Текст книги "Обязалово"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Семейства насильников уже не поднимутся никогда. Жердяй им ничего в долг не даёт, понимает – отдать не смогут. Они ещё только процент набежавший выплатили, а у них уже – только то, без чего лето прожить нельзя. Ситуация безысходно тупиковая: я – долг не прощу, им – отдавать нечем.

Поиск выхода из безвыходных тупиков – штатная ситуация для эксперта по сложным системам.

В моё время по таким делам проводят… «реструктуризацию». Здесь… просто меняю маску. Со – «Зверь Лютый» на – «Ванька-благодетель. Милостивец несказанный»:

– Вы хоть тати и воры, но христиане православные, люди русские. Поэтому я вас давить-мучить не буду. Подскажу я вам ходы-выходы как злой неволи неминучей избежать. Дам вам службу простую, не тяжёлую. Плату дам за то вам нормальную, не обидную. Отработаете вы мне работы нужные, да и пойдёте по домам своим вольно-весело.

Удивительно: я же их уже «взул» с долговыми расписками. А они снова мне верят! Хотя… альтернатива – всем семейством в ошейник и на торг. Должник отвечает всем своим имуществом, включая собственную свободу и свободу членов своей семьи.

– Работы у меня простые: вон, луга почистить, дерева повалять, канавы по-выкопать. Платить буду по-княжески – по ногате в день. Ну, что скажите православные?

– Дык… Да мы…! Да за такие деньги…! Благодетель ты наш!

В работники напросились не только «насильники», но и их родственники, просто соседи. И то сказать, ногата в день – цена, которую киевские князья платят неквалифицированным строителям на общенациональных, знаковых стройках. Михайловский златоверхий так строили.

Только я – не святорусский князь, я – человек 21 века. С кое-каким опытом «всего прогрессивного человечества».

Словосочетание «фабричная лавка» – незнакомо? А из Некрасова: «И недоимку дарю» – не помните?

Тогда – Стейнбек, «Гроздья гнева»:

«Он платил людям деньги и продавал им продукты – и получал свои деньги обратно. А в дальнейшем он уже переставал платить и тем самым экономил на ведении конторских книг. На этих фермах продукты отпускались в кредит. Человек работал и кормился; а когда работа кончалась, он обнаруживал, что задолжал компании».

На этом же принципе строились и российские железные дороги, и российская лёгкая промышленность. «Фабричная лавка» – основа российского капитализма 19 века. Для меня здесь – прогресс аж на семь веков!

Кушать работникам надо каждый день. Цену на кормёжку я установлю сам: здесь не Киев с его семью торгами, а нормальные Новые Пердуны – свободного рынка нет. Инструмент у них свой, но ремонт, та же моя новомодная заточка… Да просто за баньку заплатить! А какой русский человек проживёт без бани?

Прогрессируем – куда они от меня денутся? В Кафу на невольничий рынок?

Нет, я не американский фермер и не российский фабрикант. Я – гуманист-оптимизатор! Работники у меня отработают месяца четыре. За вычетом светлых воскресений и первопрестольных праздников – сто дней. По ногате в день – 5 гривен. Сумму предполагаемых вычетов определяем в 3.5 гривны. Кто пришёл на заработки «чистенький», со всем своим и отработал хорошо, «без приключений» – получит горсть серебра. Я ж не дурак – мне с этими людьми жить. А пойдёт худая слава… Зачем мне это?

А вот «насильники» – на ком долг висит… или там, неудачники… Они у меня и зиму, и следующее лето трудиться будут. А там – в закупы, а там – в холопы…

Письку на привязи держать надо было! А не следовать не подумавши, общественно-социально-сексуальным тенденциям и настроениям.

Мда. Вот именно мне это и проповедовать…

Глава 207

Я размещал на «луговой тарелке» бригаду, прикидывал фронт работ и краем уха слушал как Хотен «гидит» новоприбывших:

– Это – «Мертвяков луг». Тута… сами понимаете – мертвяки. Тати да душегубы. По ночам неупокоенные бродят. А допрежь… такая чертовщина была! Стервятники в рост человека хаживали. Пешком. Во-от с такими клювами. Вот те крест! В два роста! Ведьма проживала. Вона-вона, в той стороне версты три. Боярич-то наш, не гляди, что мал, а ведьму побил. Как-как… Палкой своей. По этому по самому месту. Как ей между ног хряснул, так у ей хребет и хрустнул. Я же говорю: не смотри, что тощий – вдребезги с одного удара… А ещё тута в бочажках…

Мда. Хороший гид способен вдохновить произвольную группу туристов рассказом о любых достопримечательностях. За неимением оных – придумать.

