Текст книги "Обязалово"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Глава 217

С четверть часа все сидели молча. «Будда», похоже, снова задремал. Кравчий тоже кемарил. У меня есть подозрение, что этот… Демьян какая-то шишка в какой-то местной спецслужбе. Или, как, минимум, ответственный отставник на ответственном посту.

Я уже объяснял, что травить высокородных удобнее всего через вино. Кравчий работает на пирах разливальщиком – виночерпием. Но его функции могут быть сильно расширены. У него куча помощников – кто гостям наливает, кто упившихся утягивает, буйных во хмелю успокаивает. И пьяный трёп – слушает.

Но ещё больше дел – раньше. Когда бражка – бродит, пиво – варят, настойки – настаиваются, а вино – везут. Всё это надлежит – запасти, сохранить, выставить и восполнить.

А простой воды в средневековых городах – не пьют, пьют квас. В квасе, даже по российским ГОСТам – 1.2 % этилового спирта. По международной классификации: «Пиво историческое, традиционное, местное».

Лужицкое «kwas» и старо-словацкое «kvas» имеют смысл: «праздник, веселье, свадьба, пир…». Выражения «всеобщая пьянка до поросячьего визга» – академические словари… не используют. На Руси квас – тоже под кравчим.

Как и сытники со своим сытом. Это вообще отдельная тема.

Наконец появился слегка перекошенный на сторону Николай. Две сотни кунских гривен – больше десяти килограммов весом. Вот его и перекосило. Вся компания повалила на выход. Во дворе, поглядывая на уже высоко стоящее солнце, кравчий поманил меня пальцем:

– Зайдёшь. Вон туда. Спросишь Демьяна-кравчего.

И ушёл. Даже не заинтересовавшись моим согласием, какие у меня планы… Начальство. Итить их всех ять.

Аким с «буддой», прихватили наших остальных и отправились в сторону столовой избы. Мемуаризмом заниматься. А мне… с какого визита начнём? Идём по иерархии – вон и девка дворовая торчит – выглядывает… как она сказала? «Находчика». Что-то мне скажет «мадемуазель всея Руси»…

Служанка провела меня в садик, отгороженный высоким забором в одном из уголков Княжьего Городища. В обширной решётчатой беседке сидело и болтало с десяток баб и девок разных возрастов и сословий. Густо летали мухи, пчёлы и осы. Несколько кувшинов, чашки, блюда с какими-то заедками. Мёд – вижу, остальное… разбираться некогда – меня подвели к центральной фигуре этого непрерывно жужжащего яркого цветника – к Великой Княжне. Самой великой.

Спокуха, Ванюха. Реверанc, книксен и «поцелуй даме ручку» – здесь ещё не изобретены. Как и отсутствующий на столе самовар. Надо просто кланяться. Просто? Поклон поясной или сердечный? «Лучше перекланяться, чем недокланяться» – многовековая русская мудрость. Правую руку к сердцу и позвоночником – к горизонту.

– Великая княжна! Столь велика радость моя от счастия лицезреть неизъяснимую красу твою и переполняющее даже и всю местность сию благородство, коее подобно солнечному свету произливается на даже и простейшие здешние создания, меж которыми, в суете бессмысленной и аз грешен пребываю, подобно ползающему по праху земному муравью, вдруг узревшему прелести едва ли не ангельские…

Я ещё долго так молотить могу. Может, меня кто остановит? А то я несколько… с Богородицей её сравнивать можно? Или это будет воспринято намёком на будущие роды в хлеву?

– Да он и говорить красно выучен! Как выпь на болоте.

Одна их молодых женщин охарактеризовала моё красноречие. Как выпь кричит – я уже знаю, спасибо.

Княжна нервно дёрнулась, окатила насмешницу раздражённым взглядом и оборотилась ко мне.

– Приблизься отрок, присядь. А вы, бездельницы, извольте делом заняться. Итак, юноша, я позвала тебя дабы выразить сердечную благодарность за возвращение некоторых милых сердцу моему безделушек. Кои дарены мне батюшкой и матушкой моими, привезены издалёка и многие годы пребывали в семье нашей. Утрата их вследствии дерзкой татьбы в прошлое лето была для меня причиной долгой печали. Ныне возвращение твоё… Твоё возвращение сих вещиц – меня весьма порадовали и взволновали. Дал ли брат мой за них достойную цену?

