Текст книги "Азиаты"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

II

После отъезда отца в Келат Реза-Кули-мирза несколько дней не заходил к жене, надевшей траур. Из её покоев то и дело доносился плач, и служанки, беспокойно переговариваясь между собой, бежали к ней в опочивальню. Реза-Кули-мирзу её плач заставал в те минуты, когда он принимал какого-нибудь земиндара[33]33
  Земиндар – помещик.


[Закрыть] или имама[34]34
  Имам – духовное лицо у мусульман.


[Закрыть]. Просители настораживались, а он мучительно кривил губы, словно за сердце его кусал скорпион, и думал: «В конце-концов ома доведёт меня своими воплями до сумасшествия. Надо заткнуть ей рот!»

В один из дней, когда из спальни жены донеслось: «О, Тахмасиб, о, брат мой родной!», мирза, полный гнева, решительно вышел из комнаты и зашагал к опочивальне жены. Рванул на себя дверь, влетел в комнату.

– Мерзкая обезьяна! – закричал он в бешенстве. – Ты почему так орёшь?! Вот уже целый месяц из-за тебя я не могу спокойно встречать гостей. Если не прекратишь свои вопли, прикажу бросить в подвал и пустить туда мышей!

– О, Аллах, послушай, что он говорит! Какую кару готовит мне это отродье жалких кырклу?! Она сами недавно слезли с деревьев и уже называют божественных сефевидов, возраст которых три миллиона лет, мерзкими обезьянами! – Принцесса закричала в истерике и заломила руки над головой.

– Замолчи, или я тебя выброшу в окно! – теряя терпение, кинулся к ней мирза. Но стоило ему сделать несколько шагов, как принцесса схватила с низкого столика вазу с цветами и запустила в мужа:

– Паршивый негодяй, сын зверя в облике человека! – вновь закричала она. – Шах Тахмасиб отдал Надиру всю державу, оставив для себя лишь жалкий клочок земли, а теперь и того лишился! Что за лютость?! Что за зверства! О, неблагодарный Надиров род!

Увернувшись от вазы, которая врезалась в стену и рассыпалась на куски, Реза-Кули-мирза, потеряв власть над собой, бросился, как тигр, на принцессу, повалил её, схватив за горло, и держал так, пока она не испустила дух. Только тут он поднялся и, увидев сбежавшихся служанок, кинулся на них:

– Вон отсюда, проклятые плакальщицы! Это вы довели принцессу до того, что у неё от тоски по родному брату разорвалось сердце!

Служанки с визгом бросились по коридорам. Успокоившись, мирза велел пригласить в опочивальню принцессы дворцового врача. Когда тот пришёл, сказал ему тоном, не терпящим возражений:

– Жена умерла от сердечного приступа. Бедняжка не могла вынести потерю родного брата!

– Да, ваше высочество, – торопливо согласился табиб. – Слишком велика для неё была потеря… Она давно жаловалась на боли в сердце и не выдержала навалившегося на неё горя…

Во. дворце, а затем и в Мешхеде объявили траур по поводу кончины любимой жены наместника Хорасана. В этот же день и похоронили её на мешхедском кладбище. Прошли поминки, и Реза-Кули-мирза собрался ехать в Герат, куда вновь созывал своё победоносное войско Надир-шах. Уезжая из Мешхеда, мирза, по письменному приказанию отца, сдал полномочия хорасанского наместника Али-Кули-хану, приехавшему с письмом из Келата. Двинувшись с полутысячным отрядом, мирза через несколько дней был в Герате у отца и со слезами на глазах рассказывал о случившемся с принцессой. Умолчал только о том, что задушил её собственноручно.

– Поверь мне, отец! – взмолился мирза. – Гнев её против афшаров, кырклу и тебя самого был так велик, что она задохнулась в своём гневе и сердце её разорвалось!

Глаза Надир-шаха потемнели, брови насупились. Но не гнев принцессы возмутил его душу до самой глубины. Опять он увидел в поведении и. почувствовал в голосе сына гнусную ложь, и опять громадным усилием воли сдержал свои нервы. Предстоял далёкий поход – семейная трагедия была совсем некстати, она могла лишь отвлечь Надир-шаха и его воинов от важного дела. Помолчав немного, Надир-шах пообещал сыну:

– Ладно, сынок, горе принцессы было безутешным – она потеряла брата и всех родственников… Но я клянусь, что разыщу их убийц и предам самой жестокой каре…

После прихода всех полков и кавалерийских сотен состоялся совет сипахсаларов[35]35
  Синахсалар – главнокомандующий.