И тут прибежал запыхавшийся посыльный:

– Тама… эта… сигнальщик сигналит!

И – молчит. В смысле – дышит.

– Ну и?

– Эта… она тама… Княжий караван! С низу идёт! Сто лодей! Тыща людей! С мечами! С попами! С хоругвями! Идут!

Как бы мне им – их мозги сперва вынести, а потом новые занести? Это сигнальщик такую хрень сигналит, или посыльный фантазирует? Обоих накажу. За распространение заведомо ложной информации: на караван из ста лодей должно быть, минимум, от двух тысяч народу. Чем больше караван – тем больше в нем лодки.

– Ну, идут и идут. Река – общая. Лишь бы не баловались.

Мальчишка аж захлебнулся от возмущения: такая новость! Князь! Настоящий! По Угре пришёл! В наш захолустье! Со свитою! Да у них же – всё не по нашему! Как одеты, как обуты… Интересно же! Завидно же! Редкость же! В здешних краях хоть какого князя увидеть – может, один раз во всю жизнь и посчастливиться! А Ванька-боярич сбегать-позырить – не хочет!

Работнички тоже рты пораскрывали – новизна ж какая! Князь же ж! Какой-то…

Аборигены… деревенщина-посельщина… После того, как мой племянник привёз своё фото в обнимку со шведским королём… Кстати, очень приличный человек. Но пиетета у меня нет – телевидение постаралось. Мы-то! В 21 веке-то! Всех венценосных особ в телеке видели и, даже, в их грязном белье – копались. Всем прогрессивным человечеством.

По-навтыкал, по-указал, распределил и обнадёжил. Что за всякую палку на лугу оставленную – взыщу со всех как за пропущенный день.

Наметил и запланировал. Где работникам стан ставить и когда им корма привезут. Хотену мозги промыл, Маре намекнул, чтобы не церемонилась с соседями. Но – без людоедства и прочих излишеств.

И пошёл себе тихонько домой, в свои Новые Пердуны, лелея стыдливую надежду, что эта напасть – транзитный князь – так и пройдёт. Мимо. Транзитом.

У меня на русских князей… аллергия. Уже – из личного опыта.

Ростика в первый день своего попаданства встретил – чуть без головы не остался.

В Смоленске Давид за мной гонялся – мало что головой дубовые стены не вынес.

С Гамзилой у Новгород-Северского повстречался – песен петь пришлось, чуть со страха не обделался.

Не, пусть и этот, не знаю кто, чисто транзитом…

 
«Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь».
 

Увы, вместо Грибоедова сработал Пушкин. Причём, в варианте «К Чаадаеву»:

 
«Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман».
 

Были у меня «надежды». На «юные забавы». А то вчера Трифена… «как утренний туман» – чуть колышется.

В усадьбе царили бардак и дурдом. Сигнальщик из-под крыши моих хором орал вниз визгливым мальчишеским фальцетом, сорванным в хрип. По двору метались ошалевшие люди и бабы. Ивашко, тоже сорвавший голос, просто бил кулаком тех, кто приставал к нескольким запряжённым в подводы лошадям с неприличными предложениями типа:

– Но! Пошла!

Свою философию он и раньше объяснял мне несколько раз:

– Человек… это ж такая гнида… это ж подобие божие – всё едино вывернется! А конь… он же даже сказать не может! Коней надо беречь!

По двору носило пух из порвавшейся перины, и визжали над своими отдавленными лапами набежавшие дворовые собаки.

Некоторое время я любовался этой иллюстрацией к вступлению в Москву Наполеоновых полчищ. Какие у меня в усадьбе персонажи! Какие типажи! Прям бери и рисуй. Но я, увы, не Глазунов, «Вечная Россия» – я так выстёбываться не умею. Мне бы попроще: узнать – по какому поводу дурдом?

