Текст книги "Обязалово"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Глава 210

Ощущение после княжеского каравана – как Мамай прошёл. Что – сдвинуто, что – сломано, что – украдено. Здесь говорят: «взято в подарок».

По закону гостеприимства хозяин обязан подарить гостю понравившуюся вещь. Гость должен отдариться. Всё очень мило, пока представление о ценности обоих подарков совпадают.

Данилевский пишет, что в Древней Руси эта система доходила до полного абсурда с точки зрения рыночной стоимости подарков.

Можно сравнить с аукционами по продажи вещей знаменитостей. Старые трусики королевы Елизаветы Второй 1968 года использования ушли за 18 штук баксов. Ясно же, что не за кружевную отделку.

Интересно: за сколько можно толкнуть шёлковый домашний халат Андрея Боголюбского в приличном состоянии в моё время? Не, не интересно – не доживу.

На поварне хмурая Домна перебирает посуду. Вот кружка святорусская деревянная. Ею же убить можно! Но у одной – отломана ручка, у другой – вылетело донышко. А у третьей откусан край. Вот этого я совсем не понимаю. Вроде бы – не голодные же были.

Полусонный народ тынялся по усадьбе. Пытались починить сломанное, найти переложенное в другие места, делились впечатлениями. Но бродить «нога за ногу»… у меня долго не получается. Да и жизнь не даёт.

Я очень благодарен Алу. За то, что он сообразил и спрятал нашего куртёныша. А то пришлые бы точно отобрали. Или убили бы из забавы.

А вот Хрысь Жиляту-печника – не спрятал. Жилята клал печки в «Паучьей веси». Понятно, что караванщики спокойно мимо «печника с гонором» пройти не могли. Нет, никакой ссоры-драки не было – Манохины люди вовремя вмешались.

Но… по бородатому анекдоту:

«У армянского радио спрашивают:

– Будет ли третья мировая война?

– Нет, не будет. Но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется».

Ссоры не было – было такая сильная дружба, что… «Тостируемый пьёт до дна» – наше общенародное правило. В данном случае – до дна лужи, где и засыпает. Да и лужа-то неглубокая! Но пролежать в холодной воде полночи… Воспаление мочевого пузыря… Через три дня в бреду и муках… Как Пётр Великий, только без завещания. Обмыли-похоронили. Уходя с кладбища, я напомнил Николаю:

– Списочек подготовь. Чего покойник должен остался.

– Эта… Как это? Это ж мы ему… Он же вон… ну печек сколько поставил!

– Николай, ну ты как ребёнок. Сам же ряд с покойником составлял. Дело-то не закончено, все потребные печки – не поставлены. Так что – расчёта за работу не будет. А долг за ним остаётся.

– К-какой долг?! Он же…! Дык… корм и кров – по ряду с нас!

– А остальное? На покойнике новые лапти обуты. Я тебе сколько раз говорил – нужна полная разноска по плану бухгалтерских счетов. Иди – сочиняй, купец-молодец.

Николай просидел ночь, но составил список. По уровню фантазии он далеко превосходил тот счёт, который когда-то подсунули графу Монте-Кристо. Да и то правда – откуда у Монте-Кристо двенадцать пар тёплых портянок? Последним пунктом вписали молебен «за упокой» – поймаю попа какого-нибудь – закажу.

Через день после ухода княжеского каравана пришлось срочно идти в Рябиновку: прибежал орущий сигнальщик.

– Аким с Яковым пьяные напились! Дворовых убивает!

Почти всё население Рябиновки сидело в лесу, обсыхало после спешного отступления через залитый водой берег и обсуждало происходящее:

– Они тама…! Бельма наливши…! Воют, рычат, на людей кидаются… С мечами! Вот те хрест! Всбесивши!

Что порадовало: Марьяша, с выбившимися из-под платка волосами, и Ольбег, с разбитым носом, были среди беженцев.