[Закрыть] родов войск, объявили, куда двинутся победоносные войска Великой персидской империи. Путь их лежал в Бухару, а противником был хан Абдул-Файз.

Надир-шах сообщил, что он приказал правителю Балха изготовить 1100 каюков и спустить их на воду в Амударье. Эти суда загрузят пшеницей и другим продовольствием, а также разместят там артиллерию…

17 джумади 1153 года хиджры[36]36
  10 августа 1740 года.


[Закрыть] войска выступили в сторону Амударьи, и через десять дней остановились на берегу реки в Келифе. Одновременно из Балха по реке начали подходить каюки. Надир-шах снарядил один из отрядов на другой берег, чтобы создать там надёжную опору для совместных боевых действий. Вместе с отрядом переправился один из министров, уроженец этих мест Хаким-бий-аталык. Через день он вернулся на каюках и привёз с собой правителей. Карши и Гиссара. Вассалы Надир-шаха выразили покорность, почтительность и преданность солнцу царей, за что получили богатые халаты и подарки. Надир-шах двинул войска вниз по Амударье, достиг Керки – места переправы через великую туранскую реку. Однако конная разведка принесла весть, что лучшее место для переправы на другой берег находится близ Чарджуя: оттуда самый короткий путь к Бухаре, и переправа не охраняется, ибо хан Бухары Абдул-Файз после недолгого сопротивления бежал, даже не оставив гарнизона. Надир-шах пригласил к себе Реза-Кули-мирзу:

– Сынок, возьмёшь с собой восемь тысяч конницы, пойдёшь к Чарджую и будешь ждать меня с основными силами, Али-Кули-дан хан пойдёт другим берегом и поможет нам, с помощью Всевышнего, переправиться на бухарский берег.

– Отец, но зачем тебе потребовалось назначать наместником в Хорасане Али-Кули-хана, если ты взял его в поход? – забеспокоился мирза.

– Племянник мой сделает своё дело и отправится в Хорасан, а ты же пойдёшь дальше со мной. Иди и выполняй приказание.

Мирза поднял в седло конницу и двинулся к Чарджую. Надир-шах вышел следом за ним через день. На следующей неделе чарджуйцы с городских стен с благоговейным страхом наблюдали, как из степи вместе с облаками пыли накатывались ванна за волной несметные полчища Надир-шаха. Скакали всадники с инками, катились запряжённые верблюдами лафетные пушки, шла верблюжья артиллерия с замбуреками[37]37
  Замбурек (европ. фальковет) – бесколесная небольшая пушка.


[Закрыть] на горбах могучих инеров. Закованная в стальные кольчуги и шлемы, шагала пехота, неся на плечах старые и новые ружья – фузеи, закупленные в России и других странах Европы. Все эти бесчисленные силы располагались лагерями вдали от стен города, и лишь небольшая их часть – гуламы и гвардия шаха пожаловали в город по выстланной коврами дороге, которая тянулась от жёлтого шатра Надир-шаха до дворца чарджуйского бека – наместника бухарского хана в этих краях. Бек, сопровождая персидского шаха, склонившись перед ним, почти полз, едва поспевая за скакуном, на котором ехал Надир. Он помог ему слезть с копя и повёл во дворец. На стенах тут и там виднелись арабески, выписанные красной краской, возвеличивающие солнцеликого шаха. Отдохнув после трёхдневного перехода по пустынной дороге, Надир-шах призвал бека и его ближайших сановников:

– Сколько потребуется дней, чтобы поставить понтонный мост через реку?

– День… два, – робко пролепетал бек.

– Даю тебе три дня. Но если свалится в реку хотя бы одна лошадь или провалится один солдат – за каждого погибшего будут расплачиваться жизнью твои приближённые и ты сам. А теперь иди и займись делом!

