Текст книги "Азиаты"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

После посещения мечети Гаухар-шад он уехал во дворец, позавтракал с облегчённым сознанием, что сделал всё, что мог, дабы умилостивить Аллаха и успокоить дух покойного Тимура. Оставалось лишь возвратить ему надгробие и двойные, из семи металлических сплавов, ворота. После завтрака шах хлопнул в ладони и велел гуламам привести к нему шурина Лютф-Али-хана, а также собрать правительственный совет.

После полудня заполнили большую залу сипахсалары, другие военачальники и разные советники шахского двора. Сели вокруг стены у низких столиков, приготовив бумагу и каламы[44]44
  Калан – писчее перо, карандаш.


[Закрыть]. Надир-шах вошёл в залу последним и уселся в кресло, цепко оглядывая собравшуюся знать – военачальников и дворцовых сановников. Затем взялся за подлокотники кресла, широко расставил ноги и упёрся ступнями в ковёр, словно предостерегая себя от того, что при вращении земной шар может оторвать его от себя. Но это была привычная поза Надир-шаха перед тем, как произнести речь или высказать что-то важное. На этот раз он был торжественно краток:

– Ныне мир, подобно шару, вертится в моей руке…

Тимур сделал камень своей гробницы из нефрита; мы выделаем одну кольчугу из стали, другую из красного золота, осыпанного драгоценными камнями. А из нефрита сделаем пол я облицовку нижней части стены куполообразного здания… А эти вещи, принадлежащие Тимуру и его Биби-ханым, наш дорогой шурин отвезёт назад, в Самарканд, и возложит их на своё место. Приказываю тебе, Лютф-Али-хан, сегодня же отправиться в путь и в точности выполнить наш шахский приказ…

Лютф-Али-хан, сидевший среди сердаров, ибо сам носил это звание, посерел лицом, и губы его задрожали от обиды, вызванной жестокостью Надир-шаха. По зале прокатился лёгкий говор, со вздохами и закатыванием глаз наиболее чувствительных вельмож. У всех в намята ещё были жалобы Лютф-Али-хана на то, какая тяжёлая доля тащить чуть ли не на себе камень и ворота из Самарканда. Надир-шах понял, что именно не понравилось вельможам из сказанного. Тотчас на лице его изобразилась злая улыбка и он вежливо сказал:

– Да простит меня мой дорогой сердар Лютф-Али-хан, но такова воля Аллаха, единственного и непререкаемого, чьей воли я не могу ослушаться. Ты, мой шурин, вернёшься в Самарканд той же дорогой, какой шёл в Мешхед, и своими руками положишь нефритовый камень на могилу Тимурленга, а потом тоже самое сделаешь и с воротами мечети Биби-ханым…

Далее шах повёл речь о постройке в его честь памятников в Дерегезе – на его родине, в Келате, где он выдвинулся в полководцы, и здесь, в Мешхеде, который он сделал столицей Персии и возвеличил в ней своё имя, И всё же особое предпочтение отдал Келату.

– В Келате мы воздвигнем гробницу из чёрного камня. Для этого нам надо привезти из Азербайджана чёрный мрамор и триста каменотёсов из города Мераги: пусть они начнут строить мою гробницу…

После заседания правительственного совета Лютф-Али-хан вошёл в комнату Реза-Кули-мирзы:

– Что будем делать, племянник?!

Мирза отвернулся, пряча глаза:

– Надо искать человека с ножом…

– Я постараюсь найти такого!

– Но тебе, дядя, надо ехать в Самарканд…

– Я поеду туда… Но чем дальше я буду от Мешхеда, тем ближе моя месть шах-ин-шаху. Я найду человека, который возьмёт в руки нож, чтобы остановить взбесившегося повелителя… Если придёт к тебе человек от меня, прими его, выслушай и сделай всё возможное, чтобы задуманное нами свершилось.

