Текст книги "Азиаты"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

II

К середине июля по большому волжскому протоку Бахтемиру потянулись к морю ластовые суда с провиантом и боеприпасами. Сопровождали их в восьмивесельных шлюпках матросы. Береговая служба ставила по протоку красные буи, чтобы не наскочил какой-либо корабль на мель. Восемнадцатого июля снялись с якоря флагманский корабль, на котором находился генерал-адмирал Апраксин – командующий флотом, за ним боевые галеры, а вскоре и царский «Орёл» пока что с убранными парусами, на буксире, двинулся следом. Царь с царицей, астраханский губернатор, несколько свитских офицеров стояли на корме. У штурвала – капитан бота подпоручик Золотарёв. День был жаркий, в дельте Волги стояла влажная духота. В высоких тростниках и на болотцах по берегам Бахтемира властвовал птичий гомон. С криком над реями проносились чайки, иные вились у борта. Екатерина, беря из рук Волынского кусочки азиатской лепёшки, бросала птицам.

– Вот прожорливые твари, – беззлобно ворчал Волынский. – Там-то, на Балтике, чайки, небось, не такие, матушка-государыня?

– Чайки, как и люди, везде одинаковы, – отвечала беспечно царица. – Только и думают о своём чреве. Наглые птицы. А вороны ещё хуже. У Строгановых в Нижнем, перед отплытием в Астрахань, кидала я голубям из окна корм. Слетелись к ним воробьи и несколько ворон. Сыплю я из окна пшеницу, а сама думаю, неужто и вороны зерно клюют? Только так подумала, вдруг вижу – ворона тюкнула носом по голове голубя, другие вороны к ней подскочили и начали терзать голубка. Разодрали на части. Я даже прослезилась от жалости…

– Да уж, матушка-государыня, ворона – зверь – птица, хуже шакала. Помнится, четыре года назад, когда я с посольством из Персии возвращался со слоном и обезьянами, так эти твари житья слону не давали, прямо из-под хобота еду выхватывали.

– То-то он у тебя и сдох, бедняга! – заметила царица и засмеялась, отчего озорные её глаза молодо заблестели и на щеках появились ямочки. Волынский смутился:

– Сдох позже… в Астрахани… Обер-комендант Чириков слона перекормил арбузами. Бывший губернатор простил ему сей грех, но, ей-богу, государыня, будь в ту пору я на месте его, содрал бы я с него за индийского слона три шкуры. Спасибо, шах Хусейн другого слона прислал государю, а то быть бы мне битым царёвым батогом.

– Успеется ещё, – пообещал Пётр, слыша разговор царицы с губернатором. – Грехов у тебя, Артемий, по десятку на день, а благих дел – шиш с маком.

К вечеру корабли начали выходить к Бирючьей косе, занимая небольшие морские лагуны. Загорелись огни на Четырехбугорном маяке. Суда в призрачном свете наступивших сумерек швартовались в длинную линию, бросали якоря. Хлёсткая каспийская волна швыряла их из стороны в сторону, ударяя по бортам, словно проверяя на прочность. И вот понеслась с некоторых судов отчаянная матерщина. Несколько шкоутов, кои с прошлой осени стояли без дела, рассохлись за лето, дали течь.

Адмиральский линейный корабль находился в ста саженях от «Орла», между ними постоянно курсировала шлюпка. Адмирал Апраксин сообщил государю, что палатки и прочий инвентарь к утру перегрузят на двухмачтовые шнявы. К утру Каспий взволновался до трёх баллов, о выходе в море не могло быть и речи. Моряки занялись мелким ремонтом судов. Апраксин переправился на царский корабль. Он был явно удручён состоянием флота. Пугали его неуклюжие ластовые суда, загруженные провиантом. Выход в море затянулся. Прошло два дня, прежде чем разбушевавшиеся волны успокоились. Наконец караван из четырёхсот сорока судов двинулся к Кавказскому побережью.

