Текст книги "Азиаты"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

– Да, ваше величество, я всё сотворю по вашему мудрому совету.

– Я верю тебе, Тахир-бек, придёт время, а пока отправляйся с войсками в Шахабад и Ургенч: Хорезм должен признать тебя ханом и поклониться тебе… Да благословит тебя Всевышний!

Оставшись в Хиве, Надир-шах созвал хозяйственную службу и приказал дать отчёт о взятых трофеях и расходах, причинённых походами в Бухару и Хорезм, затем уехал в Ханку.

V

Оренбург строился на месте, избранном Татищевым, в продолжил постройку приехавший летом 1739 года генерал-лейтенант князь Василий Алексеевич Урусов. Не по своей воле оказался в дикой степи бывший контр– адмирал и член адмиралтейств-коллегии. Герцог Бирон, да и сама императрица знали, сколь хорошо относился князь Урусов к Волынскому.

Князь Урусов Богу молился, что не срубил и ему голову страшный бироновский «маховик», а лишь выселил из Петербурга. Богу молился истово, хотя и знал из родословной, что предки его были золотоордынцами. Происходил он от ногайских владетелей, родоначальником их был сам Едигей. Знали о том и обитающие вокруг Красной Горы киргиз-кайсаки и относились к князю Урусову с особыми, почестями. Всем своим видом – осанкой старого степняка, татарскими скулами и узкими глазами – напоминал он соседям, чего они могут добиться, служа верой и правдой России.

За год своего пребывания в Оренбургском крае князь Урусов возвёл не только стены города, но и построил несколько крепостей вверх по рекам Уралу и Тоболу до Царёва-городища, восстановил закамскую и самарскую линии и заселил старожилыми людьми. Поддерживал князь торговлю с аральцами и Хивой. Хаи Абулхайр на всём пути от Оренбурга до Кунграда держал на урочищах своих людей, чтобы способствовали русским и киргиз-кайсакским купцам в их торговле я оберегали от разбойников.

Осенью, когда Урусов с геодезистами и топографами разъезжал близ Верхне-Уральска, прискакал к нему в лагерь отряд киргизов во главе о одним из сыновей хана – Нурали-султаном.

– Эй, батька Урус-хан! – заорал он, теряя терпение, словно все пятьсот вёрст, пока скакал на коне, держал на кончике языка эти слова. – Зачем сидишь здесь – давай быстрей в Хиву поезжай, беда там! Один персиянин Надир-шах Хиву разорил!..

– Чего орёшь недуром?! – остановил Нурали генерал-лейтенант. – Отдай слугам коня, заходи в палатку, там и поговорим. – Урусов повёл за собой султана, расспрашивал на ходу: – О каком шахе говоришь?

– Дорогой князь, разве ты не знаешь Надир-шаха? Он Бухару взял и всех поубивал, Хорезм захватил – Ильбарс-хан а зарезал, всех людей моего отца разогнал, Одних убил, другие успели бежать. Я увёл своих джигитов… Спасай, Урус-хан…

Войдя в палатку, князь усадил султана на раскладной стул, порасспросил во всех подробностях о нашествии персов на Хорезм, подумал немного и помотал головой:

– Нет, дорогой Нурали, вести оренбургский отряд в Хиву и вступить в войну с Надир-шахом я не ногу, и прав на то не имею. Надобно будет немедленно отправить гонцов в Петербург, а там видно будет.

– Если отдашь хивинское ханство Надир-шаху – свою голову потеряешь! – вскочив со стула, закричал Нурали. – Императрица русская знает, сколько хлопка везут для России хивинцы!

– Ладно, не пугай, – сдался Урусов. – Иди к своим, отдохни да подкрепись малость о дороги, а а подумаю, что предпринять.

