Текст книги "Азиаты"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

– Да, это чувствуется, – сердито отозвался яшули.

– Умные думают, как устоять против персиян, а дураки крылья себе ищут, чтобы улететь к Аллаху на небо.

Постыдились бы о пустяках думать, не время сейчас дурачиться!

– Ладно, яшули, спасибо за совет… – Арслан расстелил чекмень, лёг на одну полу, укрылся другой. То же сделали и его джигиты. Утром чуть свет они встали, оседлали коней, проехали по улочкам Хазараспа, спрашивая у кузнецов, нет ли среди них Мурада-криворукого? Те отвечали: если он туркмен, ищите у Мухаммеда-Али-хана Ушака. В полдень джигиты выехали из главных ворот и направились в сторону Питняка, где стояли лагерем туркменские конные сотни.

Не сразу отыскали они скрытый за барханами, вдалеке от берега Амударьи, летучий аул Ушака, всё время менявший место стоянок. Сначала ехали берегом, не видя впереди ничего опасного. В речных дженгелях, сбрасывая с деревьев и кустарников листву, тихо умирала осень. Кое-где в заводях виднелись стайки уток, не успевшие ещё улететь. Арслан с седла любовался речными красотами и вдруг увидел на другом берегу персидский разъезд. Десятка два конников с пиками наперевес ехали на север, останавливаясь и пристально оглядывая местность. Арслан подумал: «Если на том берегу персы, то и на этом они где-то рядом!» Остановив коня, он предложил джигитам свернуть в сторону, к пескам, и поступил благоразумно: ещё полфарсаха – и джигиты могли бы оказаться в западне. Но и свернув к пескам, они не остались незамеченными. Как только они выехали на открытое место, из камышей выскочили с полсотни всадников и раздались ружейные выстрелы. Персы бросились в погоню – Арслан с друзьями направил коней в пески, зная, что здесь они окажутся в безопасности. И вдруг, откуда не возьмись, выскочили на высокий бархан на скакунах туркмены. Со свистом, словно змеи, распластались в воздухе арканы, и Арслан, и ещё пятеро джигитов повалились с коней, схваченные петлёй. Остальных окружили, обезоружили и погнали дальше, в пески, пока не пришли в аул, – это и была стоянка Мухаммед-Али-хана Ушака. Пленников сразу же повели к нему. Тому, что схватили своих соплеменников, туркмен, Ушак не удивился. Удивлён он был поясом, напичканным золотыми слитками, который сняли с предводителя пленников. Ушак, вытаскивая из ячеек и рассматривая слитки, качал головой и цокал языком.

Арслан искоса смотрел на сердара и не столько думал о золоте, сколько восхищался наружностью Ушака. Это был человек очень высокий, широкий в плечах, на голове у него возвышался видавший виды тельпек, а на плечах такой же старый чекмень. Лицо его грубое, словно вырубленное топором, чем-то напоминало лицо Дондука-Омбо, но глаза были добрее.

– Эй ты, откуда у тебя это? – наконец спросил Ушак. бросив пояс с золотом на кошму.

Арслан давно понял, что запираться нет никакого смысла, лучше сказать правду, и ответил с достоинством:

– Дорогой сердар, вижу я, что ты тот самый Мухаммед-Али-хан Ушак, о котором много говорят в Хорезме, но мало знают в России. Мы же как раз из России. А приехали сюда по повелению русской императрицы за небесными скакунами.

– Бай-бой! удивился Ушак. – Много я видел в своей жизни разных врунов, но такого вижу в Первый раз. Давай-ка не болтай, джигит, скажи правду – кого и где ограбили вы?

– Дорогой сердар, поверь мне, мы в самом деле приехали из России, а Арзгир на другом берегу Каспийского моря, возле Кавказских тор. Разве ты не слышал, сердар, что в прошлые времена туркмены из Тахты, Дашховуза и других мест Хорезма и Мангышлака переселились туда?

– Слышал, джигит… Но так может заявить любой из нас, хотя мы и не были на другом берегу моря. Давай-ка не придумывай сказки, а скажи правду, где взял золото и откуда сам?

– Вах, сердар, ты, оказывается, ничему не веришь. Дай-ка мне нож!

