Текст книги "Обязалово"

Автор книги: В. Бирюк

Часть 36. «Крест деревянный иль…»

Глава 214

Снова ночь, река, лодка.

Лодейка у Немата – порядочная, «смолянка». Их тут иначе делают – не так, как на Оке «рязаночки». И чуть больше – на 14 гребцов, корма шире, между самой кормой и скамейками для гребцов – пустое место. Сюда крупный груз складывают. У нас груз в Дорогобуже лежит, сейчас придём, заберём, да и побежим вниз.

 
«Вниз по Волге-реке,
С Нижня Новгорода
Снаряжен стружок,
Как стрела, летит.
 
 
Как на том на стружке,
На снаряженном,
Удалых гребцов
Сорок два сидят.
 
 
Как один-то из них —
Добрый молодец,
Призадумался,
Пригорюнился.
 
 
– Ах, о чём же ты,
Добрый молодец,
Призадумался,
Пригорюнился?
 
 
– Я задумался,
Пригорюнился
Об одной душе,
Красной-девице.
 
 
Эх вы, братцы мои,
Вы, товарищи,
Сослужите вы мне
Службу верную.
 
 
Киньте-бросьте меня
В Волгу-матушку,
Утоплю я в ней
Грусть-тоску мою.
 
 
Лучше в море мне быть
Утопимому,
Чем на свете мне жить
Нелюбимому».
 

Хорошая песня. Жалостливая. Один вопрос: зачем топиться в Волге, когда «лучше в море…»?

Мне своим приказать – они кого хошь утопят. Хоть где. Но я-то – не нижегородский купец. Ну совсем – «нет»! Поскольку Нижний – ещё не основали. Да и «задумался, пригорюнился» я не «об одной душе», а совсем даже о теле. Хотя тоже – «красной-девице».

Пока вокруг тулупа с вожжой бегал… довелось кое за что подержаться. Ну, типа… Что можно понять через караульный тулуп? А зачем понимать? У меня же воображалка… «гармоническая». Тут главное – не что в тулупе было, а что у меня давно не было.

Мы «ученицу» на корме бросили. Там Аким и дедок-кормщик наш. Остальные – на весла. Народу – половина, груза нет. Лодка пустая, идёт легко. Навалились – аж летит.

Я пока… сублимировал с помощью весла – пропустил. Да и темновато. Аким начал девку из тулупа выпутывать.

Не знаю – чего он хотел. Отеческое увещевание провести…? Как он вожжу снял – она и кинулась.

Опять же, классика – «Кавказская пленница» – что первым делом получает освободитель молодой девицы? Правильно – по морде.

У Акима и шапка в реку улетела. Девка его на борт сшибла, орёт, одной рукой за бороду таскает, другой молотит куда не попадя. Каких… энергичных «невест христовых» готовят здешние монастыри!

В «Святой Руси» не принято поднимать руку на чужих женщин и девок. Как с телевизором: в свой можешь пивные бутылки хоть каждый футбольный матч кидать, а в чужой – нельзя: преступление против собственности. Вот мужички и растерялись.

А я-то – вырос в обществе всеобщей демократии и равноправия. А если равные права, то и такие же обязанности. И наказания за их нарушение.

Серёдка у лодки пустая – в два прыжка и я у неё на спине. На одной руке наручник сразу застегнулся, на другой – пришлось по почке приложить, чтобы бороду Акимову выпустила. Здоровая кобылища – как меня лягнула, так я и улетел.

Пока она, с застёгнутыми за спиной руками, с Акима слезала да встать пыталась, мне вожжа попала. Да не под хвост! Просто – под руку. Три оборота вокруг лодыжки и пинка. От души. Она только мыркнула. За борт, головой вперёд.

Аким лежит-стонет. Хорошо она его спиной об борт приложила. За голову держится – шапка улетела.

На «Святой Руси» мужик без шапки – почти как баба без платка. Или – позор, или – пожар. Ну, ещё – церковь, похороны и начальник.