Население с моим появлением дружно вздохнуло с облегчением: Ванька-ублюдок прибежал – есть теперь, кому дерьмо разгребать. Конюх-управляющий так и выразился:

– Батюшка-то наш, Аким Янович, ныне малость не в себе. Надлежит отпрыску родителю болезному помощь оказать, уход душевно потребный. Тама вона.

И ручкой так это выразительно… направление указал.

Как говорит Lise младшему Карамазову:

«– Ах, Алексей Федорович, ах, голубчик, давайте за людьми как за больными ходить!».

Почему «как»?! Где вы видели психически здорового хомосапиенса?! А уж на «Святой Руси»…

Да пошли они все! Но… там Прокуй… И дебил молотобойный… И Ольбег наплаканными глазами светит… Два сдуревших мужика с железяками… Ну, положим, Аким – нынче не боец. Лука не натянет, мечом не ударит – руки у него болят. Но взбесившийся Яков… Неожиданно… И очень опасно.

Если кто-то думает, что «душевный уход» за свихнувшимися вооружёнными психами – моё любимое хобби… Ивашка-попадашка просто послал бы их всех… А вот Ванька-боярич…

Обязанности феодала включают в себя и обязанности милиционера с санитаром. Почему попандопулы про это не рассказывают? Ваши желания и нежелания, Иван Юрьевич… засуньте их… Есть туземная обязаловка – её и играй.

– Ваня, ты сходи – уйми их. А то они людей помучают-поубивают. А после и сами мучаться будут – им стыдно станет душегубами-то жить. А от стыда – ещё больше злобиться станут. Сходи, Ваня. Тебе платочек мой дать?

Любава. Хорошо, что ты тоже из усадьбы убежала. Что ж ты, мой «подорожник для души», всё меня людей убивать посылаешь? Или «убивать» – от моей тупости да маломощности? Ничего другого придумать не могу? «Бой попаданца прогрессивного с психами буйными»… – в литературе не встречал.

– Спасибо, красавица. У меня ныне и свой плат есть. Сухан, рогатину разверни. Бить только тупым концом. Мне в Рябиновке крови не надобно. Вон там, на бережку, сети рыбацкие возьмите. И вот что, мужи мои славные, саблями – не махать, топорами – не бить, вперёд меня – не лезть. Кто сдуру помрёт – поймаю и накажу больно.

Ворота в усадьбе были не заперты, на дворе пусто. Я шёл в этой пустой солнечной тишине и внимательно осматривался.

Поварня – нараспашку, тряпки у крыльца валяются – бабы отсюда бегом бежали. Кузня заперта изнутри. Прокуй, хоть и истерик, а понимает – встреча молотобойца-дебила и мечника-психа – радости никому не доставит. Курочки гуляют. Солнышко светит. Мгыхк… Яков идёт. С мечом.

Яков вывернулся из-за угла боярского терема и нетвёрдой походкой двинулся мне навстречу. В руке обнажённый меч. Длинный, прямой, узкий клинок. Он его как трость несёт. Даже опирается.

Абсолютно идиотское лицо с блуждающей улыбкой. И бельма вместо глаз. Что ж они такое пили, если зрачков совсем не видно?

Странно тёмный цвет лица. Это он так загорел? Весна только началась, а он уже как негр. Что-то он как-то говорил про «чёрного гридня»…

– Яков…

Медленно повернул голову в мою сторону. Улыбка стала ещё шире. Узнал? Сейчас поговорим, успокоим, спать уложим…

Пара ускоряющихся заваливающихся пьяных шагов ко мне. И резкий, мгновенный выпад. Укол клинком. Мне в голову.

Стук дерева по металлу. Я и не понял ничего, но дрючком ударил. Сбил клинок. И сам отскочил в сторону.

Яков проскочил мимо. Постоял, покачиваясь. Обернулся с выражением глубокой озабоченности на лице. Увидел меня и снова заулыбался. Из уголка рта течёт струйка слюны. Искажённое лицо с ласковым оскалом.

