Текст книги "Обязалово"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Глава 212

Последняя ночь перед выходом – полный двор народу. Все в последний момент чего-нибудь вспомнили. Девки мои в опочивальню тянут – приласкать напоследок.

Только двери закрыл – стучат. Прокуй с Любавой пришли. Прокуй мне напоследок мозги железяками выносит, Любава по щёчке гладит и уговаривает:

– Ты смотри, ты ко мне возвращайся. Я за тебя молиться буду – не оплошай.

И в слёзы. И мои наложницы засопливили. На Прокуя я просто рявкнуть могу, а с этими… утешать приходиться. Князёныш-волчёныш от общих переживаний разволновался – лужу надул…

Всё, нахрен! Лодейное весло – как отдых. Помолились, помахались, отвалились. Раз-два – взяли. Весла – рванули.

Вот понятное дело – гребля. Вот тело, подходящее для этого дела. Всё просто – весло опустил, потянул. Весло поднял, закинул. Держи темп и никаких мозговых заморочек. «Как-то оно будет» – позже. Сейчас просто: Навались!

После наших сборов я в себя пришёл только на третий день. Хоть огрызаться на всякое слово перестал.

И тут – Елно. Здрас-с-с-те. Опять разговаривать. Пошли, Акимушка, хвосты подчищать.

«Хвосты» у нас аж дороги метут. Встали-то опять на Гостимилово подворье. Хозяйка здоровается, но смотрит насторожено:

– Хозяина нынче дома нет. Даже и не знаю – пускать ли. Как-то муж посмотрит, когда вернётся.

И кто меня за язык тянул? Ляпнул не подумавши:

– Никак не посмотрит. Поскольку никогда не вернётся. Утоп хозяин твой. В проруби на Десне под Новгородом Северским.

Она сперва на меня непонимающее смотрит. Потом дошло. Поверила она сразу. Платок ко рту и вой:

– Ой же ж на кого ты меня покинул! Ой же ж не видать мне сокола моего ясного! Ой же пришла беда-кручинушка, затянуло белый свет чёрным маревом!

Странно мне: покойничек-то не ласков был. Как-то они… не сильно ладили. Да и хозяйка не очень уж мужнину честь берегла. А воет – будто и вправду только им одним и жила. Хотя… вдовье житьё – невеселое.

Пока она в избе по покойничку выла, наши мужички барахло во двор затащили, начали устраиваться, баранчика зарезали, печку растопили. Аким кафтан парадный одел, да и пошли к посаднику.

Нынешний посадник – Акиму давний знакомец. Не «орёл» – так досуха городок выдаивать, как прежний «росомах» с женой доили – не умеет. Соответственно, и у местных прежнего страха перед властью – нет.

Так-то, конечно, всё пристойно. Но былого уважения от жителей – не наблюдается. Прежде-то на сто шагов от посадниковых ворот – ни камушка, ни мусоринки. А теперь прямо у открытой воротины – кучка свежего навоза.

Фольк так и говорит: «Ты – по-людски, и к тебе – по-человечески». А что может быть более человечным, чем кучка продукта жизнедеятельности домашней скотины? Тот же продукт, но уже «по-людски»?

Аким меня представил, головой мотнул:

– Эт ублюдок мой, Ванька. Он к Чернигову ходил.

И пошёл у них свой разговор. Здоровканье, да воспоминания, да по кружечке пивка, да как дошли, да куда идём, да про погоды… Хорошо хоть за столом посидеть пустили. Мой номер – последний, недорослю рот открывать при мужах добрых, славой осиянных…

– Так ты, стал быть, с Борзятой ходил? Аким, у тя чё, взрослого мужа не сыскалось?

Работаю Микеланджелом – беру рассказ о нашем походе за «тайной княгиней» и отсекаю всё лишнее. Как скульптуру из глыбы мрамора.

Забавно – а мужик-то профи. Видно, как он опасается лишнего спросить.

«Умножающий познания – умножает печали» – тысячелетняя мудрость различных спецорганов.

– Так вы нынче в Смоленск идёте? Вот и хорошо. Найдёте там, на княжьем дворе, Демьяна-кравчего – ему и перескажите. А я отпишу коротенько. Чтобы не переврать. Теперь другая забота: что у вас с Макухой-вирником получилось? Баба его донос принесла. Дескать, вы мужа её извели-загубили до смерти. Сыска просит. Я-то со Спирькой дело это…

Без малого год прошёл со смерти Макухи. Вот и донос появился. «Догонялочка». Повторяем труд Микеланджело – отсекаем лишнее.