Только начал его подымать да усаживать – в двух шагах вымётывается из воды чудо-юдо чёрно-белое и орёт. Выплёвывая во все стороны воду и пытаясь заглотить воздух. Шуму-то сколько!

– Навались! Ещё раз. Ещё разик.

Лодка рванула вверх по течению, а чёрно-белый ком тряпья тихонько поплыл вниз. Тихонько, но – громко. Тут я за вожжу и дёрнул. Мелькнула белая пятка – обувка, видать, слетела. Дуру развернуло вдоль реки, и ком сбившейся на голове тряпок ушёл под воду.

Знакомо ли вам понятие «килевание»? А ведь для множества взрослых храбрых мужчин многие столетия это слово было синонимом ужаса.

Очень простое занятие: к связанному человеку привязывают две верёвочки и опускают за борт корабля. За одну тянут, другую травят. Протаскивают страдальца под килем судна и поднимают с другого борта. Простое купание с элементами подводного плаванья. Морскими уставами приравнивается к смертной казне. Применялась ещё древнегреческими пиратами, но настоящего расцвета достигло в флотах глубоко гуманных и чрезвычайно прогрессивных голландцев и британцев.

Одни привязывали наказуемого к снятой крышке люка, чтобы он, не дай бог, не порезался о наросшие на дно корабля ракушки и не отдал богу душу преждевременно от множественного кровотечения.

Другие начинали с подвешивания к рее вниз головой, для удлинения «трека» и большей наглядности. Различались быстрое и медленное килевание, непрерывное и с остановкой под килем… Наказание назначалось одиночное, двойное, тройное. Хотя только единицы за всю историю всех флотов смогли пережить тройное килевание.

В российском флоте эта форма показательного садизма была введена Петром Великим. И тут же отменена – моря у нас холодные, человек быстро теряет чувствительность и перестаёт мучатся.

Варвара пыталась выставить голову из воды, чтобы вдохнуть воздуха. Если бы натяжение вожжи было постоянным – её бы это удалось. Но лодка шла рывками – гребцы наваливались на весла, вожжа дёргала её за ногу и она проваливалась головой. Потом натяжение ослабевало, ей было не на что опереться, она снова тонула.

Чем-то похоже на то, как меня везли в поганский полон животом на спине лошади: противный колебательный процесс, требующий непрерывного напряжения всех мышц и не дающий нормально дышать.

Аким ругался страшно:

– Запорю до смерти! Убью гадюку! Руки-ноги поломаю! На кого кидается, дрянь!

Предложенную мою шапку – выкинул за борт. Я понимаю – размер маловат. Но зачем же выбрасывать?

– Уймись, Аким Яныч. Пороть – пожалуйста. А руки-ноги ломать нельзя. Она же нам в учение отдана: «мясо – наше». Хочешь – почки отбей, или, там глазки выковыряй. Но кости ломать – нельзя. Не по правде, не по обычаю.

– Ты…! Ты меня ещё учить будешь! Яшка, выдерни дуру!

За это время я подтянул объект нашего спора к борту лодки. В отличие от Акима, я ей смерти не желаю, топить или иначе «лишать живота» – не собираюсь.

Но если сама умрёт, захлебнётся, например – сильно грустить не буду.

Такие рывки в воде за ноги… Один из наиболее эффективных методов убийства женщин.

Криминалисты ещё в самом начале 20 веке, проверяя гипотезу о возможности насильственного утопления в ванной, проводили эксперимент.

Подопытная, профессиональная спортсменка-ныряльщица, залезла в ванну, криминалист сидел рядом, они болтали. Когда он внезапно дёрнул женщину за лодыжку так, что та окунулась с головой – она захлебнулась. Потребовались немедленные и чрезвычайные усилия, чтобы её откачать. Десяток минут ныряльщица не подавала признаков жизни, и эксперт был уверен, что нечаянно убил женщину.