– Зачем тебе нож? – насторожился Ушак, но увидев, что джигит полез под полу халата и шарит там, догадался и протянул ему нож. Арслан вспорол подкладку, достал из неё бумагу с русским двуглавым орлом, исписанную по-русски и арабски, подал Ушаку.

– Сердар-ага, будем надеяться, что этот фирман убедит тебя в нашей искренности!

– Да, дорогой джигит, эта бумага похожа на царский фирман. И он заставляет прозреть наши слепые глаза. Ты со своими головорезами ограбил на Арале русского пашу[38]38
  Паша – полковник.


[Закрыть]. Не так ли? – Ушак рассмеялся во всё горло, и толпившиеся у входа в кибитку туркмены, с интересом наблюдавшие, чем дело кончится, тоже захохотали.

Арслан в отчаянии закричал:

– Сердар-ага, раз фирману не веришь, позови сюда Мурада-криворукого – это мой родной дядя, говорят, он у тебя лошадей подковывает!

Из толпы, стоявшей у входа в кибитку, послышались голоса, что, действительно, есть в ополчении такой кузнец, из Куня-Ургенча приехал. Ушак велел позвать кузнеца, но уверенности насчёт того, что перед ним самые настоящие разбойники, не убавилось, И он продолжал допытываться:

– Вы, проклятые душегу0ы, ехали к Надир-шаху, чтобы продать ему золото! Сознайся, парень. Если сознаёшься, отпущу всех и волосинки с ваших голов не упадёт.

– Сердар-ага, мы ехали к тебе, чтобы отыскать моего дядю…

Арслан запнулся на слове, ибо толпа у входа оживилась, и в кибитку втолкнули кузнеца Мурада-криворукого. Он, пока его вели, узнал, что какой-то разбойник-головорез, дабы спасти свою шкуру, назвал Мурада-криворукого своим дядей. Кузнец был настроем решительно: «Надо же, какой наглец! Наверное, я ковал его коня, вот он и решил, что мы с ним породнились!» Но увидев Арслана, вовсе смутился, поскольку этого негодяя вообще никогда не видел. Ушак строго спросил]

– Знаешь ли ты этого, человека, кузнец?

– Никогда я его не видел, сердар-ага. Это настоящий негодяй. Если разбойники начинают прикрываться моим честным именем, то плохо моё дело!

– Дядя Мурад, неужели ты не узнал меня?! – закричал вне себя Арслан и бросился к нему, но Ушак, протянув руку, дёрнул джигита за шиворот и сказал кузнецу:

– Иди, криворукий, и не беспокойся, никто твоим именем не воспользуется. А этих проходимцев приказываю посадить в чёрную кибитку и поставить стражу.

Нукеры тут же схватили арзгирских джигитов под руки и бросили в старую юрту. В юрте пахло овечьим помётом, а оттого, что в неё втолкнули одиннадцать человек, сразу же дышать стало нечем. На дворе между тем вновь занялась обычная жизнь. Мухаммед-Али-хан Ушак, забыв о «разбойниках», вспомнил о приближающихся к Хазараспу персидских войсках и поскакал к Ильбарс-хану, взяв с собой несколько сотен джигитов. Арслан и его друзья долго прислушивались к разговорам стражников, пытаясь догадаться, что замышляет Ушак. Кое-что поняв, подняли крик, чтобы нукеры открыли вход в кибитку, но те и не подумали этого сделать. Тогда Арслан разодрал войлок на решётчатой стенке и жадно припал к дыре, наслаждаясь свежим воздухом. Надышавшись, он отошёл, и джигиты последовали его примеру. К ночи похолодало – дышать стало легче. Нукеры всё так же сидели вокруг юрты, держа в руках ружья, говорили о войне и об её исходе. Вспомнив о пленниках, стали бранить их, ибо из-за них приходится здесь сидеть и ждать, когда принесут шурпу и чай. Арслан решил поговорить с нукерами, просунул лицо в отверстие и негромко позвал:

– Эй, кто поближе, подойдите, хочу два слова сказать!

– Закрой рот, собачий сын, а то зубы выбью! – пригрозил один из стражников. – Люди вновь проливают, жизни не жалеют, чтобы спасти Хорезм от персиян, а эти негодяи золото им добывают!