Это же Яков! Один из самых толковых, умных мужиков, которые тут вообще есть! Стоит покачиваясь. Совершенно пьяный радостный дебил. С полуторным клинком в руке. Разводит руки, будто собирается меня обнять, делает пару неуверенных шагов ко мне. Эк как его ведёт… Оп-па!

Теперь выпад был направлен мне в живот. Пришлось сбивать, удерживая дрючок двумя руками. Безрукавку мне распорол. Изнутри.

Да что с ним такое?! А! Факеншит! Так вот как выглядит функционирующий берсерк! Экое дерьмо.

Но откуда у него северокитайская школа «пьяного» боя? Есть две школы, которые активно используют «качающиеся» стойки: «богомола» и «пьяного». Но «богомол» не работает с мечом и не применяет каскада как бы беспорядочных движений.

Откуда у русского гридня китайские заморочки будущих веков? Или заимствование шло в обратном направлении?

Во времена монгольских императоров Китая под Пекином квартировался отдельный гвардейский русский добровольческий полк. С задачей: «в мирное время поставлять дичь к столу императора Поднебесной». Может, аборигены и позаимствовали эту школу боя, наблюдая за обмываниями гвардейцами удачных охот?

А вот на ноги подниматься берсерков не учат. Пока Яков, пролетая мимо меня, резал мою безрукавку, я успел подставить ножку. Травка у нас на дворе уже зеленеет. Теперь у Якова и колени будут такими же.

При всём моём уважении, не корысти ради, а исключительно пользы для…

Офигеть! Футбольный удар пыром сзади, между ног стоящего на четвереньках мужчины – реакции не вызывает. Полная блокада болевых ощущений? Только – носом вперёд сунулся. Механика работает, психика с физиологией – нет.

Кстати, о механике – а что это у меня звякает в распоротом внутреннем кармане? Зажигалку-то я подарил. А звякают… прокуёвые наручники. Сигнальный экземпляр.

Яков лежал лицом в землю, с вывернувшейся назад правой рукой. Один наручник мне удалось накинуть сразу. Потом пришлось звать Сухана.

Берсерка били по хребту, чтобы и левая рука у него вывернулась удобно. Потом – по пальцам правой руки, чтобы меч отпустил. Позже мне сказали, что я очень правильно застегнул ему наручники за спиной – берскерки, как лисы попавшие в капкан, иногда отгрызают себе руку, чтобы освободиться.

Якова упаковывали в рыбацкие сети, он рычал, грыз сеть, изо рта шла пена, закатившиеся глаза из одних белков на улыбающемся, хорошо знакомом лице производили… очень неприятное впечатление.

Теперь – Аким. Если он тоже… обберсеркился, то боли в руках не чувствует. И натворить может… многое.

Акима я нашёл в тени дома, возле крыльца в его опочивальню. Плачущим и шипящим над телом Ивицы.

– Ш-шлюха… ш-шалава… ш-шелупонь… девочка моя любименькая… звёздочка яхонтовая… с-с-сука блудливая…

Он убил её обычной шваброй. Что под руку попало. Удачный удар в висок. Вся левая сторона весёленького, дареного недавно платочка – залита бурым и хлюпает.

Меня он сперва не признал. Потом начал плакать:

– Она… она сказала – я старый. Со мной – скучно. А там весёлые молодцы… Красивые да здоровые… С ними весело. Обнимают жарко, целуют сладко… Ей молодой нужен. А я? Вань, а мне… куда?

Притащили корыто, умыли деда тёплой водой, напоили валерьянкой с пустырником. Уже чуть успокоившись, уложенный в постель, он благодарно улыбнулся ухаживающей за ним Марьяше, и произнёс:

– Хорошо хоть дочку спрятал от этих… охальников. Надо, Ванюша, шапку боярскую получать. Уважать будут… всякие. А то, вишь ты, одной воинской славой не обойдёшься. Всякая набродь… будто во вражьем городе.