Первую остановку сделали вблизи Терека, где император рассчитывал встретить идущих из Царицына донских казаков и калмыков. О приближении конницы, однако, ничего не было известно. Прошёл ещё день со стоянкой у горловины залива, затем суда вошли в удобную и защищённую со всех сторон бухту и бросили якоря. Но и здесь, несмотря на безветрие, Каспий плясал мелкой волной. Император спустился в шлюпку, и гребцы направили её к берегу. Следом пошли другие шлюпки, заполненные солдатами пехотных полков. У речки Аграхань на пологом берегу государя встречал бригадир Ветерами с охранным отрядом. Шлюпка со стоящим в ней во весь рост Петром Первым вздымалась и падала на волнах. Гребцы, как ни старались, не могли пришвартовать к берегу. Рассердившись, Пётр хотел было спрыгнуть, но матросы не дали ему этого сделать. Четверо, вобрав в шлюпку вёсла, подхватили доску, усадили на неё царя и вынесли на берег.

В считанные часы у Астрахани вырос палаточный лагерь, и батальоны встали на поверку. Тем временем Пётр с командным составом вошёл в своей шатёр, чтобы уяснить обстановку. Ветерани доложил: горцы, по всему видно, настроены спокойно, однако на приглашение встретить российского императора, как подобает добрым хозяевам, не откликнулись. Холодная предосторожность кавказцев возмутила Петра: он распорядился ехать Ветерани в аул Эндери и пригласить владетелей этих мест.

Отряд из нескольких сотен казаков выступил немедля, но едва достиг горного ущелья, был обстрелян горцами. Ветерани попытался принять бой, но кавказцы вели огонь из лесу, тянувшемуся по берегам ущелья, и не были видимы. Ветерани отстреливался до тех пор, пока не потерял восемьдесят казаков. С трудом выбравшись из западни, возвратился с остатками отряда на Аграхань и доложил о происшедшем императору. Пётр угрожающе пошевелил усами, дёрнул головой, сощурил глаза и отыскал гневным взглядом Волынского:

– Разбойники, говоришь?… По пять-десять всадников? Идол безмозглый, да я тебя! – Государь поднял трость, ещё мгновение – и обрушилась бы она на голову и плечи астраханского губернатора, но выскочил он из шатра и бросился прочь.

Вечером на Аграхань пришли вместе с калмыками и туркменами донские казаки, заняли пологий склон по речному берегу. Расседлали коней, разожгли костры и походные мангалы. Атаман Краснощёков побывал в штабе у императора, вернулся с приказом: шатров и кибиток не разворачивать, ночевать под чистым небом, при сапогах и рубахах.

Десять туркменских сотен под командованием Берек-хана расположились неподалёку от ставки командования. Берек-хан долго сидел с Краснощёковым, ждал дополнительного приказа от Петра. По рассуждениям донского атамана, калмыцкого тайдши Чакдор-Чжаба и самого Берек-хана, их сводный отряд должен был двинуться в горы в полночь, оттого и не разрешил государь ставить походное жильё. Однако пробил полночный час, но никаких распоряжений не последовало, и Берек-хан вернулся к джигитам. Многие уже спали, расстелив попоны и положив под голову сёдла, другие сидели у догорающих костров. Берек-хан и его телохранители вышли к огням из темноты, словно привидения. Берек даже днём, когда появлялся внезапно перед джигитами, смущал их своим грозным видом. А ночью тем более: громадная фигура хана в длиннополом чекмене и высокой каракулевой папахе, словно страшная мифическая птица, возникла у крайнего костра и заставила всех вскочить.

– Сидите, сидите, – спокойно сказал Берек. – Всё пока тихо и спокойно. Говорят, государь император Пётр Великий тоже лёг отдохнуть.

Берек-хан присел рядом с джигитами, и его телохранители – брат Мурад и старый друг Нияз-бек – устроились рядом.

– Интересно знать, сколько часов спит Пётр Великий? – поинтересовался Мурад.

– Государи нисколько не спят, они только отдыхают, – ответил Берек-хан. – Их головы не требуют сна – им достаточно только покоя.

– Берек-ага, если это так, не сходить ли тебе к Петру Великому с нашей просьбой, – предложил Нияз-бек. – Просьба туркмен, я думаю, не потревожит царского нутра.

– Может, и не потревожит, – согласился Берек-хан, – но не будем сами тревожить государя императора раньше времени. Аюка-хан уже доложил ему о нашей просьбе, и Пётр Алексеич обещал найти время и прочитать наше прошение. Сейчас Петру Великому не до нас. Государь император послал отряд в Эндери к гребенским казакам, но, оказалось, их там давно нет. Дауд-бек разогнал. Теперь мы пойдём в Эндери на Дауд-бека. Государь обещает большую награду тому, кто возьмёт живым Дауда.