– Эй, нукер, о чём говоришь? Я клянусь тебе самим Аллахом, что Мурад-криворукий – мой родной дядя. Позови его сюда, и я щедро всех вознагражу… Я дам вам один слиток золота…

– Ишак, о чём говоришь?! Твоё золото в руках сердара Ушака! – отозвался нукер, и это взбодрило Арслана.

– Джигит, дорогой, клянусь тебе, мы не разбойники. Наступит день, и всё разъяснится, но тогда вы не получите от меня ни одной крупицы золота… Подумайте лучше… Вам ничего не стоит привести сюда Мурада криворукого. Скажите ему, что я хочу ему что-то показать, отчего он сразу признает меня. Заодно скажите, что я Арслан – сын Берек-хана.

– Ай, приведём кузнеца, – согласился один из нукеров. – Может, и правда родной дядя.

– Ладно, идите приведите, – неохотно согласился старший нукер.

Прошло не меньше часа, прежде чем донёсся недовольный голос Мурада-криворукого, которого почти силой тянули к кибитке с пленными. Наконец, когда его посадили возле дыры, Арслан с радостью, словно поймал за хвост волшебную птицу Хумай, заговорил:

– Дядя, поверь, Арслан я – сын твоего родного брата Берека. Когда ты уехал на войду с Дауд-беком, мне было всего десять лет, поэтому ты сегодня не узнал меня! Поверь, дядя Мурад, нас послала сюда русская царица за скакунами…

– Арслан, неужели это ты? – Мурад-криворукий всхлипнул и протянул к нему руку. – Ой, какой же я дурак! Как я мог не узнать тебя? Как только вернётся Ушак-сердар, я сразу пойду к нему, и он освободит тебя и твоих друзей… Но как ты меня нашёл?!

– Многие люди знают тебя, дорогой Мурад-ага. Спрашивали о тебе, пока ехали в Куня-Ургенч, а там отыскали твою гелин. Она сказала нам, где тебя можно найти…

Мурад-криворукий просидел до утра у кибитки, разговаривая с племянником. Принёс еды джигитам. Когда рассвело, нукеры отогнали дядю, чтобы не навлечь на себя гнев Ушака или кого-нибудь из его помощников. Уходя, Мурад-криворукий вспомнил:

– Арслан, дорогой, а что ты мне хотел показать? Нукеры мне сказали, ты хочешь мне что-то показать.

– Дядя, я хотел показать на своём теле примету, сделанную твоей рукой, когда мне было всего шесть лет.

– А-а! – радостно вспомнил кузнец. – Не надо ничего показывать: то, что ты мой племянник, а я твой дядя – в этом я не сомневаюсь!

Кузнец ушёл. Джигиты просидели в кибитке ещё два дня, прежде чем вернулся Мухаммед-Али-хан Ушак. Тут же всем стало известно, что Ильбарс-хан закрылся со своими войсками в Хазараспе и будет сидеть там, пока Надир-шах не уйдёт из Хорезма. Ушак отказался от такой тактики, сказал Ильбарсу: «Туркмены сильны на воле. Их крепость – мать-пустыня. Она без стен и рвов, но войти в неё дано не каждому, а кто войдёт, тот утонет в песках!»

Мухаммед-Али-хан Ушак был хмур и дерзок в общенин со своими джигитами оттого, что не нашёл общего языка с Ильбарс-ханом. Долго пришлось Мураду-криворукому уговаривать сердара, чтобы поверил ему и освободил арзгирских джигитов. Наконец, сердар велел привести Арслана и раздеть его до пояса. Когда джигит разделся, кузнец бросился за его спину и закричал радостно:

– Вот она примета, о которой я тебе говорил, Ушак-ага. Шесть лет было моему племяннику, когда он упал с коня и распорол спину. Я сам вот этими руками сшивал ему рану!

Ушак-сердар вскользь бросил взгляд на шрам во всю лопатку и сказал Арслану:

– Золото твоё, джигит, пока будет у меня. И сам ты будешь при мне. Я показал твой фирман Ильбарс-хану, потом мы позвали одного имама, он прочитал и заявил: «Царица Анна Иоановна живёт в дружбе с Надир-шахом, договор с ним имеет не воевать, а лишь торговать. Поэтому выдала фирман доверенному человеку, чтобы ехал к Хорасану, где стоят персидские конюшни». Вот это я тебе хотел сказать, и ещё добавлю: – Если победят узбеки и туркмены, я сам отвезу тебя к Хорасанским горам и мы выберем для русской государыни небесных коней. Если же одолеет нас Надир-шах, то ты поедешь к нему с этим фирманом и золотом…

– Сердар-ага, как бы то ни было, по мы – туркмены. Позволь нам присоединиться к твоей сотне и вместе пойти в сражение! – попросил Арслан.