У забора, подпирая столб, торчал Чарджи. Вокруг него приплясывал от нетерпения, от неизбывного желания кинуться во всю эту круговерть, покричать, побегать, потолкаться вместе со всеми, Алу. Но стоило ему отодвинуться от столба на шаг, как Чарджи негромко, но весьма внушительно, произносил:

– На место.

Ханыч кривился, даже фыркал, но возвращался. Хорошо иметь в хозяйстве хоть одного степного хана – есть у кого спокойно спросить.

– Князь караваном снизу пришёл. Владимирский. Андрей Юрьевич. С братьями Михаилом и Всеволодом. С мачехой, вдовой Юрия Владимировича. Который Долгорукий был. С попом каким-то особенным. С двором, боярами и дружиной. Говорят, идёт мирно в Киев. С Ростиком договариваться. Об чём? Слухи были – об разном. Встали на ночлег караваном пополам – в «Паучьей веси» и в Рябиновке. Аким просит помощи: еды там, прислуги. Такую-то орду разместить да прокормить.

Я молодец – в два пальца свистеть выучился – народ хоть заметил господина своего.

– Всем стоять! Перины на возах? Всем молчать! Возы увязать, выводи за ворота. Спокойно! Мать вашу! Не на пожаре! По одному! Это отвезём – вернёмся и остальное соберём.

Мальчишка-сигнальщик, торчавший на балкончике третьего этажа моего терема, свесился вниз, выпучив глаза и, чуть не вываливаясь через перильца, совершенно очумевшим голосом завопил:

– Эта! Тама! Кн-я-язь! Сам! С княгиней! С великой!

Малёк прав: Гоша Долгорукий был Великим Князем Киевским. Стало быть, вдова его – Великая Княгиня. Величие выражается в мощности истерических воплей – народная любовь проявляется… нервенно.

Никогда не любил толпы – чёткое чувство опасности. Но особенно – не люблю истеричные толпы: не залюбят, так затопчут. Первоисточник-первоистерик – мой сигнальщик.

– Выпрямиться! Руки вытянуть перед собой! Глаза закрыть! Медленный вдох. Выдох. Медленнее. До упора, весь воздух. Ещё раз.

Снимать приступ истерики дистанционно, у чудака на третьем этаже… Как сносит крышу в критической ситуации у энергетиков и дипломатов – знаю. А вот про связистов – не слышал. Надо будет этим детям какое-то… психокондиционирование провести. Или просто – по ведру пустырника выдать?

– Сигнальщик! Открыть глаза! Смотри на меня. Как меня зовут?

– Ыхгык… Эта… Тебя? Ванька-колдун.

– А его? (Я ткнул пальцем в стоявшего рядом Чарджи).

– Его? А… Торкоеб…рь. Ой…

Нормально: контакт с окружающим миром у ребёнка восстановился.

– Сигналь: здесь боярич. Кто на линии?

Порядок во дворе восстановился. Ивашко напоследок приложил по уху кого-то из ездовых – воз надо увязывать правильно. Чарджи брезгливо, двумя пальцами за шиворот, вывел за ворота мужичка и дал пенделя.

И правильно: только полный идиот может пытаться надеть на лошадь хомут, не перевернув его вверх ногами. Потом, уже на лошадиной шее, его надо снова перевернуть – в рабочее положение, и стянуть концы хомута – клещевину – ремнём-супонью. Что за придурок попался, если это даже попаданцу понятно?

– Рябиновка машет: тама бабка Меланья велит привезть…

– Твою в бога гроба душу! Сигналь: всех посторонних – нахрен! Слушать только лично Акима или Якова. Сейчас приеду – шкуру спущу!

Так и поехали: возы с перинами и ещё чего влезло, я и команда моя – для уточнения потребностей на месте.

Дрянь дело – вода ещё высоко стоит, к Рябиновке, хоть и по берегу, а только вброд. На бережку под усадьбой лежат шесть здоровых лодий человек на двадцать-тридцать каждая. Мужики там какие-то толкутся. Пяток в бронях и с мечами на поясах – наперерез:

– Кто такие? А ну поворачивай!