Тут же присутствовал Реза-Кули-мирза, терзаемый совестью за расправу над Тахмасибом, и оттого всё время заглядывающий в глаза родителю: что в них – гнев, подозрение или прощение? Мирза старался угодить во всём отцу. Он ещё в Келифе, когда принимал флот от правителя Балха, приказал каюки, которые сделали для Надир-шаха и его ближайших полководцев, разрисовать всевозможными рисунками и соорудить балдахины из самых дорогих индийских тканей. Персидские и индийские мастера постарались и сделали всё, на что были способны. Мирза, как только удалился чарджуйский бек с надимами, предложил:

– Отец, я хочу показать твои корабли, на которых ты будешь переправляться на бухарский берег.

– Успеем ещё, – сухо отозвался Надир-шах.

Переправа началась 14 числа второго месяца Джумади и продолжалась несколько дней, Надир-шах пересёк Амударью после того, как на другом берегу поставили ему шатёр и выставили личную охрану. Его встречали аталык Хаким-бий и знать Бухары. Надир-шах пригласил гостей в шатёр, усадил на ковёр, велел подать угощение. Знакомясь с бухарскими вельможами, тут же спросил с иронией:

– Не обидится ли Абдул-Файз-хан за то, что мы переправились на его землю без его соизволения?

Бухарцы угодливо заулыбались, однако никто из них не осмелился взять на себя ответственность говорить с Надир-шахом, и аталык Хаким-бий взял на себя эту обязанность:

– Ваше величество, хан Бухары Абдул-Файз уже много дней с нетерпением ждёт вашего приглашения.

– Тогда, дорогой аталык, я поручаю тебе поехать в Бухару и привезти ко мне Абдул-Файза.

Хаким-бий с крупным отрядом отправился в Бухару, а на следующий день туда же, через Каракуль, двинулась вся персидская армия.

Надир-шах разбил лагерь в четырёх фарсахах от Бухары. Абдул-Файз-хан тем временем со свитой, с подарками и множеством бухарских красавиц, дабы растопить ожесточённые войнами сердца персидских сипах– саларов и сердаров, приблизился к шахскому лагерю и остановился в одном фарсахе от него. Надир-шаху доложили об этом, но он медлил с приёмом бухарского хана, стараясь покрепче запугать его. Одновременно Надир-шах перебирал в памяти знатных людей, отыскивая того, кто занялся бы фактическим правлением бухарского ханства. Надир-шах решил оставить на троне Абдул-Файз-хана, как человека покорного и легко управляемого. Перебрав многих, он остановился на аталыке Хаким-бии.

Над Зеравшаном, несмотря на осень, властвовала жара, но персидские шатры раскинулись возле гор на берегу буйно мчавшейся пенистой реки, и от волн её веяло прохладой. В густых садах Чар-Бакра было особенно хорошо; здесь целыми днями, пребывая в безделии, веселились молодые бии и юз-баши, кумиром которых стал Реза-Кули-мирза. Он ладил со всеми, кто проигрывал ему в шахматы, но особенно приближал к себе дерегезцев – Афшара, Салаха и Мамед-хана. Друзья его были не только хорошими шахматистами, но и любителями побаловаться с красавицами, когда выпадал подходящий случай. Сейчас такой случай представлялся, ибо Хаким-бий позаботился о доставке в лагерь бухарских девушек.

На четвёртый день своего пребывания в Чар-Бакре Надир-шах позволил бухарскому повелителю приблизиться к шатрам. Абдул-Файз, выйдя из кареты, мягкими пружинящими шагами подошёл к сидящему у шатра владыке Персии и повалился ему в ноги. Получив разрешение встать, он дал знак – и несколько мальчиков, в шальварах и белых рубашках, подвязанных кушаками, преподнесли солнцеликому меч и железный нагрудник Тимура, шлем и кольчугу Чингис-хана. Положив реликвии к ногам Надир-шаха, мальчики отступили в сторону, и Абдул-Файз-хан громко оповестил, кому принадлежали доспехи раньше. Надир-шах удивлённо вскинул брови, покрутил ус, явно не ожидавший столь дорогих подарков, и усомнился: действительно ли эти вещи принадлежали Тимуру и Чингис-хану. Тогда Абдул-Файз– хан самодовольно сказал:

– Ваше величество, эти доспехи привезены из Самарканда, взяты из сокровищницы Тимура!