Мухаммед-Али-хан Ушак отрицательно покачал головой:

– Вы – туркмены, но вы – подданные России. Вы приехали ко мне – и за вашу жизнь я несу ответственность. Постарайтесь находиться в безопасном месте, чтобы потом русская государыня не сказала: «Я отправила их за небесными конями, а туркмены отправили их самих на небеса…»

IV

От «Девэ-боюни» до Хозараспа всего три фарса ха. Два дня Надир-шах ждал, что Ильбарс-хан выведет войска на открытую местность и даст сражение, но этого не произошло. Тогда Надир-шах приказал устроите на «Девэ-боюни» склады, в которых оставил все запасы провианта и боеприпасов, и направил войска к Хазараспу. В полуфарсахе от этой неприступной крепости расположился огромный персидский лагерь. Тотчас персидский шах отправил послание Ильбарс-хану: или немедленно сдать крепость Хазарасп, или выйти в открытое поле и принять сражение. Вскоре гонцы привезли ответ: «Ильбарс подобрал ногу смелости и вместо открытого сражения предпочёл ограничиться защитой крепости». Тогда Надир-шах в сопровождении нескольких конных сотен совершил объезд Хазараспа, изучая все подходы к нему. Увидев, что город окружён валами, прочными стенами, к тому же их омывали воды Амударьи, решил, что нападать на него было бы неблагоразумно. Одну ночь персидские войска простояли здесь, и на рассвете двинулись на Хиву, оповестив Ильбарса о своём намерении уничтожить столицу хивинского ханства.

Более чем стотысячная армия заняла всё пространство от западного берега Амударьи до песков Гарагумской пустыни. Шла через покинутые аулы, через поля и сады, всё вытаптывая на своём пути. Армия шла – и не было такой преграды, которая могла бы остановить её. Но параллельно движению персидских войск, по пустыне, двигался шеститысячный отряд объединённых туркменских сил под предводительством Мухаммед-Али-хана Ушака и примкнувшим к нему текинским всадникам, Туркмены шли бок о бок и не предпринимали никаких действий, ожидая, что Ильбарс-хан всё же оставит крепость Хазарасп и бросится на Надир-шаха, двинувшегося на разорение Хивы. Ушак послал гонцов к Ильбарс-хану с требованием вывести хорезмийцев и вместе с туркменами напасть на персидские полчища. Персы уже были близко от крепости Ханка, но Ильбарс-хан с нукерами всё ещё сидел в Хазараспе, и туркмены на выдержали – ударили с фланга на живую лавину панцирей, сабель и пик, рассекли её и принялись крушить. Отсечённая «голова» войска была оттеснена от основания армии и, счастье для Надир-шаха, что он не оказался в ней. Тысяч десять персидских воинов в течение несколько часов полегли на полях близ Ханка. Но силы были не равны: Надир-шах бросил на туркмен ещё двадцать-тридцать тысяч конников, и поредевшее ополчение Мухаммед-Али-хана Ушака отступило к Хиве, чтобы поскорее укрепить столицу и не дать персам ворваться к её дворцам и мечетям.

Ильбарс-хан, узнав о героическом сражении туркмен с войском Надир-шаха, воспылал гневом и повёл свои отряды к крепости Ханка. Он успел поставить заслоны, но подошёл к городу, когда туркмены уже отступили, и принял на себя сокрушительный удар персидской конницы, а затем пехоты и артиллерии. Ему ничего не оставалось, как войти с войсками в город и закрыть ворота. Началась осада города, которой руководил сам Надир-шах. Выдержав ощутимый удар туркменской конницы и потеряв несколько тысяч отборных воинов, он пребывал в неописуемой ярости. Тысячи и десятки тысяч стрелков, конников, сапёров накатывались на толстые и высоченные стены Ханка, лезли по лестницам вверх, скатывались и падали и вновь устремлялись вперёд. Несколько дней беспрерывного штурма её принесли желаемой победы, и Надир-шах приказал сделать подкопы под крепостные стены, заложить пороховые бочки и взорвать их. Сапёры приступили к делу, войска отошли, чтобы немного отдохнуть. Надир-шах отправил в Хиву к Мухаммед-Али-хану Ушаку гонца с письмом. В послании обещал блага и почести туркменским ханам, если они перейдут на его сторону. Ушак-сердар принял бумагу и сказал «нет». Гонец уехал ни с чем, правда, поведав шаху, что увидел в Хиве. По его словам, туркмены перекрыли канал Шахабад и воду пустили во рвы, окружающие город. Подступиться к хивинской столице невозможно. Выслушав его, Надир-шах заявил:

