Текст книги "Обязалово"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Глава 215

На корме начинается какая-то возня:

– Николашка! Да ты ослеп совсем! Ты куда суёшь-то?!

Девку уже вытащили. И из воды, и из мешка. Коллективные взаимоотношения возобновляются с прерванного такта.

– Куда надо – туда и сую. Тоже мне, деревенщина сиволапая учить будет. У бабы же тут две дырки. Так что я и вторую-то… целкость… У-ух… Эта-то поменьше. Плотнее будет.

– Дык… гля как она… Попортишь же бабёнку! Порвёшь же ж! Вона как её корёжит.

– Ни чё. Бабы… они терплячии. По первости – всегда так. А после… ни чё, разработается.

Аким вскидывает бородёнку: сейчас начнёт мозги вправлять. И натыкается на мой взгляд. Фыркает и отворачивается к борту. Чтобы ты не думал по поводу анального секса – это мои люди. И указывать им – только моё право. Хочешь сказать – скажи мне. Дуешься? – Тогда любуйся да помалкивай.

Кажется, только теперь до Варвары дошла специфичность её нынешнего состояния. Лица я не вижу, но в скулеже проскакивают уже не ругательные, а просительные, умоляющие интонации.

Как обычно: боль пугает человека. Но ужас вызывает новизна: боль, причиняемая каким-либо непривычным, противоестественным, невиданным способом. А ощущение рутинности, бесконечности действия – усиливает воздействие на душу.

Когда не знаешь какой ещё гадости ждать, как долго она продлиться… – особенно страшно.

Совсем другая музыка пошла, совсем не та, что звучала в её речах в усадьбе, полных глубокой убеждённости в своём абсолютном праве на истину в последней инстанции, в праве судить и казнить, когда она брата родного ругала да наложницу его за волосы таскала.

Была госпожа боярышня. В своём исконном, прирождённом, христом-богом подтверждённом… праве. Стала – «мясо на ножках». А всего-то – и 12 часов не прошло.

Очень многие сочинители совершенно не учитывают фактор времени. Посылают своих героев в самые чрезвычайные ситуации, и делают вид, что у них тот самый «казак лихой» – «каким ты был – таким остался». А в реале… Всё зависит от силы и формы воздействия.

От боли человек умирает за секунды – болевой шок. Седеет – за минуты. За десятки минут – сходит с ума, теряет память, способность управлять конечностями или кишечником. Меняется психологически.

Опыт ленинградских блокадников показал, что полная голодовка продолжительностью в 72 часа оставляет в психике необратимые изменения. Навсегда.

Энтропия и здесь торжествует: уморить человека или свести с ума легче, чем добиться наперёд заданного результата.

Мы тащим Варвару в Смоленск. Это – глупость, но у меня нет выбора. Там у неё знакомцы, монахини, у которых она жила, другие послушницы. Нужно сделать так, чтобы они её не узнали. И чтобы она не обратилась к ним за помощью.

Просто утопить? – Нехорошо. Сунуть по прибытию в поруб на цепь? – Так я ещё не знаю – где мы вообще встанем. И на чужом дворе… в поруб… секретность не обеспечивается.

На корме снова шевеление. Отыгравший своё Николай отправляется на скамейку запасных, в смысле – гребунов. А Сухан повторяет уже знакомый трюк: прополаскивание девушки в мешке за бортом лодки. Поймав его взгляд, одними губами произношу:

– Дао.

Ну вот, это надолго. Пускай аборигены приобщаться к сокровищнице мировой культуры на наглядном примере. Надо же мне хоть какой-то прогресс прогрессировать. Да и уважения ко мне и моим людям прибавится. Ахать и завидовать будут все. Потом каждый попытается повторить. Обезьянья наследственность постоянно бьёт хомосапиенсов по голове. Замордуют девку до смерти… Хотя… почему «замордуют»? Это ж не «морда»?