Тут есть оговорка. Весьма примечательного свойства. Но полный анализ… нет времени.

– Да, госпожа княжна. Два ста кунских гривен.

Общий «ах» выразил отношение к объёму сделки. Княжна посуровела лицом.

– Вон пошли! Только и подслушивать! Вон!

Свита, вспугнутая гневным взглядом княжны, подхватила своё шитьё и отскочила на пяток шагов от беседки. Дальше они всё равно не уйдут: девица не может быть оставлена наедине с особью мужеска пола. На означенную особь смотрели, почему-то, зло.

– Хорошую цену взял. Пожалуй, тебе от меня награды уже и не надобно.

Начинать деловой разговор с женщиной надо галантно. Для начала – лёгкий комплимент её обаятельности и привлекательности.

– Надобно. Главной награды. Тебя.

Произнося это, я несколько поутишил голос и, изображая истекающего от «страсти неминучей» юнца, чуть наклонился к ней.

Остаётся только позавидовать. Её самообладанию. Лицо её не изменилось. В прежней благожелательной тональности, тоже чуть тише обычного, она благородно ответила:

– Хрен тебе, болван стоеросовый. Сгинь немедля. Другой раз увижу – изничтожу.

И милостиво улыбнулась. И это – четырнадцатилетняя девочка! Не девочка – княжна. «Мадемуазель всея Руси». Другие психотипы на этой должности – или дохнут, или становятся бессловесной скотинкой. Мне повезло – словесная попалась.

– Сгинуть – всегда пожалуйста. Но сперва вотчинку подтвердить надо. Для отчима моего Акима Рябины. Ты бы поговорила с братцем…

– Поговорю. С кем надобно. Чтобы тебе отравы сыпанули. Вон пошёл.

И уже в голос, ласково:

– Постой. Я забыла вовсе. Вот тебе благодарность моя.

Стащила с пальца перстенёк с мелким рубинчиком и кинула мне в ладонь. Как подаяние нищему бросила.

Поклон, бормотание типа: всемилостивейшая госпожа… истекая всеми соками и трепеща всеми фибрами… льщу себя неизбывной надеждой… Пятясь задом, кланяясь…

Факеншит! Во всех книгах любовник высокопоставленной госпожи должен быть осыпаем милостями, чинами, орденами, поместьями… А тут… Кольчужку – не снимать. Есть-пить только из общей миски. Она ведь сделает…

Бли-и-н! Не мой день. Вотчину – отберут, голову – оторвут… А, и хрен с ним! Свои взятки надо брать сразу! Где тут у меня местный КГБ?

В полуподвале у кравчего было тихо, прохладно. Пахло сыростью, чуть кислым и хмельным.

– Сказывай.

И прикрыл глаза. А мне надоело. Надоело выплясывать как вошь на гребешке. И я пошёл рубить.

– Попали под половцев. Разошлись. Встретились. Борзята, Гостимил, баба с дитём ночью куда-то ходили. Утопли в проруби – по следам видно. Выволакивался с беженцами. Всё.

Пауза. Молчим. Тихо-то как. Кравчий открыл глаза, долго смотрел на меня. А я – на него.

– А майно?

– Чьё?

Сидим-молчим. Портянки да подштанники мужиков ему не надобны. Обозначить интерес к вещам «бабы с дитём»… Он меня взглядом посверлил, я ему взглядом ответил. Абсолютно верноподданническим и ко всякого приказания исполнению в любой, даже и наискорейший момент, всемерно готовым.

– Индо ладно. Иди.

«Индо ладно»! Меня там Аким ждёт. Без боярства… он такого позора не переживёт. Чего делать-то?!

– Дозволь и мне спросить. Вот у нас с боярством такая петрушка получается… Не подскажешь ли, как бы светлого князя… чтобы он боярство-то дал? Может, через брата его, через Ропака? Ну, чтобы он словечко замолвил?