Вскоре в палатке Урусова собрались офицеры. Рассказал он им о событиях в Хиве, подчеркнув, что Хива через Абулхайра подчинена России, отдал распоряжение:

– Поручик Гладышев, возглавите отряд из двух сотен казаков. Возьмёте с собой вверенных вам геодезистов, топографов, инженера одного. Словом, создадите полную видимость, что едете в Хиву на съёмки и прочие мирные занятия… Прибыв на Сырдарью, возьмёте с собой в Хиву хана Абулхайра и вместе с ним, не возбуждая Надир-шаха к неприязни, скажете ему, что хивинское ханство через хана Меньшей орды подчиняется её императорскому величеству государыне Анне Иоановне. Будет Надир-шах умён головою, то выведет войска из Хорезма, а коль озлобится и затеет крупный афронт против России, то сама государыня наша и решит, что нам дальше делать…

В тот же день приписаны были к экспедиционном отряду под начальство поручика Гладышева геодезист Муравин, толмач Назаров и инженер Назимов. К отъезду их Урусов приготовил инструкции, как действовать посланцам в сложной обстановке. Поручик Гладышев, молодой, дерзкого вида офицер, храбрый по натуре и весьма не робкий с начальством, предложил Урусову:

– Господин генерал-лейтенант, а не находите ли вы удобным направить со мной письмецо Надир-шаху?

– Увольте меня от сего соблазна, а ну как императрица узнает! Скажет, князь Урусов превысил свои полномочия, вошёл в связи с шахом Великой персидской империи, тогда как разрешено ему сношение только с народами, соседствующими с Оренбургом… Приказываю вам, господин поручик, если понадобится, приспособить к делу калмыка Даржи Назарова. Джунгары ныне сидят в Ташкенте, может придётся с ними встретиться. Надобно найти общий язык с ними, а Даржи Назаров сумеет, если Надир-шах джунгар не увлёк за собой… При нынешней обстановке, когда персы свои рогатки под брюхо России поставили, мир киргиз-кайсаков с джунгарами был бы наижеланным…

Через день отряд Гладышева, сопровождаемый Нурали-султаном и его джигитами, двинулся в киргиз-кайсакскую степь. Осень уже вовсю властвовала на необозримых просторах. Высохшие за лето небольшие озерца, превратившиеся в соляные пятна, сверкали, словно зеркала. Синие миражи по горизонту рисовали перед конниками сказочные дворцы и башни. За день проходили до ста вёрст и больше, ночевали в палатках.

Нурали-султан вёл отряд проторённой дорогой, зная её чуть ли не наощупь. Когда уезжал к Урусову, договорился с отцом, что приведёт русских на Сыр. Странной показалась Нурали-султану тишина, когда отряд въехал в большое селение на Сырдарье, где обычно пребывала ставка киргиз-кайсакского хана. Встретили их старики-аксакалы, сообщили:

– Сынок, Нурали-султан, повелел твой отец и наш великий хан передать тебе, чтобы ехал ты в Кунград к аральцам, там он поджидать будет…

Несколько дней Гладышев с отрядом отдыхал в тугаях Сырдарьи, набирался сил в дорогу. Холодный дождь с мокрым снегом заставил его поторопиться. Присоединились к джигитам Нурали-султан а свежие удальцы, войско удвоилось и зарысило по степи в сторону Амударьи по древней караванной дороге. Ехали и озирались по сторонам, не появятся ли всадники Надир-шаха. По сообщениям чабанов, войско персидское находилось на обеих берегах Амударьи. Ехали осторожно, высылая вперёд разъезды. Переправились в каюках у Гурлена. Город, разорённый и сожжённый персами, был безлюдным. И не только жителей, но ни скота, ни собак не было вокруг. Одно лишь выяснили, что Надир-шах прошёл и направился на север. Отряд Гладышева двинулся вдоль берега реки к Кунграду… Гладышев с седла оглядывал амударьинские просторы, надеясь встретить хоть одну живую душу, но тщетно. Может, и были хивинцы или персы поодаль, за тугаями и камышам, но за густыми речными дженгелями ничего невозможна было увидеть. Только у Чаркрауской плотины встретились с каракалпаками. Те, узнав, что прибыл посланец из России, повезли его в гости к себе, а потом в Кунград, Хан Абулхайр встретил Гладышева на берегу Амударьи, на колени встал, воздал хвалу Аллаху за помощь, прибывшую из России. Обняв сына Нурали-султана, тихонько и вкрадчиво спросил у него

– Есть письмо от русской царицы к Надир-шаху?

– Нет письма, отец… Надо было ехать в Петербург, но разве есть время на это?

– Щенок, – обругал сына Абулхайр. – Без её фирмана не видать нам хивинского ханства…

Вздыхая и хмурясь, хан стал готовиться в дорогу.