Точно – суздальские, говор другой. В воротах – ещё стража. На дворе – куча незнакомого народа. Шумные, чужие, хозяйничают…

– А, перины, это хорошо. А поросёнки где? Как не привёз? Ты что, сучок смоленский, об двух головах?! Так я тебе их обои…

Нервный я какой-то стал, растерялся как-то. Он мне – оплеху по обычаю, я ему – захват за пальцы, упор в локоть, раскручивание вокруг его оси и мордой в землю. С фиксацией его вывернутой кисти у меня на плече и его головы – моими коленями на земле. Точнее – в грязи.

Суздальцы и вправду – мужи добрые. Вместо криков и матов – только мечи да сабли прошелестели. И мои не хуже – вокруг меня веером развернулись.

Стоят – смотрят. Суздальских во дворе много, но вот тут конкретно с пяток.

До меня начинает доходить – какую я глупость… уелбантурил.

Сейчас нас тут просто в капусту посекут. Разве что – в ворота и ходу. А куда? Вокруг Рябиновки – полоса мокрого луга, там вода стоит, на сухом – пришлых полно. Только дёрнись…

Тут из-за спин противников наших выдвигается мужичина. Не молодой, не мелкий, не яркий. Борода чёрная лопатой, сам весь тёмный какой-то, кафтан бурый.

Но сабля на боку – золотом выложена. И по ширине ножен – у него там ятаган. Гридней раздвинул, глянул цепко.

– Кто таков?

– Я – Иван Акимович Рябина. Сын здешнего владетеля. Стою на родительской земле. А ты кто?

– Отпусти его.

– Ты чего, дядя, вежества не разумеешь? Я назвался – ты смолчал. Я на своём двору, а ты мне указывать будешь? Ты лучше решай – что с придурком твоим делать. Руку ему из плеча оборвать или как?

Мой подопечный при звуках голоса переговорщика начал дёргаться. Зря. Из такого захвата выходят с порванным плечом, как минимум. Я довернул – он взвыл. И – забулькал. Я же говорю – мокро у нас, лужи везде.

Гридни, было, вперёд шагнули, мои оружие подняли. Бородач своих остановил.

– Я – Маноха. Палач князя Владимирского Андрея Юрьевича. Это – мой человек. Отпусти его без ущерба.

Блин! Куда я попал! Этот палач – один из немногих известных мне людей в этом 12 веке! Вот эту чёрную бороду смоленские князья сбреют наполовину, чтобы спровоцировать Андрея Боголюбского на поспешную войну.

После той полу-брижки летописец напишет:

«Князь Андрей какой был умник во всех делах, а погубил смысл свой невоздержанием: распалился гневом, возгородился и напрасно похвалился; а похвалу и гордость дьявол вселяет в сердце человеку».

Да ладно, фиг с ней, с русской историей: такой детина не ретроспективно, а вполне сиюминутно мне просто головушку оторвёт! И ни в какой летописи об этом не напишут. По незначительности происшествия.

Выходим из конфликта аккуратненько. Противника отпустил, тот снова носом в грязь – на хорошо вывернутую ручку не враз-то обопрёшься.

А я назад, на пятки перекатился, штаны от грязи отряхнул. Штаны – насквозь мокрые. Хорошо, что только в коленях. Пока…

Парочка гридней кинулась пострадавшего поднимать. Тот материться. Обещает глубокий и долгий интим. И мне, и усадьбе, и всей земле Смоленской. Горячится начал.

– Замолчь. Добрый муж, а его отрок завалил. Уведите дурня.

Маноха своего человечка урезонил и стоит-разглядывает. Гурду Ивашкину и столетний Чарджин клинок. Ноготкову секиру, до блеска точенную – хоть зайчиков пускай. Подрагивающие в опущенных руках парные боевые топоры Чимахая. Совершенно не дрожащее остриё Сухановой рогатины, направленной Манохе в живот. Главного придурка в моём лице: распашоночка, безрукавочка, косыночка… И дрючок берёзовый в ручке тощенькой.

– Бить людей князя Володимирского – не хорошо.

– Так ведь и бояр смоленских по уху прикладывать – не по вежеству.

