Текст книги "Пятьдесят девственниц (СИ)"

Автор книги: Вадим Шакун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

110

Быстро уносимые парусом подальше от злополучного города, мы благословляли попутный ветер, сердитый же Крикун уже во второй день обрушился на меня с упреками, что вот, де, я растратил так много денег, да еще и навлек на наши головы гнев местных обитателей, которые, наверняка, бросятся в погоню. Глазки же резонно ему возразила.

– Послушай, Гарл, – сказала она. – Всего-то и дел, переодеться Бесу старцем Светочем. Кто его узнает? Касательно же денег – разве не мало выручили мы их делая на Беса ставки? Всего и потеряли каких-то пятьдесят золотых. Ему теперь и осталось всего ничего – полтора десятка дев.

– О не говори при мне о девах, – простонал я, все еще не оправившись от подвигов своих. – Даже думать о них не могу.

Тут же облачился я в длинное одеяние и расхаживал теперь не иначе, чем с последним изданием Кадастра под мышкой. Денра же вновь представлялась всем монахиней, а Гарл и Трина – нашими служками. В таком виде путешествовали мы по реке от селения к селению, до тех пор, пока не оказались в самых верховьях. А там произошел с нами еще один случай.

Мы как раз сошли на берег и шествовали по рыночной площади, чтобы, перекусив, пополнить запасы свои, как вдруг некий седовласый человек, весьма хорошо одетый, бросился ко мне со всех ног и в величайшей почтительности спросил, верно ли, видит во мне своего единоверца.

– Веруем мы в великих Добрых Богов, объединенных Священным Кадастром, – тут же ответствовала находчивая Глазки. – Видите же вы пред собой старца Светоча несущего благословение веры нашей на эти, столь далеко от Духовного Совета расположенные, земли.

Тут же незнакомец пал предо мною ниц, благоговейно призывая благословить его, я же, опасаясь того, что вкруг нас уже начала собираться толпа любопытных, осенил его томиком Кадастра и попросил подняться как можно скорее.

Незнакомец со слезами на глазах требование мое тут же исполнил, встав, правда, лишь на колени, но с тем огласил площадь рыночную радостными призывами и возглашениями, на кои сбежались со всех сторон еще человек десять всяческого рода купцов и ремесленников. Все они, при виде Кадастра в моих руках так же преклонились и начали испрашивать благословения.

– Не гоже, чада мои, – выполняя просьбу сию, кротко воззвал я к ним, опасаясь скандала, и в речах, помимо воли, подражая отцу Марику, – столь пред человеком поклоняться ибо мы только Добрым Богам служим и в них, милосердных, веруем.

Они же наперебой принялись восхвалять меня и тут же сообщили, что вот в государстве сем, своей веротерпимостью похваляющемся, немало есть их, верующих в Богов Кадастра, но, будучи оторванными от Духовного Совета и пастырей наших, пребывают во тьме невежества, не ведая, какие в Кадастре за последние годы могли быть изменения.

Тут Быстрые Глазки, сразу смекнувши, что единоверцы наши – люди совсем не бедные, громко обратилась к ним, сообщив, что вот де я, благостный и блаженный старец Светоч, в мир наш грешный явился, дабы свет истинной веры нести, а уж град сей мечтал таковым осчастливить с тех пор, как на свет народился. И что по отцовской линии род свой веду от самого Гранзипуга, того что первый Кадастр составил, тогда еще трем Богам посвященный, а по материнской – от Лигротомаги, иеромонахини, что преумножила количество Добрых до священной девятки.

Заслышав такие речи, самый уважаемый из единоверцев наших, пользующийся авторитетом среди остальных, почтительно пригласил нас под сень скромной кровли своего недостойного жилища, дабы вкусить там скудную трапезу и выслушать проповедь, с которой я, буде на то моя милость, к ним обращусь. И Глазки, до земли мне поклонившись, умоляла добрым людям не отказывать.

Немало смутили меня разговоры о скромной кровле и скудной трапезе, да и проповедовать мне совсем не хотелось, а, все же, почел я за благо согласиться, ибо, к тому времени, толпа вкруг нас и вовсе преогромная собралась. И, помимо единоверцев наших, поболе и поболе прибывало всяческих посторонних зевак.

Так и двинулись мы огромной процессией, причем я оказался как бы в самом центре большого скопления народа. Следовавшие за мной вопили громогласно, восхваляя меня, как столпа святости и истинной веры, оказавшиеся же впереди – прокладывали нам путь и устилали землю передо мной отрезами дражайшей ткани и цветами.