А я тут как? Сейчас узнаю. Яков наклонился над бортом, пошарил в воде и, ухватив девку за лодыжку, выдернул в воздух. Она уже не трепыхалась.

Подёргав её вверх-вниз, ожидая что из неё выльется лишняя вода, Яков чуть подкинул растопыренное тело, и очень ловко приложил животом об борт лодки. Из кома тряпья, закрывавшего голову, раздались характерные звуки.

– Эк как у ей… душу выворачивает.

Ну, предположим, это – у неё душа.

Пришлось докапываться в мокрых тряпках до наручников и снимать их. Ключик-то только у меня. Яков внимательно наблюдал за процедурой, потирая собственные запястья – он-то с последствиями применения этого инструмента уже ознакомился.

– Куда её?

– Яша… Помнишь как мы на Двине ту сучку полоцкую увязали? Ну, под скамейку. Давай-ка.

Девушка лежала животом на борту, вцепившись в него руками. Раз за разом волна рвотных судорог прокатывалась по её телу, заставляя выплеснуть очередную порцию проглоченной речной воды.

Яков без проблем, пользуясь моментами полного бессилия после очередного приступа, стащил с неё всё тряпьё вместе с нательным крестиком, ладанкой и головным платком. Слабые попытки возражения – к рассмотрению не принимались.

Затем он побрызгал ей в лицо забортной водой, от чего она сбилась с ритма повторяющихся судорожных приступов, и, ухватив за мокрую косу, потянул к середине последней скамейки гребцов.

Просунул косу под скамейку и вытащил её голову на другую сторону. Девушка стояла на четвереньках, «кормой» в сторону кормы. Она всё ещё пыталась отплёвываться, восстановить дыхание. Яков подтянул её затылком к скамейке и обмотал косу вокруг доски.

Я, было, подумал, что на этом боевые наработки славных смоленских стрелков закончились, но – отнюдь. Понятие «степени свободы» здесь отсутствует в теории, но вполне присутствует в практике. Теперь Яков вывернул девкины руки ей за спину и связал. Поверх скамейки. Той же мокрой косой обмотал одно запястье, потом другое, так, чтобы они были плотно прижаты друг к другу.

Напоследок он скомкал её платок и всунул ей в рот. Затем, шнурком от её же креста перетянул кляп, обмотав шнурок вокруг головы. Внимательно оглядел плоды своих трудов, проверил натяжение вязок, подержал руку на её горле, прислушиваясь к судорожным сокращениям гортани, и укоризненно бросил мне:

– Вот. И никаких железяк.

Вона чего! Так это демонстрация правильной увязки! Логично. Если у девки есть коса, платок, шнурок… Может и поясок быть… «Всё своё ношу с собой».

А избегание железа – вообще очень древняя традиция. Устав святейшей инквизиции, например, ограничивал ассортимент применяемых пыточных приспособлений водой, вервием и деревом.

Я опустился рядом с Яковом на колени, просунул руку под скамейку и ухватил девку за левую грудь.

– А сердечко-то… Как у зайчишки. Пульс – под две сотни. Как бы не померла.

Понятие – «пульс» – здесь отсутствует. Да и секундных стрелок здесь вообще… как класс. Но смысл понятен.

Яков равнодушно пожал плечами:

– Все под богом ходим.

Но мой способ проверки частоты сердцебиения заинтересовал – он тоже просунул руку под девкино тело и сжал ей другую грудь. Пальцы у «чёрного гридня» – не чета моим – железные.

Как известно, проблемы не в прыщиках на лице, а в прыщиках вместо груди. Впрочем, и – то, и – другое – лечится. Наше совместное лечение произвело на пациентку впечатление: Варвара ещё больше вылупила глаза, резко замычала сквозь кляп и сильно задёргалась.

– А вязки не ослабнут?

– Не. Волос мокрый. Высохнет – сильнее затянет.