– Вирник Степан Макуха геройски дрался с погаными лесными язычниками. Явил христолюбие и храбрость воинскую в немалых объёмах.

Добротный, детальный рассказ о том идиотском набеге «болеславов». Личное участие Акима в мероприятии выражается подробным отчётом об обустройстве засечной черты и поганских уловках. Обсуждение переходит в сравнительный анализ:

– А помнишь как мы под Луцком? Вот – точь в точь. Только наоборот…

– Не, не под Луцком – под Владимиром на Волыни. Там ещё слева болото такое было…

Что радует – я не пью. А то под такой разговор даже и с одного пива под стол пешком бы пошёл. Мужики очень не хотят переходить к сути, оттягивают неприятный момент. Знать-то – они не знают, но – догадываются. А уверенности в моих талантах уворачиваться…

– Ну и? После-то чего?

– Привезли мне его для излечения. Совсем плохой: хребет переломан, брюхо барабаном, жаром горит. А я в те поры на заимке на «Мертвяковом лугу» стоял.

Аким прерывает меня и углубляется в этимологию названия. Затем собеседники подробно и красочно вспоминают подробности похода Свояка по здешним местам, гибель местной голяди и прочие тогдашние казусы.

– В те поры на краю луга жила ведьма.

Снова подробный рассказ о бесовской цапле, о походе на ведьму, о захвате Акима в плен, о моём героизме при его освобождении. Сожаления о распространённости разнообразной чертовщины на «Святой Руси». Общая скорбь о повсеместном падении нравов и ослаблении веры. «А вот мы-то… а вот в наше-то время…». Пересказы историй по теме.

После пятого сюжета у меня громко забурчало в животе.

– Так. И что?

– Ведьму – побили. Но остался неподалеку от её логова источник с мёртвой водой.

Две истории по мёртвую воду, две – про живую. Абсолютно достоверных: сами слышали своими ушами от весьма солидных, заслуживающих полное доверие, уважаемых, людей.

– Привязали болезного промеж коней, отвезли к источнику, да и положили там. Утром пришли – нет никого.

Абсолютная правда. Утверждение «положили там» описывает обширное множество ситуаций. Включая: «положили там, в воду, с головой, на долгое время». Проще: «утопили» – всего лишь частный случай.

– Ушёл, что ли?!

– Врать не буду – сам не видал. Следов – нет. Трупа – нет. Чтоб звери дикие сгрызли… так ни костей, ни одежды… Он к попу хотел. Исповедаться, святых тайн причаститься…

– Так, может, он туда и пошёл? У попа-то спрашивал?

– Не у кого – утоп наш приходской пресвитер.

– Чуднó. С чего это вирнику от семьи, от имения своего – бечь? Он чего, по святым местам пошёл, грехи отмаливать?

О! Интересная версия. Жаль – не мусульманин: на хадж в Мекку много чего списать можно. Но… там ведь и Иерусалим не далеко.

– Не скажи, не скажи. Ты ж сам про одного из вашей сотни сказывал. Его суздальцы так приложили – чуть не помер. А как оклемался – вовсе переменился, жену и майно бросил, в скит ушёл, святым человеком стал. На смертной грани побывавши…. На многое иначе глядеть будешь. (Аким снова «массирует» общие боевые воспоминания).

– Да уж… Чудны дела твои, господи. Человечка – нет, могилки – нет, видоков – нет. А есть донос про смертоубийство княжьего человека. И мне, как посаднику, надобно по «Правде» вести сыск. Может, тебе с этой бабой перетолковать? Чтоб она донос свой забрала?

Наконец, откланялись. Полдня убили на разговор. А вся суть – в одной фразе. А жить когда? Дела делать, прогресс прогрессировать…

Аким, засидевшийся за столом, шагал несколько тяжело. Походка полностью соответствовала его думам:

– Слышь, Вань, а может ей серебра дать? Ну, чтобы она донос забрала?

Убил. Всё-таки, воинский офицер – не ярыжка судейская. Понятие: вымогательство посредством угрозы доношения… – не знаком.