Тем временем Мухаммед-Али-хан Ушак увёл своих джигитов из-под Хивы. Увёл не оттого, что испугался персидской силы, которая с каждым новым днём численно увеличивалась, подтягиваясь к Хиве с юга. Другая беда заставила туркменских джигитов сняться с места и податься в Куня-Ургенч: великим множеством небольших караванов подходили с востока – со стороны Амударьи, и с запада – по пересохшему руслу Узбоя иомуды, тёке, имрели, али-эли и другие племена, согнанные персами со своих стоянок. Шли они с Атрека и Горгана, от подножия Балханских гор, из Ахала, Теджена, Мерва, с Амударьинских берегов. Шли на Мангышлак, помня о том, что ещё пятьсот лет назад, когда с Туркестан вторглись монголы Чингис-хана, уйдя из Маверанахра, многие туркмены нашли свою вторую родину на Мангышлаке. Шли по пескам и такырам, преодолевая по одному мензилю в сутки. От Туркмено-Хорасанских гор до северных окраин Хорезма – семнадцати дней пути, а по реке и того больше. Прикочёвывали беженцы, измождённые голодом: под тельпеками – черепа, обтянутые кожей, и сами – кожа да кости, ветром из стороны в сторону качает. Прикочёвывали, потеряв в пути многих близких. Тысячи могильных холмиков остались на бесконечных просторах Гарагумской пустыни, в «Семи песках Хорезма», как называли эту пустыню персы. Оставшиеся в живых ставили кибитки около крупных аулов, но, видя, что и здесь начинается голод, вновь отправлялись в путь – шли дальше, на Кунград, на Усть-Юрт с единственной надеждой раздобыть хлеб у киргиз-кайсаков и у русских купцов на Мангышлаке,

Не менее тысячи кибиток поставили беженцы на окраинах Куня-Ургенча. Это были родственники иомудов и тёке, которые находились в ополчении Мухаммед-Али-хана Ушака. Перебиваясь кое-как, надеялись они на скорый уход персов, ибо по всему северу Хорезма распространились слухи, будто бы жители Приаралья избрали ханом Хивы правителя Меньшего жуза – Абулхайра… Всё это и заставило Ушака увести войско из-под Хивы и приехать в Куня-Ургенч.

Ушак сразу же отправился на своё подворье – большой глинобитный дом в два этажа: в нижнем содержались зимой овцы, а на другом – в двух комнатах жили две жены с детьми, и сан он, занимавший правую половину, тоже из двух комнат; построили дом ему сарты из Самарканда. Торговали они в Куня-Ургенче разными тканями и другими товарами, а заодно подряжались строить дома для богатых людей. Мухаммед-Али-хан Ушак хоть и не любил дома из глины, но решил, что без такого дома он мало похож на крупного хана. Ильбарс-хан жил во дворце и принимал гостей на полу из жжёного кирпича, застеленном коврами. А разве Ушак хуже Ильбарса? Построив дом на сартянский лад, Ушак всё же тяготел к лёгкой и тёплой кибитке, потому оставил во дворе четыре юрты. Теперь дети и жёны не вылазили из них, и верхние комнаты в большом доме пустовали. Как только Ушак слез с коня и бросил поводья слуге, другой слуга сообщил хозяину:

– Хан-ага, есть слух – Абулхайр едет в Хиву, чтобы занять хамское место. С ним, говорят, русские паши с солдатами-казаками.

– Русские, говоришь? – насторожился Мухаммед-Али-хан Ушак. – Если с ними русские, то не произошла бы опять то, что сделал с русскими хивинский хан Ширгази. Персидский шах по жестокости ещё хуже покойного Ширгази. Надо будет предостеречь русских, чтобы не лезли на ковёр к Надир-шаху! они слишком доверчивы – и от этого погибают.

Ушак приласкал детишек, столпившихся у его ног, поговорил с жёнами. Та и другая накрыли дастархан. Ушак уважал обеих и хорошо знал нрав каждой. Любая из них могла обидеться, если бы предпочёл сесть за обед у одной из них. Старшая, Амантач, всё же имела больше прав, и он сказал, обращаясь к ней:

– Не сегодня-завтра приедут ко мне большие гостя. Уберите две мои комнаты наверху, застелите коврами, посуду снесите туда. Как сделаете всё, принесёте обед мне наверх.