– Берек-ага, что за слово такое, – Эндери, понять не могу, – заинтересовался Мурад. – Как там оказались казаки?

– Хай, браток, разве я знаю. Мне известно лишь то, что царь Иван Грозный, после того, как завоевал Астрахань, сразу послал жить на Терек казаков. Одни поселились в низовьях Терека, а другие выше, их зовут гребенские. Слово Эндери мне, как и тебе, тоже незнакомо.

– Высокородные Береки! – весело воскликнул Нияз-бек. – Да разве можете вы о таком слове знать, если в вас нет ни капли казацкой крови! Да и пришли вы в наши края, на реку Куму, всего-то пятьдесят лет назад. Только человек с казацким родовым корнем может ответить на этот вопрос. – Нияз-бек важно выпрямился и заложил под язык насвай – жевательный табак. Джигиты засмеялись, вспомнив, что Нияз-бек не чистый туркмен. Дед его лет пятьдесят назад, как раз когда поселились хорезмские и мангышлакские туркмены на Куме, бежал с Дона на Куму и прижился у туркмен. Тогда множество казацкого люда старообрядческого толка, чтобы не служить Москве, бежало на Куму. Царские воеводы гнались за ними, вели перепись населения, иных останавливали – возвращали или забивали в колодки. Черкасский князь Шевкал в тот злополучный год, видя, какую пользу может возыметь от того, что казаков примет к себе, поселил их на речке Аграхани. А тут и терский атаман Иван Кукля предложил им берега Терека. Но рука Москвы дотянулась и сюда. Тогда часть их бежала на урочище Мажары, близ Большой Кабарды, а оттуда на Кубань. Многие погибли в стычках с черкесами и иными горскими народами, и лишь немногие осели на Куме, среди которых был дед Нияз-бека.

Поставил он курень в распадке возле речных камышей. Долго приглядывался к туркменам, которые жили поодаль, стал захаживать к ним, познакомился. А потом женился казак на туркменке, наплодил сыновей, дочерей и внуков. И одним из этих внуков стал Нияз-бек. Смелый и ловкий джигит, преданный умом и сердцем туркменам, он всё же всякий раз выделял себя, стоило только появиться в ауле какому-то казаку или заговорить о них. Он и здесь, на Аграхани, как только остановились казаки на отдых, сразу же начал кичиться. Сейчас же, когда речь зашла об ауле Эндери, Нияз-бек подскочил от радости, предвкушая, с каким знанием дела расскажет он братьям Берекам и другим сидящим около них джигитам об ауле Эндери. А сведения об этом ауле почерпнул он ещё в детстве от своего деда.

Нияз-бек снисходительной улыбкой одарил Береков и гордо произнёс:

– Пусть знают мой дорогой хан Берек и брат его Мурад, что слово Эндери по-русски означает Андрей. А откуда взялся на Тереке Андрей, я сейчас вам расскажу… Ты правильно сказал, Берек-ага, что Иван Грозный послал на Терек казаков – там они поселились. Но вот что добавлю к твоим словам. Когда осели казаки здесь, в Тёрках, то стали нападать на них горцы. Спускались к морю с верховьев Терека, сжигали хутора и целые станицы. Тогда царь Иван Грозный призвал к себе донского атамана Ермака и сказал ему: «Не чинись долго со своим донским народом, отправь на Терек выше Терков какую-либо станицу». Ермак Тимофеевич думал-думал, кого послать на Кавказ, и приехал на Дон в станицу Гребенскую, к верному сподвижнику Андрею Шадру. «Не гневись, друг, но придётся тебе со всем твоим казацким кругом идти на Кавказ, за средний Терек, оттуда горцы нашим казакам в Тёрках житья не дают!» – «А ты бы сам и пошёл туда», – отвечал Андрей. Слово за слово, и схватились между собой атаманы. Ермак сильнее оказался: погнал Шадра с его людьми вниз к Черкасску, а оттуда к Кавказским горам. Вот так и оказался на среднем Тереке Андрей Шадр. Когда же кавказские горцы погнали оттуда казаков, то и называть стали ту станицу по-своему – Эндери…

Нияз-бек замолчал и посмотрел на туркмен с гордым достоинством. Берек-хан почувствовал это и сказал с вызовом:

– Ты всё время кичишься, показываешь себя казаком, и перед казаками юлишь, как верный их пёс. Но скажи мне, почему все их атаманы носят папаху «трухменку»? Почему, прежде чем встать на круг и вести о казаками разговор, кладут эту «трухменку» наземь, бросают на неё саблю – и тогда уже приступают к делу! Скажи, отчего такая честь туркменской папахе? Калмыцкие и киргиз-кайсакские малахаи куда дороже «трухменки», русские боярки тоже, а вот не захотели донские атаманы носить их, выбрали «трухменку».