– Заплатить – подтвердить её подозрения. Дальше – либо новый донос, либо она нас стращать будет. И – доить. Ты, Аким Янович, не грусти, не печалуйся, а иди потихоньку домой да отдыхай. А я следом приду.

Потому что, безусловно – чисто случайно, по улице идёт бывший мятельник Спирька, а ныне – полновластный Елнинский вирник Спиридон как-его-там по батюшке.

Интересно: он давно там в засаде сидит? Поджидать нас на посадниковом дворе… ему неудобно. Зайти к нам на подворье… ещё неудобнее. Разве что ненароком на улице повстречалися…

– Здрав будь господин Елнинский вирник Спиридон. Поздорову ли поживаешь?

И не меняя интонации и мимики, но значительно тише:

– Что ж ты сука судейская делаешь?! Гнида недодавленная. Я тебя в люди вывел, а ты сам даже о своей заднице не озаботился.

Спирька аж с лица спал. Поперхнулся, шапку сдёрнул – в руках мнёт. Типа: жарко ему. Аж вспотел, бедненький. По лобику капельки по-выступали. Так это я только начал, сейчас везде хлюпать будешь!

Подхватил его под локоточек, развернул в сторону его домовладения, и повёл полегоньку, держа на морде лица бесконечно доброжелательную и, где-то даже, искательную улыбочку. Озвучивая её матерными выражениями.

С кем работать?! На кого опереться?! Хоть и не идиот, а бестолочь. Ведь понятно же: я повалюсь – и он посыплется. Не мог сам проблему закрыть? Да что ж ты бараном-то блеешь, вирник? Привык смердов давить, а семейство бывшего начальника – табу? Чинопочитание доведённое до потери самосохранения?

По привычкам своим я бы воспользовался какой-нибудь сексуальной технологией. Типа – «бесчестная вдова». Или поломал бы что. Типа «вдова сильно болезная».

Факеншит! Иметь в руках такой административный ресурс, и заниматься уголовщиной! Учить. Учить надо местных правоохранителей разнообразию правоприменительности!

– У тебя что-нибудь из краденых вещичек есть?

– А…? Чего?! Нет! Я ж всё найденное сразу… владельцу или в казну. Как по закону! У нас – ни-ни!

– Спирька! Перестань мне лгать. Хуже будет. Бреханёшь – живьём выпотрошу. Нужна вещичка запоминающаяся. По делам более годовой давности. Из разгромленного княжеского дорогобужского обоза есть что-нибудь? Что после нигде не светилось?

– Да не… да откуда… да как можно же ж… О-ох… Ну… Завалялась одна штучка… Чисто случайно! Вот те крест святой!

Ну вот, а то девушку из себя строил.

Как подкидывать нужному человеку пакетик с героином – известно. Золотой браслет-змейка несколько тяжелее, но принципиально не отличается. Дальше пошли уточнения: система охраны, топология местности, персоналии.

– Девка твоя на Макухином подворье бывала?

– Дык… ну… Он же ж… начальник. А у его пятеро сынов… Были… Старшенький-то после того дела… помре… Ну я и посылал. По разным делам мелким. Даже и породниться думал. А вот последний год… Как отрезало.

Понятно, что именно отрезало. Помню я того парнишку-отрока, которого ты, Спирька, оказавшись в отряде главным, потащил раненного, с открывшейся раной, верхами за сотню вёрст в Елно. Видать, родниться ты сразу передумал.

– Лады. Щавель есть?

– ???!

– Завтра – Степанов день. День ангела покойного. Вдова с семейством и дворовыми пойдёт в церкву обедню стоять. И ты с дочкой тоже – чтобы все вас видели. Чего-нибудь из дочкиной одёжки приметное – мне дашь. Запону какую, платочек… Щавеля – я и сам наберу.

Уже наработанные мною в «Святой Руси» технологии вошли в «золотой фонд» обмана, мошенничества и провокации. Снова, как прошлым летом, переодетый в женскую одежду, с полным подолом молоденького зелёного мусора, я явился на вирников двор. Неразборчиво помявкал престарелому воротнику:

– Эта… ну… велено… вот… зелень свежая, только что… сказано – спешно в поварню…

Присматриваться внимательно к молоденьким девчонкам пожилому мужчине… неприлично. Дяденьке видна приметная запона и знакомый платочек. А из-под правильно замотанного платка виден только нос.