Надир-шах после некоторого молчания велел подать ему корону бухарского хана. Взяв её в руки, он встал, отёр её рукавом и возложил на голову Абдул-Файзы. При этом объявил:

– Дорогой хан, возвращая тебе корону, мы постараемся облегчить твоё бремя управления Бухарским ханством. Пребывай спокойно во дворце и в гареме своих жён. Всеми делами в ханстве займётся уважаемый аталык Хаким-бий. Даём ему почётное имя Эмир-и-Кабир. А командовать войсками будет его сын Мухаммед – Рахим.

Абдул-Файз был явно ошарашен столь жестокой милостью Надир-шаха, не сразу сообразив, что и ответить. Стоявший по левую сторону от солнцеликого его шурин Лютф Али-хан подсказал с досадой:

– Дорогой хан, поблагодари шаха за оказанную милость! Ещё не один властелин не удостаивался такой чести.

Абдул-Файз, видя, что и сам Надир-шах ждёт от него благодарности, вновь упал на колени и залепетал жалкие слова. Как только он отполз, Надир-шах обратился к шурину:

– Лютф-Али, поезжай в Самарканд, возьми с собой двадцать тысяч всадников. Разгони непокорное племя юз, не пожелавшее приехать ко мне, и привези нефритовый камень с могилы Тимура в Мешхед. Будет что ещё интересного – захвати тоже. Сними двойные ворота с дворца Биби-Ханым, они очень красивы.

Лютф-Али-хан удалился, объявив боевым сотням садиться в седло. Вскоре всадники выехали на зеравшанскую дорогу и поскакали по ущелью в сторону Самарканда.

Когда стемнело и долина наполнилась убаюкивающим звоном цикад, в шатёр Реза-Кули-мирзы, крадучись, вошли три его ближайших друга и четыре красавицы. Две свечи, источая запах несвежего сала, освещали внутреннее убранство шатра: большой персидский ковёр, скатерть со всевозможными яствами, европейские вина в бутылках, вокруг разбросано множество небольших подушек в атласных чехлах. Мирза приготовил для дев серебряные браслеты, украшенные бадахшанскими камнями.

– Проходите и садитесь, прекрасные пери! – вежливо пригласил он, разглядывая в полумраке всех четырёх, чтобы выбрать себе получше. Все они были изящны и грациозны, все с размалёванными лицами. Одна из них от смущения кашлянула, и мирза подумал: «Эта не годится». Вторая, садясь, подморгнула принцу и он решил, что она самая бесстыдная из четырёх. Разглядывая оставшихся двух, он нашёл, что они приятнее, и надел на их запястья браслеты. Затем одарил и не понравившихся ему.

– Откуда вы, какому хозяину служите? – спросил мирза, обращаясь ко всем.

– Хозяин у нас один – великий и несравненный Абдул-Файза-хан, – мгновенно отозвалась та, что подморгнула мирзе.

– Значит, вы все из его гарема?

– Да, дорогой мирза, это сама рассада великолепного цветника бухарского хана. Остальные – увядшие цветы: их мы отправили к юз-баши, – пояснил Салах, садясь и обнимая за талию разговорчивую гурию. Мирза нахмурился, и Салах мгновенно убрал руку с талии красавицы, догадавшись, что мирза ещё не сделал свой Выбор.

– Вы можете быть спокойны за свою совесть и честь, – назидательно сказал мирза, вновь скользнув по улыбающимся лицам всех четырёх. – Вы попали в объятия лучших людей империи Надир-шаха. Афшар, будь тамадой и налей нам в бокалы французского вина…

Благородная компания осушила бокалы. Красавицы потянулись к винограду и яблокам. Афшар произнёс тост за лучших пери Бухары, которых послал Аллах на сегодняшнюю ночь, снова выпили, на этот раз итальянского вина. Салах неосторожным движением руки погасил свечу – в шатре стало почти темно. Мирза велел погасить и другую свечу. Ночная оргия мирзы и его ближайших друзей набирала силу…

