Текст книги "Одуванчик (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

   В горных породах осадочного типа пирит нередко замещает останки животных и растений. Образуются уникальные окаменелости: фрагменты древесины, раковины. В XIII в. в Швеции, пирит полностью заместил тело погибшего в шахте рудокопа. Процесс занял 60 лет.

   Масса древних легенд о превращении разной органики в золото, вплоть до царя Мидаса, восходят к подобным историям?

   На такие уникальности я не рассчитываю. И времени столько у меня нет. Для начала – хотя бы найти эти блестящие кубики.

   Мне надо много. Да не на цацки! Хотя и это конечно...

   Одно из названий – серный колчедан. Лет триста – основное сырьё для производства серной кислоты. Которая, как всем известно – «хлеб химической промышленности».

   ***

   «Народ к разврату готов». Э... точнее – все проснулись, можно ставить задачу.

  – Вы идёте в Серпейск, который стоит в устье реки Нары. На Наре есть место, где такой камушек водится в изобилии. Надо найти. Возьми.

   Парнишка-рудознатец осторожно, как настоящее золото, взял камушек, долго не мог сообразить – куда бы его убрать. Аж вспотел бедняга. А чего брать-то? Посмотрел – и ладно. Уж больно характерная вещь – глядя на зеркальные грани трудно поверить, что это естественное образование.

   Насчёт мест... Их несколько, но точно мне не вспомнить. Придётся искать. Именно там, на Наре. Другие – далековато от магнетита. Если мальчишки-ученики окажутся толковыми – позже и туда пошлю.

   В 1700 году царь Петр образовал Приказ рудокопных дел в Москве и две горные школы на Урале. Мне пока... рано. И Урала у «Святой Руси» ещё нет. Но двигаться в ту сторону – необходимо.

   ***

   В 1718 году к Пётру обращаются дворянин Савелов и купцы Дмитрий и Данила Томилины:

   «в Московском уезде в дворцовых наших волостях во Гжельской и в Селинской изысках в земле и в речке Дарке во многих местах нашли купоросную руду», которая «для опыта варена, и вышло из оной из десяти пуд черной купорос, краска мумия, сера горючая; из помянутого купоросу сделано масло и дух купоросный, водка крепкая».

   Дорка (Дарка) – левый приток Гжелки, которая приток Москва-реки, которая впадает в Оку. От нынешнего Кучково вёрст полтораста. Соваться моим туда... пока опасно: «Клязьменский караван» – не забыт. Лучше идти туда, где туземцы в той кровавой глупости с красными ленточками из Цыбиной юбки не участвовали.

   Компанейщики просили разрешения на устройство завода «для размножения купороса», монополию на производство и запрет импорта. Что и было дано.

   1 марта 1718 года получили царскую жалованную грамоту с позволением «... и для того им тамо, где такая руда найдена или впредь в которых иных местах изобретена будет, завести и построить потребные заводы...».

   Импорт запретили, монополию дали. Не вечную: через 20 лет Берг-коллегия разрешила делать купорос Шеханину и Серебренникову, нашедшим серную руду в Костромском уезде Московской губернии.

   Компанейщики прилежно «размножали» купорос, первые четыре года производили по 1300 пудов ежегодно.

   Технология описана Ломоносовым:

   "Купорос варят из желтого колчедана, в котором сера с медью или с железом смешана. Прежде его на огне обжигают, а потом на несколько недель на вольный воздух под дождь и солнце рассыпают.

   И когда рыхл и ржав будет, то, размельчив, вымывают его в чистой воде, которую, как довольно устоится, сливают в чугунные котлы или великие глиняные карчаги; излишнюю воду вываривают, пока на верьху перепонка появится; после того выливают в плоские широкие чаны, в которых палочки наставлены.

   И так в холодном месте садится купорос около палочек, и на дно хрусталиками.

   Оставшуюся воду сцеживают, и с другим цельным купоросным щелоком смешав, опять вываривают, и так беспрестанно труд сей продолжают".

   Нагревая купорос в чугунной реторте, добывали сернистый газ, который пропускали через воду, чтобы приготовить серную кислоту («купоросное масло»).