– Берек-ага, наверное, донские казаки больше любят ягнят, – рассудил Нияз-бек. – Что ещё могу ответить на твой вопрос.

– Нет, Нияз-бек, тут дело не в каракуле, а в другом. Не только шапки-трухменки роднят нас, по и обычаи некоторые, и сам образ жизни. Вот, например, у донских казаков, как и у нас, тоже женятся несколько раз. Но чтобы оставить прежнюю жену, выходят на площадь и кричат: «Она мне больше не «жена». И туркмены выходят на мейдан и объявляют: «Талак – она мне больше не жена!» Не говорил ли твой дед, что в старое время туркмены и казаки в одних селениях жили?

– Нет, такого я не слышал от своего деда, – признался Нияз-бек. – Но в твоих словах, Берек-ага, есть истина. Надо подумать…

– Жаль, что твой дед раньше времени с Доиа бежал, – съязвил Мурад. – Он мог бы узнать и об этой тайне. А теперь думай да догадывайся…

– Мурад-джан, не сегодня-завтра двинемся в Эндери, там ты и узнаешь все истины, – с обидой отозвался Нияз-бек.

– Ладно, джигиты, не будем ссориться по всяким пустякам. Ложитесь спать, набирайтесь сил, путь к Эндери долгий и трудный. – Берек-хан хлопнул ладонями по коленям, отошёл от костра и лёг на попону, подложив под голову седло.

Боевой клич походных рожков поднял степняков на рассвете. Зазвенело туг и там – ожили биваки, ожил весь лагерь: тысячи голосов смешались с конским ржаньем. Бросились донцы, калмыки, туркмены в строй. Командиры на скакунах помчались к царским шатрам.

На ногах вся свита Петра Великого и сам он. Чакдор-Чжаб – калмыцкий полководец – сказал туркменскому хану Береку, когда остановились напротив шатра:

– Слава Богу, государь дал отдохнуть нашим джигитам. Со свежей-то головой да с пустым животом легко будет.

– Вах, тайдша, хорошо тебе, а я держу за пазухой целый месяц бумагу и никак к государю императору приблизиться не могу. Твой отец Аюка-хан сказал мне, будто бы хлопотал о туркменах перед великим Петром, и царь пообещал выслушать меня. Но когда он вспомнит обо мне… Разве ему до меня?

– Берек-хан, я бы на твоём месте прямо сейчас к царю поехал. Сейчас самое удобное время – смотри, сам он и все его кафтанники тончатся на месте, спиной к нам повернулись. Поезжай!

– Ай, что будет, то и будет! – Берек тронул коня каблуками, дёрнул уздечку и помчался к царской свите.

Увидев одинокого всадника, скачущего через площадь к царским шатрам, свитские всполошились: «Бог его знает, что на уме у этого джигита в чекмене и косматой папахе!» Генерал Матюшкин первым вскочил в седло, за ним Волынский и ещё несколько господ выехали навстречу – встали поперёк Дороги.

– Эй ты, чума азиатская, как смеешь ты?! – заорал Волынский. – Али на виселицу захотел? А ну, назад! – замахнулся губернатор нагайкой, свистнула плеть над самым ухом Берека. Увернулся он и явно возмутился на столь «ласковое» обхождение с ним.

– Вах, губернатор, зачем дерёшься – к царю еду. Вот эту бумагу отдать ему хочу. Очень важный фирман[2]2
  Фирман – грамота.


[Закрыть]!

– Что ещё за фирман?! – Волынский замахнулся ещё раз, но генерал Матюшкин отвёл его руку:

– Артемий Петрович, шибко не усердствуй. Может быть, что сей фирман как раз государю кстати. Позволь, я доложу его величеству.