Ушак поднялся по широкой деревянной лестнице на второй этаж и остановился на широком айване. Он стоял, облокотившись на резные перила, смотрел на городские кварталы, лежащие ниже. Лишь одна городская Джума-мечеть, стоявшая через дорогу, была выше дома Ушака. Около неё появился мулла с учениками – сопи. Все они выждали, пока Мухаммед-Али-хан Ушак посмотрит в их сторону, и благоговейно поклонились. Ушан кивнул и ушёл в большую комнату, куда слуги уже несли ковры, посуду и прочую утварь, необходимую для хозяина и гостей.

В это же время на окраине Куня-Ургенча в бедной кибитке сидели на кошмах Мурад-криворукий, Арслан и его джигиты, насыщаясь шурпой. Жена кузнеца, мешая черпаком в котле, только и успевала наливать в чашки, поднимая со дна пшеницу и отлавливая с поверхности пятна кунжутного масла.

– Вах, жизнь! – удручённо жаловался самому себе и гостям Мурад-криворукий. – Скоро и этого не будет, если не прогоним персов.

– Персы пришли надолго. Сам Надир-шах может уехать из Хорезма, но нукеры его останутся. – Арслад помешал деревянной ложкой в чашке, отложил её и поднёс чашку к губам. – Уехать бы нам всем вместе из

Мангышлак, а оттуда морем в Астрахань, да, боюсь, до Арзгира не доедем без небесных коней. Господин Кубанец давно уже ждёт меня со скакунами.

– Найдём ему коней. Воина кончится – поедем к горам, там купим, – пообещал Мурад-криворукий, доедая шурпу.

– Мурад-ага, я тоже верю в это, – согласился Арслан, – но у меня не повернётся язык спросить у хана Ушака наше золото. Люди тысячами с голода умирают, и мы держим золото при себе! В Астрахани на него можно купить весь караван-сарай со всеми его продуктами и товарами!

– В Астрахани можно, а здесь, если даже у тебя золотые горы, ничего не купишь. Боюсь, дорогой мой племянник, как бы беженцы всех верблюдов своих не съели, – тогда и до Мангышлака не доберутся, все погибнут в дороге…

Беседа их продолжалась ещё долго, потом они прилегли вздремнуть. Дядя с племянником в одной кибитке, остальные – в двух других. Проснулись к вечеру от окрика:

– Эй, кузнец, выйди, чего-то хочу сказать! Да поживее – время не терпит! Сам Ушак тебя зовёт!

Мурад-криворукий мигом выскочил из кибитки, просирая глаза, а слуга Ушака добавил:

– Иди скорей к Ушаку, да гостей своих с собой возьми! Абулхайр с урусами приехали, созывают всех, и вас тоже!

Арзгирцы, мигом вскочив на коней, поехали ко двору Ушака. Подъезжая, увидели вокруг ханского двора и у Джума-мечети целый табун осёдланных коней и конюхов с ними: каждый четырёх лошадей за уздечки держит. Рядом четырёхколёсные повозки – фуры, покрытые парусиной, и русские казаки кашу едят, и запах от неё идёт по всему Куня-Ургенчу. Дядя с племянником слезли с лошадей, отдали поводья джигитам. Арслан велел джигитам ждать их, а сами вошли во двор к Ушаку, где было тесно от детворы и женщин, а приезжие с хозяином и другие гости находились наверху, оттуда доносились громкие голоса.

– Давай иди вперёд, племянник. – Мурад-ага подтолкнул Арслана к лестнице. – Я для них всего лишь кузнец, а ты – подданный России, приехавший с фирманом императрицы.

– Дядя, о чём говоришь? Ты тоже из русского подданства не выходил. Иди первым!

– Ладно, пойдём вместе – лестница широкая, – согласился дядя. – Но говорить с ними будешь ты – я подзабыл русский язык за двадцать лет.

В большой комнате сидели человек двадцать, среди них, рядом с Ушаком, хан Абулхайр в дорогом белом халате из верблюжьей шерсти и меховой шапке, увенчанной султаном. С другой стороны – трое русских в малиновых кафтанах, под которыми видна военная форма с блестящими жёлтыми пуговицами. Рядом лежали шапки-треуголки. Хан Ушак, как только вошли Арслан и Мурад-криворукий, сказал, обращаясь к русскому поручику:

– Господин Гладыш, вот это и есть тот человек, о котором я тебе говорил…

Гладышев посмотрел на вошедших, но задержал свой взгляд на Мураде-криворуком: он был вдвое старше Арслана и, вероятно, поэтому привлёк внимание русского офицера.