«Эти немытые грязные скоты, готовые во всякое время публично возлечь со всякой…». Я – не Саша Македонский. Он своих македонцев вот такими словами ругал и стал великим царём. А я не хочу в цари. Я лучше по простому – «ванькой». Опять же: македонцев для ругани нет. А с нашими ругаться – себе дороже встанет.

Хорошо-то как! Мерный скрип уключин, мерный плеск воды, заинтересованные, весёлые голоса за спиной. Солнечное тепло, солнечный блеск на речной глади пробивается через прикрытые ресницы, ветерок… Сочетание жары и свежести… полный отдых души и тела… Счастье…

18 часов ходу. В середине дня перекусили всухомятку, не приставая к берегу – река-то всё равно несёт. А вот с ночёвкой…

Лодейщики всегда ночуют на берегу. В отличии от плотогонов. Возчики почти всегда становятся под крышу. А вот лодейщики… по-разному.

Кормщик наш этих мест не знает, Аким – будучи сотником, не интересовался. Николай… просто напутал. С первого места нас погнали, со второго сами ушли: падалью несёт – дышать нечем.

Уже в темноте встали на чистом речном пляже. Пока лодку затащили, разложились, кулеш заварили… темно уже.

– Боярич, чего с девкой-то делать будем? Сдохнет же.

Варвара старым белым пнём лежит на песке. Кляп у неё вынули, но кричать или ругаться она уже не может. Только тяжёлое, с всхрипом дыхание.

– Развязать, прополоскать, в тулуп завернуть.

– Дык… развязать-то… косы-то… только резать.

Я победно посмотрел на стоящего рядом Якова. Вот, видишь: ваши народные методы – одноразовые. А мои технологии – многооборотные.

– Хохрякович, подь сюда. Девку – обрить везде, помыть, ссадины и синяки смазать.

– А чегой-то я?! Как ять – так все, а как обихаживать – Хохрякович. Чтоб я своим ножом, которым хлеб… ейную потаёнку брил…

Я сходу начинаю улыбаться. Постепенно заводясь и переходя в оскал.

– Парниш-шечка, ты не забыл с кем разговариваеш-шь? Место своё помниш-ш-шь? А то… есть такая забава у степных народов – вытяжка называется. Не слыхал?

Вообще-то, «вытяжка» – исконно-посконная забава донских казаков 17 века. Но, предполагаю, она и раньше применялась.

Чарджи и Ноготок подходят ближе – интересуются. Впрочем, и остальные подходят или поворачиваются. Кому-то интересен конфликт в моей команде, кому-то новые истины от Ваньки-ублюдка.

– Берут человечка, связывают ему локоточки, снимают порточки, навязывают ему на уд ремешочек, берут другой конец ремня в руку и скачут. Человечек чего делает? Правильно – бежит за конником. Изо всех сил. Старается, торопится. Иной раз и коня придержат – отдышаться дозволят. И снова. Пока игра не надоест. Тут человечек падает. А уд его на верёвочке дальше по степи подпрыгивает.

Народ слушает внимательно. Чарджи отрицательно качает головой – здешние степняки до такого ещё не додумались. Ноготок шевелит губами – повторяет про себя для памяти описание метода.

– А вот чего я не знаю, раб мой верный Хохрякович, так чего с человеком раньше случиться в воде: уд оторвётся или человечек захлебнётся? Может, ты проверить хочешь?

Ноготок, внимательно слушавший меня, задумчиво произносит:

– Только надо не на чистой воде, а где топляки, коряги. А то – сперва захлебнётся. Вроде бы…

Хохрякович бледнеет на глазах, непонимающе обводит взглядом стоящих вокруг, начинает хватать ртом воздух и рушится к моим ногам:

– Господине! Помилосердствуй! Прости дурня безмозглого! Бес попутал! Я – счас, я – счас…

Не вставая с колен, кидается к лежащей девке, суетливо достаёт ножик, пилит, дёргая, её косы, постоянно оглядываясь на меня.