– В моих войсках столько ртов, что если каждый напьётся из хивинского рва, то он окажется сухим!

Готовясь к штурму, Надир-шах посылал воинов в окрестные селения, и они гнали пленных и везли всё, что могли. Были захвачены палатки Ильбарс-хана, которые он не успел собрать и увезти в крепость. В них оказалось иного ценного имущества и боеприпасов. Разгромили и разграбили аул Ширханджи, в котором жили мирные дехкане. Штурм начался с артиллерийского обстрела, продолжавшегося беспрерывно трое суток. И когда уже город горел и задыхался от дыма и были, начали взрываться крепостные башни. Высокие столбы дыма и пыли взлетали из-под земли, разрушая башне и оставляя проходы, в которые тотчас устремлялась персидская пехота. Надир-шах, находясь поодаль, в укрытии, со зловещей улыбкой смотрел, как рушится первая из пяти хивинских крепостей. Вокруг него толпилась свита, возвеличивая его ум и беспримерную храбрость. Летописец его величества тут же торопливо записывал* «Стены крепости под ударами осадных орудий были обращены в развалины, а подкопы сделали о башням, то, что делает рука с шиворотом… Корда осаждённые увидели себя с шести сторон в пучине бедствия, они вместе с большой группой узбекских военачальников вышли из крепости и сдались на милость его величества». Перо летописца опережало события, но всё происходило именно так. Когда рассеялся дым над крепостью, из ворот её с поднятыми руками направились к Надир-шаху сановники Ильбарса.

– Кто из вас Ильбарс-хан? – спросил персидский шах, разглядывая чуть не до смерти перепуганных вельмож.

Ответа не последовало, в Надир-шах пригрозил:

– Если, не скажете – убью всех до одного!

– Ваше величество, солнце царей, – пролепетал один из сановников, – Ильбарс-хан и ещё двадцать его биев спрятались в подземелье.

– Спрятались… – Надир-шах усмехнулся. – Но разве можно от меня прятаться? Ильбарс-хана, как и всякое другое насекомое, как бы глубоко не зарылось о землю, – мы достанем! Приказываю немедленно привести его ко мне!

Ильбарса и его близких, биев и диванбеги отыскали лишь на другой день в развалинах. Надир-шах обратился к нему с брезгливой усмешкой:

– Ты не смог достойно постоять за свою жизнь и жизнь твоих подданных. Ты трус, Ильбарс, и как всякий трус прячешься от смерти, зарываясь в землю. Но я уготовил тебе другую смерть… Уведите его.

На другой день огромное поле у города окружили десятки тысяч персидских воинов. Расправа над врагами и преступниками, как в Персии, так и в Хорезме, была самым обычным делом, но казнь хивинского повелителя Ильбарс-хана вызвала живейший интерес у всея. Пришельцы из Персии съехались сюда, как на праздник. Интересен им был не только сам процесс казни, но и то, как воспримут её побеждённые и пленные жители Хорезма. Отовсюду, помимо пленных, согнали мирное население. Из Хазараспа привезли гарем Ильбарс-хана: женщин усадили поближе к месту позорного зрелища. Надир-шах с приближёнными выехали из своего лагеря, тотчас затрубили карнаи, возвещая о появлении солнца царей Это была грозная музыка, которая не предвещала ничего хорошего, кроме смерти. Шах проехал по коридору склонившихся перед ним с двух сторон воинов, и слез с коня около застланной коврами тахты. Спешились и его сипахсалары, особо прославившиеся в сражениях юз-баши Все они уселись на тахту, и вновь затрубили карнаи, возвещая начало мрачного зрелища. Со стороны города Ханка, над которым ещё стоял дым от догоравших домов и кибиток, вышли наскачи[39]39
  Наскачи – палач.