Шантаж. Глупый, рисковый, неподготовленный. Но… Благочестник – не Боголюбский, Демьян-кравчий – не палач Маноха-мечник. Сразу на месте мне голову отрывать не будут.

– Мда… Можно попробовать… А через княжну не пробовал? Как у тебя с ней?

Мать…! Он, что, в курсе прошлогодних моих подвигов на её… ложе?! Или просто: «Как у тебя с ней разговор прошёл?».

– Вот. Отблагодарила.

Спокойно вытаскиваю и показываю даренный перстенёк.

– Ага. А под полой что?

Глаз почти не раскрывает, но углядел под распахнувшимся кафтаном мой патронташ с метательными ножами. Достаю, показываю.

– Ишь ты. А чего у тебя с суздальскими вышло?

Опять «мать»! Он знает про тот «тяни-толкай», который мы с Ноготком – Великой Княгине устроили?!

– Хвастались. Князь Андрей – мечом Борисовым, я – ножичками этими.

– Ага. (Пауза) Слух был – ваш вирник, как же его… Макуха. В ваших землях пропал. Не слыхал?

– Слыхал. На торгу в Елно. Ушёл по святым местам грехи замаливать.

– Вона чего…

Сидим-молчим. Или он знает, или предполагает, или так, «огонь по площадям»… А донос-то и сюда дошёл… Спирька мух не ловит, веников не вяжет! Вернусь – накажу. Если вернусь.

Насчёт Ропака – реакции нет. Шантаж не сработал. Почему? Ропак тоже в теме? Не считают меня серьёзной величиной? Надо поднять себе цену, как-то показать своё понимание… профессиональных проблем.

– Господин кравчий, среди привезённых ныне на торг товаров есть и по твоей епархии. Делаем мы бражку. Особую. Такой нигде нет. Ты вели человечку какому до моего приказчика сбегать – взять кувшинчик на пробу. А то мы тут сидим-разговариваем – люди интересовать будут: об чём это княжий кравчий с рябиновским ублюдком столько времени лясы точил.

– Хмм… Ага… Велю…

Кравчий несколько мгновений разглядывал меня. Обоснование расхода времени – постоянная головная боль всех спецслужб.

«Что вы делали с 9 до 11? – А вот справка» – Жванецкий снова прав: предоставить «справку» – причину пребывания или наоборот – отсутствия, когда настоящую причину назвать нельзя…

Кажется, он принял решение. Ну?! Убивать, сажать, посылать, давить… Что?!!!

Глаза закрыты, ручки на животе сложены, тон… повествовательный.

– Господин наш, светлый князь Роман Ростиславович, знаменит по всей Святой Руси своим благочестием и к делам православным усердием.

Ё! А то я не знаю! Ты мне ещё отченаш почитай! Молчи, Ванька, вкушай мудрость.

Глаз приоткрыл, посмотрел – слушаю ли? Закрыл и проложил.

– Ревнуя о делах матери-церкви нашей, многие силы прилагает он для устроения храмов и монастырей, для наполнения их иконами чудотворными, убранствами богатыми, святынями великими.

Снова глянул. Да слушаю я, слушаю! Сколько ж можно очевидное жевать! Суть давай, смысл!

– Ныне пребывает в богоспасаемом граде нашем полоцкая княжна Предислава. Наречённая в иночестве Евфросинией. Великой святости женщина. Многие таланты её, и подвиги, и чудеса от неё проистекшие, премудрости книжные, и явленное милосердие к нищим и убогим, составили ей немалую славу, как на Святой Руси, так и в иных странах. Аж до Царьграда и Рима. Из ныне на Руси живущих – её святость – наибольшая. Во множестве приходят к ней люди и всех она научает: старых – терпению и воздержанию, юных – душевной чистоте и бесстрастию телесному, говению благообразну, ступанию кротку, гласу смиренну, слову благочинну, ядению и питию безмолвну; при старших молчать, мудрейших послушать, к старейшим покорению, к равным и меншим любови нелицемерной, мало вещеть, больше же разуметь.

Так вон чего Ромочка злобствует! То он был «первый парень на деревне» – самый благочестивый и христолюбивый. В своей региональной лиге. А тут заявилась какая-то дама уровня мирового чемпиона. А он-то у нас – мальчик ревнивый. В христолюбии никого вперёд не пропустит.