Мне против княжьего ближника рот раскрывать – не по чину. Но раз раскрываю – может, и вправду имею право? Я же вижу – он никак решиться не может. Был бы я просто русский человек – сказнили бы, забили бы до смерти. А вот боярин… враждебного князя в условиях неустойчивого перемирия… Повод для международного конфликта? А оно надо?

Он молчит – думает. Я не думаю – я трясусь. Но тоже молчу.

В большом собрании – не во МХАТе – длинных пауз не бывает. Из боярского дома на крыльцо с криком выскакивает богато одетая женщина. Плат чёрный, золотом вышитый, чёрное платье, тоже с золотыми разводами. Руками машет – мало что радуга не играет – на каждом пальце по перстню.

И вот во всём этом убранстве она орёт матерно. На двух языках сразу. Причём на русском идёт часть содержательная:

– Да что бы я…! С этим… чудовищем…! С иродом, душегубом…! Под одной крышей…! Немедленно вон отсюда!

А на греческом параллельно идёт чуть другой текст…

Хорошо – Трифена как-то, сильно смущаясь, по моей просьбе составила словарик любимых выражений своего папашки. В основном – специфические термины православных монахов Каппадокии для описания сексуальной жизни вьючной скотины типа ишак турецкий. А то и не понял бы глубокого смысла столь эмоционального дамского монолога.

Гоголь в «Мёртвых душах» очень мило рассуждает об особенностях дамского двуязычия в среде российской аристократии в 19 веке:

«Никогда не говорили они: «я высморкалась», «я вспотела», «я плюнула», а говорили: «я облегчила себе нос», «я обошлась посредством платка». Ни в каком случае нельзя было сказать: «этот стакан или эта тарелка воняет». И даже нельзя было сказать ничего такого, что бы подало намек на это, а говорили вместо того: «этот стакан нехорошо ведет себя» – или что-нибудь вроде этого. Чтоб еще более облагородить русский язык, половина почти слов была выброшена вовсе из разговора, и потому весьма часто было нужно прибегать к французскому языку, зато уж там, по-французски, другое дело: там позволялись такие слова, которые были гораздо пожестче упомянутых».

Закономерность весьма распространённая: мой «факеншит» – из той же серии.

Ещё один вариант этого же русского народного свойства – говорить гадости на иностранных языках – я увидел немедленно.

Следом за мадамой, матерящейся по-гречески, на крыльцо выскочил месьен, матерящийся по-тюркски.

Здесь, взамен ишаков, использовался крупный и мелкий рогатый скот. В русскоязычной части проскакивали слова:

– Паскудница… бесчестница… вертеп… стыд и позор… не потерплю… калёным железом!

Как я понимаю – стороны разошлись в оценке допустимости каких-то конкретных проявлений межполовых отношений.

Толпа народа, вываливаясь из всех подсобных помещений, густела, стягивалась к крыльцу. Для челяди господская свара – всегда бесплатный цирк.

Но не для всех: Маноха, уныло вздохнув, пошагал к крыльцу, отодвигая с дороги рябиновских – пришлые чувствовали его спиной и сами торопились отодвинуться. Предчувствие его не обмануло: мадама развернулась лицом ко двору и возопила:

– Маноха! Живорез-кишкодрал! А, вот ты где! Признавайся, сатанинское отродье, что ты с моим лютнистом сделал?!

Маноха, кажется, открыл рот, но «тюркский месьен» перехватил нить повествования:

– Молчать! Что я велел – то и сделал! Развела, понимаешь, непотребство! Бога забыла! Песен бесовских захотелось! Хрен тебе, а не музыканта!

Баба воткнула руки в боки и заорала навстречу:

– Ты ещё меня добронравию учить будешь! Об твоих пьянках-гулянках вся Русь гудом гудит! А уж о прочих безобразиях… К-козёл б-бешеный!

Мои люди уже убрали клинки, вместе с недавними противниками протолкались на лучшие зрительские места поближе к крыльцу. Я толкнул локтем одного из суздальских:

– Слышь, а кто это?

Гридень сперва отмахнулся, но, видимо вспомнив мою манеру укладывать «добрых мужей» лицом в грязь, снизошёл:

– Госпожа – Великая Княгиня Киевская Ольга Иоановна, сестра басилевса ромейского Мануила, вдова Великого Князя Юрия Владимировича, по прозванию Долгорукий. Спорит она со своим пасынком, с господином нашим – князем Володимерским Андреем Юрьевичем, по прозванию Боголюбский.