Точно – дурак. Шуток не понимает. А я – шутил?

То, что окружающие в словах «Зверя Лютого» смешного не видят – понятно. Но я и сам в себе…

Хохрякович в темноте и суете несколько раз порезал девушку. За каждый порез – наряд. Ты, милок, у меня вечным дежурным будешь. Домну обижать – не прощу.

– Неровно бреешь. Остаётся местами. Смотри.

Беру нетолстую простую нитку, делаю петлю, перекручиваю восьмёркой. И ещё раз, и ещё. Оптимум – 5–6 раз. Растягиваю восьмёрку на пальцах обеих рук. Чуть растопыривая пальцы одной и сдвигая пальцы другой – двигаю перекрутку влево-вправо.

– Видишь? Накладываешь на кожу, смещаешь перекрутку. Волосы на коже подхватываются и затягиваются между нитками. Теперь дёрни. Всё – гладенько.

– Во блин! И чего? И везде так можно?!

– На выпуклых и плоских участках. Так даже брови выщипывают. А подмышками придётся ножиком скрести.

– Господине! Ну ты вооще! Вот так просто?! Ну, блин! И откуда ж у тебя такая ума палата?

– Оттуда. А ты хлебало на меня разевать надумал. Иди.

Не во все же эпохи у женщин были щипчики или мастера по работе с твердеющим воском. А такая приспособа – всегда под рукой. И мера боли легко дозируется – пару волосиков прихватил или пучок.

Как обычно в походе – первый день самый тяжёлый и суматошный. Мужики быстренько заваливаются спать, а я, продремав день, изображаю Деда Мороза – «дозором обходит владенья свои».

Ещё в темноте – подъём, ещё до восхода – лодку на воду. Смурные, невыспавшиеся, с больными спинами и поясницами гребцы мрачно наблюдают, как я меняю вязку девке.

Из разной скобянки, понаделанной Прокуем как образцы для продажи, достаю наручники и застёгиваю на её запястьях спереди. Кто-то из рябиновских начинает, было, учить как надо правильно. И замолкает, наткнувшись на взгляд Якова.

Теперь отводим скованные запястья к её затылку и застёгиваем обруч-ошейник, прихватывая им к шее коротенькую цепочку между браслетами.

Яков осторожно проверяет на палец плотность крепления. Хмыкает при виде гравировки на ошейнике – «рябинино».

– Поглядим.

Только глядеть досталось мне: у Варвары начался жар. Пришлось прополоскать портянки и мокрыми накладывать ей на лоб, на шею, в паховые области.

А чего я, собственно, суечусь? «Чем лечим – тем и калечим» – лечебная народная мудрость. И – наоборот. Девку снова засовывают в мешок. Она слабенько вырывается, скулит, в глазах – совершенно животный ужас. Как у утопляемого котёнка. «Она как рыбка без воды свой бедный ротик разевала»… Воды – для «бедного ротика» – сейчас будет много.

– Ну-ну, девочка, дядя тебя просто искупает, макнёт и вынет.

Яков опускает мешок за борт и смотрит на меня. Секунд через пять мешок за бортом начинает сильно дёргаться. Ещё через 15 – прекращает. Ещё через 10 – Яков вытаскивает на борт.

Из развязанной горловины появляется некрасиво перекошенное лицо рыдающей девки.

– Ну-ну. Испугалась, глупышка? Я же сказал – макнут и вынут. Я тебя топить никому не дам.

Я поглаживаю её по опухшему лицу, по исцарапанной коже лысой головы. Вдруг она прижимается к моей руке губами, начинает быстро-быстро целовать, бормоча:

– Не надо… не надо больше, пожалуйста… ради Христа… смилуйтесь… родненькие, хорошенькие, миленькие… не надо…

И заливается слезами. Горячие слёзы среди холодной речной воды хорошо различимы. Наконец, всхлипывая, затихает.