– Столь слава её велика, что Патриарх Константинопольский Лука Хрисоверг и император Византийский Мануил Комнин послали ей честнíе дары. Среди которых икона Богоматери из Эфеса, писанная, как говорят, самим святым Лукой. Царь послал в Эфес семь сот оружников своих, и принесли они икону святой Богородицы во Царьград. Патриарх же Лука собрал епископов и весь собор во Святую Софию и, благословив ея, дал икону слуге преподобной Евфросинии; тот же с радостию взял и принёс госпоже своей.

Насчёт святого Луки – фигня. Иначе зачем же Патриарху благословлять икону? Новодел какой-то.

Внимательный взгляд кравчего оценил мои слушательные способности.

– Мишка, слуга её, в Царьград посылаемый, этим летом пришёл в Киев. Туда же и сама Евфросиния ходила. Теперь вот в Полоцк возвращается. Ну, икон от Луки на Руси немало – и у нас есть. А вот частицы Креста Животворящего, на коем господь наш смерть мучительную принял, с каплями крови Его… Ещё прислали ей камень из гробницы Божьей Матери, частицу от Гроба Господня, частицы от мощей святых Стефана и Понтелеймона, кровь святого Димитрия. Князь наш упросил преподобную остановится в Смоленске, отдохнуть да порадовать люд православный святынями редкостными. Ныне они выставлены в соборе Мономаховом. Жители к ним идут, радуются, прикладываются да умиляются. Да и сам наш… восторгался непритворно.

Кравчий тяжко вздохнул и продолжил.

– Сии святые вещи во храме охраняются клириками и стражниками. Да и самой силой господней. Ежели вдруг, помилуй нас боже, какая из реликвий пропадёт, то князю нашему будет великое бесчестье. Город весь перетряхнут, наизнанку вывернут. А когда найдут – великая радость. И «находчику» – княжья милость.

Мда… и ещё раз. Яков постоянно повторяет в мой адрес: «ловок». Это вот так оно здесь понимается?

– Забавно. Сочтёшь ли ещё что полезным сказать? Отроку, мудрость вкушающему?

– Э-э-м… Вора, когда найдут… сам понимаешь… А Евфросиния уходит из города через три дня. Караван у неё немалый, охрана добрая… Сама же преподобная пребывает на подворье монастыря Параскевы-Пятницы. Дык где, говоришь, приказчик твой с чудо-бражкой обретается?

Хорошо он из беседы выходит. Поклон, благодарности, уверения и заверения, задом – в дверь, шапку – на голову, мозги – в кучку, дыхание – выровнять, морду – кирпичом…

Новый поворот княжеских интриг заставлял извилины сворачиваться в клубочек. Они заплетались морскими узлами и приветственно помахивали хвостиками. Нужно было сесть, и спокойно, окапывая со всех сторон, как окапывают неразорвавшийся снаряд, собрать и систематизировать информацию по теме.

Разложив всё по полочкам, я, может быть, найду щёлочку – тот самый выход из лабиринта, благодаря которому и живёт мышь белая.

Сперва мы заявились все толпой в Успенский собор, который заложен ещё Мономахом и перестроен Ростиком после частичного обрушения.

Толпа народа. Все крестятся, прикладываются, молятcя и коленопреклоняются. Непрерывное жужжание множества голосов, но всё пристойненько. Давки, как в первые дни – нет, толпа прокачивается через центральный неф достаточно интенсивно, заторов особых не возникает. Кому сильно приспичило – распихиваются по боковым нефам. Там по углам и поклоны бьют.

Я внимательно осматривал все выставленные экспонаты. Предлагаемая вниманию коллекция от патриарха внушала уважение своими… раками. Каждый сувенир находился в отдельном ящичке, богато изукрашенном, открытом для обозрения. Правда, прикладываться к содержимому не дозволялось, даже и к ящичкам. Но красивые сосновые аналои-подставки – вполне по зубам верующим.