В немалом смущении прибыл я в подобном окружении ко дворцу, фасад коего золотой вязью изукрашен был, а кровля серебряными гвоздями сколочена. Это и оказалось скромное жилище приглашателя моего. Трапеза же, скудостью своей жилищу очень соответствовала, что меня, лично, весьма и весьма, порадовало. Коль скоро о питании хлебом и водой с единоверцами нашими разговора не состоялось, так ел я вволю, да и от вина не отказывался.

Не все, конечно, единоверцы поместились под скромную кровлю эту, немалое число их осталось за порогом в ожидании проповеди. И число это все возрастало, и возрастало, а всего же, к концу обеда собралось единоверцев не менее пятисот, да еще с полторы тысячи любопытствующих всяких иных верований.

– Ах, Бес, – шепотом попеняла мне Глазки, едва нам удалось перемолвиться наедине. – Зря ты приналег на вино. Тебе ведь еще проповедовать.

– Добрый мой товарищ и затейливая подружка, – с улыбкой ответствовал я наполняя наши кубки. – Во истину, даже самым робким вино дарит отвагу. Не боюсь я проповеди сей. Уж я им нынче напроповедую.

111

С проповедью все хорошо устроилось. У приглашателя нашего перед городскими воротами произрастал большой плодовый сад, где в центре, на возвышении поставили меня с огромным венком цветов на шее. Тут же все единоверцы наши собрались, превеликим количеством зевак сопровождаемые. И было среди тех немало таких, которые смотрели на сборище наше с неодобрением.

Я, не желая меж ними какой-либо свары, завел прежде разговор на темы отвлеченные и метафизические: узнав, что известное им число наших Божеств сто сорок восемь, обрадовал, что Кадастр распространяется ныне аж на сто девяносто шесть таковых, чем вызвал среди единоверцев ликование. Ибо, какое еще подтверждение нужно тому что Добро неизбежно над Злом победу одержит.

Затем переключился на разницу верований, сказав что и неверующие в Добрых, все равно милостью их одарены будут, ибо вера – верой, а был бы человек хороший. И что, дескать, среди единоверцев такие исчадия встречаются, что, уж лучше, им с рождения в преисподнюю, а язычники попадаются – так, вовсе, приятные.

Потом же решил взять отдых, поручив Глазкам читать из Кадастра описания тех Богов, о которых паства моя не наслышана, а сам промочил горло захваченным с ужина и переносимым Крикуном вином. Когда же чтение собравшихся несколько утомило, вновь взошел на возвышение, начал выбирать из толпы девственниц и, указуя перстом, возносить их добродетель.

Немало нашлось тут юных особ женского пола, которые и со стороны неверующих, и из наших кинулись своей, якобы, невинностью похваляться, но я это пресек, разом заклеймив парочку ложных девиц тем, что они даденной им Богами добродетели не уберегли.

Затем вновь начал выискивать в толпе девиц и одной из них даже вручил томик Кадастра из наших запасов, чем растрогал ее родню необычайно, а, утомившись, вновь поручил Денре читать Богов.

– Бес! Бес, молю тебя, не пей так много, – шепотом воззвал ко мне Крикун, едва я вновь подошел к нему.

– Ах, возлюбленный мой отрок, где тебе понять праведного мужа, вынужденного идти путем умеренномыслия и благодеятельности… – только и ответил я. Что же было дальше, могу сказать только со слов верных товарищей своих.

Выяснилось, что, облобызав Крикуна, я поднялся на возвышение, где Глазки как раз читала про Бога Лулаха, отстранил ее, громогласно объявив, что с этим Богом знаком лично и уж лучше меня про него никто не расскажет.

Тут же начал клеймить всех лгунов, клятвопреступников, фальшивомонетчиков, насильников, кровосмесителей, святотатцев, многоженцев и обольстителей, которые в толпе сей оказаться могли, не щадя ни единоверцев, ни прочих. И, упирая на то, что токмо из-за них персонально Милосердное Добро никак еще не превозмогло Мирового Зла, слезно умолял раскаяться.

И немало, к удивлению спутников моих, нашлось вдруг таковых, которые начали громогласно каяться в прегрешениях: и торговцы рыдали, что облегчали гири, и жены причитали, что сделали мужей рогоносцами, а кто-то укорял себя в безмерном пьянстве. И я ходил среди всех, обнимая их, лобызая, отпуская грехи и скорбя вместе с ними.

И немалое число иноверцев решило тут переменить свою веру, и падали они мне на грудь, я же заключал их в объятия, особливо тех из них, кто был молодыми девицами.