– Да, дядя, будет так, как ты говоришь…

Вечером Лютф-Али-хан с охраной в пятьсот человек, с нефритовым камнем и воротами выехали из Мешхеда. Снова предстоял ему четырёхмесячный путь с лишениями и муками. Но сердар на этот раз решил быть умнее: «Пусть нукеры и юз-баши везут камень со скоростью черепахи, а у меня резвый конь и тысяча желаний!» Процессия с камнем и воротами ещё не достигла Серахса, а Лютф-Али-хан с несколькими помощниками, с полусотней нукеров, взятых для безопасности, уже сидел в тедженской чайхане и насыщался обедом и потягивал из чаши шербет. Так он провёл больше месяца. И дальше его путь был полон увеселений и мелких приключений с сартянками во цвете лет, проданных для мойки ванн и тазов. Но случилось непредвиденное и самое желаемое. В Чарджуе на маленький отряд Лютф-Али-хана напали разбойники: в стычке сердару удалось захватить предводителя шайки. Это был небольшого роста, но сильный, с чёрными горящими глазами сарт, и назвал он себя коротко:

– Я – Бухар.

– Почему ты напал на меня, ты же знаешь, что я еду в Самарканд по приказу его величества Надир-шаха? – возмутился Лютф-Али-хан.

– Вот поэтому и хотел тебя убить, что ты шурин персидского шаха. У меня с твоим великим родственником особые счёты. Прошлым летом, когда его армий стояла на Зеравшане, жалкие правители Бухары увезли самых лучших девушек Бухары… У меня была невеста. Оставался всего месяц – и она стала бы моей женой. Но Абул-Файз-хан отвёз её в Зеравшан к шаху Надиру. Говорят, именно он пользовался ею три ночи, а потом подарил ей браслет и вышвырнул…

Лютф-Али-хан сразу смекнул, что этот мрачный парень может стать «человеком с ножом», о котором думали Лютф-Али-хан и мирза. Не дослушав до конца предводителя шайки, сердар ещё более возмущённо воскликнул:

– Эй, парень, причём тут я, если твоя невеста нежилась в объятиях самого шаха! Шах её услаждал – а шаха ты и спрашивай!

– Надир-шах далеко, и тело его и голова за семью замками, в мешхедском дворце – моё желание снять о него голову – не выполнимо. Но голова его ближайшего родственника чуть было не попала в мои руки. Моли Аллаха, что он спас тебя… Я всё сказал, а теперь делай со мной, что хочешь, я в твоих руках.

– Дорогой Бухар, я бы мог прямо сейчас пустить тебе пулю в лоб, и разговор бы наш был окончен, но мне жалко тебя. – Лютф-Али-хан изобразил на своём лице гримасу и вздохнул, покачав головой. – Я сам не раз просил Надир-шаха не заниматься по ночам с невинными красавицами. Я презираю его за это и готов предать суду самого Аллаха. Есть много людей, которые, как и я, ненавидят его величество. Ты мне скажи, Бухар, так ли велика твоя злость против Надира или ты вышел на дорогу только ради того, чтобы отобрать у меня кошелёк с золотыми монетами?

– Сердар, не унижай меня, – обиделся Бухар, видя, что сердар не очень-то ладит с государем Персии. – Моё сокровенное желание исполнится, если я отправлю на тот свет шаха Надира, этого жалкого оборванца из племени кырклу, не достойного не только шахского трона, но и жизни в этом мире.

– Дорогой Бухар, если это так, то я дам тебе человека, он поедет с тобой в Мешхед и познакомит с очень знатным господином. Этот афшар создаст условия для расправы с проклятым деспотом и женолюбцем…

– Сердар-ага, не ловушка ли это? – усомнился Бухар.

– О какой ловушке говоришь, парень?! Ты сам сейчас у меня в ловушке: я бы мог застрелить тебя. Но кая видишь, мне не нужна твоя смерть. Мне необходима смерть того, за кем и ты охотишься!

– Да, сердар, это похоже на сущую правду. А где тот человек, который мог бы поехать со мной в Мешхед?

– Вот это другой разговор… – Лютф-Али-хан велел нукеру позвать полковника Мухаммед-хана. Втроец они поговорили о шахе, и утром полковник с предводителем шайки отправились в Мешхед.

Приезд их в столицу Персидской державы не был никем замечен, ибо Мухаммед-хан был человеком малоизвестным – всегда находился среди нукеров и никогда не приглашался ко двору. Приехав в Мешхед, он поселился с Бухаром на квартире у знакомых и, переодевшись в сердари и войлочную шапочку, отправился под видом портного к Реза-Кули-мирзе. Приближался Новруз – Новый год по персидскому календарю. Всё население Мешхеда было занято новыми нарядами, маскам! н прочими костюмами для празднования Новруза. Мухаммед-хана мирза принял как «портного». И когда речь сошла о деле, «портной» произнёс два секретных слова, связывающих мирзу с Лютф-Али-ханом. Мирза округлил от удивления глаза, а Мухаммед-хан сказал:

– Человек, которого вы ищете, найден, он находится у меня.