   Железный купорос использовался в медицине и кожевенном производстве для чернения дублёных кож, приготовления чернил и красок, для получения, при реакции с селитрой, «крепкой водки» или азотной кислоты.

   Завод на Дарке за полвека выработал своё месторождение и перешёл на колчедан, добытый на Москве-реке у села Хорошева Московского уезда, и на реке Наре, у села Каменского и возле деревни Слизнево Боровского уезда. Позднее использовали колчедан с берегов Клязьмы из Владимирской губернии.

   В 1825 году профессор Московского университета И. Двигубский сообщал о колчедане в Московской губернии около Спасского источника в двух верстах от села Семеновского, в 80 верстах от Москвы и в 12 верстах от Серпухова.

   ***

  – От Серпейска вверх по Наре вёрст 12-15 пройти да смотреть по левому берегу. Не только по самой реке, но и вглубь от берега. Вёрст... несколько. Источник там должен быть. Родник какой-то... особенный.

   Точнее координаты дать не могу – нет ещё тех населённых пунктов.

   Ряд регионов для моих пока опасен. Поэтому Дарка, Гжелка, Москва-река, Клязьма... не сейчас. Но на Наре и Поротве – держатся ещё литвины. Да и «государевы люди» Боголюбского помогут при случае.

   ...

   Команда ушла, я крутился по другим делам. В частности: боролся с дефицитом сигнальщиков.

   Лето же! Летом строить легче, быстрее, вышки растут как грибы. А сигнальщики – нет. В один момент пришлось даже переводить ребят на двусменку.

   Двенадцатичасовые вахты, как у парусных команд на русском флоте... изнурительно. Но деваться некуда, как временную меру пришлось применить. Высвободившихся, таким образом, телеграфистов отправляли на новые точки.

   Вдруг докладывают:

  – В Серпейске вышка заработала. Проверку прогнали. И ещё отчёт от рудознатца отсемафорили.

   Сработало. Сработало то, к чему я стремился, о чём много раз спорил со своими ближниками, на что тратилось куча времени и денег.

   Сколько раз повторялись в разных вариантах одни и те же разговоры!

  – Зря ты, Воевода. На фуфу серебро тратишь, попусту людей гоняешь. Разбазаришь, растарабанишь, по миру пойдёшь...

  – Кончай трёп. Делай как я велел.

   Они не понимали цели. Не потому что тупые – просто так не бывает. Нет вокруг сравнимого, похожего. Мне приходилось постоянно самому продумывать пути достижения, разбивать последовательности действий на отдельные простые шаги:

  – Поставь вышку. Вот такую. Вот там.

  – Ага. А на что?

  – Дальше поставь другую. Вот там.

  – Эта... и чего будет?

  – Будет линия оптического телеграфа.

  – Ну... и на что?

  – Будем быстро узнавать новости по всей линии.

  – Дык... а какие?

  – Факеншит уелбантуренный! Разные! Делай!

   Построение системы. В которой тысячевёрстное плавание превращается из героического похода, возможного лишь для богатыря былинного, встречающего по дороге то – Соловья Разбойника, то – Змея Горыныча, из «густого» потока хеппенсов и трамблов – в рутинное мероприятие.

   Потому что у меня уже есть лоцманское описание всей реки, потому что на каждом дневном переходе есть или городок с моей факторией, где моих людей примут, накормят и обогреют. Или, хотя бы – большое село. Где местный тиун уже знает, что за «негоразды» – взыщут. Больно.

   «Инструменты власти – тень кнута и призрак пряника».

   На Оке уже в курсе. И не только насчёт виртуала – «тени» и «призрака», но и насчёт их реальности.

   Зануда я, перфекционист хренов.

  – Да кому той фар-вар-тер нужон?! Как сядут на мель, так и слезут! Подупрутся и стянут. Портки замочат? Дык не сахарные ж, не растают!

  – Мне нужен. Чтобы не садились. Время – деньги. Мои деньги. Делай! Факеншит!