У меня было ещё несколько вопросов по технологии, но снова влез Аким:

– Яшка! Подь сюда! Помоги гашник развязать. Сейчас я этой подлюке целку-то порву! Уж так засуну – до самых кишок! Носом пойдёт! Чтоб знала, сучка драная, своё место! Ишь надумала – на боярина кидаться!

Что-то дед развоевался. Вроде, выпили немного. Как-то оно… неправильно.

Я поразглядывал, как «верный Яков» помогает своему господину справится с завязками на одежде, с глубоким душевным сожалением отпустил машинально разминаемую в ладони «девическую прелесть» и, вставая на ноги, потянул к себе дрючок. Который и упёр Акиму в грудь, остановив его в последний момент.

– Не дело говоришь, Аким, не по правде делаешь.

Аким изумлённо уставился на палку, упёршуюся ему в грудь. Затем гримаса злобы перекосила его лицо.

– Ты…! Ты хрен собачий…! Ты чего творишь?! Ты в кого палкой тычешь?!! Ублюдок сопливый! На отца родного…!

– Девка – моя добыча. Я – Нематову заботу решил, мне Немат её в научение отдал. Вот это (я щёлкнул по белеющей ягодице рядом с лежащей рукой Акима) – моё. И кому ей целку ломать – мне решать.

– Ты…! Бестолочь плешивая! Из-за сучки бешенной…! Ты против воли отца родного…!

– Какая я бестолочь – ты нынче видел. Я додумался, ты – нет. И в воле твоей я никогда не был. Вспомни – у нас уговор был. Равный. Добрый совет я всегда выслушаю. Но дела свои сам сделаю. И – что моё, то моё. Или словам твоим – веры нет?

Аким бешено смотрел на меня. Яков поглядывал искоса. Оружие у нас убрано, но он и кулаком может насмерть вдарить. Дальше, открыв рот от внимания, сидел кормщик. Как бы он нас на мель не загнал – совсем на реку не смотрит.

– Ну и хрен с тобой. Хочешь её первость попользовать – на, ковыряйся. С этой слизнячкой – мокрой, да холодной, да скользкой – вожжаться…

Ага. «Не очень-то и хотелось…» – я и сам себе такое частенько повторяю.

Аким, злобно фыркая себе под нос и раздражённо отталкивая Якова, пытавшегося помочь ему с одеждой, уселся на кормовую скамейку.

– Ну, давай, кажи, на что ты годен. Хвастай.

Ну, не уймётся дед! Не может он вежливо отступить. Подкалывает ещё… Факеншит! Так мне чего, показательную случку здесь устраивать?! Демонстрационное порно? А есть варианты?

Немощь в этом деле в «Святой Руси», как, впрочем, и вообще в средневековье, убивает авторитет на корню. Не можешь всегда, везде, всё, что шевелиться – значит вообще – не можешь. Быть вождём, лидером может только «муж ярый». Который как пионер – всегда.

Я пошёл на лобовой конфликт. Теперь нужно дожать. Иначе – слабак. Эту девку вот прямо сейчас, вот так публично трахнуть – моя обязанность. Феодальная повинность. Тут не мои желания – обязаловка.

Вывернуться из этой «истории» – можно только с «потерей лица».

Да и не очень-то хочется. Выворачиваться.

В ладони ещё оставалось ощущение её грудки. Маленькой, крепенькой, тёплой после моей… «проверки пульса». А вот задница… Как известно, ягодицы у женщин – самый холодный участок поверхности тела. В начале, «до того как». Потом-то… Но до «потома» ещё дожить надо. А пока – мокрое, холодное, скользкое, дёргается. Б-р-р… Так, где тут у неё что?

Вязка типа «доска в косе» и вывернутые поверх доски руки – очень ограничивали свободу её движения. Но девушка пыталась сжиматься, елозить. И выла сквозь кляп.

– Точно говорю: тебе титьку ещё искать надо. А не бабскую потаёнку. Ковырятель – …звёздоискатель.

Я обернулся через плечо на выдавшего эту сентенцию Акима:

– Чего захочу – того и сыщу.