– Машалла… Это очень хорошо! – воскликнул смущённо Реза-Кули-мирза, ибо дело касалось заговоре против его собственного отца. – Назовите дом, где вы остановились, и я найду вас в нужный день и час. А теперь идите и будьте готовы ко всему…

Надир-шах тоже готовился к Новрузу. Он решил провести Новый год вместе с семьёй, но сначала устроить большой салам для дворцовой знати. К празднику он приказал изготовить для себя новую диадему. Под золотое головное кольцо, усыпанное бриллиантами, поддела бархатный тюрбан, по которому крестообразно пришила перья заморских птиц. Примеряя тюрбан, шах смотрел в зеркало, разглаживал усы и брови, то хмурясь, то улыбаясь, и спрашивал стоящих позади сыновей:

– Ну, как я выгляжу в этой диадеме? Знаете ли вы, что означают эти четыре нашития из перьев? Хай, мои дарственные отпрыски, разве догадаться вам! Одно нашитие – в честь покорения самой Персии, второе – в честь Индии, третье – в честь Турана, в который вошла Балх, Бухара и Хорезм, четвёртое – в честь Турции, которую я захвачу в ближайшее время!

– Пусть тебе сопутствует во всём удача, дорогой отец! – воскликнул младший сын Имам-мирза.

– Аллах благоволит к тебе, отец, но сила твоя – а тебе самом. Я горжусь тобой, мой дорогой и великий шах-ин-шах! – воскликнул средний сын Насрулла.

Реза-Кули-мирза, год назад униженный отцом и отстранённый им от должности наместника Хорасана, сказал угрюмо:

– Желаю тебе, отец, мудрого наследника на твой престол.

– Что, разве грозит опасность потерять мой трон? – Надир-шах ядовито улыбнулся,

– Самая большая опасность для тебя, отец, это твой возраст, – нашёлся что ответить мирза, но шаха не удовлетворил этот ответ. Надир-шах по-прежнему видел в старшем сыне того, кто стремился поскорее завладеть персидским престолом. Но, слава Аллаху, пока что всё складывалось для Надир-шаха благополучно.

VIII

После пышно отпразднованного Новруза Надир-шах вышел с войсками на Мешхедскую дорогу и двинулся на Запад. Предстоял длительный поход в Дагестан, чтобы отомстить горцам и их правителям – Дауд-беку и Сурхай-хану – за гибель родного брата Ибрахим-хана, Смерть его наступила два года назад, когда он, двинувшись через Карабах, Ширван и Шекинское ханство в горы джарских джаматов, около горы Джаник был окружён повстанцами и в сражении пал на поле боя. Надир-шах, полный ярости, ехал громить непокорные горцев. Был он сдержан и сосредоточен. Но его батальоны – фоуджи, по семьсот человек в каждом, конные сотни, которым не было конца, столь далеко они растянулись по дороге, артиллеристы-топчи, находясь ещё под впечатлением празднеств Нового года, далеки были от воинственного настроения, не говоря уже о самом шахском дворе. Несколько сотен конных вельмож, две тысячи верблюдов с поклажей, четыре тысячи мулл, семьдесят шесть европейских карет, колясок и других экипажей, запряжённых восемью и шестью лошадями, выглядели настолько мирно, что само слово «война» на подходило к их облику. В войске было много музыкантов, беспрерывно звенела музыка и ухали барабаны – тулумбасы Восемь лошадей тащили тяжёлое медное орудие на деревянном лафете – салютоционную пушку. На муллах везли стволы горных орудий, лафеты, колёса и другие принадлежности. За муллами шествовала толпа артиллерийской прислуги, разукрашенная разными перьями и лампасами, затем на пятидесяти верблюдах замбуреки. За каждым замбуреком на верблюжьем горбу сидел артиллерист в красном мундире, а за его спиной развевался белый значок, прикреплённый к седлу верблюда. Следом за артиллерией шёл второй ряд музыкантов, и вновь – батальоны пехоты. Офицеры ехали верхом и отличались от рядовых нукеров галунной петличкой на воротнике, жёлтыми шёлковыми шарфами и золотыми шнурками на шапках. Шаха сопровождали гвардейцы и гуламы, одетые в красные черкески. Сам он ехал впереди большой свиты приближённых, сверкая на солнце бриллиантовым султаном и крупными драгоценными камнями на мундире и сабле. Белый конь под ним также сиял золотым убором.