– Да это уж я и сам могу сделать, – возразил Волынский и, развернув лошадь, поскакал к царю. Матюшкин, полковник Наумов и ещё ряд офицеров, преградив дорогу Берек-хану, ожидали, как распорядится государь. Вскоре донеслось:

– Пусть подъедет, его величество ждут!

Берек-хан в сопровождении свитских подъехал к Петру, соскочил с коня и встал на колени.

– Великий государь, пятьдесят лет назад мы осели на Куме. Твой старший брат, царь Фёдор Алексеевич, принял нас в русское подданство…

– Знаю, слышал об этом, – ответил Пётр Первый, – А сейчас о чём просишь?

– Великий государь, жизнь человека коротка: сегодня в седле, завтра в земле. Возьми наш фирман. Это прошение моего народа, а просим переселить туркмен на Маныч и Калаус – там трава для скота очень хорошая.

Пётр поморщился: «Эка забота у тебя, хан, мне бы твою заботу… Да и не к месту ты со своей грамотой…» Однако, дабы не обидеть туркменского хана, посмотрел на советника Толстого, и тот принял из рук Берека свиток, обмотанный шерстяной нитыо.

– Что ещё? – спросил Пётр Первый.

– Великий государь, все туркмены умрут за тебя, только дай нам Маныч и Калаус, – взмолился Берек-хан.

– На черта вам нужен Маныч, если вы все собрались умирать? – Пётр засмеялся. – Ты уж постарайся да и своих джигитов предупреди, чтобы дрались, как львы, и чтобы все живы остались. А фирман ваш рассмотрим… Поезжай в строй.

– Спасибо тебе, великий государь! – Берек-хан поднялся с колен, прыгнул в седло и поскакал к отряду.

Через некоторое время государь император в сопровождении свиты выехал к конным сотням степняков, произнёс напутствие, желая подвига и полной победы над Даудом. Тут же командование над объединённым отрядом принял полковник Наумов, грянула духовая музыка, и войска отправились вдоль Терека, в горы.

Молниеносный рейд казаков и джигитов сопровождался разорением и сожжением горских аулов. Эндери тоже подвергся полному уничтожению. Оттуда конница Петра двинулась на город Тарки. Тарковский владетель Адил-гирей не принял сражения, видя, какая сила наступает по морю и суше, приехал с повинной к русскому императору. Следом за ним пожаловали ещё три мелких владетеля.

Царь с царицей посетили старую Тарковскую крепость, поместье Адил-гирея, побывали на всенощной обедне в церкви Преображенского полка, и через несколько дней после небольшого сражения русские войска вступили в Дербент. Городской наиб, поднеся два серебряных ключа от городских ворот, упал перед русским государем на колени, затем пригласил его осмотреть древнюю Дербентскую крепость. С её величественной, покрытой мохом стены, на сотню вёрст был виден играющий зеленоватыми волнами Каспий. Пётр обратил взгляд на север: весь русский флот предстал перед ним, как на ладони. От Терека до Дербента белели паруса кораблей, и не было им в огромной морской стихии никакой преграды. Пётр, глядя сверху вниз, думал с полной уверенностью: «А ведь не выстоят перед такой могучей армадой ни Баку, ни Гилянь. Есть смысл, не раздумывая, отправить в Баку морской десант на линейных кораблях». Пётр, однако, не стал располагаться в крепостном дворе, съехал в низину. Рядом с каспийским берегом квартирмейстеры облюбовали для него небольшой домишко с колодцем во дворе. Расположившись в нём, царь пригласил к себе Апраксина, и после недолгого разговора решили они отправить в Баку для занятия города лейтенанта Лукина на шнаве.

