Текст книги "Обязалово"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Глава 203

Выхожу я весь такой «обзабоченный думами тяжкими» от Артёмия и попадаю к Маране в руки.

С Артёмием, по её словам, всё нормально будет – через месячишко, пожалуй, и спляшет. Ещё там у неё всякие дела по хозяйству: спирта ей ещё надо, щипцы зубодёрные сделать, а то у нас тут зубы ниткой дёргают.

Ну, известное дело: нитку – на зуб и другой конец к дереву. А потом – резко огнём в лицо. Человек с перепугу дёргается, отскакивает, а зуб – на месте остаётся. В смысле – на ниточке.

Я киваю, и тут она мне выдаёт:

– А ещё должен ты три дня держать полный пост. Только на воде, на хлебе и без баб. А на третий день – помойся весь начисто и, как стемнеет, приходи один сюда.

И чтобы это значило? Нормальный глаз у неё прикрыт, на лице – умильная улыбка. В её исполнении – похоже на оскал крокодила. Второй зрачок смотрит как дуло крупнокалиберного, а одной из своих нижних конечностей она землю смущённо ковыряет.

– Зачем?

– Ты что? Ты струсил?!

– Кто?! Я?!!! Конечно. Ты же – смерть ходячая. Как же мне тебя не боятся? Тем более – помывшись… Так зачем я тебе нужен?

– Эх, лягушонок… Колдовать буду. Тебе же интересно?

Как говорил Шурик в «Кавказской пленнице»:

– Принять участие в каком-нибудь древнем обряде – моя мечта.

Потом, правда, ему не понравилось.

Мара видит всю глубину моих сомнений и успокаивает:

– Не боись. Тебе вреда не будет.

Потом, подумав, честно добавляет:

– Вроде бы. Точно не скажу – прежде такого не делала. Но, волчонок, без тебя – никак. Придёшь?

Я… Лезть как Шурик в какой-то неизвестный средневековый обряд… Очень не факт, что там будут «кунаки влюблённого джигита». А оно мне надо? Да нафиг мне все эти мракобесные экзерцисы! Я тут самый умный, самый продвинутый, самый прогрессивный! Самый-самый…

Пока. Пока меня здесь уважают.

Если Мара потеряет ко мне уважение – потеряет и интерес. Тогда… можно шкурку самому снимать и на заборе развешивать. Или нужно Мару сразу резать. Вот прямо сейчас, потому что она меня уже знает, и всякие мои «задние мысли»… – не дословно, без привязки к местности/времени, но… Если я решу её убить, то приму решение только так, чтобы она этого не видела и не слышала. Иначе я умру первым. А пока…

– Приду. Чего-то с собой взять? Ну, тогда до встречи.

Хорошо, хоть верёвку свою приносить не надо.

Через три дня, голодный, чистый и злой… Почему злой? – А какой? Тут и так бабы в селище балабонят без остановки:

– Ну ладно, гречанка бояричу надоела. Так вон же скока молодок! Всяких разных! Ой, бабоньки, он же ж и есть перестал! Видать тоска-кручина приключилася. Ой что будет! Кто к бояричу кормить-ублажать пойдёт? Пока он зубами щёлкать не начал?

Начали ко мне выборных подсылать. То одна прижмётся, то другая прислонится. А уж ворковать-то – все начали! Ну ладно – бабы. Так ведь и эти… Два дурака сели скипидар пить. Вот те крест святой – не вру!

– Дык… эта… мы стал быть подумали… ты-то огненную воду пьёшь… ну… и эта… оно ж горит…

Мать вашу! Где моя клизма?! В медицинском смысле – она бесполезна. А вот в воспитательном… чтобы надолго от таких глупостей…

Пока мозги… и прочие части тела… промывал – к Маране заявился уже затемно.

– Пришёл-таки. Смелый. Ну, коли так – раздевайся.

– Мара, ты меня, часом, ни с кем не спутала? Сухан во дворе сидит – может, его позвать?

– Не спутала. Не боись, мартышок, я маленьких не люблю.

Во блин! Опять фольк пошёл.

– Так у нас с тобой, Марана, маленьких и не будет. Я умею.

– Дур-р-рак плешивый! Тряпьё долой! Живо! Время уходит.