Тем временем двадцатитысячное войско под командованием Лютф-Али-хана продвигалось к Самарканду, оставляя позади разбуженные кишлаки. Персидская конница перевалила через горы и спустилась в Мианкальскую долину. После трёх часов отдыха, не разбивая лагеря, конные сотни двинулись дальше и вскоре с нескольких сторон ворвались в Самарканд. Лютф-Али ожидал сопротивления, но горожане заранее покинули город: остались в нём лишь люди персидского происхождения – около тысячи семейств. Собравшись в крепости у мавзолея Тимура, стоя на коленях, они выражали свои верноподданнические чувства. Военные силы Самарканда, по сообщению оставшихся, выехали на Амударью, желая там дать бой Надиру, но Лютф-Али-хан уже знал, что все войска бухарского хана приведены к покорности, и спокойно занялся порученным ему делом.

В сопровождений военачальников он поднялся к порталу мавзолея Гур-Эмира. Вход оказался с восточной стороны. Войдя в небольшое преддверие, а оттуда в часовню, Лютф-Али-хан остановился и стал разглядывать её. Это была мрачная комната шагов десять в длину и ширину. В самой середине, под куполом, лежали два саркофага, обращённые изголовьем к Мекке. На одном из них покоился большой тёмно-зелёный нефритовый камень. Хранитель усыпальницы великого полководца едва слышно пояснял персидскому сипахсалару;

– Под этим очень дорогим камнем, подаренным его величеству Тимурленгу китайской принцессой, лежит он сам, да будет имя его вечно возноситься над всеми мёртвыми и живыми государями!

– Не болтай, мутевели, что не следует! – грубо прервал его Лютф-Али-хан. – Долго не было государя, который превосходил бы самого Тимура, но теперь он появился – имя ему Надир-шах!

Мутевели вздрогнул и раболепно кивнул. Затем продолжал с той же тихой покорностью:

– Рядом с Тимуром… посмотрите на этот саркофаг, покрытый серым камнем, лежит Мир Сеид Бёрке – учитель его… А в этих – тела жены, внуков и правнуков великого государя.

Лютф-Али-хан обратил внимание на Коран, лежавший у изголовья погребённых. Мутевели пояснил, что Коран переписан собственной рукой внука Тимура Байсункарой. Взяв Коран в руки, Лютф-Али-хан передал его одному из военачальников, ничего не сказав, и пока осматривал усыпальницу, ослеплённые религиозной благостью хорасанские курды разодрали книгу по страницам и спрятали в карманы. Лютф-Али-хан сказал хранителю усыпальницы:

– Извини нас, мутевели, мы приехали в Самарканд и желали бы увезти нефритовый камень в Мешхед: таков приказ Надир-шаха.

– О, Аллах, возможно ли такое кощунство!.. – воскликнул хранитель усыпальницы, но Лютф-Али-хан оттолкнул его и приказал вытащить камень во двор.

Пока воины занимались камнем, Лютф-Али-хан, стоя во дворе обдумывал, как его уложить на лафеты двух соединённых артиллерийских орудий. Камень понесли, ломая деревца и вытаптывая цветы, долго возились, привязывая его к лафетам, потом на колёсах спускали вниз с горы, на которой сиял синими куполами мавзолей Тимура. Спустившись, остановились у мечети Биби-ханым, чтобы снять бронзовые ворота…

Мутевели, обливаясь от волнения потом и моля Аллаха смилостивиться над ним, вечером тихонько спустился по длинной лестнице, находившейся сзади входа усыпальницы и ведшей в комнату под часовней. Эта комната была не только одинаковой величины с верхней, но и украшена также. И саркофаги стояли в таком же порядке, но в них действительно были останки Тимура и его близких.