Как раз в этом 12 веке крестоносцы в Иерусалиме обнаружили, что паломники отгрызают частицы от Камня Омовения в Храме Гроба Господня. Во избежание утраты святыни, из каменоломен была привезена гранитная толстая плита, которой и был накрыт истинный Камень. Но это не помогло: в 21 веке я наблюдал следы зубов уже и на этом граните. А вы говорите: «кариеc», «пародонтоз»…

Вообще, христианам свойственно грызть свои святыни. Так лишилась одного сустава «десница Иоанна Предтечи».

По одному из суеверий эти мощи обладают мощным антитоксическим эффектом. Поэтому некий серб, когда его дочку укусила гадюка, откусил, во время ритуала приложения, у святыни мизинец и отнёс ребёнку. Ребёнок выздоровел, папаша признался в хищении, но, поскольку имело место чудо божье, его даже поблагодарили. Правда, мизинец на место не вернули. Видимо, ребёнок сжевал косточку от волнения, поскольку лечебный эффект обычно достигался простым прикладыванием к укушенному месту.

Особое место в ряду обгрызаемого христианами занимает Крест Животворящий.

Легенды об этом изделии плотника из легионного обоза, которое Иисус тащил по Виа Долороза – отсутствуют в канонических евангелиях. Но существуют, по меньшей мере, четыре основных варианта описания происхождения этой древесины в апокрифах. Распространённый на «Святой Руси» вариант восходит к «Евангелию от Никодима» и возводит обсуждаемое бревно к райскому «Древу познания добра и зла».

Кстати, похоже: фактура не хвойной породы, не деловая древесина. Может быть и яблоня – там же яблоки росли. Если же происхождение не «райское», а туземное, палестинское, то… вероятнее всего олива.

После казни Иисуса все элементы конструкции были спрятаны в пещере, которую закрыли высокой насыпью. «Окончив такую работу, им оставалось только на поверхности земли приготовить странную, по истине гробницу душ, и они построили мрачное жилище для мёртвых идолов, тайник демона сладострастия Афродиты, где на нечистых и мерзких жертвенниках приносили ненавистные жертвы».

Кучу глупых шуток и глубокомысленных рассуждений по теме: чьим именно тазом накрылся Иисус, и какова роль священного бревна в основании храма богини любви… не будем.

Не все женщины – поклонницы Афродиты: фригидность довольно распространена и в древности. Равноапостольская императрица Елена, мать Константина Великого, в 4 веке докопалась до брёвнышка. И сразу начала его пилить.

Одна часть была оставлена епископу в Иерусалиме, другая же отправлена сыну – Константину Великому – в Константинополь. Сын тоже оказался «подельчивым»: часть отдал своему епископу, часть же, в золотом ковчеге, таскал за собой.

Иерусалимский кусок очень быстро начали защищать от обгрызания.

Уже в VI веке «… епископ сидя придерживает своими руками концы святого древа; диаконы же, которые стоят вокруг, охраняют. Оно охраняется так потому, что существует обычай, по которому весь народ, подходя по одиночке… наклоняются к столу, лобызают святое древо и проходят. И так как, рассказывают, не знаю когда, кто-то отгрыз и украл частицу святого дерева, то поэтому теперь диаконы, стоящие вокруг, так и охраняют, чтобы никто из подходящих не дерзнул сделать того же».

 
«Если где-то кое-кто у нас порой
Сгрызть чего-то хочет…».
 

То приходят «диаконы в погонах» и наказывают «по попке больно».

Сама императрица раздавала кусочки от «Честнаго Древа Креста» в монастыри. Процесс распила шёл весьма активно. Иоанн Златоуст пишет: «Многие, как мужи, так и жены, получив малую частицу этого древа и обложив её золотом, вешают себе на шею».

Теперь, спустя восемь веков, фрагмент этих пиломатериалов попал и на «Святую Русь». То, что в Царьграде на всяких шеях болтается – здесь редчайший раритет и уникальный атрибут. Святая реликвия.

Сел во дворе, нашёл деревяшку, начал рисовать на земле. Вот церковь, входы, охрана, сами экспонаты…

Мне очень не нравилось предложение Демьяна-кравчего. Украсть, взвалить преступление на какого-то беднягу, поймать его с поличным, оповестить князя и получить благодарность…

Слишком сложно, слишком рискованно. Старая инженерная истина: «хорошее – просто». А сложное – всегда ломается.