До поварни я не дошёл – кухарки могут быть внимательнее. Зелень – к забору, браслетик – под стреху, и – ходу.

Все нормальные люди прячут свои ценности в нормальных местах. Одних и тех же. Квартирные воры этим активно пользуются: посмотри в комоде под бельём – там деньги лежат.

В крестьянском хозяйстве нет комодов, но есть другой набор укромных местечек. Особенно выделяются два: колодец и «под стрехой». В колодцы бросали кресты и оружие. Вплоть до шашек и пулемётов. А под стреху убирали обрезы и наганы.

Спирька очень грамотно всё сделал: назвал во двор к вдове кучу уважаемых людей, успел расспросить воротника:

– Не… никто чужой не захаживал… ни нынче, ни давеча…

Вытащил, из указанного мною места, на фоне весьма агрессивного монолога женщины, браслетик, и задал риторический вопрос:

– Это что?

На который сам же и ответил:

– Помнится, года два назад тати лесные княжий обоз разбили. В перечне грабленого – вот такая штучка была. Надо по грамоткам глянуть.

Вятшие «понятые» вздыхали и удивлялись:

– Дык хто бы подумал… Дык как же ж можно ж… А оно-то вона чего… А я завсегда чуял – ворует! Вот нутром чуял!

Всеобщая народная уверенность в том, что вирник не воровать не может – получила наглядное подтверждение. Народ радовался: чуйка у нутра – правильная.

Уже при всеобщем сочувствии и одобрении Спирька упаковал вдову и её сыновей и вывез на посадников двор в застенок. А сам приступил к предметному допросу дворни и перекапыванию подворья.

Городок шелестел и роился слухами, розыски дали результат: ещё тайничок. С вещичками из пресловутого княжеского дорогобужского обоза.

Что они должны быть – я знал с прошлого года от Кудряшка. Но, естественно, где конкретно закопано – было неизвестно. Ещё прошлым летом мечталось мне поковыряться на вирниковом подворье… не срослось.

У Спирьки, после моего злобного шипения, хватило ума сдать найденное в казну. Публично и всенародно.

Всеобщее обсуждение внезапно вскрывшегося воровства Степана Макухи пополнилось и моим скромным вкладом. Изнемогая от бесконечного пережёвывания этой истории в беседе Николая и местных купцов на Ельнинском торгу, я ляпнул:

– А посадник-то у вас – умный мужик. Сразу просёк. Так и сказал: Макуха, после тяжких ран, по божьей воле просветлился и ужаснулся. Злодеяний своих множеству. Отринул прах земной и суету мирскую и устремился по святым местам. Душой спасаться и прегрешения отмаливать.

– Хто?! Макуха?!! Просветлился и ужаснулся?!!! Чё ты в людях понимашь?! Чё ты во взрослый разговор лезешь?! Это ж такой сучий сын! Не, он, видать, скумекал, что татьба его вылезла. И побёг со страха. У него, поди, и в других местах припрятано барахлишко было. Он же ж стока лет тута воровал!

Обе версии через день получили всеобщее распространение и воспринимались уже как абсолютная достоверная истина. Обе – одновременно.

Имущество преступника было распродано на торгу в пользу князя. «Русская правда» несколько раз использует выражение «княжьи продажи». Смысл в том, что количество продаваемого имущества увеличивается до тех пор, пока не наберётся указанная в «Правде» сумма. Поскольку на отсутствующего Макуху взвалили весь княжеский обоз, то конфискации подлежало вообще всё.

Никогда не доводилось бывать на распродажах конфиската? На российской таможне, например? У нас сразу вопят – «Воровство! Коррупция!». А вот буржуины используют такое ласковое слово – «опцион»… Слова надо учить! Тогда и воровства не будет, одни… опционы.

Прежде всех по выморочному имуществу потопталась городская верхушка. В соответствии с «табелем о рангах». Но право «первой ночи» Спирька предоставил мне. И правда – ночью. Я бы всё движимое и недвижимое прибрал. Но он так боялся…

И вообще: господь велел делиться. И краденым, наверное, тоже.