III

Хорезм ожидал нашествия персидских войск. С той поры, когда стало известно о возвращении Надир-шаха из Индии, хивинский хан Ильбарс постоянно то сам, то высылал биев или туркменского хана Мухаммед-Али Ушака с его конными сотнями к границам Хорасана, Возле Туркмено-хорасанских гор, возле крепостей селений Теджен, Серахс, Каахка, Дурун часто завязывались небольшие, но жестокие стычки передовых отрядов той и другой сторон. Это говорило о том, что большой войны не избежать, и начнётся она очень скоро. Не допустить персидские полчища в Хорезм, к густо населённой местности Бсш-Кала, куда входили крупные города Хазарасп, Ханка, Ургенч, Кят и Шахабад, стало главной заботой Ильбарс-хана. Желал он встретить огромную армию Надир-шаха подальше от своего ханства, у горных равнин или в песках. Вот и в этот жаркий августовский день, когда гонцы принесли весть, что войска Надир– шаха вышли из Герата и направились в Келиф, он поднял в седло почти всю свою конницу и отправился берегом Амударьи в Чарджуй. Бросок этот был столь стремителен, что Ильбарс пришёл в назначенное место гораздо раньше, чем персидская армия подошла к чарджуйской переправе через Амударью. Хивинский хан не снимал руки с эфеса сабли и ждал сообщения о том, что персидский шах двинулся на Хорезм, однако Надир– шах приказал вдруг навести понтонный мост через реку и переправил войска на восточный берег. Поначалу Ильбарс решил, что персидский шах, узнав о готовности хивинского хана дать сражение, уклонился от битвы и свернул в сторону. Но вскоре стало известно, что персы двинулись на Бухару, взяли её без боя, подчинили себе Абдул-Файз-хана и пополнили свои войска бухарскими сарбазами. По соображениям Ильбарс-хана, выходило, что Надир-шах не только не отказался от намеченной цели, но и укрепил свои силы. Уверенность Ильбарс-хана в несомненной победе над Надир-шахом слегка пошатнулась, однако от Чарджуя он не отошёл и в тревожном ожидании наблюдал за ходом действий.

Хивинские войска стояли огромным лагерем на берегу Амударьи, в шести фарсахах от Чарджуя, и туда постоянно отправлялись гонцы за новостями. Пока что ничего опасного они не доносили, кроме слухов, что в армии Надир-шаха более двухсот тысяч конных и пеших воинов, множество пушек и стенобитных орудий. Но и эти вести тяжестью ложились на сердце Ильбарса, у которого армия была вчетверо меньше да и оснащена старыми ружьями и замбуреками. Все надежды возлагались на храбрость бесстрашных джигитов и их умение рубить саблей. Наконец, ему донесли, что 7 октября персидские войска выступили из Бухары и двинулись к Хорезму. Ильбарс-хан тут же собрал совет узбекских биев и туркменских сердаров. Мухаммед-Али-хан Ушак – предводитель туркмен, всегда отличавшийся не только личной храбростью, но и крепким умом, предложил:

– Надо подождать, пока персы отойдут подальше от чарджуйского моста, а потом сжечь его. Когда это сделаем, отправимся к Девэбоюнской переправе и не дадим им переправиться на наш берег.

Мудрое предложение Мухаммед-Али-хан а Ушака было принято, но не глупее его оказался Надир-шах. Он уже приблизился к Ходжа-Келесы – и тут ему донесли: хорезмские войска остались под Чарджуем, вероятно, хотят напасть на персидские обозы. Надир сразу догадался, что дело не в обозах, а в понтонном мосту, и повернул конницу назад. В одну ночь проскакали расстояние в двадцать фарсахов и переправились на западный берег Амударьи. Дав отдых всадникам, Надир-шах тут же повёл их навстречу приближающимся конным сотням Ильбарс-хана.

После полудня 21 октября, когда на горизонте показались тучи пыли, поднявшейся от копыт многотысячной конницы Хорезма, персидское войско двинулось в сражение. Был дан приказ передовым конным сотням осмотрительно и осторожно, летучими наскоками терзать хорезмийцев, пока не подойдёт с основными силами Надир-шах. Персидские уловки были знакомы Ушаку, и шесть тысяч туркмен, легко отражая вылазки противника, ожидали главного удара. И вот он наступил. Несметяые полчища, заслоняя весь горизонт, приближались со стороны Чарджуя, затем от них отделилась лёгкая, как ветер, конница и понеслась на хивинские сотни с боевыми возгласами. Не дожидаясь, пока засверкают над головами сабли, джигиты Мухаммед-Али-хана Ушака бросились навстречу персам и завязалась на полном скаку сеча. Две конницы, прорезав друг друга и оставив на поле боя сотни зарубленных и раненых, развернулись и вновь столкнулись в сабельном единоборстве. Снова вынеслись на свободное пространство, потеряв ещё сотни бойцов, и на третью атаку не хватило духу ни у тех, ни у других. Конники, тяжело дыша, гарцевали на взмыленных конях, не решаясь атаковать снова. Тогда были выброшены белые полотнища, и к месту сражения из персидского и хивинского станов отправились санитары подобрать убитых и раненых. Раненых увозили в арбах и па верблюдах, убитых закапывали на месте, чтобы не устроили ночью пиршество шакалы и гиены… Ночью же, когда Ильбарс-хану сообщили о подходе в лагерь Надир-шаха свежих сил, он отдал распоряжение отвести войска к Хазараспу и укрепить крепость…