Охренеть! Это вот этот мужик – Боголюбский?! Которого здесь то – «Китаем» называют, то просто – «Бешеным»? От которого в моей России столько всякого чего осталось?! Включая и Москву и собственно Россию?!

После того, как Долгорукий казнил в Кучково на Москве-реке Степана Кучку, сыновья-кучковичи перебрались в Суздаль, а владение пошло приданым дочери казнённого Улиты, ставшей женой Андрея. Так это поселение в число семейных поместий долгоручичей. Именно Андрей, ещё при жизни отца велел выкопать там ров и отсыпать валы, превратив селение в город.

Став Великим Князем Киевским, Андрей совершил невозможное, прежде невиданное – уехал из Киева во Владимир, перенёс туда, в Залесье, столицу древнерусского государства. Оказалось, что можно быть «государем всея Руси» и не быть киевлянином по месту жительства.

Ключевский про него пишет: «В лице князя Андрея великоросс впервые выступал на историческую сцену, и это выступление нельзя признать удачным».

Это вот тот самый русский «первый блин», который «комом»?

Татищев так описывает внешность и характер Андрея:

«Сей князь роста был не вельми великого, но широк плечами и крепок, яко лук едва кто подтянуть мог, лицом красен, волосы кудрявы, мужественен был в брани, любитель правды, храбрости его ради все князья его боялись и почитали, хотя часто и с женами и дружиной веселился, но жены и вино им не обладали. Он всегда к расправе и распорядку был готов, для того мало спал, но много книг читал, и в советах и в расправе земской с вельможи упражнялся, и детей своих прилежно тому учил, сказуя им, что честь и польза состоит в правосудии, расправе и храбрости».

Я бы добавил к этому довольно узкую и коротко стриженую полосу кудрявой, крупными кольцами, бороды по нижней челюсти и татарскую скуластость, унаследованную от матери-половчанки. Узкие глаза, но не от разреза, а от постоянного прищуривания. После оказалось, что они у него темно-карие и распахиваются очень даже широко, вполне по-ближневосточному.

Его лицо было постоянно вздёрнуто кверху, от чего имело выражение чрезвычайно высокомерное. Ещё в глаза бросался сколиоз: правое плечо было отведено несколько назад и вздёрнуто выше левого. Да и правая ладонь его была явно больше левой.

Андрей с детства был хорошим фехтовальщиком. Это отразилось на его организме до такой степени, что знаменитые наплечники столь различны по размеру, что некоторые европейские историки предполагали непарность этих парадных браслетов.

Насчёт цвета лица – Татищев абсолютно прав. Княжеская физиономия пылала как закат в пампасах:

– Ты… шалава греческая! Вон пошла! В курятник! В дерьмо, в перья!

– Сам пошёл! Эй, слуги, грузите вещи в лодию! Уходим! Ни минуты с этим бешеным на одном дворе…

– Хрен тебе, а не лодию! В птичник, на насест!

Титулованные особы продолжали обмениваться репликами, а я спешно соображал: не надо княгиню в птичник.

Этой весной у Акима подобралась очень даже продуктивная стайка кур с петушком. Прорисовывалась возможность поднять яйценоскость процентов на десять.

Попандопулам этого не понять. Что такое селекционная или, там, племенная работа – в моё время знают единицы. А как это делать в условиях отсутствия генетики как науки, да хоть бы и как лже-науки? Без холодильников, инструментов, препаратов…?

По-средневековому. Просто ждёшь пока господь, подкидывая свои кости, выбросит удачную комбинацию генов. Что она удачная – поймёшь, когда особь вырастет и проживёт долгую плодотворную жизнь. А до этого, гипотезируя, скрещиваешь её с чем-то подходящим, в фантастической надежде закрепить признаки, сделать полезные гены – доминантными.

«Наиболее быстрым практическим путем увеличения гомозиготности у высших животных является спаривание родных брата с сестрой, имеющих общих отца и мать…, а также спаривания отца с дочерью или матери с сыном.