Подворье выкупил Спирька, посадник проявил интерес к заморским тканям, тысяцкий – к сапогам, сёдлам и упряжи, мытник – хотел всего и побольше. Я бы и сам… но пришлось ограничиться железом. Когда пошёл сам торг – было уже не подступиться. А жаль – я такую тёлку присмотрел! Не в смысле – как вы подумали, а высокоудойную. Кстати, всех насельников вирникова подворья: холопов, закупов, вольных, включая семейство самого Макухи – купили два брата-новгородца. К осени ими, поди, уже в Царьграде торговать будут.

Выведенная с сыновьями на торг, бывшая вирничиха начала громко и обидно разговаривать. Получила кнутом по лицу, сынок кинулся её защищать, укусил купца за руку. Обоих раздели, привязали к столбу и спустили шкуру. Показательно – на глазах у торгового люда и других рабов. Жестокость новгородских работорговцев на «Святой Руси» вошла в поговорку.

Изредка коллеги-попаданцы, стремясь продемонстрировать свой реализм, упоминают о необходимости уничтожения детей, чья вина состоит в том, что они родились не у тех родителей. Упоминают, но как-то… вскользь. Смею заверить, уже из личных наблюдений, что кровь десятилетнего мальчишки, брызжущая из-под кнута во время торговой казни, ничем не отличается от крови его матери в такой же ситуации.

Крепкая связь, единство весьма проявляющиеся в семьях, в родовых кланах на «Святой Руси» требовали, в случае конфликта, их полного истребления. Достаточно было одному дурню встать мне поперёк дороги, и быть за это наказанным, как весь его клан оказывался мне враждебным. Не только родители-дети, но и братья всевозможных степеней родства, племянники, внуки, зятья, девери, тести и свёкры… Сказано же в Библии: «истреблю по четвёртое колено». На Святой Руси, из-за относительной самостоятельности женщин, в перечень истребляемых приходилось вносить жён, сестёр, матерей, снох, золовок, своячениц… И их отпрысков: при здешней демографии – «истребляемые» – в большинстве своём – дети.

На Святой Руси есть два основных метода истребления семейств: резня и продажа в рабство в чужедальние края. Первый – исконно-посконный, изначальный, славянский. Второй – более поздний, христианский, святорусский. Оба способа для меня неприемлемы. Не по человеколюбию и милосердию – чего нет, того нет. А по жадности моей: враги мои часто были людьми неглупыми, здоровыми, ярыми. Терять такую-то кровь, по суждению моему – Святую Русь грабить. Посему пришлось мне иные способы придумывать.

Что глядишь, красавица? Одного твоего деда я зарезал, другого – живьём сжёг. А ты – слова мои записываешь, постель мою греешь. И это тебе в радость. А злобы – за пращуров своих отомстить – в тебе нет. А ты сама – есть. Делал бы по старине, как с дедов-прадедов заведено – ты бы и не родилась, света белого – во век не увидела. Вот и прикинь – чего лучше.

Другой «хвостик» подобрался сам собой. Ну, почти сам. Только надо было самому заблаговременно чуть подумать, Николаю пару слов сказать, да подойти к Акиму, когда он после обеда довольный лежит.

На третий день нашего пребывания на Гостимиловом подворье заходит ко мне в избу мужичок Рябиновский. Я его с прошлого года «удодом» звать начал. Сам у порога мнётся, шапку в руках крутит.

Я весь в делах – грамотки из Макухиного архива конспектирую. «Знание – сила». Особенно о делах разбойных. Архив, ясное дело, Спирьке останется, но мне покопаться интересно.

– Дозволь… э-э-э… боярич… просьбишку… ну… просить.

Сказочная русская формулировка: «не вели казнить – вели слово молвить» – из московских времён, здесь пока не додумались.

– Говори. И не жуй.

Ага, так он меня и послушал. Экает, бекает, мекает… разве что – не кукарекает. Смысл простой: разрешите остаться в Елно торговым представителем Рябиновской вотчины.

Тю! А с чего я неделю назад велел Николаю к этому мужичку присмотреться, да к торговому делу приспособить, да с Акимом его судьбу обговорил? Как приказчик он… грамотный и, вроде, не вор. А особое его достоинство в том, что Гостимилова жёнка, теперь уже вдова, на его «песни коростелёвые» – муркает.

– Лады. На постой станешь здесь. Вдове оплатишь мужской работой. Ей без мужа нынче тяжко. Товары выдаст Николай. Он же расскажет чего купить надо. С Акимом я договорюсь. Вещи свои собери да с вдовой сговорись.