Элементарно: я украду, тут приходит сам Демьян и берёт меня за… за больно. Мне – кучка неприятностей. Со смертельным исходом. Ему – княжеское благоволение. Включая, например, мою же вотчину!

Понимаю: эгоцентризм. Я думаю, что все только и мечтают отобрать у меня Рябиновку. У дяденьки могут быть совсем иные цели. Карьерные например. А какая мне разница? Мёртвенькому…

Через три дня караван уйдёт. Охрана многочисленная, выглядит… профессионально. А я ни местности, ни обычаев караванщиков… Брать надо в городе. Брать надо деревяшку: икона великовата, остальные – не столь эксклюзивны. Сделать всё надо самому – мои люди… они преданы, но – верующие. При соприкосновении со святыней возможны… нежелательные аберрации.

Я чертил на утоптанной земле, стирал ногой, пытался вообразить себе совершение преступления… Поймал себя на том, что разглядываю щепку, которой царапаю землю. Интересно: там, в серебряной раке, тоже щепочка. Поменьше – сантиметра три длинной, пол-сантиметра шириной, довольно плоская, срезанная наискось по торцам, два бурых пятнышка на нижней части…

– Сухан. Ты частицу Креста Господня видел? Хорошо рассмотрел?

Первый ответ – кивок. Второй – молчание. Сам дурак – что значит «хорошо»? Говоря с мертвецом – думай тщательнее.

– Найди кусок дерева. Из которого можно вырезать щепку. Похожую на ту, которую мы видели в соборе. Пятнышки – сделаем позже. Обойди двор и найди.

Сухан внимательно посмотрел на меня, встал и пошёл по двору кругом. А я затаил дыхание. У него – абсолютная память. И фотографическая – тоже. Зомби же!

Благочестник, по моему впечатлению, из породы коллекционеров-фанатиков. Такой гасит свет, запирает двери, забирается с головой под одеяло и там, при свете фонарика, рассматривает свой кляссер, огребая кайф просто от факта владения редкостью. Наслаждаясь и самоудовлетворяясь ощущением обладания.

Я хотел избежать громкого скандала:

– Украли! Держи вора! А есть ли у вас алиби?

Зачем мне всё это? Есть же вариант с подменой! Постоянно используется при краже произведений искусств. Одну штучку взял – другую, такую же, на её место положил. «Корова у нас по документам одна? И отдавать будем одну!» – Матроскин снова прав.

Вместо «спасения княжеской чести», которая вещь очень… растяжимая, я задумал огрести благодарность за уникальный подарок: истинную частицу Истинного Креста. А Евфросиния пускай помолиться перед «не-истинной». А какая разница? Бог-то везде, в любом полене.

Дальше… дальше я начал приплясывать от возбуждения. Сухан нашёл обрубок чего-то, посидел над ним, отщепил кусок и ножом долго наводил геометрию.

– Вот. Похоже. Цвет… – светловато.

Я гонял своих, мы перепробовали самые разные составы… Поймали одного из наших мужичков и поили пивом… У него какие-то проблемы с почками – моча тёмно-красная… Смешивали со скипидаром и яичным желтком… Капали поросячьей кровью и старательно дули, чтобы быстрее подсохло. Потом плюнули, наскребли ржавчины и со спиртом…

Сухану пришлось вырезать штук восемь подобий реликвии. Дело шло к поточному производству…

Уже утром, при естественном освещении, он выдал вердикт:

– Вот эта. Как просохнет.

Надо ли объяснять, что попутно на подворье шли и другие процессы?

Аким переживал провал своего боярства. Появившийся «Будда» его успокаивал и помогал залить горе.

Николай принимал потенциальных торговых партнёров и толкал им наше полотно. Периодически жалуясь мне:

– Ну такие скряги! Эх, не вовремя! Полотно-то тонкое – осенью бы, когда вятшие в город съедутся…

Чарджи обхаживал забежавшую соседку, та глупо хихикала:

– Ой, да что ты такое мне говоришь! Ой, да что ты такое там делаешь!

Чимахай учил рябиновских своей «мельнице». Те постоянно сбивались с ритма и громко комментировали свои ошибки разными… междометиями.

