуджу.

– А что здесь нужно было ему, Цабу?

– Наверно, к Таси пришел, Гуджу.

– А что нужно было от Таси сыну Маркозиа?

– Не время спрашивать об этом, Гуджу?

– Что нужно было здесь сыну Маркозиа, Цабу?!

– Какое-то несчастье с нами стряслось, Гуджу!

– Почему ты так думаешь, Цабу?!

– Ты слышишь топот коней, Гуджу?

– Что это, Цабу?!

– Горе мне, Таси нет в постели, Гуджу!

– Что ты говоришь, Цабу?!

– Таси, дочка!.. Таси!.. Помогите!

– Таси, дочка!..

– Таси, дочка, Таси!.. Таси!..

– Что такое, что случилось?

– Кажется, похитили Таси!

– Таси похитили!

– Выбегайте все!.. Работорговцы похитили Таси!

– Филипе!

– Манча!

– Спиридон!

– Выходите все!

– Эй, не упускайте их!

– Трубите в трубы!

– Звоните в колокола!

– Таси похитили, дочку, Гуджу!

– Варна, перережь им дорогу у мельницы!

– Ива, перехвати их у моста!

– Таси, дочка! Таси, дочка! Горе твоему отцу, дочка!

– Эй, все выходите, все до одного!

– Таси!.. Пусть земля возьмет твою мать, дочка!

– Горе твоему отцу, дочка!

Перевод с грузинского Ю. Нагибина и С. Серебрякова