В некотором отдалении, почти в самом конце идущего войска, ехал на сером аргамаке Реза-Кули-мирза со своими удальцами – Афшаром, Мамед-ханом и Салахом. Лица их были сосредоточены, а глаза насторожены, словно ожидали чего-то необычного. Сам мирза нервно покусывал губы, с трудом сдерживая себя от нанесённой обиды отцом; и на этот раз Надир-шах не дал ему даже небольшого отряда, кроме телохранителей, выражая своё недоверие. Не только у шаха, но и у дворцовой знати, и в войсках давно уже утвердилось мнение, что старший сын шаха жаждет персидского трона, а отец пока не собирается уступать его, хотя и допускает мысль, что день такой когда-нибудь придёт. Сановники и военные тихонько поговаривали об этом.

В Кучане войска остановились на трёхдневный отдых. Надир-шах поставил свой шатёр, шатры гарема и сановников в загородном саду, на левом берегу Атрека, среди фруктовых деревьев и цветников. Весна уже буйствовала вовсю: яблони, алыча, персики, покрытые белым и розовым цветом, источали аромат, настраивая людей на благодушный лад. Жёны шаха отдыхали под деревьями на разостланных коврах, сановники играли в тенистой аллее в нарды. К шахскому шатру вела широкая аллея, по обеим сторонам которой стояли гвардейцы, а рядом с шатром – личная охрана. Охранялся сад и с восточной стороны, где тянулась зубчатая стена с белыми арочными воротами, вверху которой выделялся рельефом герб с изображением Льва и Солнца.

Именно в эти ворота на третий день въехали гонцы из Хорезма. Оставив коней и оружие, они некоторое время шли пешком, сопровождаемые стражей. Приблизясь к шатру Надир-шаха, опустились на колени и склонили головы. Шах вышел из шатра не сразу, а появившись, недовольно сказал:

– Пусть войдёт ко мне кто-то один.

Гонцов было трое, и один пополз к шатру на четвереньках, а двое остались на месте. Надир-шах был в шатре один и принял гонца бесцеремонно, не позволив даже встать на ноги:

– Говори, по какому делу приехали!

– Ваше величество, мы из Хивы. Тахир-хан убит киргиз-кайсаками. На престол они посадили Нурали-хана, сына правителя Меньшего жуза.

– Опять хан Ушак? – воскликнул правитель.

– Аральский сброд привёл Артык-инак. С ним не было Ушака: говорят, после того как от него отложились его сердары, он живёт с жёнами и детьми возле Усть-Юрта.

– Много ли киргиз-кайсаков?

– Тысяч десять будет, ваше величество.

– Нет ли с ними русских солдат?

– Русских нет, но Нурали-хан – их подданный: если не поспешить, то он может пригласить русских солдат в Хорезм.

– Ладно, гонец… Иди и жди…

Надир-шах велел гуламам пригласить к нему сипахсалара.

– Хезрет-вали, немедленно снарядил людей в Мерв, к Насрулла-мирзе. Скажи ему, в Хиве восстание черни и переворот, Тахир-хан убит. Пусть Насрулла-мирза возьмёт с собой двадцать тысяч войск и раздавит севшего на трон самозванца. Передай Насрулле, пусть подумает, кого посадить на хивинский престол, но только надо поскорее убрать с трона русского подданного… Гонцов из Хивы отправь к Насрулле в Мерв!

Сипахсалар, выйдя из шатра, махнул рукой, чтобы хивинцы следовали за ним, и пошёл к воротам. Спустя час отряд во главе с помощником сипахсалара отправился в Мерв.