Аким засопел, отвернувшись к стенке, а я поманил Марьяшу на улицу. Молча подцепил пальцем навешенные на платок новые суздальские колты. Хорошо, Аким не знает – за какие такие труды у его дочки такая обновка появилась.

Марьяша фыркнула и убежала к отцу. Как бы Акиму не пришлось вскорости очередного внука из дочкиной утробы плетями выбивать. Потому что мне такое занятие… А куда я денусь?! Подводить вотчину под епископский суд?

Эта выходка владетеля и его слуги верного меня чрезвычайно встревожила. Конечно, не убитой Ивицей.

Тут дело такое… Как шипела на Макаренко в «Педагогической поэме» одна из его сподвижниц на стезе народного просвещения:

– Проститутку?! В коллектив мальчиков?! Да вы с ума сошли!!!

А тут «коллектив мальчиков» – постоянно и повсеместно.

«Своего ума в чужую голову не вложишь» – русская народная мудрость. Ну, захотелось ей! Избыточная сексуальная активность чревата последствиями. Например – летальными. Я сам себе это постоянно повторяю. Правда – не помогает.

Пришиб дед мою рабыню насмерть – не смертельно. Дед отлежится – новую найдём. А вот «отлежится» ли…

Такие экзерцисы с настойками мухоморов дают тяжёлую отдачу. Оба «берсерка» неделю еле ползали. Чуть бы перебрали, и мне пришлось бы их самих хоронить. Тогда Рябиновская вотчина уходит к князю – действующего наследника-то нет, статус – не определён.

Надо спешно топать в Смоленск, вписываться в реестры, приносить клятвы, получать подтверждения…

Короче: гривну, шапку и грамоту. И молится, чтобы Аким дожил до ритуального завершения этих бюрократических процедур.

Как всегда, сразу побежать – вопросы порешать – не получилось. Куча мелочей, которые срочно надо сделать, опутывали сетью. Вотчина, как всякая организация, функционирует в собственном ритме, создаёт собственные проблемы и находит пути их решения. Добавить что-то новенькое в поле оперативных целей… достаточно тяжело.

На похороны Ивицы собралась её родня. Меньшак даже всплакнул над могилкой проданной в рабство дочки. Начал, было, нести ахинею и рубаху на себе рвать. Но оставшаяся за старшую Елица – быстро урезонила. Девочка подросла, да и ученичество у Мары добавило ей уверенности.

Уже поздно вечером, набегавшись, напрыгавшись и наразговаривавшись, заявляюсь к себе в покои, а там… пьяные девки хихикают. Трифена с Елицей помянули покойницу, да и добавили. Помирились, простили друг другу прежние обиды, сидят в обнимку и песни поют.

Елица меня увидела, смутилась, начала домой собираться, а Трифена её уговоривает:

– Ну чего ты подскочила? Господин у нас не злой, терем большой – места всем хватит.

И так это… плечиком повела, потянулась всем телом, грудками покачала… Фольк так и говорит:

 
«На базаре побывала —
Свои груди продавала.
Мне давали пятьдесят,
Ну их на хрен, пусть висят!».
 

Знает, девочка, что мне нравится. И то правда: «пусть висят».

Как известно: «мужчинам больше нравится женское тело, а женщинам – мужские мозги. Вот и трахают кому чего нравится». Я – не против, лишь бы – по согласию.

Елица пантомиму углядела – сразу в краску. Засмущалась, засуетилась…

– Да не… да я пойду… мне на подворье место найдут…

– Пойдёшь. Но позже. Вино моё пила? Отработаешь. Вон ведро с водой – полей-ка мне.

И начинаю раздеваться.

Покои мои имеют несколько особенностей. Прежде всего – опочивальня. Я уже говорил: если есть возможность – сплю по-волчьи. Не везде так возможно, но уж у себя-то в дому!

Волк в логове каждые четверть часа подымается и, не просыпаясь, делает два-три круга. От этого ускоряется движение крови, улучшается кислородный обмен, высыпаешься быстрее.