Вот и славненько – вытекающая кровь очищает раны тела, свободно льющиеся слёзы – раны души. А мокрый мешок – создаёт жаропонижающий компресс по всему телу.

К вечеру нашёл старый драный мешок, пробил в швах дырки для головы и рук, надел. На голову ей замотал, вместо платка, кусок разодранной мешковины. Народ старательно комментировал мои кутюрьёвые способности:

– Батя мой раз на огороде такое же пугало поставил.

– И чего?

– Чего… Вороны с перепугу и урожай за прошлый год вернули.

Остряки. Неудобная и некрасивая одежда – стандартный способ подавления психики. Для женщин – вообще особо действенен. А для бывшей боярской дочери и бывшей монастырской послушницы, привычной к удобной, чистой, довольно статусной одежде – чрезвычайно.

Главное: в таком виде она к своим подружкам в городе – не побежит. А и встретится случайно – перейдёт на другую сторону улицы.

Она от меня не отходит. Даже «в кустики» – только со мною. А уж когда один из мужиков её мимоходом за попку ущипнул… Чуть я встал – скулит и плачет. Опять я себе… «прикрасу на шею» надыбал.

Интересно, они с её бывшей холопкой похожи как сёстры. Может, сёстры и есть. Выдавать замуж беременных наложниц – стиль жизни и на «Святой Руси», и в Императорской России. Что у Немата родиться? Единокровные брат с сестрой…

 
«Родила холопка в ночь
Не то сына, не то дочь
Не мышонка не лягушку
А неведому зверушку».
 

От девушки никогда не знаешь чего ждать: то ли мальчика, то ли девочку.

К вечеру третьего дня пришли в Смоленск. Аким… вятшесть демонстрирует. Понятно же – соваться вечером в город, где нас не ждут – глупость. Причём – опасная.

– Да чего думать-то? Я етом городе стока лет…! Меня тута каждая собака знает…! Да я в любой дом тока стукну…! Это ты тут никто, а я – Аким Рябина! Итить вашу ять!

 
«Прихожу к себе домой, —
Я не я и дом не мой.
В психбольнице мой диагноз:
Застарелый геморой».
 

Фольк снова прав: ночная швартовка – «геморрой» в полный профиль.

Я уже говорил: приезжий, чужак – всегда цель для местного криминала. Больше всего в русских городах приезжих – на пристанях. Поэтому нижние приречные районы русских городов – «подолы» – превращаются в городскую клоаку, накопители отбросов городского общества. Сначала человек работает, к примеру, грузчиком, потом – перебивается случайными заработками, потом – случайными кражами или обманами пришлых. Потом… тать, разбойник, нищий, попрошайка. Некоторые с этого начинают. Кубло.

И тут мы… такие… тёпленькие. Куда становиться – не знаем. Чего кому платить – не ведаем. Где как ночевать, где костёр разжечь, где дров взять…

Встали к какой-то пристани. Только привязались, только начали по сторонам ночлег искать, подходят четверо. Оружные, но… разнообразно. Старшой, с мечом и в шишаке сразу в наглую:

– Кто такие? Почему без спроса? А ну, отваливайте!

Аким сперва гонором:

– Я! Аким Рябина! Сотник смоленских стрелков!

– Рябина? Не слыхали такого. У стрелков сотником – Цукан Щавеля. Брешешь ты, дядя. За брехню надо бы взять тебя – да к тысяцкому на двор. Ну да ладно – заплати и проваливай.

Аким как-то… растерялся.

– Скока ж, служивые, хочите? Чтоб с причалом и без беспокойства?

Тут Николай влез:

– Так тебя ж Репа звать. Репа Вонючка. Тебя ж в прошлом годе за татьбу на торгу плетью били! Чтобы татя, да в пристаньскую стражу… Чего, ребятки, надумали с дурней проезжих серебрушек состричь?