Дербент был определён опорным пунктом. Для этого он годился не только со стратегической точки зрения, ибо «дербентские ворота» открывали и перекрывали сухопутное сообщение между Россией и южными персидскими областями, но и с точки зрения полной обустроенности. В его казематах и складах можно было расположить огромный гарнизон с большим запасом провианта. Приняв такое решение, Пётр отдал приказ выгрузить муку с двенадцати ластовых судов и сложить в дербентских подвалах. Распоряжение императора доставили на ластовые суда вечером, а ночью начался шторм. Утром Каспий свирепствовал, словно разъярённый мифический зверь, обрушивая пенистые волны на берег. Русские парусники, казавшиеся вчера Петру олицетворением российской мощи, сегодня выглядели жалкими судёнышками. Паруса убрали, и корабли, отдавшись воле неукротимой стихии, взлетали на гребнях волн и проваливались в ямы. В любую минуту любой из. кораблей мог налететь на другой или удариться о прибрежные скалы. Слава богу, пока что судьба миловала их и берегла от гибели, но на ластовых судах уже наблюдался переполох. Волны, перекатываясь через палубы, в первые же два-три часа разбушевавшегося шторма залили трюмы, в которых штабелями лежали мешки с мукой. Груз отяжелел, и транспортные суда дали осадку, того и гляди отправятся на дно. Моряки пытались вынести муку из трюмов, погрузить в шлюпки, да где там?! Сама попытка выглядела нелепостью. Первая же шлюпка, спущенная на воду, забилась в волнах, словно щепка, и, перевернувшись вверх килем, скрылась в морской пучине. На дербентском берегу, возле реки Милукенти, собрался весь воинский гарнизон, наблюдая, с какой жестокостью расправляется море в российским флотом. Все смотрели в свирепствующую морскую даль, и никто не мор помочь морякам. Наконец генерал-адмирал Апраксин, с трудом сообщавшийся с капитанами ластовых судов при помощи сигнализации, отдал приказ: направить транспорт к берегу и посадить на мель. Команда была принята, и корабли один за другим двинулись на песчаный мыс южнее Дербента. Несколько судов, с силой ударившись о берег, треснули. Другие, более удачно вынесенные волнами, так и остались в горизонтальном положении, словно под ними была вода, а не прибрежный песок. Сотни солдат, брошенных на спасение моряков и груза, в считанные часы вы" грузили намоченные мешки с мукой и прочий провиант, повезли на лошадях и верблюдах в Дербент. Объединённый отряд полковника Наумова в это время занимал оборону по горам и низине со стороны Самура, откуда могли в любую минуту появиться разогнанные воины султана Дауда. Предводитель туркмен Берек-хан, сопровождаемый полусотней джигитов, спустился с гор с тремя ранеными, одним из них был его брат Мурад. Юноше разрубили саблей руку, выбросили из седла а только чудом он спасся от конских копыт. Туркмены нашла его под откосом у пенистой речки. От потери крови Мурад потерял сознание. Берек боялся не довезти его живым до Дербента, и лишь когда добрался до палаток походного госпиталя, облегчённо вздохнул. Мурада привели в чувство, перевязали рану и уложили на раскладную кровать. Берек-хан отправился в штаб командования доложить об обстановке на Самуре, и возле штабной палатки увидел Волынского.

– Хай, господин губернатор! – обрадованно воскликнул Берек-хан. – К тебе я шёл!

– Какого чёрта! – взревел Волынский; – Не видишь, какой переполох на море, лезешь под руку! Однако мы тебя тут вспоминали.

– Дорогой губернатор, я брата привёз. Прошу тебя, скажи доктору, пусть его хорошо лечат.

– Лёгок ты, однако, на помин, говорю! – прокричал на ухо туркмену Волынский, поскольку порывы сильного ветра срывали с губ слова и уносили прочь. – Иди за мной!

В палатке сидели в раскладных креслах государь, Апраксин, Толстой и Матюшкин. Разговор у них был нелёгкий. Войско фактически лишилось всех запасов провианта. По расчётам, муки хватит лишь на месяц, да и та подмочена горько-солёной водой. Тридцать судов с мукой ждали из Астрахани: они должны были подойти через неделю. Но Пётр, здраво оценив сложившуюся обстановку, решил дальше, на юг, не идти, ограничиться тем, что заняли. Посему не было необходимости везти сюда основные запасы провианта. Апраксин предложил послать отряд казаков с распоряжением на Бирючью косу, чтобы застать капитана Вильбоа и не дать ему выйти с тридцатью судами в море. О том, что донесение могли бы отвезти туркмены, не было и речи. Это Волынский, увидев Берек-хана с джигитами, сразу смекнул: «Эти сорви-головы в один день управятся!» Губернатор, входя в палатку, потянул за рукав Берек-хана, обратился к царю:

– Вот, великий государь, тот человек, который отвезёт приказ вашего величества на косу капитану Вильбоа.

– Оно и верно, – согласился царь. – А то не знаю, за какое геройство землёй тебя жаловать. Дорогу на Бирючью косу хорошо знаешь?