А в конце, когда стемнело, засветил я над всем собранием свой жезл, от чего собравшиеся – единоверцы, вновь обращенные, да и некоторое число язычников – пали ниц.

– Ах, папенька, как интересно вчера было, – сказала мне мой маленький дружок Трина, когда проснулись мы на утро под гостеприимной кровлей дворца приглашателя моего. Она и пересказала случившееся.

Я же лишь мог признаться прелестному ребенку в том, как плохо себя чувствую, и попросил принести кувшин вина. Та с радостью выполнила просьбу, а я, после того, вновь воспрял к жизни.

– Ох, Бес-Бес! Глупый святой старец! – появилась вскоре около моего ложа Быстрые Глазки. – Как же ты умеешь делать себе неприятности. Знай же, что в этой стране есть культ Бога Отца и, при всей веротерпимости, оказывать ему неуважение не имеет право никто из граждан. Ты же своей вчерашней проповедью внес немалую смуту.

– Как? – изумился я. – Разве призывал я низвергать каких-либо иных Богов? Призывал к неповиновению властям?

– Да нет же, – объяснила она. – Дело касается девства о котором ты вчера говорил столь много, что пошли уже по городу слухи. Здесь, оказывается, почитают девство весьма опасным и для разрывающего плеву мужа, да и для всего королевства. Посему, каждая девицы обязана избавиться от невинности по достижению четырнадцати лет, воссев на некий камень в храме Бога Отца.

– Ах, не спорю, – завидев мое возмущение признала моя верная спутница. – Обычай этот, по мне, ужасно дик. Но таковы порядки этой страны и не нам их менять. Теперь же многие наши единоверцы отказываются долг сей по отношению к своим дочерям выполнять, отчего жрецы храма весьма и весьма озлились.

– Они озлились! – не в силах сдержать праведного гнева возопил я. – Они? Я-то мотаюсь по миру в поисках столь редкого ныне девства! Я-то получше многих знаю, сколь трудно найти его, а тем более склонить девицу с ним расстаться! Да еще и сделать все так, чтобы получила она от того приятствие, да не зачала! И что я вижу? Нежная, чистая непорочность, которая дается особе женского пола единожды в жизни, дабы радость кому-то принести, достается холодному куску каменюки, на которую нанизывают бедняжку?

Но тут послышался великий шум и на пороге комнаты возник наш гостеприимный хозяин тут же павший на колени.

– Отче! – со слезами на глазах воззвал он ко мне. – Вот, жрецы храма местного призвали тебя явиться, дабы при всем народе могли вы обсудить спор ваш, и государь прислал за тобою стражников своих.

– Бес, умоляю, – еле слышно прошептала Денра. – Будь осторожен. Ни к чему нам, злить местные власти.

А в дверях уже появились вооруженные копьями стражи в касках.

112

На местном ипподроме, куда препроводили меня стражи, и, который использовался не токмо для конских скачек, но и для всяческих прочих всенародных увеселений, собралось немалое количество народа. Восседали среди них на почетном возвышении и царь с царицею. Жрецы же пребывали в самом центре, куда стражи меня направили.

Единоверцам и спутникам моим, которые по таковому случаю в белые одеяния меня обрядили, пришлось разместиться среди зрителей, где немалые они от простонародья насмешки переносили.

Следующее, однако, событие заставило толпу призадуматься. Лишь только вышел я на поле, как тут же кинулась навстречу мне окружавшая жрецов огромная свора больших и черных псов, служивших, как я потом узнал, для охраны храма Бога Отца и каковых жрецы местные привели дабы запугать меня окончательно, а может и для какой смертоубийственной цели.

Подбежав же ко мне псы, вдруг, как по команде, припали к земле и начали сновать вкруг меня эдаким образом, весьма забавно выгибая шею, дабы заглянуть мне в лицо и беспрестанно размахивая хвостами. Сразу вспомнив о подарке милой Лопены, славной девочки, обращенной мною в женщину и волчицу, я осмелел настолько, что даже решился протянуть руку, дабы погладить ближайшего ко мне пса.

Тот сразу же упал на спину подставляя розовое свое брюхо, которое я, чтобы доставить ему удовольствие, почесал. В толпе немалый по этому поводу поднялся ропот, жрецы же местные, дабы избежать еще большего конфуза, повелели собак с арены немедля увести.

И вот, призванный к ответу, предстал я перед лицом этих варваров, каковыми считаю их лишь потому, что, хотя Богов Отцов в Кадастре предостаточно, но обычай местный, касательно девства, весьма премерзким считаю.