Опа! Тема знакомая. И по Демократической России, и по Остапу – сыну «турецкоподданого». Поэтому и реакция моя – чуть быстрее:

– Сброю к бою. Чимахай вразуми доярок.

Просто Чимахай уже на пристани стоит, как раз топоры свои из узла достаёт, чтобы за пояс убрать. Но – тормозит:

– Эта… А бабы-то где? Ну… доярки-то?

– А вот стоят. Хоть и не бабы, а тоже доить надумали. Нас. Эй, дояры! Пояса, брони – долой. Кто побежит… Сухан, сулицы взять.

И остальные мои – уже все с точёным и обнажённым в руках.

«На берегу доярка доила корову. А в реке всё отражалось наоборот».

Получилось как отражалось. Ушли молодчики не солоно хлебавши. Как здесь говорят: «пошёл по шерсть, а пришёл стриженным».

Красиво? – Конечно. Только сколько фырканья было, когда я своих учил! Я же поломал один из базовых принципов здешней воинской выучки!

Средневековый воин имеет навык собираться долго. Нужно кучу неудобных вещей на себя одеть, всё на завязках, ремешках, шнурочках. Иное самому и вовсе – только со сторонней помощью. Обвешаться, приладить, подзатянуть, примериться…

А мне довлеют нормы другой эпохи:

– Через 45 секунд – на плацу с оружием!

Мне, из-за моей «беломышести», брони противопоказаны. Шашечку на спину – вот он я!

После десятка «учебных тревог» «мужи мои» чётко определились: если «учебная» – выбегать хоть в исподнем, но – с саблями, если «настоящая» – сперва «брони вздеть».

Вот «антивоенный» навык и пригодился. Или правильнее: «антивоинский»?

На песке возле пристани костёрчик разложили, повечерять бы. Опять бежит один:

– Тута нельзя костры жечь! Пожар будет! Счас стражу позову! Не хошь – давай денежку.

Аким – злой, головой Якову кивнул. Тот и приложил с маху. Мне аж жалко мужика стало – тройное сальто с визгом.

Этот исчез – ещё ползут. Уже совсем… гноище. Грязные, драные, у кого – бельма, у кого язвы, кто – с клюкой. Волосы не стриженные, сальные. По шапкам да платью насекомые шевелятся…

– Подайте Христа ради!

Аким скривился, но командует своим:

– Бросьте убогим хлеба, чего нынче не съедим.

А мне поучение Ивашкино вспомнилось. Как он в походе меня остановил:

– Подашь хоть что – со всей округи сбегутся, всю ночь выть будут.

Опять же, Ганс Христиан Андерсен в «Калошах счастья» солидарен более с Ивашкой, нежели с Акимом:

«У ворот гостиницы сидело множество нищих-калек, даже самый бодрый из них казался страшным сыном голода. Словно сама нищета тянулась к путникам из этой кучи тряпья и лохмотьев.

– Господин, помогите несчастным! – хрипели они, протягивая руки за подаянием…

Открыли окно, чтобы впустить свежего воздуха, но тут в комнату протянулись иссохшие руки и послышалось опять:

– Господин, помогите несчастным!».

У меня нет волшебных калош. Чтобы мгновенно убраться из этой… «Святой Руси».

– Хлебушка? Да без проблем! Только сперва помыться.

– Эта… а почто? Господине! Третий день… маковой росинки… язвами аки Иов многострадальный… истязаемый оводами и шершнями… одной лишь верой христовой спасаемый… на его лишь милость уповая…

– Первое лекарство от несчастий и болестей – милость господня. Вторая – чистота телесная и духовная. Злата алкаете, а сребро расточаете втуне? Выкинуть всех реку. А уж потом я вас лечить начну.

Рассосались быстренько. Даже и безногие.

Ну вот, жанровая сценка – «Прибытие мирных путешественников в святорусский город» – закончилась. Спать-то сегодня будем?