Судя по всему – «божественный» секс не предусмотрен. Да и не устроимся мы вдвоём на такой узенькой лавке, куда она мне указала. А жаль… С голодухи и от воздержания я бы… и покушать…

Марана вытащила из водяной бани невеликий горшочек и начала, бормоча, фыркая и ругаясь, намазывать меня какой-то… сине-зелёной гадостью. По запаху – что-то болотное. По произносимым словам… Ну, если считать это колдовским заклятием, то все самцы в округе, начиная с майских жуков, должны сдохнуть не родившись. А вообще-то – приятно. Так это… и холодит, и будоражит… интересно – а где она массажу училась? Вот не поверю, чтобы наши предки, а особенно – предкини, в этом ремесле ничего не понимали! В летописях не написано, но мне не вериться.

Под руками Мараны моё тело постепенно менялось. Куда-то отступило чувство голода, суета и раздражение, отодвинулись всякие дневные заботы. Казалось, на коже постепенно нарастает холод. Но не проникает глубоко в мышцы, потому что внутри возникло чувство тепла. Такое мягкое, уютное, весёлое тепло. Оно пробивалось к поверхности тела подобно пузырькам в шампанском. Становилось всё… веселее. Мир вокруг выглядел всё… забавнее. Хотелось смеяться, хотелось ущипнуть Мару, попрыгать, подурачиться. Хохотать под коркой льда.

Мара стащила с меня бандану, и начала смазывать лысую кожу моей головы. Я балдел – больше года никто не касался моей головы. Никто не разминал её двумя руками с редкими почёсываниями. Как я понимаю шимпанзей! И прочих… приматов. «Основной инстинкт» – это «почешите мне тыковку», а не то, что вы подумали.

Я, конечно, высокотехнологичный попадун, но правильно размять затылок… и ниже… сам – не могу. Как-то коллеги упускают зависимость попаданца от умений аборигенов в части «спинку почесать». Можно, конечно, скребницу какую-нибудь спрогрессировать, но… Проще надо быть, ближе к народу! Поймать народ, научить и пусть почёсывает.

– Перевернись. Осторожно!

Я чуть не слетел с лавки. К этому моменту всё вокруг приобрело… мерцающую контрастность. В этой ведьминой избушке – темновато. Но сейчас разные предметы утвари вдруг стали ясно видными. Как-то… гравюрно. Очень чёткие, до болезненности, контуры. Больно не от света – всё серое. А именно от резкости очертаний. Постоянно плыла перспектива – кружка на столе вдруг стала очень большой и близкой. Но стоило взглянуть в сторону и снова вернуть взгляд – маленькая, неясная, далёкая.

Кстати о кружке. Мара, поразглядывав меня, лежащего на спине, поставила взятую, было, кружку обратно.

– Жадная ты, Марана. Бедной ящерке и воды бережёшь.

– У тя и так вон. Торчит колокольней. Мало что не звенит. Тебе этого зелья дать… неделю до ветру только с молитвой ходить будешь.

– Чегой-то?

– Тогой-то! Так зажмёт… отливать будешь только с божьего соизволения.

На Аничковом мосту как-то попалась на глаза табличка: «Барон Клодт – изваял. И – отлил». Тоже, похоже, были проблемы. С отлитием.

Она прошлась основанием ладоней по груди и животу, очень осторожно размяла шею. К этому моменту у меня внутри из мягкого и весёлого тепла стал формироваться какой-то раскалённый стержень. От головы через позвоночник до… головки. Это был совсем другой жар – очень горячий, злой. Шестигранный стальной прут прямо из кузнечного горна. У меня, видимо, изменился взгляд. Марана отодвинулась и с угрозой произнесла:

– Только попробуй. Пришибу.

– Думаешшшь? Успееешшшь?

Она отшатнулась.

В голове нарастал звон и жар. Кованый стержень внутри меня начал раздуваться. Как воздушный шарик в куче пенопластовых крошек. Неровно, коряво, со скрипом.

Всё-таки ведьма меня чем-то… Что я ей такого сделал? Причины – потом… Какой-то яд контактного действия… Не яд – наркотик… Рецепт – потом. Сейчас выбраться. Во дворе – Сухан. Велю – он убьёт ведьму. Меня – в реку. На прополаскивание.

Следующий момент я поймал уже стоя. Что-то возилось на полу, у меня в ногах. Вру – не у меня. Ноги были волчьи. В меху, с когтями. Рядом – характерно торчали в разные стороны ноги Мараны. А мои где? Опять фольк? «Це – жинкины ноги, це – мои. А це – чьи?».