Тут выступил вперед верховный жрец и начал громогласную свою речь, в которой немало меня попрекал, что я, де, большие беды государству сему превнести могу. Речь его текла плавно и величественно, а я, хоть и опасался несколько за свое с товарищами положение, не мог не оценить чудесное устройство ипподрома, ибо слова, сказанные в центре его, разносились окрест усиленные многократно, так, что и самые дальние зрители могли их слышать.

Жрец долго говорил о бедах, которые для мужей от разрыва плевы, да и от самой крови при том выделяемой происходить могут, поминал каких-то древних героев, зачитывал цитаты. Сказал, что, вот, когда в граде сем порешили лет триста назад передать столь опасное дело в ведение жрецов, так стали многих из них с пробитой головой на ночных улицах находить, а то и вовсе – вниз по течению реки, в раздувшемся, трупном виде.

Потом, когда от обычая сего отказались, угодил город под вражескую пяту и вынужден был целых пять лет выплачивать немалые дани. Избавившись же от напасти, возложили обязанность прорывания девства на храмовых кобелей, но тут же началось среди тех непонятное ухудшение породы и стали они до того злющие, что кидались на любую проходящую мимо храма девицу, либо мужнюю жену и многих, при том, покусали.

В конце же вознес жрец хвалу камню, который, дескать, Бога Отца собой овеществляет и град от немалых бед уже почти сотню лет оберегает. Я же со своей стороны со всем разумением возразил, что даже такой беспросветный дурак, как он – жрец, может нагородить очень немало всяких исторических совпадений, дабы под свой дурацкий обычай оправдание найти.

Тут возник среди зрителей громкий шум, но верховный жрец, мановением руки заставив присутствующих замолчать, хоть и побагровело от гнева безбородое лицо его, продолжил свои речи.

Со всей страстностью обрушился он на веру нашу, говоря, про меж всего, что величайшей глупостью на свете являться должна, с точки зрения любого просвещенного мужа, религия таковая, в которой люди не просто в Богов веруют, а еще и сами решают, какой из них Добрый, какой – нет, и в какового следует веровать, а какой не существует.

Так, издеваясь над истинной верой нашей, подвел он и к тому, что, дескать, не мне – подверженному столь нелепым суевериям, рассуждать о таком освященном многими летами обычае, как принесение девства в жертву Богу Отцу.

Нет, признаюсь, никогда не был я человеком особенно усердным в вере, да и Совет Духовный к через чур суровой каре меня приговорил, но глумление этого варвара над тем, что многие и многие, не только авторитеты Церкви, но и мужи мудрейшие испокон веков почитали, весьма меня озлило.

Тут же возразил я, что где бы были Боги, кабы не мы – люди в них верили, да и кто бы о Них узнал, если б не писали мы священных книг подобных Кадастру. И что это вообще за захолустный такой божок, что о нем с таким его обычаем в Кадастре даже примечания не упоминают. И что может оный жрец засунуть холодный камень себе куда хочет, коль мертвая эта материя так ему дорога, а не портит им то, что нам, мужчинам, на радость каждой девице с рождения Богами подарено, и то, чем еще не так уж просто овладеть. И что я, несмотря на святость мою, уж лучше сам лишил бы невинности всех местных дев-единовериц, чем обрек их на подобное бездушное надругание.

Тут жрец возопил, что я безбожник и святотацец. Я же, поддавшись гневу, – что камень у него вместо головы, из чего явствует, что матушка его зачала от камня, и, еще не известно в какое именно место камень ей вошел и откуда он, жрец этот, народился.

Началась после того на ипподроме немалая смута. Многое количество жрецов бросилось с явным желанием меня побить, и, хвала Добрым Богам, единоверцам моим удалось прорвать заслоны стражников и бросились они, потрясая кулаками, на мою защиту.

113

Вспыхнула тут вокруг меня немалая битва и изрядное количество достойных, с виду, мужей вцепилось друг другу в бороды, лягалось, плевалось и самым бесстыдным образом сквернословило. Но тут, вдруг, среди всеобщего столпотворения раздался истошный вопль, да такой отчаянный, что все разом остановились.

– Убили! Убили! Ах, бедная сестра, на кого же ты нас оставила! – так причитал Маленький Крикун, а местные жители, хоть и поддавшиеся недавно гневу, но бывшие вовсе не кровожадными по природе свой, разом устыдившись сотворенного бесстыдства в смущении отступили.