Шах, раздражённый происшедшим и собственной мыслью о том, что стоит только шаху расслабиться, как сразу начинаются беспорядки, созвал командный состав. Приказ его был строг и краток: музыку убрать, игры прекратить, объявить нукерам о потере Хивы и о возможном нападении врага со стороны Дагестана. Командиры батальонов и юз-баши бросились к нукерам, чтобы привести их в боевой порядок. Утром войска вышли из Кучана и двинулись в Боджнурд, Рей, Астрабад… В каждом из этих городов к шахским войскам присоединялось множество ополченцев, ехали к шаху беглер-беги и прочие сановники прикаспийских останов, выражая покорность н преданность, и желание участвовать в походе. Армия шаха возросла до гигантских размеров н потянулась огромным удавом через астрабадские и мазандеранские леса, минуя белокаменные постройки бывшего шаха Ашрафа. Райские места, где когда-то проводил свой отдых Хусейн-шах сефевид, где прятался от афганского хана Мир-вейса Тахмаснб, были заброшены и заросли диким лесом. Мрамор на порталах дворца потрескался, окна, когда-то остеклённые венецианским стеклом, смотрели сверху на дорогу пустыми глазницами. И не было вокруг ни единой душа. Надир-шах задумчиво смотрел на заброшенные места: «Надо восстановить замок Ашрафа и населить его слугами – пусть приведут в порядок комнаты и фонтаны. Бросившись в Индию, а потом в Бухару и Хиву, я совсем забыл об этим райских местах…»

Дорога всё глубже и глубже уходила в дебри лесов Мазандерана. Высокие грабы, заросли дикой груши, папоротника, сотни других неизвестных шаху видов деревьев проплывали перед его взором. Он переводил взгляд с одного дерева на другое и прислушивался к голосам птиц, а они пели всюду, ибо вступал в свои права жизнедеятельный месяц май. В гомоне птиц сановники не услышали выстрела. Увидели только, как Надир-шах свалился с лошади и опрокинулся на спину. Всадники тотчас остановили коней и бросились к шаху. Понеслись голоса: «Его величество убит!», «Шах-ин-шах упал с коня, позовите скорее Реза-Кули-мирзу!» В страшной суматохе никто не заметил того, кто посмел поднять руку на правителя Персии. Выстрелив с дерева, он мгновенно спрыгнул с него и скрылся в густых зарослях. Шах лежал без движения. Мирза склонился над ним, ощупывая руки и голову отца.

– Ах, отец, как же так! Ах, какое несчастье… Надо что-то делать… Надо поскорее позвать врача… И войска не должны оставаться без правителя! Эй, там, впереди, прикажите остановить войска!

Надир-шах не был мёртв: пуля лишь задела палец на левой руке. Он упал с коня и притворился мёртвым, чтобы спасти себя от смерти. Он видел, как убийца после выстрела спрыгнул с дерева и бросил взгляд на поверженного шаха. Подай он признаки жизни, был бы убит вторым выстрелом, однако хитрость спасла его. Лёжа на спине с закрытыми глазами, он прислушивался к торопливым распоряжениям старшего сына, но не услышал из его уст ни слова горечи, ни вздоха сострадания. «Это заговор – и заговорщик сам мирза!» – с ядовитой усмешкой подумал Надир-шах. И от этой дьявольской усмешки, появившейся вдруг на лице отца, Реза-Кули-мирза лишился дара речи и отскочил в сторону.

– Жив я, дорогой сынок, – с презрением выговорил Надир-шах. – Но почему ты стоишь, как восковая кукла?! Надо найти убийцу! Он где-то рядом… Он не мог уйти далеко?

– Да-да, отец, его надо найти… – Мирза заволновался и бросился в гущу леса, увлекая за собой нукеров. Во все стороны бросились они, чтобы поймать злодея, Врач в это время осмотрел рану шаха, перевязал палец, а Надир-шах сел у дороги в походное кресло, принимая из рук телохранителей чашу с шербетом.

Надир-шах изрядно переволновался, на лбу у него выступил пот, лицо побледнело, а усы обвисли. Сановники и высшие чины военных, окружив его, выражали своё негодование и вывели его из себя:

– Вон от меня, собаки, чего сбежались?! – закричал он, вставая. – Ни один из вас не мог защитить меня от пули! Так на что вы способны, проклятые бабы! Только сапоги мои лизать умеете – другой пользы от вас нет!

Свита, словно стая голубей от ястреба, разлетелась в разные стороны. Наступила тишина, и только вопли жён и наложниц доносились до шаха. Ненавидящие всякую жалость, он остервенело заорал на женщин:

– Жалкие твари, прикусите свои языки, или я заткну ваши крикливые глотки!

Добившись абсолютной тишины, не обращая внимания на фырканье копей, шах снова уселся в походное кресло и стал ждать нукеров, отправившихся на поиски злоумышленников. Искали до самых сумерек, а возвратились ни с чем. Реза-Кули-мирза, качая сокрушённо головой, сказал:

– Отец, мы обшарили весь лес на два фарсаха вокруг, но убийцу не нашли: он словно сквозь землю провалился!