По утру появились уже настоящие сторожа: пристань-то одного купеческого дома. Николай сторожей успокоил, но пришлось заплатить. Ногату за пристань – пришвартовались, ногату за берег – лежали, ногату за костёр – палили.

Аким со свитой и подарками отправился в город старых знакомцев проведывать. О себе напомнить, за жизнь поговорить да на постой напроситься. На постоялый двор – и дорого, и неудобно.

Николай тоже родню проведать побежал. Хохряковича выпросил – подарки нести. В гости без подарков на «Святой Руси» ходят только нищие к богатым, да попы на похороны.

Дел никаких нет, жарко, скучно. Ноготок снова секиру свою достал – точить начал. Вжик-вжик. Чарджи ходил-смотрел. Чем такую музыку слушать – лучше самому сыграть. Сел рядом, своё точило достал.

Ивашко – ходит-бурчит. Мужика с Елно пучит. С чего – непонятно. Но ему всё не так. Тоже рядом сел – гурду править. Сухан – за рогатину взялся. Чимахай повздыхал, на старших глядя, и начал топоры вострить. Скрип… до визга. Воинская музыка. Это их только пятеро, а что будет, когда целая дружина наберётся? Заскрипят же до смерти!

Забрался к Варваре под тулуп. Да нет же! Вовсе не то, что вы подумали! Я, конечно, мальчик наглый. И постоянно озабоченный. Но на виду всего православного города известного благочестием своих жителей и правителей… Азия-с, не поймут-с.

Русские города, при всём их сходстве, построены по-разному.

Углический или Псковский кремль поставлены на малых высотах. Практически – на ровном месте вблизи рек. Киевский – наоборот – на Горе шапкой. А Смоленск – на склоне. Верхняя стена – из-за борта долины не видна. Нижняя – внизу, на речной террасе. Перепад высот – под сто метров. Почти весь город – как книжка наклонённая, с реки – бери и читай.

Вот мы с Варварой на тулупчике валяемся и болтаем: она мне показывает, да рассказывает – где чего. И монастырь её – Параскевы-Пятницы – с реки хорошо видать.

Почему на Руси гречанку великомученицу Параскеву называли Пятницей – понятно. Её имя на греческом и обозначает этот день недели. Родители, в безумии благочестия, дали девочке имя в честь Страстной Пятницы – дня мучений, издевательств, предательств, смерти… в земной жизни Иисуса. На Руси язычницы посвящали пятницу – женский день – богине Мокоше. Так святая Параскева стала целительницей и главным средством против эпизоотии домашнего скота.

Но почему Параскеву объявили покровительницей торговли – непонятно. Однако и в Новгороде, и здесь, в Смоленске, в это десятилетие ставят церкви «Параскева-Пятница-на-торгу». В Новгороде – пока деревянную. Здесь – и церковь, и женский монастырь. Кирпичные. Общий объём – под полтора миллиона штук этой самой плинфы.

Монастырь стоит на обрыве, на языке между двух оврагов. А внизу, в ста шагах – шумит «Малый торг». Ну, если это «малый»… На мой взгляд – место бойкое, шумное. Не для обители, для отринувших суету мирскую. Но у предков – свои представления.

Варвара рассказывала, как они забирались на монастырские стены и сверху подглядывали за продавцами и покупателями. За карманниками и проститутками, работающими на рынке. О разных смешных и не очень историях, которые случаются в таких скоплениях людей. Потом – об устройстве самого монастыря:

– Как в ворота войдёшь – слева летний храм. Лестница выс-о-окая – 12 ступенек. А зимний храм в глубине стоит, на верхнем конце. Там ступенек только 6. Зимой, как снег всё заметёт, мы на санках, от зимнего до летнего… ух как! Только матушка игуменья ругалась – визгу, говорит, много.

От безделья я расспрашивал о разных мелочах, как что устроено, где что стоит. Просто следуя легендам моего времени о старых строениях, ляпнул:

– А в подземный ход ты лазила?