И, не отрывая задумчивого взгляда от Акима, растопырив, наконец, пальцами её внутренние губы, вдвинул. Девка взывала на два тона выше, попыталась выгнуться, мало не разбив затылок об доску, заколотила пальцами ног по днищу лодки.

Ё! Я бы тоже так повыл! Кабы была моя воля…

И немедленно уполз бы в сторонку, баюкая своё… хозяйство. Больно же! Будто ножом режут. Слава богу – насчёт ножика… личным опытом не обзавёлся. Что такое «обдирочный станок» не сталкивались? Чего-нибудь особо ценного туда не всовывали? Бл-и-ин… Очень хочется надеяться, что мою перекошенную морду население нашего плавсредства воспринимает как выражение сладострастного восторга.

Дух перевёл, аж слезу вышибло. Ну, вроде бы, дальше полегче будет. Как у ребёнка – головка прошла. Хотя… направление обратное.

С этими девственницами… Да сколько ж это будет тянуться! Девка вопила непрерывно, колотясь затылком об скамейку, ногами об днище, едва не выдирая волосы с головы и выворачивая руки из плеч.

Кулачки её связанных рук перед моими глазами судорожно сжимались и разжимались. Она, обезумев от боли, беспорядочно рвалась из своей косы.

А я… озвучивал пошаговый отчёт о выполненных работах.

– Вот, Акимушка, сыскал я, к примеру, бабёнку в девке.

Аким с громким стуком захлопнул рот.

– Эка невидаль. Да в каждой…

– Не скажи. В этой, глядишь, ещё и внучек тебе сыщется. Ежели я постараюсь. Так-то.

Ну вот и всё – до упора. Дальше – некуда. И так – достал. До чего-то… болезненного. То-то она опять рванулась. И кулачок выкрутила.

Рука её, после неудобного вывернутого положения бессильно упала. Рядом на скамейку верхом уселся Яков:

– Не помешаю?

Вернул руку на место как неживую. Заново обмотал волосами и затянул. Девка несколько подёргалась, обмякла и поутихла. Теперь – назад. Под всхлипывание этой дуры и всхлюпывание её крови. Не замараться бы – подол рубахи придётся взять в зубы, а штаны сдвинуть дальше, ниже колен.

Далее пошёл рутинный процесс, состоящий из повторения хорошо знакомых возвратно-поступательных движений. «Повторение – мать учения». Размышляя над местом данного процесса в общей картине мироздания, могу предположить, что повторение – вообще всем мать. Кроме тех, кто икру мечет.

А вот с чего Аким так… взпзд…ся? Ну, убил он Ивицу, и что? Баб и девок в вотчине полно. Светана и Беспута сами к нему бегали. Мне ж докладывают. Нет, тут дело не в «чресельном томлении».

А… дошло – дело в вятшести! Ну конечно! В Рябиновке мы с ним нормально общались: «ты меня не ешь, и я тебя не кусаю». Зоны ответственности – определились и устоялись. Нормально друг другу подыгрывали. Хоть с теми же купцами рязанскими. А тут… «вышли в свет».

В Елно посадник с Акимом – вась-вась. Боевые сотоварищи, Аким – старший. Здесь – Немат и вовсе чуть не облизывал: «батюшка про геройства ваши сказывал».

Акиму мерещится возвращение к прежнему статусу – славному сотнику храбрых стрелков. Из воинских начальников в княжестве – в первой десятке. Он свою залежавшуюся вятшесть вытащил и разминает. Как он ходить будет, говорить, смотреть… думать и чувствовать. Как и положено одному из самых к светлому князю ближних храбрецов. Чтобы всякий встречный-поперечный по первому его слову – поклон с уважением и побежал быстренько.

А пока свой гонор, молью трахнутый, на нас, на ближних своих – тренирует. «Бей своих, чтобы чужие боялись» – наше, исконно-посконное.

Я – «за». Мне ветошь топтаная на месте «батюшки» – во вред. Дела будем делать вместе – одному мне не справиться. Да и не пустят малолетку к серьёзным делам.