Началось массовое отступление. Отступали не только хивинские войска, но и всё население, жившее на берегах Амударьи, между Чарджуем и Хазарасном: в основном, это были туркменские племена тёке и иомуд. Давно великая река Турана не видела на своих берегах такого огромного человеческого движения, разве что в год нашествия монгольской орды, когда полчища Чингис-хана вторглись в Маверанахр, на обширную территорию между Амударьей и Сырдарьей. Тогда страну вместе а её столицей Джентом разорили до основания. Погибли цветущие аулы, занесло песком дороги и каналы от Арала до Бухары и Самарканда. Страна лежала в развалинах. Грозная волна нашествия подхватила туркмен и понесла по туранским равнинам к Каспийскому моркл на Мангышлак, к Кара-Богазу, к заливам Кызыл-Су, Чекишляру, Гасан-Кули, к устью рек Атрека и Горгана, Но не все они нашли пристанище на восточном берегу Каспия. Преследуя туркмен, полки Чингис-хана оттеснили их в Персию, в Тебризские степи, в Ирак. Там, на южных берегах моря, впоследствии они создали своё огромное государство, которым управляли огузские вожди Кара-коюнлу и Ак-коюнлу, на боевых знамёнах которых были изображения чёрного и белого баранов. Долго правили они, воюя с «железным хромцом» Тимуром, но ссорились и воевали между собой огузские вожди, и тем самым подорвали силы государства. Поднявшийся на политической арене персидский шах сефевид Исмаил разгромил огузов. А теперь и сами сефевиды сначала потерпели поражение от афганских племён, а потом были свергнуты Надир-шахом Афшаром. В пору правления огузских ханов тёке и иомуды – две ветви, вышедшие из огузов, вернулись на свою родину, в Маверанахр, и поселились на берегах Амударьи, и вот снова нашествие, на этот раз из Персии…,

Видя, что Ильбарс-хан теряет дух и войско его бежит вместе с беззащитным населением, Надир-шах распорядился наступать. Отправляя полки и конные сотни вниз по реке, он подумал и о тыле. «Ильбарс спрячется в Хазараспской крепости и будет обороняться, но Ушак может броситься на Хорасан и разорить весь остан. Надо отправить туда с частью войск Али-хана. Без шахского наместника и Мешхед – не Мешхед». Али-хан собирался в дорогу, а Реза-Кули-мирзе стало не по себе: «Этот сосунок украл у меня столицу!» Мирза, бросился к шаху:

– Отец, позволь и мне вернуться в Хорасан. В последние дни я страдаю от головной боли и лихорадки: сабля падает из моих рук, а язык не подчиняется, когда я начинаю командовать… К тому же, ты сам знаешь, из Индии возвратился Насрулла – я так давно не видел родного брата. Пощади, отец, не дай мне умереть, не повидав его!

– Ладно, отправляйся вместе с Али-ханом, но не смей вмешиваться в его дела: у больного человека – больной ум, и это может помешать…

Мирза радостно поблагодарил отца, а Надир-шах насторожился ещё больше: «Неужели мой старший сын, моя надежда и опора, вынашивает в голове чёрные мысли против меня? Нет, этого, не может быть! В нём кипит зависть к каждому, кого я ставлю выше его. Но, дорогой сынок, унижая тебя, я даю понять, чтобы ты избавился от своих слабостей. Шахом может быть только тот, кто способен справляться с собственными пороками, а ты порочен, мой мирза!»

Проводив сына и племянника в Хорасан, Надир-шах велел убрать шатры. Десять тысяч конников, посреди которых с гвардейцами и гуламами нашёл своё место шах, двинулись к Хазараспу, догоняя ранее вышедшие войска и 1100 каюков, пущенных по течению реки.