Понятно, что в цивилизованных условиях – на лавке или в кровати – так не поспишь. На полу – сквозняки. Пришлось сделать невысокий помост, эдак 3х3, застлать его шкурами.

Я понимаю, что сразу подумают мои современники – «О! Палкодром!». Ну таки – да. Но спать Трифа уходит в другую комнату.

Сперва она как-то возражала:

– Ой, я так устала… Можно я ещё чуток тут полежу…

И через две минуты уже сопит себе ровненько. И разбудить – жалко.

Потом, когда я на неё пару раз во сне наступил – поняла.

Да и вообще… ну не могу я спать с женщинами!

«– Дорогая, ты спала со многими мужчинами?

– Если ты собрался спать, то ты – первый».

Так вот: «первым» у меня никак не получается.

Вторая особенность – помойка. В смысле – помоечное помещение.

В соседней горнице поставлено корыто и трубы проведены. Лиственниц, из которых был сделан водопровод в Соловецком монастыре, у меня нет, но и дуб просмоленный сгодился. Одно бревно-труба – на слив, другое – из бочки на крыше терема. Утром прислуга туда воду заливает, к вечеру такой… летний дождик получается.

На «Святой Руси» так не строят, сырость здесь – большая проблема. Когда попадаешь из, к примеру, «Пустыни Донбасса» в Центральную Россию – буйство зелени по рецепторам бьёт. Всё жужжит, колоситься, липнет и хлюпает.

Но у меня вдоволь глины и смолы для гидроизоляции. И печки в тереме стоят открытыми – высокие дымоходы работают как вытяжки, тянут сырость из дома наружу. Если бы не каминные трубы аналогичного действия в средневековых замках – там не гобелены бы по стенам висели, а плесень лохмами.

С радостью отмечу весьма распространенную среди коллег-попаданцев тягу к чистоплотности и гигиеничности. Но, часто, умозрительную. Вопросы гидроизоляции и вентиляции рассматриваются… поверхностно.

В 1915 году многоэтажная система государственных закупок сгноила богатый урожай хлеба в крестьянских амбарах. Просто потому, что вытяжек не было. Это способствовало росту антимонархических настроений куда больше всех выходок Распутина.

Как известно: «чтобы провести вечер в обществе двух красивых девушек нужна одна некрасивая девушка и две бутылки водки».

Мне этих фольклорных заменителей не нужно: на «Святой Руси» сплошной натурализм. Поддерживаемый экономностью:

– Платья-то снимите – намочите-испортите…

Одевать холопок – забота господина. А я такой хозяйственный… Про то, что ткань из натурального волокна сильно усаживается при намачивании – объяснять?

Для Трифены это привычно – она платье скинула и с мочалкой ко мне. А Елица зависла. Но… обезьянки мы, есть пример для подражания – следуем. «Бычок-провокатор» – очень полезное изобретение для забоя крупного рогатого. Для секса бесхвостых безволосых – ещё полезнее. Хотя некоторые старательно смущаются, прикрываются и скукоживаются.

– Ну и хорошо. Там вон полотенце – вытри меня.

Девчушку колотит. На ногах не стоит – коленки подгибаются. От моего вида? Это – я такой красивый или – такой противный? Странно: Аполлон Бельведерский столь сильных эмоций у посетительниц Ватикана не вызывает.

– Господине… я… мне… нельзя чтобы мужчины меня касались.

– А я тебя и не касаюсь. Ты ж сама всё сделаешь. И – через тряпочку. Вот тут тоже вытри. И тут. Полотенечком оберни. В ручку возьми. Легонько. Нет, чуть сильнее. А теперь погладь. Нравится? Ты такого прежде в руках не держала? И не видала? И не пробовала? Ну-ну, мне-то врать не надо. Я ж тебя как раз вот этим. Глубоко и сильно. Что глядишь – глазаками хлопаешь? В баньке, когда Марана тебя волчицей одела – помнишь? «Ты – волчица, я – волчок. Вставил в девушку… торчок». Это ты с мужиками да парнями не можешь. А я – не мужик. Я – боярич, господин. Да и вообще – «Зверь Лютый». Позверствуем чуток? А? «Елица-Елицá – драная волчица».