   Добравшись до Серпейска, ребята явились там в нашу факторию. Местный посадник, бывший уже в курсе «раздачи по-Ярославски» и чуть более раннего шумного представления: «Боярин Аким Рябина помогает князю Живчику упорядочить рязанских», искательно заглядывал в глаза, вился вокруг и старался угодить. Куча мелочей, которые, обычно требовали времени, нервов, «мздения» – решались «на раз». Присутствие же в команде литвинов обеспечило, в дополнение к взаимопониманию с властями, и дружеские отношения с аборигенами. Часть из местных, кто не ушёл отсюда с Кестутом, наслушавшись рассказов о Всеволжском бытие, тоже решили сдвинуться. А пока старательно помогали рудознатцам.

   Навыки лесовиков при поддержке местных позволили быстро выявить ряд рудных «гнёзд». И магнетита, и пирита.

   Действующая связь дала возможность оперативного решения вопросов. Сразу же были определены две точки для посёлков с пристанями, начали стаскивать туда глыбы магнетита, валить лес для строений и учанов. Запасы, прежде завезённые в фактории – местную, Серпейскую, и соседнюю, Коломенскую, позволяли ускорить эти процессы. Понимая уже определившиеся потребности, мы отправили караван с инструментом, припасами, мастерами, который успел к Серпейску ещё до исхода лета.

   Мне оставалось, как коту Матроскину при виде говорящей вороны, радостно вопить:

  – Ур-ра! Заработало!

   Осенью мы получили первую лоханку с рудой. Прокуй визжал и плакал. От радости работы с удивительным, для «Святой Руси», качественным сырьём. Экспериментировал с режимами, добавками. Получал, как правило, дерьмо. Ругался и снова плакал. Но – выучился работать и с такой рудой. А что она давала возможности здесь невиданные...

   Мы увеличивали объёмы, улучшали качество. Насыщали Всеволжск и Русь сталью. «Обжелезивали». А рудознатцы лазали там, дошли до Тулы и дальше, составляли «карту источников рудного сырья».

   Сочетание двух «чего не может быть» – транспортировки руды и транспортировки дров – дало третье: окончание «железной» нищеты.

   С пиритом вышло не так споро, как у «компанейщиков». Но первую сотню пудов мы получили. Этого хватило для начала производства серной кислоты в «аптечном» варианте. Десяток отобранных пудов «ювелирных» экземпляров, при минимальной обработке, «золотым валом» прокатился по соседним рынкам.

   Конечно, пирит шёл втрое дешевле настоящего золота. Но втрое-вчетверо дороже серебра!

   Его свойство темнеть в сырости сбивало со временем цену. Но первый вброс на конкретный рынок был всегда очень успешным. А потом мои приказчики шли дальше. Особенно эффективным был сбыт «твёрдого золота» племенам. Да и в городах... не столь многие могли сходу отличить по виду «мягкое» золото от «твёрдого золота» – «золота дураков».

   Глава 492

  – Курт, ты чего весь день в доме сидишь? Сходил бы на двор, побегал. Ты, часом, не заболел ли?

   Князь-волк поднял голову, тоскливо посмотрел на меня. Что-то с ним не так. Пощупал нос. Нормальный. Целый день сидит в балагане, никуда не выходит.

   "Грусть-печаль его съедает.

   Одолела молодца...

   Ламца-дрица, гоп ца-ца..".

  – Ладно, пойдём.

   Зверь радостно заскулил, нетерпеливо закрутился перед дверью, пока я шапку искал.

   Странно: явно же рвётся на улицу. А сам не идёт...

   Дело было в конце февраля, вьюги только что прошли, по городку лежали сугробы ещё не убранного, белого, чистого снега. Светило солнышко. Приятное позднее зимнее утро.

   Выскочившего первым из двери Курта сразу окружила куча мальчишек. Будто в засаде сидели. Князь-волк испуганно заскулил и отскочил ко мне, прижался задом к сапогам.

   Не понял я. Он же медведя-подранка в лесу в одиночку брал!

   Толпа малышни, лет 5-7, все с корзиночками. Очень возбуждены и, хотя меня побаиваются, очень рады появлению князь-волка, подталкивают друг друга, подбираются к нам. Как охотники к крупному загнанному зверю. Мы-то – звери. Я – лютый, он – крупный. Но эти-то...

  – Мелкие! Чего надобно?