Но отпускать его в свободное плаванье… Он таких дров наломает… Он бы Немату наше серебро отдал, а потом сказал:

– Пошёл, Ванька, нахрен! Будут ещё яйца курицу учить! Ищи ещё серебра.

И фиг его знает, как бы мы потом выворачивались. «На всё воля божья» – здесь рефреном постоянно.

Как найти оптимум? Между его подчинением и его самостоятельностью. Непонятно. Но пока – доламываем дальше. Чтоб у меня и «батюшка родненький» – «знал своё место».

Вот я с этой дурой… кончил. Что теперь? Предложить Акиму? Как это будет воспринято? Оскорбление? Любезность? Искательство? А и фиг вам – старый дурень у меня прощения не просил – обойдётся. Следовательно, и его люди – во вторую очередь.

– Ивашко, побаловаться хочешь? Подмой её только.

Ивашко плесканул шапкой свежей забортной воды по опухшим, заляпанным кровью и спермой половым органам и ляжкам девки. Она, несколько сомлевшая от предыдущей процедуры, резко открыла глаза.

Прислушалась к происходящему сзади, дёрнулась… и затихла, покорно закрыв глаза снова. Я перебрался на Ивашкино место, взял весло и, поймав ритм, снова задумался о женщинах. Естественно – я же о них всегда думаю.

Вот за последний месяц я поимел Великую Княгиню, Елицу и эту… Варвару. Какая нахрен любовь! Обеспечение безопасности, излечение сумасшедшей, урезонивание дурня старого… Вместо достижения удовольствия – исполнение общественно-социальных функций средневекового феодала. Нет, своё-то я всегда получу. Но ведь и «своё» – бывает разное. Разного… качества и объёма.

Как работа: обязаловка, профессионально-сословное совокупление. Прав, прав был старина Маркс! Когда писал, что только пролетарский секс – настоящий. А у буржуев – сплошные ханжество и фарисейство.

Странно, что попаданцы совершенно не рассматривают этот аспект. Только дон Румата… да и то – не смог.

Ему, человеку далёкого коммунистического будущего, секс с малознакомым человеком – ну совершенно не приемлем. Даже ради спасения человечества и по заданию правительства. Виагры, видимо, при коммунизме нет. Он – не смог, а девушку насмерть в застенках замучили. Другую – смог. Так и её застрелили! Как-то… безысходно получается.

Обязательность демонстративного сношения в нашей ситуации воспринималась не только мной. Вслед за Ивашкой место у девкиной кормы занял Чарджи.

Обычно принц торконутый несколько… брезгует. Хочет быть первым. Хотя бы после последней бани. Но здесь исполняется ритуал: доказывается целостность моей команды, её превосходство над командой Акима. Ваш вожак – слабак против нашего. И вы – такие же. Ждите объедков.

А в моей команде особенно чётко, перед лицом «противника», демонстрируется единство, дисциплинированность, исполняется «табель о рангах».

Сейчас, после Чарджи, его место займёт Николай. Потом – Сухан. А уж после, если я соблаговолю, пустят кого-нибудь из Акимовских – Якова или кормщика.

– Вона уже и посад видать. Ещё с версту и на месте будем.

Придётся Николаю до следующего раза потерпеть.

В предрассветных сумерках, среди сползающего с Днепровских круч тумана проглядывает крест местной церковки. Мы встали за стенами, так что погрузку начнём сразу.

– Яков, будь любезен, увяжи девку. Чтобы не маячила и много места не занимала – нам груз разложить надо.

Яков смотрит на Акима. Ну что, будем продолжать вспзд… или как? Аким опускает ресницы. Хороший мужик Аким. Нервный временами. Но – отходчивый. Хорошо, что мне в «батюшки» такой попался. Был бы такой же долбодятель с длинной памятью, как я сам… Так уже и не было бы. Либо – кого-то, либо – обоих.