Если осуществлять такое тесное кровосмешение в течении 16 поколений подряд, то достигается 98 % гомозиготности по всем генам, а следовательно, ввиду отсутствия расщепления, все особи этих пометов становятся почти идентичными по генотипу и фенотипу – все дети одинаковы, как близнецы».

16 поколений… А в 15-ом – чумка и все труды… в выгребную яму.

Короче: долгое, непредсказуемое, нудное занятие. И тут мне повезло – петушок и несколько курочек сами образовались, «силою вещей».

А если это бабьё… в курятнике ночевать будет… со всей своей свитой… фиг мы лишний раз яичницу поедим.

 
«Эх, яичница! Закуски
Нет полезней и прочней
Полагается по-русски
Выпить чарку перед ней».
 

После этих княгинь-птичниц – чарка будет не «перед», а только «вместо».

Я ещё не додумал эту мысль, а уже рванул вперёд. Шагнул вперёд, на наше низенькое боярское крыльцо, на котором меня уже пытались убить «летающими дровами», весь в старании донести свою мысль о том, что не надо наших курей беспокоить по вашим всяким мелко-велико-княжеским разборкам…

Ой, ха, стук, бум, ё, ах, уйё, ш-ш-ш… Стою на коленях, лбом – в доски крыльца, руки резко вывернуты за спину. И слышу взволнованный, чуть надтреснутый голос Акима:

– Княже! Не вели казнить! Это сын мой, Ванятка! Он – не вор, не злодей, не душегуб!

Как хорошо дед про меня думает! Это я-то не «душегуб»?

А что это было? Я же просто шагнул к крыльцу. Но какой-то дурак пытался воспрепятствовать и подставил ножку. Я вылетел на крыльцо головой вперёд и мне навстречу, в грудь, князь ткнул своим посохом. Может, чисто инстинктивно пытался остановить моё падение. Хотя… такой резной дурой чёрного дерева – грудную клетку можно насквозь пробить.

Я, вот тут точно – чисто инстинктивно, без всяких боевых искусств – врубил по княжьему посоху своим дрючком. Князь блока не ожидал, посох выпал и упал. И – бумкнул. А из толпы выскочили «два молодца, одинаковых с торца», сшибли меня на колени и воткнули лбом в пол.

Финита? – Ага, индейская изба вам в гости, православные: у одного из молодцев у шеи – перо Сухановской рогатины, у другого – рожно Ноготковой секиры. Спиной к ним стоят Ивашко и Чарджи, клинки обнажены, а «ш-ш-щ» – это топоры Чимахая.

– Сын, говоришь? А с чего это у твоего Ванятки людей – всё железо наголо?

Аким… призадумался. Вопрос-то… наглядный. А ежели сынок – вор и противу светлого князя злоумышленник, то голову срубить надлежит и папашке. По «Изборнику»: не ослабевай бия младенца, а то будут тебе многие обиды и наказания.

Молчать – нельзя. У «Бешеного китайца» плаха – как проходной двор. Оправдываться – нельзя. «Извиняться» – говорить «из вины», признать себя в чём-то виноватым…

Прямой наезд… На Андрея Боголюбского?! Блин! У меня столько глупости не наберётся! Остаётся одно – меняем тему.

– Да разве ж это всё?! Да у меня у одного – ещё девять клинков! Ты вели своим отпустить – покажу. (Это я пытаюсь выпендриваться и кочевряжиться из положения «замели волки позорные»).

Андрей рукой своим махнул – отпустили. Но не отходят: а куда ты отойдёшь, если точёное железо за ушком щекочет? – Почему за ушком? Так фиг их знает – может, у них под одеждой доспехи. А так – без вариантов.

Тогда уж и я своим махнул. Подобрал княжеский посох – тяжёлая зараза! С остриём и богатым навершием. Вот навершием и подаю вежливенько владельцу.

А он взял, и мне сразу этим дубьём полу безрукавки оттопырил:

– Это что?

Глазастый, однако. Хоть и князь, и годами… ему уже полтинник. Принимаю пристойный вид, запахиваюсь, типа – делаю глубокий поясной поклон, рукой от плеча до полу.

– Ой же ты да пресветлый князь да Андрей Юрьевич, ой же довелася мне радость несказанная – да на тебя глянути…

– Дурень блаженный? Покажь – что там у тебя.