3 ноября персидская армия подошла к местности Питняк. Здесь, на излучине, находилось самое узкое место Амударьи и называлось оно Девэ-боюни – верблюжья шея…

Тем временем самая мощная крепость хивинского ханства Хазарасп кишела наводнившими её войсками и бежавшим сюда населением. Улицы и дворы города сплошь были забиты людьми – не проехать, не пройти. На высокой глинобитной стене и возле её бойниц толпилось множество вооружённых стрелков. Сотни замбуреков, снятых с верблюдов, лежали на стене, обращённые дулами к Амударье. Крепостная стена была окружена глубоким рвом, заполненным водой. К городу через ров не, было переходов: вражеская артиллерия не могла подойти к ней на расстоянии выстрела. Хазараспцы, никогда ещё не сдававшие свой город никакому; врагу со времён Чингис-хана, жили надеждой, что выдержат и эту осаду. Эта вера подкреплялась их неутомимостью в работе. Днём и ночью кипела она, разнося вздохи горнов и звон молотков по наковальням. Казалось, все мастерские и торговые лавки превратились в одну огромную кузницу: всюду ковались мечи и кинжалы, кольчуги и забрала, подковывались кони и надевались на большеколесные арбы железные обода. В городской сутолоке вдесятеро увеличившегося населения люди, до сей поры не знавшие друг друга, становились друзьями с первой минуты знакомства и общения. И небольшой отряд джигитов, приехавших в Хазарасп с севера, со стороны Куня-Ургенча, приветливо встретили в караван-сарае туркмены, бежавшие из-под Чарджуя.

– Свет очей Аллаха направлен на Хазарасп, поэтому едут сюда люди со всех сторон света! – бодро воскликнул аксакал, знакомясь с предводителем молодых джигитов. – Скажи, сынок, как тебя зовут и какая сила сюда занесла?

– Зовут меня Арсланом, – отозвался сын Берек-хана.

– О, если ты Арслан, можешь не говорить, зачем ты здесь. Место льва именно в Хазараспе!

– Я бы не сказал, что место этих джигитов здесь, – возразил другой аксакал. – Все туркмены встали под знамя Мухаммед-Али-хана Ушака, а он никогда не прячется от врагов за крепкими стенами крепости. Сынок, поверь мне, из туркмен здесь прячутся только те, чей возраст не позволяет сесть на коня… Но вы-то все на скакунах и при оружии. Не срамите себя…

– Не бойся, яшули, мы не из тех, кто прячет голову под воротник, когда налетает ветер! – гордо заявил Арслан. – В Хазарасп нас привели слухи, будто именно здесь находится мой дядя Мурад-криворукий. Дай мне повидаться с ним, а уж потом я и мои джигиты выедут в открытое поле.

– Уж не тот ли криворукий, который подковывал моего скакуна в Питняке? – предположил один из стариков и прибавил: – Если твой дядя ездит с сердаром Ушаком, то это он!

– Яшули, а где нам искать сердара Ушака?

– Его надо искать там, где стоит персидская ставка. Дальше одного фарсаха Ушак от неё не отступит, будет искать случая, чтобы внезапно напасть и растерзать ставку Надира…

Разговаривая с соотечественниками, Арслан думал: ехать к Ушаку или остаться в крепости? «Если все хорезмские джигиты там, то надо ехать. Но поедешь туда, наверняка придётся махать саблей. Если убьют – знать не будут. Но если ранят, то разденут и снимут пояс с золотыми слитками. Тогда дорогу домой придётся забыть, а что будет с отцом, матерью, с Наргуль и другими близкими – одному Аллаху известно. Беда в том, что золото некому доверить: нет такого человека, который сберёг бы слитки. Может, купить каких-нибудь коней да уехать, пока ещё есть возможность?! Вах, дурачок, нужны не какие-нибудь кони, а небесные! Они возле гор, а там властвуют персы. Небесные кони в руках Надир-шаха…»

– Яшули, – осторожно вступил в разговор Арслан.

– Правду ли говорят, что возле Хорасана можно купить крылатых коней? Вообще-то мы приехали за такими конями…