– Да я…! Да мы…! Мы уже… Сей момент! Спаси тя бог…! По гроб жизни…!

И задом, кланяясь, комкая шапку, спотыкаясь об порожек… Хорошо людям добро делать…

Так хорошо, что не в сказке сказать, ни матом сформулировать. Говорят, «ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным». Какая ж казнь меня за это ждёт? Может, мне быстренько «правом первой ночи» благодеяние своё подпортить? Она-то прошлый раз сама пришла… Э-эх, грамотки эти… дочитать надо.

Торг не вытанцовывается, даже полотно наше не берут. Николай каждый день к вечеру – чёрный. Злится, слюной брызжет.

Почему покупателей нет – понятно. Десну в прошлый год сильно пограбили. Пока народ не поднимется – берут только необходимое. А вот наше серебро – утекает. Сёдел 15 штук… Под будущую дружину… Понятно, что по дешёвке, но сумма…

Одну лодейку загрузили купленным в Елно, мужички потащили её назад, в Рябиновку. Оставили «удода» с поручениями да наставлениями. Сами погрузились на телеги, и пошли на север к Дорогобужу. Там – Днепр, там будем лодейку искать и сплавляться к стольному граду.

Вот был бы я чуть умнее – пришли бы сюда раньше, по водополью. Тогда с Десны можно было бы в Ужу перебраться – речка такая в этой местности есть. Тут-то до неё вёрст 10 по ложбинам да болотинам. А по Уже можно скатиться прямо в Днепр.

Факеншит! Да что ж здесь всё так коряво! Дали бы мне эту землю – я бы две канавы прокопал. Здесь же не лайнеры с танкерами ходят! А для плоскодонок выкопать по суглинкам, да пескам, да болотцам… Не скалы же гранитные! И ходили бы купцы без заморочек, без перегрузов и переупаковок – хоть в Днепр, хоть в Десну, хоть в Оку…

Не дадут. А и дадут – так отберут. «Священное право частной собственности»… – ждём Французскую Революцию. Это – во Франции. А здесь… «Россия, твою маман!». Ну и нафиг.

Идти сотню с лишком вёрст возами… Но сперва – нанять.

«Человек к хорошему быстро привыкает» – международная мудрость. Я, пока в вотчине сижу – быстро отвыкаю от «Святой Руси». Привыкаю к хорошему. Теперь – приходиться назад отвыкать. Нанять возчиков…

Торг начинается с тройной цены. Усаживаются на корточках вдоль стены, бороды выставляют и ждут. А вдруг наниматель – дурень и согласится? Или – путешественнику печёт, а мы и подождать можем. Или – у чужака терпение кончится. Причём все нормальную цену знают. Но не соглашаются – а вдруг…

Был бы у меня Николай свободен – я бы на него скинул. Но он с «удодом» на торгу крутиться. Там такие же «хитрецы» сидят. «Авдруги». Мне это всё… У меня прогресс стоит! Мне ещё до паровоза с дирижоплем – как до луны лесом! А они день-деньской муму тянут…

Позвал Акима, думал – сотник славный стрелков храбрых… А мужичкам – пофиг. Только что тон – слащавее, да придыхание – глубже. А так-то прежнее: эта… ну… оно конечно… однако же… ежели сильно надобно… или к примеру…

Аким сперва – по-хорошему, потом – горлом. Потом… но у него руки больные. Так-то бы в сердцах… А эти только посмеиваются. И держатся аккуратно – не прицепиться. А в сенях каждую ночь «удод» с вдовой… Как с цепи сорвавши… А я тут, блин… Ну что мне, боярскому сыну, с дрючком на наглых возчиков в атаку ходить?! Надо чего-нибудь эдакого… уелбантурить. Или я не эксперт по сложным системам?!

Пришлось прогуляться с Акимом к посаднику. Вытерпеть их боевые воспоминаний от обедни до вечери. Взять посадника в долю. Потолковать с местным десятником городской стражи. Тоже – посулить.

Утром бирюч на торгу орёт очередной указ про благоустройство. Типа: дерьмо – подобрать, дворы – подмести, заборы – выровнять.

И, мелким шрифтом, если можно так сказать об устной речи: у кого ворота или телеги скрипеть будут – с того вира. «За доставление жителям беспокойства».