   Такое ощущение, что они про меня забыли, им только Курт интересен. Наконец один из самых маленьких, видимо потому и не испытывающий особого пиетета, задрал голову, поправил слишком большую, сползающую на глаза шапку, сосредоточенно посмотрел мне в лицо и деловито осведомился:

  – Тама эта... ну... дяденька... а когда он какать будет?

   Какой вежливый, воспитанный ребёнок...

   Чего?!!

   У детишек – никаких сомнений. Нечто хорошо известное, понятное, ожидаемое. Ждут – с явным азартом. «Это ж все знают!». А я – не понимаю совершенно.

  – Отчего такой вопрос?

   Смельчака дёрнули за шубейку, оттянули в общую толпу. Малёк постарше, оказавшийся передо мной, сумрачно окинул беглым взором, уставился в мои сапоги и тяжко, как умственно отсталому, объяснил:

  – Нам... эта... дерьма c его надоть. Евоного. Князь-волчьего. С самого утра дожидаемся. Замёрзли уж.

   Вытерев сопли, подтверждая косвенно длительность ожидания на холоде, вдруг озлобившись лицом и голосом, заорал прямо в морду Курту:

  – Ты! Срать будешь?! Гадина!

   И замахнулся на него лукошком.

   Вот это зря. Курт, как всякое нормальное домашнее животное на детей не нападает. Что кот, что пёс, что конь, если живёт среди людей и не испорчен воспитанием и дураками-хозяевами, скорее уйдёт или будет терпеть даже и болезненные ласки человеческих детёнышей. Разве уж целенаправленный наезд или поразительная, для животного, непонятливость человеков могут вызвать агрессию.

   ***

   Один из моих котов, преследуемый толпой весьма дружелюбных детишек (поиграть они хотели) забился как-то в расклешенную штанину мужику-доминошнику за столом во дворе. Развернулся там хвостом вверх и очень забавно панически выглядывал оттуда. Интересовался:

  – Ушли уже эти... бешеные детёныши бесшёрстных обезьян?

   ***

   Курт, однако, и на такое хамство не ответил. Ещё сильнее прижался ко мне, виновато глянул искоса: «Хозяин! Спасай!».

   Мда... Стая мелких дятлов, пущенная умелой рукой, может в русском лесу задолбать слона среднего размера. А Курт-то у меня... совсем маленький – не слон.

  – Отставить.

  – Чегой-то?! Давай-давай! Вчера с тя мало дерьма получилося. Давай ноне и за вчерашнее.

  – Отставить, я сказал. Дерьма получите, если расскажете толком. Ты. Сказывай.

   Сперва запинаясь, после всё более связно, позже – уже и перебивая друг друга, малолетние сборщики князь-волчьих экскрементов, поделились со мной своей заботой.

   После победы на Земляничном ручье, Вечкенза принялся приводить «в разум» свой народ эрзя. Что привело к резкому росту спроса на дерьмо. Но не на всякое.

   Несколько неожиданное следствие сложных социально-политических процессов периода становления государственности феодального типа в соседнем племени за сотни вёрст?

   Объясняю.

   Многие из эрзя с новациями инязора – не согласились. Родоплеменные мордвины не хотели становится мордвинами ранне-феодальными. Несогласных – били.

   Побочным результатом этого процесса явились поставки конфиската из имущества мятежников во Всеволжск.

   Я активно помогал Вечкензе людьми и разными разностями, типа попов и сосудов. Да и вообще – он мне по гроб жизни обязан. И не один раз. Понимание этого у нас обоюдное. Поэтому всё, что можно отдать мне – отдаёт.

   Беда в том, что такого немного. Эрзянские кудо и так не сильно богаты. После прошлогоднего «выкупа за принца Мордовии» – ещё меньше. Разгром орды Башкорда существенной добычи не дал.

   Ну и уже по мелочам: хлеб у них брать – просто стыдно. Я уж не говорю – вредно. Вечкензе своих тоже надо кормить. Опять же, вывозить зерно обозами – тяжело.

   Брали пушнину, которая там осталась. Предварительно проварив от насекомых. Забирали чёрный и цветные металлы. На переплавку преимущественно. И – скот. Его тащить не надо – сам бежит.