Яков отвязывает девку. Та только тихонько стонет, не открывая глаз. Изредка охает. Потом начинает повизгивать – Яков расплетает ей косу на две. Мокрые, перепутавшиеся волосы разделяются плохо, он раздёргивает пятернёй.

– Бабья вязка. На две косы.

Учиться, учиться и ещё раз – учиться. Пока учат. Хотя мне с наручниками как-то понятнее.

Яков усаживает девку на дно лодки, заставляет согнуть и до предела развести колени. Прижимает её висок к наложенным друг на друга лодыжкам и одной из кос тщательно приматывает одну к другой. Девка пытается отталкиваться, но руки затекли от неудобного положения – силы нет.

Для рук используется вторая коса: локотки сводятся за спиной и так же приматываются друг к другу.

– Добрая коса – большое подспорье. Дуры свою вязку завсегда с собой носят. А ещё можно трёх-четырёх вместе косами увязать. Тогда точно не разбегутся – сговориться не смогут, так и будут на месте топтаться.

Русская идиома «повязать косами» со смыслом – перессорить женщин – отсюда? Кормщик продолжает делиться опытом в части упаковки особей противоположного пола. Откуда у него столь обширные познания?

– А ты вот, боярич, не в обиду тебе сказано, всем бабам да девкам в вотчине – косы рубишь. Теперя и не ухватить, и не увязать, как с дедов-прадедов повелося.

Ещё один… скорбец по старине. Или правильнее – скорбун?

– На кой чёрт мне в вотчине бабы, которых привязывать надо? Не любо – пошла вон.

– Не скажи, не скажи. Такие дурные бывают. Как кобылки молодые: пуганётся куста тёмного да понесёт. Да прямо волкам лесным в пасть. Вот давеча…

– Давай к берегу. Вон к тем мосткам встанем.

Прерванный мною словоохотливый кормщик обиженно сопит и поворачивает к берегу, девку накрывают тулупом – не к чему голышом маячить, лодка тыкается носом в песок, я соскакиваю, протягиваю Акиму руку. Ишь какой шустрый – Аким старательно не замечает моей руки и перебирается на берег с помощью Якова. День, минимум, точно будет показывать обиду. Вот потом и поговорим серьёзно. А пока – погрузка. Побежали.

«Хором и батьку бить легче» – большая команда проводит погрузку стремительно. Напоследок успеваем и позавтракать на постоялом дворе и, солнышко только встало, вываливается в Днепр.

Меня с вёсел сразу высаживают: нервный я. На самом деле – я быстрый. Но они этого не понимают. Зато хорошо понимают, что я остальных обгоняю.

В идеале момент начала и конца гребка всех членов экипажа должен быть одинаков. Но даже у профессионалов разница между гребцами в одном экипаже составляет несколько сотых, а иногда и десятых долей секунды. А в нашей «распашной четырнадцатке с рулевым»… и вовсе. Команду надо согласовывать, я тут только мешаю.

У меня – семь человек, к «черниговской бригаде» ещё Хохряковича добавил – нефиг Домну печалить своим счастливым видом.

Артёмий-мечник хотел с нами идти. Но мы подумали, и я решил… А он согласился. Типа: болеет он. А я сам на месте разберусь. Нет, я ему верю! Но… бережёного бог бережёт.

Марьяша в столицу рвалась. Но Аким посмотрел на Чарджи с веслом и сказал – «нет!». Что там насчёт волка, козы и капусты в одной лодке?

У Акима девять рябиновских. «Пауки» – в поле, пердуновские – в деле. Все при деле – людей взять негде. Да ещё и неизвестно на какой срок.

Только вышли на стрежень – пошёл характерный запах. У меня так кондиционеры попахивали, аммиак травили. А здесь-то откуда?

Народ подозрительно принюхивается и оглядывает соседей. Аким обиженно молчит, отвернувшись к берегу. Значит – мне:

– Ну, добры молодцы, признавайтесь – кто в штаны наделал?