– Хай, Мурад-ага, уходи, не мешай! – Ушак с досадой махнул на кузнеца, видя, что русский принял его за российского подданного. Мурад-ага конфузливо поклонился и на цыпочках вышел из комнаты. Ушак продолжал: – Вот этот джигит и ещё десятеро с ним приехали за скакунами. Милостью Аллаха, мы взяли на время у Арслана царский фирман и золото – десять слитков, думали, победа будет на нашей стороне и мы купим русской государыне коней. Но милость Аллаха оказалась на стороне Надир-шаха, поэтому возвращаем фирман и золото. – Ушак передал царский свиток Гладышеву и положил на колени пояс с золотом, достав его из-под подушки.

– Вероятно, следует всё это вернуть хозяину, – сказал Гладышев. – Или ты, джигит, боишься возить с собой это золото? – Поручик говорил на киргиз-кайсакском языке – все его понимали, но только не Арслан. Вернее, он понимал, но не очень хорошо, а говорить совсем не умел.

– Господин поручик, – заговорил он по-русски, – без туркменских коней нет мне обратной дороги. Да ты и сам знаешь, что ждёт меня в Астрахани, если я не выполню волю русской государыни!

– А если ещё и золото потеряешь, то голову снесут – в этом можешь не сомневаться, – ответил тоже по-русски Гладышев. – Возьми бумагу царскую и слитки. Коли уж ты на меня вышел, то мне за тебя нести ответственность. А вообще-то всё это мелочи по сравнению о тем, что предстоит свершить нам в Хорезме… Садись, джигит, поближе ко мне, да слушай, о чём будет речь. Давай, Ушак-ага, продолжай начатый разговор…

– Абулхайр-ага, Аллах подсказывает нам послать от твоего имени фирман Надир-шаху, – сказал хан Ушак. – Надо написать ему, что законный хан Хорезма – ты, а не какой-то там ублюдок Тахир. Ты вместе с Хивой присоединился к русскому государству. Надир– шах не может войти в Хиву, не имея на то указа русской царицы.

– Да, Ушак-ага, ты говоришь истину – надо отправить такой фирман персидскому шаху, – согласился Абулхайр.

В этот вечер в доме Ушака написали послание и отправили в Ханка, где, по словам лазутчиков, находился Надир-шах. Ответ ждали несколько дней, и он пришёл на шёлковой персидской бумаге. Царь-царей сообщал, что Хива ему не нужна, и пришёл он в Хорезм наказать спесивого Ильбарса. Он, Надир-шах, будет рад, если хан Меньшей орды приедет к нему на переговоры, там и восстановит он его в звании хивинского хана и посадит на трон. Абдулхайру стало не по себе от слов «посадит на трон». Подумал со страхом: «Не посадил бы на кол!», однако ехать решился.

Рано утром при моросящем дожде выехали из Куня-Ургенча русские казаки, аральские и туркменские джигиты, сопровождая Абулхайра в Хиву. Ехал он на сером жеребце, а по обеим сторонам от него – Гладышев, Муравин, Даржи Назаров, Назимов, Арслан и сын хана Нурали-султан, с огромным луком, словно им можно было устрашить Надир-шаха. Три дня рысили их кони по разбитой дороге. Ночевали в Ташаузе и Газавате. В опустевших селениях завывали одичавшие собаки, навлекая беду своим голодным воем. Страх и сомнения а том, что Надир-шах сдержит своё слово, подталкивали

Абулхайра-хана повернуть коней назад, но поручик Гладышев всё время подбадривал его:

– Не бойся, хан, семи смертям не бывать, а одной не миновать!