– Так… Это две обоймы по четыре ножа.

– Хм… Дай сюда.

– Дорогому гостю – всё что не попросит. А ты мне – меч Бориса подержать дашь?

Чтой-то я хамить сильно начал. Видать, с большого перепугу. Меч этот… тут дело такое… несколько щекотливое.

Андрей Юрьевич Боголюбский, «первый великоросс», причисленный к лику святых Русской православной церковью в чине благоверного, строитель множества храмов и прочая и прочая… – самый знаменитый на «Святой Руси» церковный вор.

После вокняжения отца своего Юрия Долгорукого в Киеве, Андрей был поставлен князем в Вышгороде. Там – едва ли не самые почитаемые святыни – мощи святых заступников Бориса и Глеба. Там, основанный ещё древней княгиней Ольгой, «зарёй перед рассветом» – первый женский монастырь на Руси. Там – одна из двух самых древних и почитаемых икон Богородицы.

Икону Андрей украл. С отягчающими обстоятельствами. Вот как это описано у Костомарова:

«Была в Вышгороде в женском монастыре икона Св. Богородицы, привезённая из Цареграда, писанная, как гласит предание, Св. евангелистом Лукою. Рассказывали о ней чудеса, говорили, между прочим, что, будучи поставлена у стены, она ночью сама отходила от стены и становилась посреди церкви, показывая как будто вид, что желает уйти в другое место. Взять её явно было невозможно, потому что жители не позволили бы этого. Андрей задумал похитить её, перенести в суздальскую землю, даровать таким образом этой земле святыню, уважаемую на Руси, и тем показать, что над этою землёю почиет особое благословение Божие. Подговоривши священника женского монастыря Николая и диякона Нестора, Андрей ночью унёс чудотворную икону из монастыря и вместе с княгинею и соумышленниками тотчас после того убежал в суздальскую землю».

Вот так, с краденного «благословения Божьего» и началась история России.

По дороге в Ростов, ночью во сне князю явилась Богородица и велела оставить икону во Владимире. Андрей так и поступил, а на месте видения основал село Боголюбово, которое со временем стал его основным местопребыванием.

От этого села, точнее – от построенного там княжеского замка – и прозвище «Боголюбский».

Пытаясь «прикормить» икону, Андрей заказал огромный золотой оклад в 14 килограммов весом («вбил в доску крашенную 40 фунтов золота»). Хотя, конечно, глупость: зачем Пречистой Деве – золото мирское?

Язычество прёт из русского православия как пар из кипящего чайника. «Первый великоросс», православный святой, уподобляется самоеду, который мажет тюленьим жиром своего божка, сделанного из куска дерева, надеясь добиться его благосклонности и удачно забить моржа.

Так и святорусский князь выкладывает доску золотом, ожидая от неё (от доски) «Божьего благословения».

Икона эта и поныне почитаема в России под названием Владимирской.

Андрей с подельниками спёр и другую святыню: меч святого Бориса. И непрерывно носил его до самой своей смерти.

Собственно, и убийство-то его удалось лишь потому, что заговорщики сумели утащить эту железяку. Бояре, «соль земли русской», спёрли меч Святого Бориса из опочивальни Святого Андрея.

Уже после смерти князя Андрея меч святого Бориса будет причиной раздоров и войн между Владимиром и Рязанью. И исчезнет в битве с татаро-монголами на Сити, так и не помогши своему очередному владельцу.

Странно мне: хвастать, демонстрировать ворованное… как-то неприлично. Нормально: украл и в Лондон.

Но у русских князей логика другая: раз вещь святого при мне живёт, значит и благословение его – на мне. Напрашивается логический вывод: хочешь божьего благоволения – воруй в церквях. Чем больше крадено освящённого – тем святость вора выше.

Я-то думал – нахамил, а оказывается – польстил. Андрей с видимым удовольствием вытащил из ножен и поднял клинок.

Нормальная железка. Прямой, обоюдоострый клинок, почти без сужения по длине. Только остриё сведено треугольником. Слабовыраженный дол, примитивная гарда в виде простой поперечины, выступающей на палец с обоих сторон клинка. Довольно простое навершие – не шариком или диском, а миндалём. Рукоятка под одну ладонь, замотанная ремнём…