[Закрыть], ведя двадцать хивинских сановников, впереди которых шёл Ильбарс-хан. Бывший правитель хивинского ханства, лишённый престола и мысленно уже отрешившийся от него, смотрел на всё с полным безразличием. Он знал, что не пройдёт и часа, и не будет его на этом свете. Как самый благочестивый мусульманин, он глубоко верил в потусторонний мир, думал о мосте «сират», через который после земной смерти придётся переправляться. И ещё думал о том, какую из казней выбрал для него Надир-шах. Наскачи остановились в некотором отдалении от сидящего со свитой персидского шаха и бросили наземь приговорённых к смерти. Затем деловито подошли к арбе и выбросили из неё тесаки и арканы. Надир-шах поднял руку, щёлкнул пальцами, и слева от него заиграли музыканты. Площадь заполнилась весёлой звонкой музыке и частым барабанным ритмом. Мгновенно в жёнам и наложницам Ильбарс-хана подскочили нукеры и погнали их к приговорённым. При этом глашатай объявил, что его величество, солнце царей и опора веры, великодушно разрешил Ильбарс-хану и его сановникам проститься с жёнами Надир-шах сделал это, чтобы ещё больше растравить смертельно раненное приговором сердце Ильбарс-хана. Женщины бросились к осуждённым, простирая руки, музыка затихла, и понеслись душераздирающие вопли, от которых повеяло холодным могильным ветром, и многотысячная толпа людей вдруг притихла. Только плач и стенания – и больше ничего. Надир-шах довольно улыбнулся и велел увести женщин. На арену выехали с полсотни персидских всадников, подняли с земли каждый по аркану, приторочили концы к подбрюшным ремням коней. Наскачи накинули петли арканов на ноги жертвам, и всадники понеслись по полю, волоча за ноги ханских сановников, кроме самого Ильбарса. Проскакав огромный круг, всадники остановились. Зашевелились тела преданных мученической смерти ханских приближённых. Некоторые пытались встать. Тогда главный наскачи звонко щёлкнул кнутом, и персидские всадники поскакали по кругу снова, таща на аркане свои жертвы. Ильбарс-хан ждал такой же участи. Но «напившись досыта» расправой, Надир-шах не стал больше изощряться. Подозвав наскачи, он сказал ему что-то. Палач подошёл к Ильбарсу-хану, взял за шиворот, склонил голову, затем сунул пальцы в ноздри, дёрнул на себя, обнажив шею, и отрубил ему голову…

– Машалла![40]40
  Машалла! – «Такова воля Аллаха!».


[Закрыть] – на едином вздохе, восторженно воскликнули сидящие с Надир-шахом персы, восхищённые искусством палача. Жертва же не вызвала у них ни печали, ни сострадания. Только Надир-шах сказал с сожалением:

– Удивляюсь, как у таких низких людей рождаются благородные дети! Сын Ильбарса совсем не похож на отца: он много вежливей своего родителя,

– Ваше величество! – тотчас подхватил сказанное новый правитель Бухарского ханства Змир-и-Кабир. – Сын казнённого, Абуль-Мухаммед, десять лет жил и учился в Хорасане. Страна великих полководцев и поэтов благотворно подействовала на его натуру, сделав её мягкой и возвышенной!

– Именно мягкой и возвышенной, – согласился Надир-шах, и его военачальники заговорили о сыне казнённого, полагая, что именно его посадит на хивинский престол Надир-шах. Однако персидский повелитель, отметив в хивинском принце его мягкость и возвышенность, этим заявил о его непригодности в это жестокое время управлять Хорезмом.

– Я думаю, Тахир-бек, родственник бухарского хана Абдул-Файза, будет несравненно благоразумнее и сговорчивее покойного Ильбарс-хана. Он тоже учился у нас и вобрал в себя всю культуру Хорасана. К тому же Тахир-бек – чингизид, род его по мужской линии идёт от султанов Турана. – Шах замолчал, и весть о том, кто примет хивинскую корону, полетела по сановникам и войскам, а от них – по всему Хорезму, в другие земли и страны.