Варвара аж поперхнулась:

– А… а ты… откуда знаешь? Ну… про тайный ход под землёй?

Просто «выстрел вслепую»! Потом-то где-то здесь будет и система подземных ходов по всему городу, и знаменитое «метро» между мужским и женским монастырями. Но это сильно «потом». А пока выяснилось, что Варвара знает ход из монастыря.

Я уже говорил, что с женщинами спать не могу? Так вот, и спокойно рядом лежать – тоже. Под руку попался шов от мешка, в котором она ходит. Нитки гнилые, старые. Начал потихоньку раздёргивать. От подмышки до поясницы. Она рукой машет, город показывает, а я потихоньку интересуюсь… более близким открывающимся видом.

Как будет тоже самое что «вид», но на ощупь? «Щуп»? «Осяз»? Тут она и замолчала. Вздохнула и носом в тулуп. И ножки – в разброс.

Сам себе удивляюсь: она же… после последних дней… просто подстилка говорящая. Скажи – ляжет. Прикажи – исполнит. Полностью в моей воле. А я тут, как ребёнок малый, тайком… чтобы не заметила… по ниточке сбоку. Только рукой махни – она всё с себя скинет! Нет же…

Верно Антон Палыч пишет: «Чего только не делается у нас в провинции от скуки, сколько ненужного, вздорного! И это потому, что совсем не делается то, что нужно».

«Нужное» началось только после обеда. Вернулся Николай от дяди. Такой несколько… хмельной и вздрюченный:

– Дядя… Эта… Ну… поговорили. Отобедали. Чтоб их всех…

И уже искренне от души:

– Ваня! Господин мой единственный! Давай их всех… уелбантурим нахрен! Как-нибудь эдак… взпзд…нутно!

Такого склонения я ещё не слыхал. Вот до каких вершин грамматики человека родня доводит!

Но главное: он сговорился куда лодию поставить, где товары сложить.

Тема: «складирование товаров» в «Русской Правде» – пожалуй, самая проработанная. Статей пять-шесть. Как оформлять, как отвечать. В берестяных грамотах специальный термин есть: «складник» – владелец склада.

Правда, и накручивают они от души: вот вам сарай для лодки, вот – для товара, а особенно ценное – отдельный ларь в погребе на подворье. Защита от лихих людей, от пожара, от наводнения…

Хорошо – от инопланетян здесь не страхуют, а от гнева божьего – нельзя. Но всё равно – звяк, звяк, звяк, да, для начала, вперёд за три дней… Так это ещё – ни жилья, ни корма. Месяц простоим – без штанов останусь!

Всё переигралось мгновенно: пока народ с лодкой упирался, на новое место перетягивая, я чуть прогулялся до знакомого подворья.

Прошлым летом мы тут у деда с бабкой стояли. Я им тогда весть похоронную про единственного сына привёз.

Честно говоря, пошёл чисто для очистки совести: сильно старики тогда переживали, не думал, что они год проживут. Ан нет – живы. Поскрипывают, но крутятся резвонько.

Дед меня узнал – благодарить начал. Я сперва не понял, а он вытаскивает из кустов, что у забора растут, мальчонку бесштанного:

– Вот. По совету твоему. Пришлося всю крапиву по двору выкосить. А то лезет без штанов. А после – вопит. Иди играйся. Горе моё.

И, глядя в спину мальчишки:

– Взяли вот. Мать померла, отца купчики на торгу пришибли. А нам в радость. Ты ж надоумил.

Старуха суетиться начала, стол собирать. Дом… чистый, но, видно, обедневший. У конюшни угол осел. В конюшне – пусто. Ни лошадей, ни упряжи. Воротина не закрывается, в заборе дырка… Сил у стариков не хватает, а нанять – не на что.

– Дед, а возьми-ка нас на постой. 18 мужей и девка. По ногате в день… считай – гривна. Заплачу за 10 дней вперёд.