– Возможно ли такое, чтобы эта тварь могла так быстро уползти отсюда? – усомнился Надир-шах. – Видно, не так хорошо искали. Да и по вашей одежде не видно, чтобы особенно старались, мой дорогой мирза. Вы не ползали между деревьями, а только прогуливались и кричали друг другу «ау», чтобы не заблудиться… Ну хорошо, отдыхайте…

Реза-Кули-мирза отправился к конной сотне, в которой ехал, отыскал своих друзей и принялся жаловаться на отца:

– Наш солнцеликий совсем обезумел: больше всего на свете он стал бояться собственного сына. Он, как волк, охотится за мной, не доверяя мне. Разве можно, спокойно жить при такой подозрительности?

Реза-Кули-мирза говорил громко, привлекая внимание нукеров, но они и сами заметили недоверие шаха к старшему сыну. Неизвестно кем брошенная фраза: «Реза-Кули-мирза прикрыл злодея, чтобы спасти себя!», поползла от одного к другому. Слух этот дошёл и до Надир-шаха, и повелитель подумал, что это вполне здравое рассуждение: Реза-Кули-мирза мог решиться на заговор. К утру, после недолгого и неспокойного сна, шах решил выехать на открытую местность и вместо Решта избрал местом стоянки Тегеран. Продвигаясь по холмистой местности, отгороженной от леса и моря высокими отрогами Эльбруса, войска подошли к Тегерану и втянулись в него, словно в нору. Почти вся пехота и артиллерия расположилась в караван-сараях и на площадях, кавалерия вместе с гвардией шаха отправилась в пригород к летним домам и их тенистым садам. Здесь, на лоне природы, было много увеселительных заведений с музыкой, женщинами и опиумом в курительных комнатах. Надир-шах, придерживающийся суровой и трезвой жизни и сыновьям желавший того же, призвал к себе Реза-Кули-мирзу на необычную беседу:

– Сын мой, видит Аллах, как натружен твой разум и как надрывается сердце твоё от непосильных желании. Глядя на тебя, и я страдаю. Жалость и сочувствие заставляют меня удалить тебя от всех жестокостей жизни и предоставить тебе полный покой. Останешься здесь, в Тегеране, в окружении своего гарема, евнухов и слуг твоих. Отдыхай, веселись и набирайся сил для добрых дел.

– Отец, за что такое наказание? Я не виновен ни в чём!

– А разве я обвиняю тебя в чём-то?

– Ты подозреваешь меня…

– Сын мой, когда я удалю тебя от своих глаз, мне легче будет найти злодея, покусившегося на меня… Впрочем, я видел его собственными глазами, когда он спрыгнул о дерева. Он не перс и не курд, скорее всего хивинец или бухарец: у него такой разрез глаз, как у красавиц древнего Афросиаба, запечатлённых на стенах в перерисованных для дестана «Шах-наме» нашего великого Фирдоуси… Ты сам-то не видел раньше среди твоих нукеров такого красавца? – Шах зловеще усмехнулся. – Мудрые люди двора говорят мне, что ты в лесу и не искал злодея, а ходил меж деревьев с тяжкой думой на лице. И глаза твои зорко не вглядывались, где мог скрыться убийца.

– Но ты же жив, отец, из тебя вытекло всего несколько капель крови! Стоит ли говорить о каком-то убийце?! Скорее всего, это был какой-нибудь безумец, накурившийся терьяка!

– Кажется, ты защищаешь его, мирза… – Надир-шах недобро сжал губы и покачал головой.

– Я защищаю тебя, отец… Защищаю от твоих причуд, порождённых навалившейся на тебя старостью. Плохая пора в жизни каждого человека – старость. Она порождает в нём слабость, делает вялым ум, ум же, благодаря вялости, высвечивает больные мысли и зарождает тревогу в сердце…

– Ты неплохой философ, сын мой. О том, что в твоей голове есть умные мысли, я заподозрил ещё в детстве.

Я тогда не раз говорил сановникам, что из тебя получится большой человек. Я спал и видел тебя достойным наследником. Но я сразу не разглядел, что вместе с умом в тебе живёт чёрная зависть ко мне и моим великим делам… Я оставлю тебя в Тегеране и тем самым дам возможность оправдаться передо мной. Ты сделал бы меня самым счастливым человеком, если бы разубедил в обратном своими поступками… Я отдаю тебе всё – свободу, природу, время для наслаждения и время, чтобы проявить благородство. Покажи себя сыном, достойным своего отца.