Все дружно возмущаются. Яков, кивнув сидящему рядом со мною на корме Николаю:

– Весло возьми.

Сдёргивает тулуп. Точно – лужа. А что ж вы хотели? У женщин ёмкость мочевого пузыря в полтора раза меньше мужского.

Наши «матросики» дружно восхищаются неожиданным зрелищем. Так это, по «Оптимистической трагедии»:

– А под тулупом-то у нас того… баба.

Яков, как нагадившего котёнка, тычет её лицом в лужу. Потом, глядя в её багровое лицо, озабоченно выковыривает провалившийся в горло девушки кляп. И тут же получает зубами по кулаку.

Именно так – укусила. Крепка девица! Отстаивает свою свободу до последнего. Ну и кто будет у неё последним?

Буркнув себе что-то под нос по-лаоконски, Яков запихивает девку в пустой мешок и, придерживая за горловину, перекидывает за борт. Начавшаяся, было, струя женских ругательств, прерывается тихим течением струй речных. Вокруг становится очень… элегично. Ранний восход, нежный ветерок, тишина, мирный плеск волн…

Все выжидательно смотрят друг на друга. Я поворачиваюсь к кормщику:

– Не спи, дядя. Командуй. А то на место к ледоставу придём.

– Э-э-э… И-раз, и-два…

Гребцы ловят ритм, подстраиваются друг к другу, лодка, вильнув пару раз, выравнивается и разгоняется.

Мировой рекорд в академической гребле на распашной восьмёрке с рулевым – 22.2 км/час. Но это на дистанции в 2000 метров. И уж конечно не для грузовой плоскодонки.

На больших дистанциях типа Тур дю Лак Леман (больше 160 км) или Ла-Манша (больше 30 км) средняя скорость спортивной лодки – 0.5–1.5 км/час. Для сравнения – средняя скорость течения на Верхнем Днепре – 0.3 м/c, 1–1.5 км/час.

Так в народной песне так и сказано:

 
«Вниз да по речке
Вниз да по Казанке
Сизый селезень плывёт»
 

Верх-то ему тяжеловато будет. Вспотеет бедненький. А тут ещё:

 
«Три деревни, два села,
Восемь девок, один я».
 

Не осилит, надорвётся. Восьмерых-то… Кстати, а как там наша? Прополоскалась уже?

Яков отвечает на мой вопрос молча: поднимает на руке мешок из воды, прислушивается к доносящимся оттуда звукам… И снова опускает.

– Не ещё.

Дайвинг продолжается.

Я перебираюсь на нос лодки, скидываю с себя всю одежду, включая косынку, и усаживаюсь лицом вперёд. Медитирую. Загораю. Редкий момент, когда я могу выровнять окраску, замаскировать свою «шкурку с искоркой».

Не смущать посторонних «короной» на интересном месте. Трифене я объяснил. Так это… теологически. А она уж и Елице, под большим секретом… Вся вотчина знает, шушукается, но… молчит.

Хорошо. Солнышко светит, ветерок поддувает. Тут, на середине реки, ни комаров, ни прочих… кровососущих. Сейчас окунусь и обсохну. И снова окунусь… Вот прямо так с лодки и бултыхнусь… Опа… А чего это там плавает? Большое, тёмное, длинное… подводная лодка? Где?! В «Святой Руси»?! Акула? Кашалот? Гигантский кальмар? В Верхнем Днепре?! Щука-мутант? Со щупальцами?!

– Эй! На корме! Лево руля! Живо!

Что-то скрипит по днищу, гребцы косятся через борт. Когда эта… хрень остаётся за кормой, кормщик, в ответ на мой испуганный взгляд, с чувством глубокого превосходства «мужа доброго» над «сопляком плешивым», объясняет:

– Топляк. Дерево где-то вывернуло в половодье, вот и несёт. Хорошо – ещё не встало. А то можно и днище пробить.

«Не купайтесь в незнакомых местах» – ОСВОД таки прав.