В этот же день Надир-шах при многочисленной свите возложил на Тахир-бека корону хивинского хана и вручил ему скипетр, доставленный на Хазараспа, вместе с короной и печатью. Ильбарс-хан имел привычку возить все эти атрибуты с собой, но идя в генеральное сражение с персами, оставил их в Хазараспской крепости у диван-беги[41]41
  Диван-бега – правитель дивана (канцелярии) хана.


[Закрыть]. Сановника со всем ханским имуществом и с гаремом Ильбарса доставили к Надир-шаху.

Тахир-бек был начитанным и благообразным юношей. К нему приставили опекуна, он дал клятву на Коране в верности Персидской державе и лично его величеству шах-ин-шаху Надиру, затем его усадили на белую кошму и по обычаю трижды подбросили вверх. Приняв правление хивинским ханством, Тахир-бек получил двадцать тысяч войска и двинулся в Хиву, чтобы разогнать оставшихся в ней ополченцев. Тахир-бек – потомок Чингис-хана, став правителем хивинского ханства, не сомневался, что жители столицы примут его о великими почестями. Пока он ехал в столицу, глашатаи мчались впереди его и в каждом селении, хотя они и были брошены, оповещали неизвестно кого: «Люди великого Хорезма, Аллах даровал нам высшее благо! С его соизволения и по его милости, завоеватель Вселенной, солнце царей Надир-шах уступил народу Хорезма в повелел возвести на трон в Хиве чингизида Тахир-бека!» По дороге этот клич некому было слушать, и в Хиве он никак не мог долететь до ушей жителей, ибо вся округа была затоплена водой и подойти к воротам города было невозможно. Обескураженный Тахир-бек попытался отправить в город гонцов с сообщением о его прибытии и возведении на престол, но гонцов не пустили в город. Возмущённый Тахир-бек стал угрожать хивинцам, призывая на их головы небесную кару. Он уже подумывал: «А не пустить ли войска по воде и не взять ли приступом город?», но тут на ургенчской дороге появились джигиты Мухаммед-Али-хана Ушака, бросились на вояк Тахир-бека и обратили их в бегство. Чингизид с персидскими сотнями бросился назад, к Ханке, и скакав до тех пор, пока его не остановили основные силы персидских войск, которые вёл в Хиву Надир-шах. Новоявленный хан смутился и пытался найти оправдание перед персидским шахом.

– Ваше величество, их сотни тысяч! Они привели всех джигитов Мангышлака и Арала!

– Арал и Мангышлак давно служат Ушаку. Всех им вместе не больше десяти тысяч. И вообще, дорогой бек, туркмены сильны не численностью, а отвагой и силой духа, которых пока у тебя нет! Возвращайся в Хиву – я найду себе подходящее дело. Как настроены хивинцы? Ждут ли они меня? – Надир-шах разговаривал в Тахир-беком, словно со своим внуком Шахрухом! слишком наивным, хотя и не глупым, выглядел новоявленный хан Хивы.

– Ваше величество, конечно, они ждут вас, иначе бы не заполнили все рвы и овраги около Хивы водой! Они думают, что великий Надир-шах, видавший такие реке, как Тигр и Евфрат, Инд а Джаму, не сможет преодолеть разливы Шахабадского канала!

– Преодолеем, Тахир-бек. Пока у меня есть такие, как ты, мудрецы, мы преодолеем хивинские лужи. Не ближе к делу, дорогой хан. Подойдём к Хиве, сразу же берись за лопаты и отводи воду Шахабада от столицы, иначе я переправлюсь к воротам по спинам твоих подданных! – Надир-шах зловеще улыбнулся, сверкнув зелёными недобрыми глазами, в Тахир-бек, поклонившись ему, пустил коня в голову колонны, где находилось его двадцатитысячное войско.