Девушку трясло и колотило. Полуоткрытый рот, распахнутые, полные душевного смятения глаза. И совершенно автономно, чисто инстинктивно, без всякой связки с мозгами, нежное поглаживание моего мужского достоинства.

Я нагло ухмыляюсь и демонстративно показываю глазами:

– Вижу, понравилось, оторваться не можешь.

Она, уразумев, наконец, смысл своих действий, мгновенно покраснела, отдернула руку, прижала её ко рту.

Всё-таки мужики – козлы. Хотя бы по запаху. Даже – мытые. То ли унюхала, то ли сообразила – покраснела ещё пуще, как-то… мучительно. И – бочком-бочком от меня.

– Ну и куда ты собралась? Я же тебя уже всю знаю. И изнутри, и снаружи. Ты вся в воле моей. Что хочу – то с тобой и сделаю. А твой воли только одно – моей воле радоваться или огорчаться. Чем больше ты будешь меня страшиться, тем сильнее будешь зажиматься. И тем больнее тебе будет. Твой страх нынче – против тебя. Я всё равно своё возьму. А ты – мучение себе найдёшь.

Без толку. Слов не понимает, глазищи вылупила, головой трясёт, к стенке прижалась и трясётся. И ведь отпустить нельзя – ещё пуще закостенеет в своих… психах.

Не хочет девчушка «большой и чистой любви». Но ведь свихнётся же! «Мы в ответе за тех, кого приручаем». А за тех, кем владеем?

– Трифа, оставь эту дуру. Пусть у стенки постоит, посмотрит. Иди, красавица, ко мне. Ух ты какая… радость моя.

В отличие от широко распространённых мифов, я просто знаю: большинство мужчин – «белые и пушистые». Нежные, неуверенные, ранимые существа. Особенно – в части секса и денег.

Упрёки, насмешки в этих двух областях – способны довести большинство «супер-героев» даже до слёз. Обычно – горьких и пьяных.

Резкое превышение мужского суицида над женским в возрасте 30–40 лет – от этого. Вдруг приходит осознание: всех денег не заработаешь, всех баб не перетрахаешь. Дальше жить незачем, детские мечты развеялись как дым, жизнь бессмысленна и бесцельна.

Игры втроём, с двумя женщинами сразу – меня как-то… не привлекали. Мужчина в этом состоянии выглядит… не самым умным. Да и вообще, работать на публику… А вот нарваться в самый интересный момент на едкий комментарий… После которого… упадёт и настроение тоже… Такие, знаете ли, бывают циничные стервы…

Да просто: чувства юмора у людей разные. Пока поймёшь, что это она пошутила… Жванецкий прав: «раз – лежать. И два – молча». Но в медицинских целях… Опять же: феодальная обязанность…

Начали-то мы с Трифеной полегоньку. С оглядкой на зрителей. Потом я шепнул ей на ухо:

– Покричи немножко.

Примерно две трети женщин издают в такие минуты звуки не по собственному внутреннему желанию, а для удовольствия мужчины. Этакая акустическая благодарность за романтический вечер при свечах с шампанским. «Долг платежом красен». Точнее – «звучен». А так-то…

Но «её страстные прерывающиеся стоны» – помогают правильному дыханию. Впрочем, Трифена – из оставшейся трети – она и сама любит в голос… А уж после моей просьбы…

У русских женщин – большие красивые глаза. Только нужно показывать… что-нибудь интересное. В какой-то момент Елица не выдержала, закрыла уши руками и кинулась вон из опочивальни. Чуть весь процесс не испортила – ну не слезать же мне вдогонку! Но – рявкнул, она вернулась. Встала у стеночки как я велел: руки за голову, локотки в стороны, пятки и колени на ширине плеч.