– Ты отдаёшь мне задворки Тегерана с его грязной развратной жизнью. Верни мне хотя бы Хорасан, сделай меня своим наместником на нашей родной, благодатной земле!

– После похода в Дагестан мы ещё поговорим об этом, а пока отдыхай и наслаждайся…

Выпроводив сына, Надир-шах собрал всех рисовальщиков, живущих в Тегеране. Усадив их перед собой на ковре, шах расположился в кресле и обрисовал словесный портрет злодея, поднявшего на него руку в мазан-деранском лесу. Он описал овал его лица, глаза, брови, бородку, слегка раздвоенную, большие уши и барашковую шапку, глубоко сидящую на голове. Рисовальщики тут же воспроизводили портрет злодея на бумаге. Надир– шах принимая рисунки от каждого, внимательно разглядывал. Некоторые отвергал сразу, другим что-то подсказывал, уточняя. Так он отобрал несколько портретов, затем вновь усадил за работу одного рисовальщика и, подсказывая ему что и где поправить, добился разительного сходства с тем, кого Надир-шах видел перед собой.

В Тегеране в те дни и в самой ставке шаха находились беглер-беги и высшие сановники всех провинций Персии, а также их многочисленные свитские люди. Надир-шах собрал их и роздал размноженный портрет человека, покусившегося на шах-ин-шаха. «Глаза и уши» великой персидской империи приступили к поискам злодея. Надир-шах, отдохнув и залечив палец, стал готовиться в дорогу. Накануне выхода в путь персидского войска он вновь пригласил к себе Реза-Кули-мирзу и ссудил ему из тегеранской казны большую сумму денег. Мирза подивился щедрости отца и даже подумал: «Пройдёт время, и забудет отец о своих обидах, которые я причинил ему!» Но не тут-то было! Уезжая, Надир– шах тайно пригласил ночью двух евнухов из гарема Реза-Кули-мирзы. Два огромных эфиопа с безволосыми и чёрными, как дёготь, лицами и ослепительно белыми зубами предстали перед повелителем, как два джина, вылетевшие из волшебного сосуда. Надир-шах, приняв едва заметным движением головы их низкие поклоны, строго выговорил!

– Считаете ли вы, сыны Эфиопии, шаха великой персидской державы выше своего господина?

– Да, ваше величество, – отозвался один из евнухов.

– Нет никого выше Аллаха и великого Надир-шаха! – воскликнул другой.

– Машалла! – выразил удовольствие Надир-шах. – Я верю вам, мои преданные рабы, ибо на рабах, как на могучем основании, стоит всякое государство. Сила и преданность рабов укрепляют могущество моей великой империи. Но рабы гарема – не только наша основа, но и «глаза и уши», которые следят за каждым движением жён и наложниц, за их мыслями и чувствами. Я же поручаю вам душу моего старшего сына, вашего господина Реза-Кули-мирзы. Что бы он ни делал, что бы ни произносил, с кем бы ни встречался, что бы ни пил, ни ел, – обо всём я должен знать. Вы будете обо всём докладывать моему человеку, а он – мне. Вы меня поняли?

– Да, ваше величество, мы всё хорошо поняли…

– Ваше величество, мы, преданные ваши рабы, выполним ваше приказание с рабским усердием и благоговейным почтением нашего великого, солнцеликого шах-ин-шаха, – подтвердил другой евнух.

– Ладно, идите, служите мирзе, не давая заподозрить, что души ваши и совесть принадлежат мне. Я вознагражу вас достойно…

Евнухи раскланялись и покинули покои Надир-шаха.

На другой день после завтрака войска двинулись по дороге в Гилян, к побережью Каспия. Путь этот вёл Надир-шаха в завоёванные им страны и освобождённые персидские провинции. Пять лет назад там, в Закавказье и на берегах Каспия, сотрясали его воины крепости и монастыри Армении и Грузии, Баку, Шемахи, Дербента. Всё тогда валилось к ногам великого полководца Персии. Сила и могущество его заставили князей и ханов съехаться в Муганскую степь и надеть на его голову корону шаха. Но уступил два года назад Ибрахим-хан – брат Надир-шаха – весь Дагестан, и сам погиб бесславно. Надир-шах поклялся на мече отомстить вероломным горцам…