   Не смотря на зиму и потерю значительной части трудоспособного населения, скотины у эрзи было прилично. А содержать её пристойно они, в силу демографических проблем, не могли. Посему тысячные стада коров и такие же табуны коней гнали ко мне.

   Аналогичный случай был в Пердуновке. Когда я «кусочников» прижал, и они продавали мне скот. Я про это уже...

   Решения и критерии уже наработаны, есть мастера и ресурсы. Хотя, конечно, в совершенно недостаточных количествах. Дополняем, укрепляем – обычные рабочие моменты.

   Часть скотины идёт «на развод», часть «на докорм», остальное – режем. Великий пост у меня не держат – кушаем скоромное. Часть мяса – на засолку, часть – на ледники. Крутим фарш невидалью – мясорубками моими, лепим пельмени. Тоже – на лёд.

   С мясом – понятно. А остальное? Образуется у меня куча отходов. Рога и копыта...

   ***

   "Через два часа стряслась новая беда. Пришел мужик с тяжёлым мешком.

   – Рога кто будет принимать? – спросил он, сваливая кладь на пол.

   Великий комбинатор со страхом посмотрел на посетителя и его добро. Это были маленькие кривые грязные рога, и Остап взирал на них с отвращением.

   – А товар хороший? – осторожно спросил начальник отделения.

   – Да ты посмотри, рожки какие! – загорячился мужик, поднося желтый рог к носу великого комбинатора. – Рожки первый сорт. Согласно кондиций.

   Кондиционный товар пришлось купить. Мужик долго потом пил чай с Паниковским и рассказывал о деревенской жизни, вызывая в Остапе существенное раздражение человека, зря потерявшего пятнадцать рублей".

   ***

   Я никаких рублей не терял – оно само ко мне прибежало. Но раздражение... вызывает. Отдать ребятам? Кто тут у меня «любители резьбы по костям»? – Пусть любительствуют. Или правильнее – хоббируют? Мундштуки, что ли, делать? Так некурящие все...

   Кости – на муку да на поделки, а вот кожи...

   «Делать из дерьма конфетку» – мой постоянный принцип. Но русские кожемяки – меня переплюнули. Они веками делают из «дерьма» – вонючих, заскорузлых скотских шкур «конфетку» – обувь, упряжь, используя для этого другое – натуральное, не фигуральное – дерьмо.

   Особенно ценится птичье и собачье.

   Кто-то из кожемяк объявил, что самое ценное в их тех.процессе – экскременты князь-волка.

   Типа: «придаёт неописуемый блеск и шелковистость, туды её в качель». И пообещал медовый пряник, тому, кто больше всех принесёт.

   Дерьмолог-экскрементатор.

   Вот детвора и гоняется за моим князь-волком. С корзиночками. Толпа малолетних дерьмосборщиков.

   Мало того, что Курт как-то... не рад такой публичности – делать свои дела в окружении нескольких десятков жадно горящих человеческих глаз ему несколько... несвойственно. Особенно, когда под хвост наперебой суют корзинки. И тут же, в смысле – там же, начинают пихаться.

   Так ещё эти, совершенно обнаглевшие от его вежливости и воспитанности детёныши бесхвостых обезьян, пытаются его внутренний процесс – стимулировать снаружи. Типа – массаж кулаком по брюху. При успехе – сцепляются друг с другом в ходе дележа продукта.

   Рвать-кусать детёнышей... как-то непристойно. А поскольку их много, то и убежать от них... затруднительно.

  – Так. Понял. Э... А почему птичье не собираете?

  – Дык... они... эта... улетают... заразы...

   Хм... И правда. Прежде над Всеволжском крутилась здоровенная стая воронья. А теперь редко хоть одну увидишь.

  – Ну... они как где сядут, а мы уж тута... как их погонишь – они стока сразу дают! Ныне – мало стало. За каждой бегать приходится.

   И малыш, изображая мою любимую песню, напел:

   "Чёрный ворон, что ж не въешься над моею головой

   Иль помёт приберегаешь для сторонки для чужой".

  – Поёшь ты... мотивно. Аж слушать противно. Звать-то тебя как?

  – Эта вот... Никиткой кличут.

   Ну не фига себе!

   Мда... Вот в честь такого парня Святой Владимир и город назвал. Переяславль – переял славу.