Конфликт принадлежности конечностей решается уходом дознавателя на сеновал. Пробую. Не получилось. Ноги двинулись все. И Маранины с их избыточной стреловидностью – тоже. Странно. Лицо и поверхность тела как-то… одеревенели. Губы и щёки стали очень тяжёлыми, неподвижными. Язык тоже заплетается, задевает за зубы и щёки изнутри. Как-то… зависает на некоторых звуках.

Мара хрипела. Сперва я не понял, но, сфокусировав взгляд, обнаружил её распахнутую пасть. Аж до гланд. Потом – свои руки у неё на шее. Точнее – на её платке, который сбился ей на шею. Я затягивал его своими руками. Тоже… одеревеневшими. Она вцепилась своими руками в мои, кажется, даже царапалась. Но чувствительности не было.

Я наклонился ближе к её лицу и с любопытством рассматривал – у неё вылезают из орбит глаза. Это было… забавно: глаза разные, а вылупляются синхронно. Если пренебречь различиями в топологии внешних оболочек, то сущность у них одна: гляделки. Соответственно, и выскочат они одинаково.

Радость от проявляемой мною способности логически мыслить, от гордости за свою молотилку, вызвала желание придумать ещё какой-нибудь… силлогизм. С предикатом заключения. Или лучше – парадокс. Типа: «болтовня повешенного». Он же болтается!

Есть такое явление: ассоциативный кретинизм. Мне оно вполне свойственно. Мысль о «болтающемся повешенном» заставила меня инстинктивно перевести взгляд на низ своего живота. Не висит. Совсем не болтается. Торчит. Как колокольня. Найду колокол и позвоню.

 
«Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где столько баб, где мой дурдом.
И как я, с ним навек простясь
Там позвенел в последний раз!».
 

Цвет странный. И на ощупь… не моё. Мало того, что не чувствую, но и фактура поверхности… Странно. А где эта дура?

Мара сумела оторвать мою вторую руку от своего горла, завалилась на бок и надрывно кашляла, с воем заглатывая воздух. Рывком опрокинув её на спину, я подсунул ей под нос свою «колокольню» и поинтересовался:

– Это что?

– Я же не для себя! Ты же ей должен! Кроме тебя – некому! Это твоя обязанность!

Обязанность? Кому я ещё в этом мире чего должен? И какая связь? Мара сунула мне в руки какую-то шкуру, и принялась нервно уговаривать:

– Одень это. Рубаху эту мехом наружу и голову. И пойдём. Ждёт она.

– «Она» – кто?

– Волчица. Елица. Она же… ей же… Я её опоила, в волчью шкуру одела, на цепь посадила. В баньке на полке – раком стоит, рыком – рычит. Она теперь – не она, а волчица лесная. И ты одевай. Ты – тоже волк.

– Не понял. Маскарад? Зачем?

– Она – не она и ты – не ты. Она – не девка, ты – не боярич. Волк с волчицой… свадьбу играют.

Несколько мгновений я пытался переварить услышанное и совместить с известным. Шарики в моей молотилке упорно не цеплялись за ролики. Попытки мыслить обламывались на первом же шаге. Как это часто бывает – помогло знакомое.

«Я – не я, и корова не моя» – русская народная мудрость.

Из фолька, но более новейших времён:

«Подходят ко мне двое и говорят:

– А! Фёдя! – и давай бить-молотить.

– А ты?!

– А мне пофиг – я же Вася».

Как такой метод по-научному называется? Имперсонализация? Перенос личности? Замена самоидентификации? Маленькие дети часто выдумывают себе «карлсонов» с пропеллером и сваливают на них ответственность за съеденное варенье. Это годиться для городских детей. А здесь одушевляют всё – выбор больше.

 
«Я – сучка, сучка, сучка.
Я вовсе не медведь.
Волчице так приятно
От волка залететь».
 

Бедный Винни…

Мара надумала излечить девку от её психа. По народной методе: «клин – клином». А – «страх – волком»? Не знаю: переживёт ли лечение пациентка. И у меня внутри этот раскалённый стержень… Как бы не зажариться.