Абулхайр опускал глаза, не в силах справиться о гнетущей тоской, ругал Гладышева:

– Сосунок, что ты знаешь о Надир-шахе! Это зверь в человеческом облике. Коварству его нет предела…

Хан злился и досадовал на русского офицера, но двигался вперёд, и на четвёртый день объединённый отряд оказался у ворот Хивы. Тысячи хивинцев встречали приезжих. Сам Тахир, ставленник шаха, сидел в крепости и не вышел навстречу. Надир-шах пока что находился в Ханке и вот-вот должен был приехать. Абулхайр пригибался в седле, глядя на несметные толпы хивинцев которые, приняв нового хана, смотрели на Абулхайра враждебно. Отовсюду неслись голоса, то сердитые, то предупредительные: «Хан, неужели тебе не жаль жизни?», «Убегай, пока не поздно – ещё час-другой и персидский шах сдерёт с тебя шкуру!» Гладышев лихо покрикивал на хивинцев и пробивал дорогу к воротам. Едва приоткрылись порога, поручик велел ехать в город Муравину, Назимову и Маржи Назарову и немедля заняться съёмкой Хивы на карту. С ними отправился и Арслан. Гладышев остался при Абулхайре, боясь, как бы он не повернул назад. И не зря опасался Гладышев. Чей-то зловещий выкрик окончательно сокрушил Абулхайра: «Эй, Абулхайр, беги, ещё не поздно: Надир-шах в полуфарсахе от Хивы!»

– Алла бисмилла! – воскликнул хан Меньшей орды, развернул коня и крикнул сыну: – Нурали, едем прочь отсюда!

– Стой, я приказываю тебе! – растерянно закричал Гладышев, но в ответ услышал ругань:

– Ты кто такой, поручик? Здесь, на моей земле хозяин я! Я тебе приказываю ехать за мной! – Хан припустил коня, увлекая за собой весь отряд.

Неожиданное бегство киргиз-кайсаков и русских казаков привело толпы в восторг. Понеслись крики ни вслед, и вот уже затрещали ружья, а затем и замбуреки. Бросилась в погоню хивинская конница. Теперь уже и поручик Гладышев понял, что дело не шуточное, отряд его попал в западню и надо спасаться бегством. До самого Газавата скакал он без оглядки и думал: «Боже правый, а что же станется с офицерами Муравиным, Назимовым… И Даржи Назаров в Хиве… И этот самый, Арслан, там…»

За Газаватом, когда отряд передохнул и двинулся дальше, туркмены хана Ушака отстали от него, понося самыми последними словами и обзывая трусами хана в его поручика Гладышева…

Надир-шах подъехал к Хиве, когда «представление» со смехотворным бегством закончилось. Тахир-хан выехал из городских ворот, чтобы встретить солнце царей, и, облобызав его сапоги, торопливо поведал о происшедшем. Рассказывая, гордо хвастался:

– Ваше величество, не всем русским удалось бежать от меня. Я захватил четверых и бросил в темницу.

– Кто они?

– Не знаю, мой повелитель, но все они посланцы русского князя Урусова.

– Ладно, пусть пока сидят, потом приведёшь самого главного ко мне…

На третий день узников подняли из зиндана, Тахир-хан присутствовал при этом.

– Кто главный из вас? – спросил он сердито.

Муравин ответил, что главный Гладышев. Тогда Тахир-хан велел нукерам дать Муравину персидскую одежду и приготовить его к встрече с Надир-шахом:

Надир принял Муравина в пиршественной зале, сидя на помосте, обложенный атласными подушками. Шах был в парчовом халате и тюрбане с голубым пером. Зелёные глаза его горели, словно у тигра, а усы угрожающе шевелились Муравина не подпустили близко, приказали встать на колени саженях в пяти от повелителя. Между шахом и Муравиным слева и справа расположились, образовав живой коридор, сановники и полководцы Надир-шаха, а также хивинская знать вместе с Тахир-ханом.

Владыка Персии знал, что русские пожаловали к нему без верительных грамот, потому не стал выслушивать Муравина и, как только тот повалился на колени, спросил:

– Здорова ли императрица русская?

– Слава Богу, ваше величество, русская государыня изволит жить и здравствовать во благо больших и малых народов.

– Императрица ваша околела, – сказал шах, криво усмехнувшись.