Народ, естественно, хи-хи, ха-ха. Наш-то опять-то… как в воду пукнул… «Мели Емеля, твоя неделя»…

А с обеда городская стража с вирниковыми ярыжками пошла по дворам. И сразу стало не до смеха. Ворота скрипят? – Две ногаты. Обе воротины? – Тогда четыре. Телега где? На все четыре колеса скрипит? – Ещё восемь. Ворот колодезный, калитка, дверка в курятнике…

Народ, снова – естественно, возмутился и ломанулся. К посаднику на двор. А тот вышел на крыльцо, обозрел возмущённое население, прикинул по головам сумму в ногатах и, щурясь как кот на солнышке, доброжелательно объяснил:

– Оно ж… нехорошо ж… Люд православный тревожить-беспокоить – не по-людски. Иной-то только прилёг, умаявшись от трудов праведных. А тута над ухом гр-тр-хр. Непорядок. А я тута поставлен самим светлым князем – чтобы порядок был. Дык как? Бунтовать будете или чего? Ладно, помилосердствую: даю два дни на исправление. Нынче да завтра. А уж потом – не взыщите.

Эх, ребятки, люд православный! Не видали вы наших сан– пож– арх– энерго– и прочих надзоров. Как поётся в старой российской песне:

 
«По пыльной дороге телега несется,
В ней по бокам два жандарма сидят.
Сбейте оковы,
Дайте мне волю
Я научу вас свободу любить».
 

«Свободу любить» – научу! Но сначала – научу любить чистоту и порядок. Чтобы телега, хоть бы и с жандармами, но мчалась и не скрипела.

У нас на дворе Николай на лавочке сидит. Ручки на животе сложил, на входящих в полглаза смотрит.

– А, и ты, Лупиглав, пришёл. Что ты мне давеча говорил, когда я насчёт валенков спрашивал? Зимой приходи? Ну-ну.

Очередной купчина смущается, извиняется, мекает и бекает. Но уже – не вякает. Конечно, он может послать Николая. Но тогда нужно платить виру. Конечно, можно и дёгтем смазать, и салом, или ещё каким маслицем. Но десятник, чисто по дружбе, уже объяснил:

– Через три дня высохнет. Опять скрипеть будет. Надолго помогает только это самое… колёсная мазь. Которая у этих… с Рябиновки. Так что решай сам, моё дело – скрип проверить.

Что у десятника вдруг острый слух прорезался… именно на скрип… Так ведь не задарма же!

В сарае «удод» в поте лица раскладывает нашу колёсную мазь по маленьким плошкам и корчажкам. Мы с собой две кадушки этой… консистенции притащили – ничего не продалось. До сегодняшнего дня. Теперь очередь стоит.

Заявляются возчики артелью.

– Дам по плошке в оплату. По рукам?

– Да не… мало… оно ж по две ногаты… мы ж не абы хто… дорога-то… не ближний свет… ногата в день… туда, обратно, там скока… серебра ещё давай.

– Вам жить, мужики. Только в это лето вам возы не возить – скрипеть будете. Стража не пропустит.

А не мелко мы расторговались! На другой вечер идём с Акимом к посаднику – дольку его отнести.

Старики уже, а как дети! Радуются серебру, как игрушкам. Начали планы строить. По удвоению-утроению-учетверению… «Жаба» – понятие общечеловеческое. Но надо же и меру знать!

Есть понятие – «ёмкость рынка». Мы четыреста баночек продали – почти в каждый двор, включая посады. Остальные не купят, даже если захотят – платить нечем. А отбирать последнее… нарваться можно. Вот через годик повторить… И с ценой – также. Две ногаты – выше без проблем не задирается. Итого – сорок гривен кунами, десятую часть посаднику и гривну десятнику…

– У меня в Пропойске друган давний тысяцким сидит. Я ему отпишу – и там также сделаете. Хороший человек – надо ж дать ему подзаработать!

«Хватанул сам – помоги товарищу». Взаимопомощь у боевых соратников – постоянно.

Прав Матроскин: «чтобы продать что-нибудь ненужное, надо сначала иметь что-нибудь ненужное». Купить или сделать. Как я сделал совершенно ненужную до вчерашнего дня на «Святой Руси» колёсную мазь. Теперь придётся несколько… сместить акцент в технологии – к следующей весне надо иметь вдвое-втрое-вчетверо.