Рубаха представляла собой подобие детской распашонки с пришитыми варежками из волчьих лап с когтями. Когти, явно, были специально затуплены. А снизу на мне были штаны, тоже из волчьих шкур. Светлый густой длинный мех, покрывающий ляжки волков с внутренней стороны, выглядел на моих ногах… смешно и глупо. Особенно – из-за прорези в паховой области. Откуда торчала моя «колокольня».

– Мара, ты чего, штаны без прорехи найти не могла?

– Сейчас-сейчас, миленький. Вот шапку тебе оденем. Чтобы и не узнал никто.

Что, там ещё и зрители будут? С аплодисментами и вызовами на бис…

Она попыталась нахлобучить на меня чучельную голову крупного волка. Тяжёлое, несуразное… изделие. С кусочками прусского янтаря, вставленными в глазницы. Я перехватил её руки, взял эту лохматую голову и надел на свою лысую.

Отвратительно. Какой-то сложный запах: гниль и что-то пряное. Ничего не видно и не слышно. Меня потянуло за руку, и я сделал шаг. Один, другой… Очень мешали когти на ногах – цеплялись за всё. И сильно раздражала «колокольня». «Болтовня свободного эректуса». Частично свободного: с одного конца.

Фольк снова прав: «Нет правды в ногах. Но нет её и выше».

Медленно, в раскорячку, в полной темноте волчьей маски, я, наполненный внутренним жаром и холодом, шаг за шагом, двигался куда-то, влекомый твёрдой рукой прыгающей богини смерти.

В какой-то момент воздух вокруг обжёг мои ноздри. Запах в маске усилился до невыносимого. Я попытался сдёрнуть этот… «гермошлем», освободить голову и вздохнуть нормально. Но меня что-то стукнуло под коленки. Падая, выставив вперёд руки, попал ими на что-то… живоё.

Оно дёрнулось, я инстинктивно попытался ухватиться за него. Но в этих… варежках с когтями. С тупыми, как я сам… Сжал между ладонями. Оно рвалось из моих рук. Автоматически прижал крепче, дёрнул вырывающееся на себя.

Оно пыталось вывернуться, убежать. А я терял равновесие, заваливался вперёд. Снова рывком вернул это, в моих руках-лапах, назад. И понял, что я… что моя «колокольня»… куда-то… попала. Чем-то направленная. Кем-то… Но чувствительность у меня… как у бревна. Судя по очередному рывку… этого, которое в руках… по смутно донёсшимся до меня звукам не то – визга, не то – воя… кому-то больно. А мне? – А… деревянно мне всё! «Я – не Федя, я – Вася».

Три дня голодовки с воздержанием несколько сместили… мою адекватность. В сторону раздражительности. А снадобье Мараны качнуло маятник в ещё дальше. Тактильные ощущения пропали ещё в избе. «Ничего – не вижу, ничего – не слышу»… И не нюхаю – тоже.

Волчья шкура и маска вообще отсекали меня от внешнего мира. Это раздражало и тревожило. Избавиться от них не получалось: руки были заняты – что-то живое, гибкое, нервное пыталось вырваться из моих лап. Дёргалось, изгибалось… Стоило чуть ослабить хватку и оно куда-то уползало.

Такая… непослушность бесила, вызывало ярость, стремление наказать… Я резко рванул это… чересчур самодеятельное… на себя. До удара. В низ живота. Чуть отпустил и, когда оно снова попыталось вырваться – повторил ещё резче. И – ещё. И, уже сам, отталкивая зажатое между ладонями-лапами, вернул в удобное для меня положение. В удобное – чтобы рвануть.

Я таскал это… дрожащее, изгибающееся, вырывающееся… мясо вперёд и назад. Всё резче, всё сильнее. Всё чётче, «рубленнее» фиксируя каждую фазу, каждое движение. В мгновения замирания, ладонями, даже через подушечки волчьих лап чувствовал содрогание этого… живого существа. Попытки вырваться, как-то уползти или увернуться – ослабели, потом – прекратились.

Но я не верил: затаилось, обманет, прыгнет. Ещё раз ударить, ещё жёстче, ещё сильнее. «Вложить ума», «научить жизни», «где пнул, там и завалится», «чтоб и мысли не было»…

В моменты пауз я чувствовал, что оно уже не пытается что-то сделать само, что оно покорно, обессилено, остаётся, «зависает» в том положение, где я его остановил. Только дрожит меленько.