Муравин от неожиданности вскинулся, чуть было не встал с колен, а по рядам сидящих в зале прокатился лёгкий говор от любопытства и недоумения. Шах немного помолчал и вновь заговорил, наливаясь высокомерием:

– Вы, русские, живёте, как и лесу, – ничего никогда не знаете, а мне о смерти вашей государыни с прошлой пятницы известно. Бедные люди, трудно вам будет без неё… О Хиве поговорим, когда новый государь в России появится и послов ко мне пришлёт… – Надир-шах жестом руки дал понять распорядителям приёма, что аудиенция закончена. Два дюжих гулама бросились к Муравину и очень вежливо подняли на ноги. Только тут он опомнился, что не сказал самого главного, и от волнения хриплым голосом прокричал:

– Ваше величество, у туркмена Арслана имеется фирман от русской царицы! Сей туркмен сидит в зиндане вместе с двумя нашими офицерами. Он направлялся к вашему величеству, дабы копей особой породы у вас купить!

– Шах конями не торгует! – сердито выкрикнул Тахир-хан, желая угодить повелителю Персии, но только вызвал гнев.

– Длинные языки я вырываю, Тахир-хан, но милую тебя на первый раз. Иди и приведи сюда туркменца с его царским фирманом…

Тахир-хан опрометью бросился из залы, а Надир-шах принялся расспрашивать толмача, затем поднялся с тахты и удалился в боковую комнату. Телохранители отправились за ним.

Все притихли и замерли, не смея даже кашлем или покряхтыванием нарушить напряжённую тишину. Надир-шах тем временем стоял в боковой комнате под высоким оконцем, в которое струился двумя лучами дневной свет, и неторопливо пил шербет. Он забыл о наполненной сановниками и хивинцами зале и думал о послании русской царицы. Ему было неприятно сознавать, что письмо её отправлялось при жизни, а когда Надир– шах получает послание – она уже мертва. Надир был очень жесток и не боялся смерти – он привык к ней. Но он был суеверен: ему подумалось, что на листе мёртвой царицы, наверное, затаилась хитрая смерть. Нет, шах не возьмёт в руки фирман околевшей императрицы…

Шорох одежды заставил его оглянуться: в комнату вошёл Тахир-хан и, склонившись, доложил, что туркменец с фирманом доставлен пред очи его величества. Надир-шах неспеша вышел в залу и вновь поднялся на тахту. Оглядывая сидящих внизу, он остановил взгляд на Муравине и Арслане, которые стояли на коленях, касаясь друг друга плечами.

– О каких лошадях просит русская императрица? – спросил Надир-шах. – Где её послание?

Шаху подали на золотом подносе изрядно помятый и залепленный свиток. Он не взял его, а покосился на садящего за плечом толмача и тихонько повелел:

– Возьми и прочитай, о чём она просит…

Толмач развернул свиток, бегло прочёл послание и смущённо выговорил:

– Ваше величество, письмо русской императрицы писано ко всем владетелям земель, лежащих ниже. Арала…

Надир-шах брезгливо усмехнулся, вероятно, желая на этом закончить аудиенцию, но любопытство взяло верх.

– Сколько коней она просит?

– Она просит десять туркменских скакунов, которых называет небесными, и прислала за них со своим сейисом десять золотых слитков.

У Надир-шаха на лице не дрогнул ни один мускул: золотом его не удивишь, он из одной Индии вывез его целый караван. Но его удивила щедрость русской царицы.

– Где золото русской императрицы? – спросил Надир-шах, направив испытующий взгляд на Арслана.

– Ваше величество, – залепетал Арслан, – золото русской императрицы отобрал у меня зинданщик.

Сидящие в зале тихонько засмеялись, приняв слова туркмена за чистую ложь. Надир-шах тоже усомнился!

– Если ты врёшь, негодник, я отрублю тебе голову.

– Ваше величество, поверьте мне, пояс со слитками я носил на себе. Я мечтал поскорее пасть к вашим ногам и поднести вместе с фирманом императрицы золотые слитки…

– Золото отыскать и отдать казначею, грабителю отрубить голову, – распорядился Надир-шах. Подумав, сказал мягче: – Возьмите всех русских и поезжайте с ними за скакунами в Питняк: там много коней, взятых в Дуруне и Нессе… Бисмилла…

Приём закончился – зала быстро опустела. Муравин с Арсланом в сопровождении шахских нукеров отправились в зиндан, освободили Даржи Назарова и Назимова. Спустя час небольшой отряд скакал по хивинской дороге в сторону Питняка.