– Дык…! Эта…! У нас же – ни корма какого, ни места. Тута вон – дверей нет, тама – крыша текёт. И постелей у нас… откуда? Мы б… конечно… с превеликой радостью… Но…

– С радостью? Радости надо лелеять. Мало их в жизни. Собирайтесь – на торг пойдёте, серебро моё сыпать.

Топнул-крикнул-свистнул… Николай! «Встань передо мной, как лист пред травой!». И перестань моими словами материться!

Общее возбуждённо-радостное ожидание, свойственное русскому человеку в предвкушении выпивки продолжалось долго. И с пользой. Конюшню подняли, угол выровняли, два мужичка моих на крыше сидят – перебирают, песни поют. У ворот ещё четверо – ровняют, вывешивают.

И Ноготок там же с рефреном стоит. Рефрен простой:

– Занято. Пошёл нахрен.

При всём моём уважении к «святорусской» соседской общине – мне посторонних на дворе не надобно. А то будет как в прошлый раз: украли и не вернули.

Уже затемно явился Аким. Злой, хмельной, взъерошенный. Начал сходу ругаться да мне вычитывать:

– Чего с места перешли без спросу?! Почему на бедняцкое подворье встали?! С чего серебром сыпите?!!

Когда всё вокруг, отсюда до горизонта, плохо – проблема в «сюде».

– Акимушка, какая бешеная собака тебя покусала?

Хорошо, мы успели рушничков прикупить. Ох, и тяжко с ним. Праздник испортил, народ по углам разбежался. Надолго его не хватило, устал дед. Яков молчит. Мужичок одни, который с ними был, объяснил по простому:

– На порог не пустили. Где – хозяева переменились, где – отъехавши. Знаться не хотят.

 
«Почернело синее море.
Стал он кликать золотую рыбку.
Приплыла к нему рыбка, спросила:
Чего тебе надобно, старче?».
 

К Акиму «золотая рыбка» – не приплыла. Все его славные боевые товарищи…

 
«Ничего не сказала рыбка,
Лишь хвостом по воде плеснула».
 

Возвращаться нам «к разбитому корыту»… Да я бы с радостью! Но следом мытари придут… Короче:

 
«Не хочу быть черной крестьянкой,
Хочу быть столбовою дворянкой».
 

В моём конкретном случае: боярским сыном. Тоже «столбовым» – вписанным в реестры-«столбцы».

Аким ругался-плевался. Да и утих. Яков оплёточку на рукояти меча ковыряет. А Ивашко латает свой сапог и бурчит под нос:

– Ну и дураки. Даром ноги по жаре били. Нет чтобы сразу спросить. Вот же ж дурни. Ванька ж есть!

Да сколько ж можно! Что он меня всё время – «грудью на вилы»! Откуда мне, кое-какому кое-почём эксперту из 21 века, знать как делаются такие дела – получение боярства (!), в таком специфическом пространстве-времени, как Смоленское княжество начала 60-х годов 12 века! Надорвусь же! Из мозгов же грыжа вылезет!

– Сынок… Беда-то общая, семейная… Может, подскажешь чего?

– Как не подсказать-то? Подскажу. По мудрости народа нашего. Утро вечера мудренее. Пошли спать, Аким.

«Таких лис, как я, не ловят в курятнике с одним выходом». Я это уже говорил? Тогда другая мудрость: «нет такой проблемы, которую женщина не могла создать».

О! Фольк – прав. Всегда! Это же решение! Ну что тут непонятно?! Попаданец для местных – всегда проблема. Чем я выше залезу – тем проблема по имени «Ванька» будет больше. Осталось найти женщину… Шерше, извиняюсь за выражение, ляфам.

А зачем, собственно, шершеть? В смысле: её искать?! Я же её сам женщиной сделал! Зовут – княжна Елена, живёт – на Княжьем Городище. Правда… как бы головы не лишиться…