И это – тоже раздражало. Злило. Вызывало ярость. Стремление повторить, сделать ещё раз, ещё больнее. Рвануть на себя и насадить ещё глубже. Чтобы дошло.

«Дошло» – что? Что от меня не вырваться? Или что крик боли, стон слабого – созывает хищников со всего леса? Не знаю… Молотилку клинило на каждом обороте. С хрустом, будто во всей зубчатке – песок.

Где-то на краю сознания проскочила мысль, что волки так не делают. Манера таскать самку за бёдра появляется у приматов с их человеческими руками. «Развитие человеческой руки открыло путь к развитию человеческого мозга». И не только.

Кажется, это было последняя связная мысль. Я продолжал дёргаться, ощущая, как во мне нарастает бешенство, как мне становиться нечем дышать в этом… идиотском колпаке. Как всё сильнее стучит кровь в голове, всё резче – запах гнили и пряности. Прежнее ощущение холодка на коже исчезло, но чувствительность не восстановилось.

Снаружи я был похож на дерево. На сухое, до пыльности, до трещинности – берёзовое полено. А внутри – с каждым моим толчком рос раскалённый стальной стержень. Он рос и раскалялся. Это было… очень тревожно. Нервенно. Кажется, я что-то рычал под маской. Подвывал в такт моим движениям, в такт пульсации огня внутри.

«Дерево» нагревалось. Потом вдруг… полыхнуло. Как сухое полено – сперва в одном месте и, мгновенно – по всей поверхности. Меня аж выгнуло, изнутри рванулся рычащий вой. Это не было больно. Скорее – страшно. И – восторженно. И сразу – мокро. Меня прошибло потом. По всему телу вплоть до щиколоток. Кажется. Отпустило. Губы, сведённые до этого судорогой в волчьем оскале, обмякли.

Вообще – тело осело, стало… пустым. Сила, раскалённый стальной стержень, державший его, исчез, испарился, улетучился. Я устало выдохнул и повалился куда-то вперёд, вяло пытаясь остановить своё падение дрожащими от слабости и мокрыми от пота руками.

* * *

Разбудило меня… Женские стоны страсти всегда вызывали во мне припадок активности. Какой может быть сон, если в паре метров Марана исполняет свою «песню любви»! Тут даже обморок не поможет. Только могила. Да и то, с учётом амплуа исполнительницы… Она ж и мёртвого поднимет!

Некоторое время я лежал с закрытыми глазами. Не то, чтобы смущать их не хотел… Слушал. Себя.

Во всём теле… усталость, пустота. Чуть ломит левый висок. Какие-то обрывки из вчерашних картинок. Какой же я, всё-таки, дурак! Так довериться этой… ведьме! Она вполне могла меня ухайдокать. Стоило её только захотеть. Или просто… передозировка, аллергия, нестандартная реакция…

Ванька-покойник… очень близко. А ещё… унизительно как-то. Меня… употребили. Согласно перечню каких-то моих обязанностей. Как вибратор в лечебных целях. С сакрально-ритуальным антуражем.

Исконно-посконные языческие суеверия – инструментарий психиатра-любителя. И я в роли молоточка. Которым по коленке стукают – дёрнется ножка или нет?

Внутренняя проверка собственного тела давала надежду на относительную «самоходность». Осторожненько поднялся и сел. Чуть кружилась голова, подташнивало. Лёгкий звон в пальцах и в дёснах. А так… «Будем жить». Как и с кем – сам решу.

В избе, на широкой лежанке у противоположной стены, Мара старательно «объезжала» Сухана в позе «родео». Моё шевеление привлекло её внимание, но никак не отразилось на процессе. Впрочем, сосредоточенное и целеустремлённое выражение «богиньского» лица сменилось улыбкой. Насколько я понимаю её физиономистику – дружелюбная, заботливая, несколько покровительственная улыбочка. Но когда зубы видны до коренных – можно и ошибиться.

– Ну что, волчонок? Понравилось? Лихо ты ей. Будто и вправду – бирюк на волчьей свадьбе. Теперь она дня три-четыре отлёживаться будет. А встанет – шёлковой. Ты ей такой страх вбил… все другие вылетели. Могуч, могуч! Надо будет и самой как-нибудь. Этот-то хорош. Но иногда и новенького чего хочется попробовать. Молоденького. Хи-хи-хи…

Она не прекращала своих ритмических движений, просто лучась самодовольством и само-удовольствием, а я, несколько нетвёрдо стоя на ногах, оглядел избу в поисках своей одежды, и, сделав пару неуверенных шагов к сексодрому, уцепился за её плечо.