  – Вот что, Никиток – по дерьму знаток, быть тебе Никитой Кожемякой. Былину-то помнишь? Значится так... Три ста пудов пеньки я тебе выдам. Чтобы перед боем со Змеем Горынычем замотаться. И бочка смолы найдётся. Хоть счас. Чтобы засмолиться всему. А вот булаву двадцати пудов... Булава-то есть, да потянешь ли? Давай-давай, тренируйся-разминайся. А то Горыныча не одолеешь. И не забудь: как загонишь змея трёхголового в море, да утопишь там, да жечь начнёшь – пепел собери да закопай.

  – Ч-чегой-то?

  – А ты не знаешь? «Сжёг Никита Змея огнём, пепел по ветру развеял. А надо бы Никите пепел в землю зарыть. Только пепел по ветру от земли поднялся, развелись из него мухи, комары, мошки, змеёныши... Разжужжались, распищались, по всему свету разлетелись, до сих пор людей летом мучают. А зарыл бы Никита пепел в землю, не было бы того гнуса на свете белом».

  – Дык... эта... это ж надо по двенадцать бычьих шкур за раз рвать... Не, у меня силов стока...

  – Точно. По двенадцать. Богатырь-то так и сделал. Со страху. А со страху, Никитушка, и не такие чудеса делаются. Вот вы волка моего пугаете, а про то не думаете, что ежели он испугается, то не воловьи шкуры – вас самих порвёт. В мелкую крупу, по двенадцать душ за один укус...

   Детвора, сумрачно бурча, отошла кучкой в сторону. Курт отбежал к забору, где с чувством глубокого, я бы даже сказал – обширного облегчения, произвёл массу столь давно им вынашиваемого продукта.

   Про американских морпехов, которые во вьетнамских джунглях по два месяца дефекацировать не рисковали – я уже...? Так там медики-профессионалы их встречали-расслабляли. И то – не всех спасти удалось.

   Здесь – обошлось, успел поймать ситуацию, не доводя до госпиталя.

   Вот скажи мне кто в 21 веке, что забота прогрессора и попаданца – контроль дефекации домашних животных – ни за что не поверил бы!

   Увы, игдрасилькнутость – жизненности не отменяет. Хочешь иметь живых друзей – изволь о них заботиться. Во всех планах бытия. И в пищеварительном – тоже.

   Надобно сказать, что кожевенное производство для меня, как и для почти всех моих современников – нечто от Канта. В смысле: «вещь в себе». Снаружи – только вонища. А что там внутри... терра, извините за выражение, инкогнитнутая.

   Удивительно мне.

   В средневековье разнообразие материалов существенно меньше, чем в 21 веке. Потому кожи имеют куда большее значение. Взгляд «святорусского человека» куда чаще видит кожу, чем, например, стекло. Рука чаще касается, чем, например, стали. Но множество попаданцев взахлёб обсуждает подробности ковки меча, который нужен одному туземцу из сотни, а не изготовления сыромятных ремней, которые нужны каждому.

   К примеру: крестьянин не живёт без лошади. Часами он пропускает через свои руки вожжи, ежедневно надевает на коня хомут, кожей обшитый, правит упряжь, подтягивает постромки... Постоянно. А вот подковать... Раз в год. Да и то – не каждый, не все копыта, не всех лошадей.

   Здоровье, благосостояние тысяч и тысяч людей, их ежедневные мысли и чувства, направлены на окружающие кожаные вещи или происходят от них. Зависят от кожевенного производства.

   Ученик не того дерьма всыпал, получил по шее, пинком вышибли... Всё – «жизнь кончилася», мастером ему не быть. В попрошайки или в разбойники. Девушка на вечёрки собралась, обувку новую надела покрасоваться. Да кожа не той выделки – треснула-лопнула, пальцы наружу торчат, мил дружок глянул-фыркнул – нехороша, нищевата. С другой ушёл. Всё – «судьбинушка поломатая» – выдали замуж за другого, немилого.

   Вспомните «Золушку». Там, в оригинале, не хрустальные башмачки, а тапочки с опушкой из белки. Кабы у них подмётка отвалилась, и девушка голой пяткой по бальной зале ляпала – танцевала бы она с принцем?