Ивашко философически разговаривал «за жизнь» с дедушкой, то и дело переспрашивая:

– А вода? Нет, ты помнишь? Она ж мокрее была! Такой воды нынче нет. Эх, молодёжь-молодёжь…

Та ещё ночка…

Утром я сразу побежал в собор. Сравнить, уточнить…

Оп-па! Облом. Опять!

Как же это? А где…?

Икона была на месте, а ящичков не было.

– Преподобная Евфросиния послезавтра из города уйдёт. Ныне собирают оне вещицы свои в дорогу. Иконой-то ещё и на пристани благословлять будут. А остальное убрано. У ей уже, в узлы увязано.

Ё! И чего теперь? «Всё пропало, клиент уезжает, гипс снимают…».

Не ново. Только фиг вам, ребятки! Когда я завёлся – меня трудно остановить. «Стая удачно пущенных дятлов задалбывает до смерти слона средних размеров». Я, хоть и не стая, но сам по себе такой ДД…

Узнать, что экспонаты перемещены в монастырь Параскевы-Пятницы – труда не составило. А вот дальше…

Наблюдать похмельного Акима и «Будду» с нечитающимися на лице глазами… Народ от моего вида… рассосался. От меня и от греха подальше.

А я стал придумывать следующий план. Уже не «B» или «C», а «F». Соответствует порядковому номеру. И сути – «факеншит». А чего тут придумывать? – Выбора-то нет.

– Варюха, подь сюда! Скажи: тряпки твои в порядке? Костюмчик монастырской послушницы – целый? Почистить, погладить, подштопать, примерить, ушить… Давай быстренько.

Быстренько такие дела у девушек не получаются, но является, наконец. Вся в волнении и смущении. А ей – идёт. И манеры изменились: движется плавненько, говорит увереннее. Я себе тоже женское платье подобрал. Как увидела – хихикать начала.

– Ой, ты такой смешной! А поясочек-то… вяжешь низко. Будто… хи-хи-хи пристанская гулящая какая…

Этого-то я и боялся: «господин» из лексикона исчезло, действия мои являются не поводом для осторожного совета, но объектом самоуверенной критики в форме насмешек. Придётся напомнить ей – «её место».

– Повернулась. Наклонилась. Подол на голову задрала. Ляжки расставила. Эк оно тут у тебя… Оп-па!

– А-ай!

– Когда господин в тебя, дуру, уд свой заправляет, надобно благодарить да радоваться. А не айкать.

– Спаси тя бог господине! О-ой…! Всякая ласка твоя – для робы твоей – о-ёёй! – в радость. Несказанную-ю-ю…

Иерархические отношения быстро восстановились, а продолжающиеся гендерные – я совместил с уточнением своего F-плана.

К сожалению, Варвара не владела оперативной ситуацией на монастырском подворье: какие покои отведены полоцким, где складированы интересующие меня сувениры, схема охраны… только общее представление о местности и функционале строений. В качестве «волшебного клубочка» – не пригодна, только – на роль отмычки.

Получается так: мы приходим к вечере. Её знают в лицо и пропустят. Меня она представляет как дальнюю родственницу из провинции. Две богобоязненных девицы, одна из которых три года прожила в монастыре в послушницах – выглядит вполне пристойно и подозрений вызвать не должно. Три инокини, которые сопровождали её к Немату, наверняка ещё не вернулись – инокини ходят пешком, не «плечевые» – лодейки-попутки не тормозят.

Выстаиваем службу, при выходе толпы «рассасываемся» в укромный уголок, ожидаем всеобщего отбоя. На основе сплетен и визуального наблюдения, уточняем местоположение объекта. После чего я произвожу взлом, проникновение, изъятие…, а она – показывает вход в подземный выход.

Я ещё её немножко помял и пощупал, проверяя достоверность послушания. И стал собираться. Поясок, и правда, пришлось перевязать под грудь. А на живот под платьем навязать торбу со снаряжением. Когда идёшь на воровское дело с нечёткими подробностями – очень хочется предусмотреть все варианты событий. А карманов здесь нет, и тащить что-то в руках – просто нарываться.