Тоже улыбнулся ей в ответ. И изо всех сил, проворачиваясь на месте, теряя равновесие и падая, сдёрнул её на пол.

– Ах! Ты… Ты что?! Ох…ел?!!!

– С-сухан. Бей её.

Мара, несколько ошеломлённая своим падением, пропустила пару секунд. Потом, перевернувшись, резво устремилась к двери на четвереньках. Мне хватило сил подняться. На двух ногах двигаться быстрее, чем на четырёх да ещё с такой вывертностью. Я упал ей на спину и, снова вцепившись в платок, замотанный на шее, попытался душить.

То, что вчера получилось вполне естественно, без контролируемого напряжения сил, сейчас оказалось невозможным – Марана просто дёрнула плечами, и я улетел в угол.

– И-ех!

Плохо. Ещё один боксёр-заочник. Надо учить Сухана правильному удару. Обычная для русских гридней оплеуха в такой позиции не срабатывает, а удар мягкой нижней частью кулака между лопаток – малоэффективен. Надо показать удар торцевой частью. Хотя, может, он и прав: бил бы «правильно» – убил бы.

– За руки держи.

Я подобрал в углу дрючок, всунул под узел платка у неё на шее и начал крутить.

Какой у меня многофунциональный дрючок! Некоторые мои коллеги по попадизму без ручного пулемёта с запасными барабанными магазинами – даже спать не ложатся. А вы пробовали душить человека с помощью РПК? Вот и я говорю: берёзовая палка хоть и не стреляет, но очень смертельна.

Сухан вывернул ошеломлённой женщине руки за спину, уселся сверху, а я, прижимая её лицо к полу, монотонно затягивал удавку.

Марана начала судорожно биться под нами, но сил ей надолго не хватило. Я довернул палку, придержал, потом отвернул на пол-оборота. Позволил заглотнуть воздуха. Потом – снова довернул.

Мне не нравится, когда меня используют. Даже в медицинских целях. Возможно, она хотела чего-то хорошего. Господь ей судья – «благими намерениями вымощена дорога в ад». Вот по этой дороге она и отправится. Я – не русский народ, она – не Рылеев с Пестелем. «Для народа, но без народа» – у меня не пройдёт.

Никогда не думал, что мои, несколько хихикающие размышления насчёт роли зоофилии в истории человечества, получат столь идиотское выражение в моём личном жизненном опыте. В форме «волчьей свадьбы» с моим персональным участием.

Когда-то в садике я играл волка постановке «Трёх поросят»:

– Я злой и страшный серый волк! Я в поросятах знаю толк!

Потом вырос, стал «знать толк» и в женщинах. Был в пионерах и усвоил главный принцип юного ленинца – «всегда готов!». Но применять меня «в тёмную», кого-то мною… трахать… Без моего согласия, мимо моей воли…

Воли своей я не отдам никому.

У меня… наблюдались остаточные явления. Вялость, замедленность. Сухость во рту. Молотилка никак не хотела выходить на нормальные обороты. Я тупо затягивал петлю, не сильно задумываясь о том, зачем я это делаю, что из этого получится… Вот сейчас правильно вот такое действие. Почему? – Ну, наверное, у меня были причины принять такое решение.

Тут Марана издала мощную трель. Чем-чем… Ну не ротом же!

Этот звук, громкий, долгий и многоголосый, привлёк моё внимание. Пробился сквозь общую тупость и замедленность. Как-то на предсмертную речь… Наверное, надо дать ей право на последнее слово. По теме: она сама до этого додумалась или ей кто-нибудь подсказал?

Ослабил закрутку на её шее, терпеливо подождал, пока она закончит кашлять и заглатывать воздух.

– Расскажи мне что-нибудь интересное, Марана. Чтобы я не пожалел воздуха, который ты глотаешь.

– Ты, кха… ты сдохнешь! И попадёшь ко мне! В моё царство мёртвых! И тогда я…

– Ты дура, Марана. Ты радуешься тому, чего должно бояться. Да, я умру и попаду к тебе. Ты жаждешь провести вечность во вражде со мной, со Зверем Лютым? Тебе даже убежать будет некуда – твоё царство станет моим. Ничего не остановит мою волю. Мою волю над тобой.