Интересно было видеть, как она шевелила губами – пыталась читать молитвы. И сбивалась от стонов Трифены. Как пыталась закрыть, зажмурить глаза. И вдруг распахивала их на очередной звук: «О! Ещё!».

Я, временами, радостно-идиотски поглядывал на неё. Типа: во какой я крутой бабуин! В смысле: бабу – и «in», и «out».

Столкнувшись со мной взглядом, она каждый раз мучительно краснела. Опускала ненадолго глаза. Потом снова впивалась, всасывалась в происходящее. Всем своим вниманием, слухом и зрением, всем существом своим.

Развращение малолетки, детская порнография, совершение сексуальных действий… формулировка: «в особо извращённой форме» – ещё рано? Хотя… что я всё эпохи путаю?! Можно УК РФ… и все аналоги прогрессивного человечества засунуть… ну, куда-нибудь засунуть. Здесь же «Святая Русь»! Здесь все законы 21 века… засовывайте куда и всё остальное… «и почаще!».

Наша довольно выразительная концовка завершилась глубоким, чуть ли не со стоном, вздохом Елицы. Сопереживание у нас в зрительском зале – как у лауреата на концерте Чайковского.

Пребывая, как обычно бывает в такие мгновения, в несколько расслабленном, умиротворённом состоянии, я лениво поглаживал Трифену по вспотевшему бедру и размышлял в слух:

– Может, хватит на сегодня? Ну её нафиг, эту «драную волчицу». Лучше… «завтра докуём».

Какие-то благостные гуманистические мысли о необходимости постепенности, мягкости, а также свободе воли, правах личности, уважении выбора…

Но чувство долга упорно зудело: «Будем лечить или пусть поживёт?».

Обязанности феодала… Не перед сеньором, не перед богом – перед самим собой: твои люди должны быть в порядке. Всё ли ты сделал для этого? Иначе не жди от них верности. Девчушку надо привести к норме. Как сказала Марана:

– Кроме тебя – некому.

И плевать, что я притомился, что мне… лениво. Что чисто внешне Елица… ну, не секс-эппл. Что она ничего не умеет, придётся тратить время и силы на обучение. Да причём здесь это?! Причём здесь моё удовольствие, представление о прекрасном, настроения, желания…?

Обязаловка. Надо исполнить. Будем лечить. Вполне по песне:

 
«Я знаю – выбора нет,
Свобода здесь не живет.
Она лишь там, где рассвет
И души полет!».
 

Где именно бессмертные души роймя роятся и иммельманы делают… Спешить туда… не будем.

Я энергично соскочил с постели, от чего несколько туманные глаза девчушки тревожно распахнулись и беспорядочно задёргались, и, ополоскиваясь в корыте, мотнул головой:

– Иди, ляг на место Трифены. Трифа, девочка, покажи этой дуре стоеросовой как правильно на спинку падать. А то ведь она сдуру в лесу на ёлку полезет, поколется вся.

Трифене пришлось вставать и тащить эту психо-дикарку в постель за руку. Приобняв подружку за плечи, посмеиваясь, успокаивая и уговаривая, одна моя наложница расположила на моём ложе другую. Всё это сопровождалось ласковым воркованием, как над больным:

– А вот мы тут простынку стряхнём, Ёлочку-подруженьку ровненько уложим… где это у нас рушничёчек? вытрем-ка красавице личико вспотевшешее…

– Трифа, руки её – под подушку, чтобы не болтала ими без толку. А вторую подушку – под задницу. Для… геометрии.

Трифена укоризненно взглянула на меня: «Куда ты не в своё дело лезешь! Тебя тут вообще – нет. И – не видно, и – не слышно».

Давно известно: если двум женщинам хорошо вдвоём, то мужчина им нужен только… для запаха. Да и сам мужик, в такой ситуации, не может по-настоящему глубоко удержать в фокусе внимания сразу двух женщин. Диапазон восприятия у нас узковат. Такие мы… острозаточенные… в некоторых местах.