   Огромный пласт обычаев, судеб, событий... связанный с кожами. Немалый кусок образа жизни, мышления, мировосприятия... великого множества людей многие столетия.

   Почти полностью выпал.

   "Чудесные ботинки

   Купила мама Димке.

   Из кожи! Настоящие!

   Как взрослые – блестящие!".

   Это – всё?

   Ни в исторической литературе, ни в историях попандопул – практически ничего. Кроме редких упоминаний о запахе. Почему? – Не находят в этом ремесле чего-нибудь... героически-романтически-возвышенного?

   Только мне – героизьма не надо. Мне надо жизнь здесь обустроить. Без кож – невозможно. Значит, надо понять – как. Как это делается. И, если соображу, сделаю лучше. Как Янки у Твена: «если не существовало известного способа сделать, то я его придумывал».

   Я к этой теме несколько раз подступал. Ещё с Пердуновки, когда у меня сволочной сапожник из Новгорода образовался. Но запах, знаете ли... Не только слезу выжимает, но и мыслю вышибает.

   «Не стоит сетовать на отсутствие мыслей. Возможно, это были бы плохие мысли».

   Точно: «это были плохие мысли» – хотелось кого-нибудь убить. Так это... изощрённо и с особым цинизмом.

   Теперь понимаю, почему былинный Никита Кожемяка так перепугался, когда князь с княгиней за дочку просить к нему на рабочее место пришли – без противогаза же! Помрут же! А это уже статья. Гос.измена. Покушение на жизнь, честь и достоинство правителя.

   Отсюда и странная концовка былины. Насовершав подвигов, освободив княжну, перепахав Великую Степь, угробив Змея Горыныча, Никита не завершает свою деятельность, как обычно принято в сказках – «пирком да ладком», не садиться у «Владимира – Красно Солнышко» в ближних богатырях, а скромно, не приняв никаких златов-серебров, исчезает в местах незнаемых. Запашок, знаете ли, не скоро выветривается, куда уж тут «молодую» «на кровать слоновой кости» вести. В противогазе... – неудобно. А без – глаза режет.

   ***

   Кожемяка на «Святой Руси» – ремесло уважаемое. Не смотря на запах. Пожалуй, повыше гончара или ткача. Хотя, конечно, до кузнеца-оружейника или шорника-седельника – далеко.

   Из кожи много чего делают: конскую сбрую, колчаны, щиты, основы пластинчатой брони, поделки разные. Из кожгалантереи – сафьяновый кошелёк. Двух типов: кисетом с завязочками и более привычный в 21 веке – с клапаном.

   Есть здесь вещи, моим современникам вообще незнакомые. Кожаные лапти в двух вариантах: прямого и косого плетения. Есть «кожаные калоши на лапти»: два куска кожи – носок и задник – с 5-6 сплетёнными полосками между ними и следами луба на внутренней стороне.

   В Первую мировую, столкнувшись с недостатком сапог, русские генералы вспомнили аналогичные изделия.

   Во время русско-турецкой войны 1877-78 гг. болгары свои кожаные лапти именовали «опанками», так же они названы, например, в приказе по 48-й пехотной дивизии от 28 декабря 1914 года. В других частях подобную обувку именовали на кавказский манер «каламанами» или «кОтами», как за Уралом называли женские полусапожки. В 1915 году самодельные кожаные лапти уже были распространены по всему фронту.

   Кожевники и сапожники разделились на две самостоятельные профессии недавно – в XI в. Но не до конца: и в 19 веке часть обуви делалась во многих деревенских домах.

   Известное выражение Владимира Крестителя: «булгары – все в сапогах, поищем себе лапотников» – не надо абсолютизировать: сапоги на «Святой Руси» – во многих обеспеченных семьях. Здесь ближе Том Сойер: в церковь? – в ботинках.

   На «Святой Руси» – в поршнях:

   «И на заутренюю ходя преже всихъ, и стояше кр?пко и неподвижно. Егда же присп?яше зима и мрази лютии, и сьтояше вь прабошняхъ, вь черевьихъ и вь протоптаныхъ, яко прим?рьзняше нози его кь камени, и не двигняше ногами, дондеже отпояху заутренюю».