Что-то я совсем плохо соображаю. Возможен ли переворот, силовой захват власти в «царстве мёртвых»? Кажется, по греческой мифологии такие прецеденты были. Насчёт славян – не знаю. По христианству Сатана сумел поднять мятеж среди ангелов в царстве божьем.

 
«Мятеж не может кончиться удачей.
В противном случае его зовут иначе».
 

Так что вопрос чисто технический – удача и название.

– Ты оказалась… глупой. Ты попыталась управлять мною. Подмять мою волю. Дуры мне не интересны. Так и быть, я не буду обижать тебя на том свете. Но на этом… ты лишняя.

– Стой! Погоди! Акха-а!

Я начал снова закручивать удавку на её шее. Но остановился.

– Не проси у меня милосердия. Его нет у меня. Что ещё ты мне можешь сказать, Мара?

Кажется, она и правда собиралась просить пощады. Всё-таки, мирная жизнь, защищённая, обеспеченная, обустроенная… Опять же, я сдёрнул её с Сухана в фазе, близкой к приятному завершению… Слишком контрастный переход. Умирать хорошо, когда ты к этому готов, когда есть время собраться с духом, смириться с неизбежностью.

Но баба крепкая – быстро «затоптала» в себе всякую надежду на мою жалость. Собралась, сосредоточилась. И выдала:

– Постой! Я знаю тайну! Твою главную тайну!

Что?! Моя главная тайна – что я попаданец. Мирный обыватель из 21 века. «Эксперт по сложным системам» среднего уровня полёта. Она этого знать не может. Этого никто знать не может! Или я чего-то не понимаю?

– Говори.

– Акха… Воды дай.

Ага. Водички тебе…

Я просто провернул палку на оборот. Посмотрел, как она синеет, отвернул.

– Акха! Ах-ха. Кхр. Я тебе… перед тем как на случку вести… на уд чехол кожаный надела. Ну, чтобы она… от тебя не понесла. А то… после моих снадобий… такое выродить можно… Погоди! Не дави! А потом семя твоё посмотрела. Не глазами – есть способы. Мёртвое оно у тебя! Вот.

Марана смотрела сперва тревожно, потом, когда поняла, что я уловил смысл произнесённых слов, выражение её лица сменилось на более самоуверенное.

– И чего?

– Так известно чего – детишек у тебя не будет. Пустоцветная ты мартышка.

Её самоуверенность достигла высокого градуса злобной радости и полного превосходства. Торжество с петлёй на шее. С немалой примесью демонстративного, несколько брезгливого сочувствия. И чему эта уродина радуется?

– Ты, обезьянчик, Марану слушай. Может, и помогу чем. А без меня ты так и останешься… На берёзе – лишаем.

Не понял. Туповат я нынче.

А! Факеншит! 12 век, средневековье! «Детей даёт бог», «плодитесь и размножайтесь»…

Здесь бесплодие – полная катастрофа. В идеологии – гнев божий. Естественно, не просто так, а за свершённые грехи. Ты не знаешь, где ты согрешил? Неважно, Он – всевидящий, молись и, может быть, он простит тебе твою неизвестную вину. Или вину твоих предков.

Полная катастрофа в экономике. Без детей нет нормального семейного хозяйства, нет обеспеченной, хотя бы – приличной старости. Впереди – смерть в холоде, голоде, одиночестве.

Катастрофа социальная – к тебе относятся как к больному, ущербному, неправильному, «не нашему».

Полная катастрофа в политическом плане.

Здесь политика – борьба династий. «Монархия – форма государственного устройства, при котором власть передаётся половым путём».

«Почитать в отца место» – формула вассальной присяги на «Святой Руси».

На боярском уровне отсутствие детей, отсутствие возможности установить надёжные, семейные связи путём браков в этой среде… Ты даже не второй сорт – просто неуместен. Как негру проситься в Палату лордов в викторианской Англии.

Кому ты передашь вотчину? Некому? – Так зачем тебе быть вотчинником? У тебя уже что-то есть, но нет прямого наследника? – Вокруг появляется масса кандидатов. Которые стараются поторопить процесс передачи собственности. Власти понимают предстоящие… коллизии. Решение: отдать твоё имение тому, кто и сам, и сыновья, и внуки его… верой и правдой…

Как у волков – основой стаи является семья. Остальные волки – прибылые и приблудные.