Но это – на будущее. А пока поехали. И на другой день повстречали… Не, не принца прекрасного, не змея трёхголового… Просто – собачки придорожные.

Я-то думал, пока ехать будем – время с пользой проведу. Ну, там, всяких полезных физических упражнений понаделаю.

Поначалу так и было: убежим с Суханом вперёд за полверсты, и я там по-отжимаюсь, по-растягиваюсь, на прыгалке попрыгаю. Обоз подойдёт – можно ещё что-нибудь потренировать. Вспрыгивать с места на идущую рысью подводу не пробовали? Теперь спрыгиваем, догоняем, снова запрыгиваем.

Только как вышли на эту «наезженную дорогу» – всю мою эквилибристику пришлось отставить.

Отжимаюсь я как-то раз в кустиках. Так это… хорошо. На кулаках, толчком, с хлопком ладонями. Поднимаю глаза – зверюга стоит.

Говорят, «московская сторожевая» выведена в питомниках НКВД специально для конвойной службы сталинской империи. Неправда ваша – наше это, исконно-посконное. Родное святорусское. Я понимаю, что ни сенбернаров, ни астурийских овчарок, от которых произошли московские сторожевые – здесь нет. А похожие собачки – есть. Специальные противоразбойные собачки. Здесь – в каждом дворе.

Самое скверное – их на день во многих дворах с привязей спускают. И бегают по округе такие стайки… голодных конвойных собак. Я уже повторял: в одиночку по Руси не ходят. А в одиночку от них и не отобьёшься.

Я собачке в глаза посмотрел – она зарычала, начала, было, лапами землю рыть. Потом заскулила и убежала. Во я какой крутой – от одного моего взгляда такие монстры разбегаются! Что – да, то – да. Здешние собаки меня опасаются. Не любят, не ластятся.

Полчаса не прошло – вылетает из придорожных кустов свора этих зверюг. Штук тридцать. И – на нас. Кони перепугались, рвутся, на дыбы встают. Псы лают, под телеги кидаются, за ноги ухватить норовят. Одна на задние лапы вскочила, передние – на телегу и на меня рычит.

Факеншит! Да она же на две головы выше, в два раза тяжелее! Я её – дрючком по носу. Она и слетела на дорогу. Тут они всё хором гавкнули и кинулись. Я только и успел крикнуть:

– Бей!

Не понимаю – зачем здесь разбойники толпами?! Свору собачек в полсотни голов и пару стрелков на деревья – они любой караван на части разберут. Особенно – летний. Одеты-то мы легко – собака прокусывает руку или ногу насквозь.

Повезло – они не с самого начала кинулись, а сперва ритуал исполняли: полаять, по-рычать, землю покидать. Как-то морально подготовились.

Но когда такая зверюга рвёт когтями у тебя на груди тонкую рубашоночку, а морда её висит над тобой перед глазами, удерживаемая только тонким дрючком… И тут тебе на лицо прилетает со стороны шмат тёплого мяса с кровью…

Потом выяснилось – всё-таки собачатина. А – не как я подумал. Дальше раздался скулёж. И зверская морда надо мной исчезла. Ура! Победили!

Кого? Псов бродячих? Велика победа. У Чарджи прокушена нога, у Сухана – рука. У Николая – армяк по спине разорван… без надежды на восстановление. А последний пёс убежал с моим ножиком в голове. Ивашко разглядывает свою саблю и сокрушается:

– Гурду об паршивых собак тупить… Гурду!

Нигде у попаданцев не встречал описания воздействия собачьих стай на человеческое общество. Кроме Твена:

«На каждого человека приходилось не менее двух псов; псы сидели выжидая и, когда кто-нибудь швырял им кость, разом кидались к ней целыми бригадами и дивизиями; начинался бой – головы, туловища, мелькающие хвосты смешивались в беспорядочную кучу, поднимался такой неистовый вой и лай, что всякий разговор приходилось прекращать; но на это никто не жаловался, потому что собачьи драки были интереснее любого разговора… В конце концов пес-победитель удобно вытягивался на полу, рядом с полсотней других победителей, держа в лапах кость, и с ворчанием грыз ее, пачкая пол…».

Это – аристократические псы, придворные. Выросшие в приближённости, дрессированности и обеспеченности.