– Ездил много раз, великий государь. По самой короткой тоже приходилось.

– Вот тебе свиток, отвезёшь капитану Вильбоа. Но надо успеть до выхода судов с хлебом в море. Скачи во весь дух…

– Великий государь, помоги моему брату – ранен он, в палатке лежит! – взмолился Берек-хан.

– А что, разве доктора его не лечат? – не понял царь.

– Слишком чувствительны к родству туркмены, потому и чушь всякую несут, – пренебрежительно выговорил Волынский.

– Ладно, Берек-хан, я не дам в обиду твоего брата, – пообещал Пётр. – Отправляйся в дорогу.

Берек-хан, выйдя из штабной палатки, кликнул джигитов.

Между тем в штаб-палатку собрался весь командный состав. Царь объявил свою волю – поход приостановить, в Дербенте оставить гарнизон под командованием полковника Юнкера, а войскам возвращаться на Терек,

Начался отход войск по нижней дороге. В горах ожил весь Кавказ, поминая недобрыми словами непрошенных гостей. Вновь пробудились джигиты Дауд-бека – поскакали гонцы к Чёрному морю, чтобы явиться во дворец к султану Турции и сообщить добрую весть. С юга наступали на пятки уходящим солдатам джигиты султана Махмуда. Казаки и калмыки с туркменами беспрестанными атаками отгоняли горцев. После нескольких ночных привалов войско Петра, наконец, пришло к Тереку и расположилось по берегам. Царь в сопровождении свиты и драгунских рот проехал по ущелью, остановился на развилке, где река Аграхань выходила из Сулака, и велел заложить здесь крепость, которая бы обозначала границу Русской империи. Будущую крепость назвал крепостью Святого Креста. Оставшийся гарнизон с помощью терских казаков и наёмных кара– ногайцев сразу же приступил к строительству. Царь возвратился в Аграханский залив и дал приказ войскам садиться на корабли.

День был погожий; шлюпки с пехотой быстро шли к кораблям и, возвращаясь, принимали новые батальоны, Берек-хан, выполнивший с честью задание царя, пробился к нему в палатку.

– Молодец, хвалю! – поздравил его царь и повелел графу Толстому: – Пётр Андреевич, а ну-ка выпиши туркменскому хану грамоту на право веяного пользования землёй в южно-русской степи. Укажи, за особые заслуги перед государством российским. Аюка-хан сказывал мне, что туркмены в Азовском штурме участвовали и в Полтавской битве вместе с калмыками.

– Да, великий государь, так всё и было. Вот, посмотри… – Берек-хан распахнул полы халата, и Пётр увидел на его груди медаль за Полтавское сражение.

– Хоть и невелик, но достойный народ вступает в русскую державу, – гордо произнёс царь. – Желаю, Берек-хан, и твоему племени верой и правдой служить Отечеству.

Толстой достал из сундука царскую грамоту, обмакнул гусиное перо в чернильницу и стал заполнять глянцевый бланк, увенчанный двуглавым российским орлом. Царь вручил грамоту Берек-хану, обнял его. Берек от счастья был на седьмом небе, выйдя из царской палатки, он сел на землю. Тотчас его обступили джигиты.

– Ах, жалко, Мурад так и не успел увидеть царскую грамоту, – улыбаясь и печалясь одновременно, сказал Берек-хан. – Госпиталь-то давно уже перевезли на корабль. С часу на час он отправится в Астрахань!

– Ай, ничего! – взбодрил Берек-хана его телохранитель Нияз-бек. – Вернётся из Астрахани Мурад – великой радостью его встретим. Сколько туркмены мечтали о своей земле, наконец-то мечта сбылась! Слава Аллаху…

К вечеру все корабли, кроме эскадры генерал-адмирала Апраксина, вышли в море. Туркменская полусотня Берек-хана села на коней и отправилась в отряд атамана Краснощёкова. Горцы приблизились к самому берегу и вели прицельный огонь по уходящим кораблям. Пришлось вновь преследовать их, чтобы оградить русские аванпосты и город Дербент от разорения. Сводный отряд разгромил утамышского султана: многих побил, до четырёхсот человек взял в плен и угнал множество скота. Казаки с калмыками и турхменами вернулись на Терек и остались там до особого распоряжения, ибо с отходом царских войск кампания не заканчивалась, а лишь начиналась.