Бездетный – выталкивается на обочину жизни, превращается в «приблудного».

 
«Устал я греться у чужого огня,
Но где же сердце, что полюбит меня,
Живу без ласки, боль свою затая,
Всегда быть лишним – судьба моя».
 

В феодализме вопрос не в – «где же сердце?», а в освящённой «законом божьим» дырке, из которой выскакивают на свет наследники. Кровные, законные, мужского пола, в достаточном количестве. Замена не допускается – всякие приёмные, внебрачные, племянники… второй сорт, некондиция.

Здешний мир в очередной раз щёлкнул меня по носу. Я не просто чужой здесь – я никогда не смогу стать здесь своим, «здесь-сейчас-нормальным».

Вот я как-то преодолел один здешний барьер – свою безродность. Выкручивался, выёживался, головой рисковал… Более-менее признали – Ванька-ублюдок, Иван Рябина.

Кажется, перелезу на брюхе и второе препятствие – сословность. Тоже… голова на ниточке, но боярство уже светит. Как-то где-то…

А на кой оно мне? Если главная ценность родовой аристократии – род, семья, потомки… – не для меня.

 
«Не для меня журчат ручьи,
Бегут алмазными струями.
Там дева с черными бровями
– Она растет не для меня».
 

И ещё один… аспект.

Раньше я думал, что мне здесь жены не найти – по душе. Ну, просто души очень разные. Базовые ценности, архетипические стереотипы, «впитано с молоком матери»…

Ещё понимал, что если вдруг и найдётся что-то дорогое сердцу, то втягивать… на минное поле… в «ураган по имени Ванька»… – глупо и больно.

Теперь к этому добавляется моя неспособность дать своей женщине то, что ей необходимо, то, что могло бы быть ей радостью и смыслом жизни. Пусть бы и при моей отдалённости, отстранённости, занятости, невнимании и равнодушии.

Но при здешней традиции взваливать вину за бесплодие на женщин… Превратить её жизнь в муку, в бесконечное покаяние, самоедство и самоунижение. И не только «само». И получить соответствующую отдачу. Себе в спину, в самый неподходящий момент…

Мда… Костюмчик для моей семиграммовой души оказался… с изъянчиком. Полный факеншит в части персональной абсорбции и ассимиляции. «Святая Русь» по-прежнему пытается меня, если не пришибить, так хоть бы вышибить.

«Пустоцвет», «греться у чужого огня»…? Как она сказала: «Лишай на берёзе»…? К кому-то прислонился, пристроился, присосался… К какому-то роду.

Можно, конечно, и так жизнь прожить. Шутом, как Меркуцио в «Ромео и Джульетте». С неизбежной эпитафией:

 
«Чума на оба ваши дома
Я из-за вас стал кормом для червей».
 

А что говорит по этому поводу принцип Беллмана? – «Не знаю, как ты вляпался в это дерьмо, но если дальше ты пойдёшь наилучшим путём…». Оптимизируем. В смысле: ищем повод для оптимизма. Ищем, ищем… Да полно их!

О-ох… при моём таком подходе к превратностям жизни – придётся плясать и на собственных похоронах.

Я радостно и уверенно улыбнулся в самодовольный оскал Мараны. И ударил её наотмашь по лицу.

– Ты – дура. Ты вздумала меня пугать. А надо – радоваться.

Она отшатнулась, но Сухан довольно резко вернул её в прежнее положение.

– Мясо, что из Марьяны летело, и кровь что лилась – не мои. Грех с души долой. Порадовала.

И снова наотмашь, уже другой рукой.

– И вообще – развеселила. Я же теперь – идеальный любовник. Стоит-то как! Колокольня! Ну, ты видела. А всяких последствий… можно не опасаться. Теперь всё, что шевелится – моё. Спасибо тебе, Маранушка!

Она безвольно болталась в руках Сухана. Совершенно ошеломлённая. Совершенно неготовая к такой, абсолютно невозможной здесь, в «Святой Руси» точке зрения.

Глупая богиня смерти! Сделать из недостатка – преимущество, из поражения – победу… «Смерть» против «мыши белой», выросшей в лабиринте… всегда выигрывает. Но – сильно потом.