Я же со всей поспешностью бросился в центр образовавшегося круга и, признаюсь, слезы сами собой брызнули из моих глаз – милая рыжеволосая спутница, мой верный, горячо любимый товарищ распростерлась бездыханно на пыльных камнях, которыми было вымощено место сие.

– Ах, Денра! Денра! На кого же ты меня покинула? – упав на колени обнял я беспомощное тело. И такова была моя скорбь, что многие вокруг прослезились.

– Бес, скорее сделай что-нибудь. Не смогу же я долго притворяться мертвой, – шепнула мне тут прямо в ухо Быстрые Глазки. Несколько оторопев от такого бессовестного обмана, я на некоторое время задумался и, наконец, отличная мысль пришла мне в голову.

– О, славные Добрые Боги! – оставив якобы бездыханное тело поднялся я на ноги и устремил лицо свое к небесам. – Никогда не требовал я от вас никаких чудес. Сделайте же единое – верните же мне возлюбленную сестру мою Денру. Никаких иных чудес я, старец Светоч, от вас до скончания веков не попрошу.

Тут же засветил я жезл свой и направил на сообщницу яркий луч, а та приподнялась, будто приходя в себя от долгого сна.

– Ой, – протирая глаза сказала Быстрые Глазки. – Что тут произошло?

Немалое среди собравшихся наступило изумление, царь же с царицей начали тут же совещаться и, наконец, поднялся на ноги правитель земель сих.

– Не гоже творить тут бесчинства, пытаясь разобраться в вопросах, которые вопросами веры являются, а значит – не от людей же, а от Богов, – принес он свой приговор. – Старец, сей же час сказал, что готов сам своим единоверицам плеву порвать, ибо к нашему камню вера им идти не позволяет. Пусть же верующие в Кадастр так со своими девами и поступают. Это и страну нашу от опасных плев избавит и их, в веровании не ущемит.

Признали тут многие весьма мудрым решение таковое и даже жрецы, при всем своем недовольстве мною, с исходом таким согласились. Я же в окружении ликующих единоверцев отпущен был восвояси.

Немалая случилась, однако, среди верующих в Кадастр после того смута. Четверо из них тут же, по возвращению с ипподрома, приступили ко мне, держа за руки дочерей своих, и, среди прочих отец той девицы, что получила из моих рук Кадастр на недавней проповеди. Слезно умоляли они скорее исполнить приказанное царем, дабы и чада их остались в вере чисты, и они в налогах, по причине дочернего девства, как то доныне в стране сей было, не ущемлялись. Еще пара иноверцев пришло со своими дочками, коих в моей праведности Денрино воскрешение убедило.

Среди остальных же нашлись такие, кто порешил, что лучше детям их с камнем возлежать, нежели с мужчиной, и веру нашу оставили. И набралось таких не менее полутора десятков человек, по каковому поводу жрецы храмовые немало ликовали и даже ненависть их ко мне несколько усмирилась.

Я тут же объявил перебежчиков отступниками и еретиками, оставшихся же в вере твердыми ободрил и пообещал райское после смерти блаженство.

За тем, собрав с единоверцев пожертвования и добавив немалую толику собственных денег, устроили мы праздник длившийся шесть дней, изрядно было на котором вина и всяческой снеди. И каждый день сотворив угощение всем пожелавшим придти, выступал я с проповедью, затем же удалялся с очередной девицей в закрытую комнату, где, исключительно через лишение ее девства, приобщал к истинной вере.

Потом же вновь возвращались мы ко всем, где девицу обряжали венками и осыпали цветами, я же говорил о ее праведности немало добрых слов и веселье продолжалось.

Праздники весьма понравились не токмо единоверцам, но и многим варварам, так что еще один среди соседей нашелся, который, хоть веру менять не пожелал, но дочь свою ко мне привел исключительно потрясенный торжественностью таинства и желая продлить его продолжительность хоть на день. Так что гуляли мы таковым образом целую неделю и было у меня в граде сем целых семь дев.

Засим же стали мы готовиться в дорогу, решив путь свой продолжить дабы уже иной какой-нибудь дорогой возвращаться в королевство свое, где, как мы надеялись, смуты всяческие должны были бы прекратиться.

Ласково простились мы с единоверцами нашими, пригласителя же моего, в чьем доме мы жили, оставил я за пастыря средь местных, особливо подчеркнув, что и вопросы девственности ему, как предстоятелю местному, отныне разрешать придется.

Получилось, однако же, не по нашему, ибо не успели мы еще тронуться в путь, как пришло нам имя приглашение, где весьма ласково и благосклонно предлагалось мне со спутниками посетить находящийся совсем рядом с городом царский дворец.