Персы приближались к Хиве в с руганью смотрела на пустырь, где, как ни в чём не бывало, жгли костры а пасла осёдланных скакунов туркмены Ушака. Они на ведали страха перед несметным персидским полчищем – и это бесило Надир-шаха. «Они чувствуют себя стадом волков и смотрят на нас, как на огромную отару овец!» – подумал он, яростно ругаясь. В то же время он испытывал к ним зависть, ибо сам был туркменом, но по молодости и безрассудству, подчиняясь целиком вода дерегезского правителя, своего тестя Баба-Али-бека, вступил в непримиримую борьбу с туркменами Дуруна в Нессы, а потом Мерва и Астрабада. Теперь невозможно было найти с ними общий язык, а этого Надир-шаху очень хотелось. «Если бы я усилил своё войско туркменами – весь мир был бы у моих ног, не в силах противостоять мне!» Шесть-восемь тысяч ополченцев, в основном, из двух племён – иомудов и тёке – сражались с двухсоттысячной армией Надир-шаха, не думая сдаваться. Уходя на север, они шли левой стороной Амударьи и успевали оберегать от шахских войск жён, детей и стариков, которые шли по пескам к Аралу и на Мангышлак, и смело нападать и терзать шахские войска, растянувшиеся на десять фарсахов по берегу великой реки Турана.

Окружив Хиву с четырёх сторон, персы вместе с подданными хивинского хана в несколько дней отвели воду от стен города в степь и приступили к штурму. Надир был осведомлён, что в Хиве находятся на положении рабов более четырёх тысяч персиян, проданных в разные годы разбойниками, совершавшими набеги на пограничные останы Персии. Рабы жили почти в каждом хивинском доме, выполняя самую чёрную работу. Вот на них-то и надеялся Надир-шах, начиная штурм города. Ночью перед штурмом а город проникли персидские лазутчики, и утром началось восстание персидских рабов. Многие жители, видя безысходность своего положения, пытались бежать, перелезая через городскую стену, но были схвачены нукерами Надир-шаха. Другие старались усмирить восставших рабов, но были убиты. Рабы к тому часу, когда персидские войска ворвались в Хиву, уже овладели домами и скотом, захватили жён и и дочерей бывших хозяев. Ринувшись по хивинским дворам для грабежа, персияне были радушно встречены рабами. А через несколько часов Надир-шах огласил фирман о том, что с неволей покончено; каждый перс, возвращаясь на родину, может взять всё, что ему под силу и увезти с собой. Тысячи молодых женщин, девушек и детей вывезли из города на дорогу, чтобы затем отправить в Хорасан. Надир-шах распространил ещё один фирман: «Для бывших рабов, испытавших горькую неволю в рабовладельческой Хиве, его величество решил построить около Абиверда, среди райских цветущих садов Хорасана, новый город – Хива-абад!»

Несколько дней отправлялись караваны с пленными рабами. Затем, когда очистились дороги от людского столпотворения. Надир-шах дал отдых своим войскам. Разношёрстная, многоплемённая армия шаха – персы, курды, азербайджанцы, иракцы, сирийцы, индийцы, узбеки, сарты и ещё много других народностей – кинулись на хивинский базар и в один час опустошили его, Надир-шах вместе с новым ханом Хивы Тахиром осматривал дворец, считавшийся чуть ли не восьмым чудом света, но на деле оказавшийся обыкновенным сараем. Дворец был слеплен из глины и состоял из нескольким частей: одну отдали хану, другие заняли ханские саноэ– ники. Ханская половина, в которой раньше пребывал Ильбарс-хан, состояла из мужской и женской половиц Осматривая их, Надир-шах подумал: серые комнаты лучше тех, в которых я жил в Дерегезе. И улочки в ханском дворце такие же грязные и узкие». Одна из них вела со двора в мужскую половину, где выделялась большая зала для приёма гостей. Рядом с ней находился четырёхугольный дворик без крыши, вымощенный кирпичом: здесь собирался ханский диван в летнее время. Надир-шаху понравилась галерея на втором этаже дворца. Три стены её и потолок были расписаны узорами. Здесь Ильбарс-хан проводил торжественные приёмы.

Осмотрев ханский дворец, Надир-шах сказал:

– Тахир-бек… – Он ещё не привык называть его ханом, или делал это умышленно. – Та бывал, Тахир-бек, в Мешхеде и Тегеране, видел красоту этих чудесных городов… До тех пор, пока ты не сделаешь Хиву подобием моего Мешхеда, я не смогу считать твоё ханства и столицу твою настоящим современным государством. Годы, проведённые тобой в Хорасане не должны пропасть даром: красота мира, познанная тобой, должна взойти всеми цветами радуги на серых просторах Хорезма.