Мда… Всегда старался не мешать мастерам делать их мастерские дела. А вот с рушничками надо что-то подправить: раньше их только в Рябиновке не хватало, а теперь и в Пердуновке придётся полный комплект заводить.

Как там говаривала Степанида свет Слудовна: полный постельный гарнитур для молодой девушки – 6 штук. «На ручки, на ножки, на глазки, на ротик». Некомплектность инструментария меня всегда раздражала.

Призывающий взгляд Трифены напомнил: сейчас мой выход. Прихлёбывая ядрёный квасок, выдвигаюсь на авансцену.

Темновато. На улице уже синие сумерки, в опочивальне… аналогично. Лампадок в доме я не держу для здоровья – травиться угарным газом будем в церкви. А свечи – экономлю для чтения-писания.

На смутно белеющем пространстве распахнутого «палкодрома» два, также смутно белых женских силуэта. Только чернеет коса Трифены и поблескивают две пары взволнованных глазёнок.

«Мужчины любят глазами»… а в темноте? Тоже – глазами.

Только видим мы не реальность, а собственные мифы, грёзы и выдумки. Соответственно, «любим» – не глазами тела, но «очами души».

Другой вопрос – почему у нас душа… ниже пояса… откуда и глазеет… опять же – спасибо создателю.

Девчушки занервничали от затянувшейся паузы. «А ну как господин… не одобрит… пейзажа?». Кое-кто из присутствующих тут и вздохнул бы с облегчением. Но и с немалой досадой и обидой. «Я так старалась, я столько страхов натерпелась, а он…».

А завтра поутру – все подробности станут достоянием общественности. Большинство жителей, а особенно – жительниц, не преминут высказаться. Кто – с едким любопытством, кто со злорадством, приторно прикрытым сочувствием. А кто – и с неприкрытым. Общество хомосапиенсов… Вот тогда уж точно – затрахают девчонку до смерти. В уши. Она опять схватится за нож и…

Нафиг-нафиг – будем… уелбантуривать. Как-то надо… экстремально. Чтобы остальные… люди добрые… позатыкались, рты раскрывши.

«Секс во спасение». А ещё: «во излечение». И, конечно, «во удовлетворение». Иначе – зачем я сюда лезу? Иисус на Голгофу лез за тем же самым: за удовлетворением. От исполнения «воли пославшего мя». И это правильно: своё дело надо делать с удовольствием.

Трифа успокаивающе поглаживала одну из широко расставленных тощих коленок Елицы. Ещё прихлёбывая квасок, я, чуть наклонившись, ухватил «гречанку» за волосы и потихоньку потянул к себе. Она непонимающе уставилась на меня, но послушно последовала за моим усилием. И когда я поставил её на четвереньки между вздрагивающих коленей подружки, и когда, придавливая за косу, опустил лицо к месту соединения бёдер пациентки.

Пара мгновений тишины и вдруг резкий вскрик-вздох-стон сгибающейся рывком Елицы.

Руки, сложенные под подушкой в замок, не так легко расцепить. Но она выдернула. Схватила Трифену за волосы, потянула на себя, отрывая её рот от столь чувствительного места. Пришлось вмешаться. Вот только руки девушкам ломать не надо! Если вас не понимают без слов – зачем пускать их в спальню?

Пришлось аккуратно постукать пальчиком девочке по ручке. А когда дошло – осторожненько, двумя пальчиками, отцепить от волос подружки и оттащить кисть её руки к подушке. Где и положить. Вторую руку она убрала сама. С некоторой задержкой, каким-то всхлипом и отворачиванием к стенке.

Девочке стыдно. Личико отворачивает, глазки зажмуривает.

Ещё – страшно, стрёмно, волнительно… Но – «согласно». Была бы реально против – встала бы да ушла. А у неё хоть ляжки и дрожат, как морская зыбь, а не сводятся. «Ах! Продолжайте-продолжайте! Лишь бы я этого не видела!».