   «Прабошни» (поршни) «вообще не шьются, а гнутся из одного лоскута сырой кожи или шкуры (с шерстью), на вздержке, очкуре, ременной оборе; обычно поршни из конины, лучшие из свиной шкуры, есть и тюленьи и прочие; их более носят летом, налегке, или на покосе, где трава резуча, а рыбаки обувают их и сверх бахил».

   Согнул кусок кожи, пробил поверху дырочек, вставил ремешок – «очкуру» и – на гульбище. Или – на позорище. Хорошилищем своим маячить. А вот в церковь так – не надо:

   «Чтобы священникам сырых (сыромятных) коровьих поршней не носити... Они ходят в таких скверных обущах во святилище и бескровную жертву приносят; того ради Бог гневаетца, казнить пожары, и погуби бывают».

   Тапочки с оборочками. Основной вид кожаной обуви славян с 7 века.

   Я не ввязывался в эти дела: есть мастера? – пусть делают. Но – припёрло.

   Проблемой стали сапоги моих конных тяжёлых копейщиков. Которые должны быть жёсткими. А мои – не умеют. До 16 в. вся Русь носит мягкую обувь.

   Ещё: кожаная обувь – распространена среди горожан. У меня – городская цивилизация.

   Ну... будет.

   Средство поддержания дисциплины и порядка: в лаптях – каблуками не щёлкнешь, «спинку держать» – причин нет, онучи эти постоянно развязываются... Помимо намокания, промерзания и расползания...

   Напомню: лапоть в страду живёт 5-7 дней. А так все, как Том Сойер, ходят босиком. Это хорошо видно на фотографиях крестьян «в пейзаже» и в начале 20 века.

   Короче – надо. Много. А оно – в дефиците. «Ныне и присно». В смысле – столетиями.

   Гляньте на картины уже 19 века, на Делакруа – «Свобода, ведущая народ». Да не даму из femen! На покойников на первом плане. Или «Тела погибших солдат Великой Армии Наполеона, оставленные на мосту через реку Колочь после Бородинского сражения 1812 года» Фабера дю Фора. Первое, что делают с убитым – снимают с него сапоги.

   ***

   Последней каплей был страх и стыд моего князь-волка.

   Князь-волка! Легендарного зверя! Живую сказку! Превратить в установку по производству особо едучего дерьма... Которое «даёт неописуемый блеск и шелковистость».

   Не позволю!

   Мда... запрет, это, конечно... Но проблема-то – останется. Надо найти замену. Так, что бы из моего четвероногого друга не пытались постоянно выдавить... субстанцию.

   Такой-то толпой...

   Эти – смогут. До полного физического и психического истощения.

   «Изошёл на дерьмо»... И ни какие паранормальные или экстрасенсорные... не помогут.

   Страшная судьба редкого реликта святорусской фауны...

   Надо изобрести новую технологию. Без дерьма.

   Для чего разобраться в существующей.

   Не ново, постоянный элемент деятельности попандопулы.

   Разбираюсь.

   ***

   Скотинку зарезали, подвесили, выпотрошили, освежевали, разделали. Имеем... гадость – сырую шкуру.

   Строение продукта: волосяной покров; эпидерма; дерма; жировой слой; мускульный слой; подкожная клетчатка.

   Из всего этого богатства нужна только одна часть. Которая называется... Как вы догадались? По запаху?

   Остальное – счищаем. Может кто скушать хочет? Между прочим, у многих животных, и у хомнутых сапиенсом тоже – жировой слой имеет массу полезных применений. Помнится, пугачёвцы из живого коменданта одной захваченной крепости – жир топили и раны смазывали.

   Дерма (собственно кожа) располагается под эпидермисом. Это который отшелушивается. У живого, конечно. Или – у недавно мёртвого. У таких ещё и волосы с ногтями растут.

   ***

   Приехал молодой специалист к месту службы, в село. И захотелось ему постричься-побриться. Парикмахерской в селе нет, соседи указали дом:

  – Там мастер живёт. Он тебя побреет.

   Зашёл, объяснил чего надобно. Мастер и говорит:

  – Ложись на лавку.