Текст книги "Обязалово"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Часть 35 «А там шальная императрица…»

Глава 209

Наверху было пусто. Пришлось спуститься на этаж. В кромешной темноте подземелья доносился знакомый, чуть задышливый, голос торка. Он пытался добиться определённости в своём, обычным для подобных ситуаций, вопросе:

– Так кого тебе делать? Мальчика или девочку?

В ответ раздавалось дамское хихиканье, прерываемое традиционными охами и постанываниями.

Мне стало стыдно. Конечно, я тут как цурипопик наскипидаренный бегаю, но портить парню процесс… А как же мужская солидарность? Опять же – медведица ещё на берёзу не залезла… Не буду мешать – что мальчики, что девочки – всё на пользу «Святой Руси».

Я уже собрался скромно удалиться, но какой-то отблеск в лестничном проёме привлёк моё внимание. В кромешной темноте даже слабый свет виден. Надо глянуть. Вдоль стеночки, чтоб ступеньки не скрипели, осторожно спустился на минус третий этаж. Хорошую я лестницу построил – опыт Рябиновского поруба был творчески доработан. Но вот три этажа… Запытанных или, там, душу отдавших – придётся наверх таскать. Может, лифт какой спрогрессировать? Или, хотя бы пандус…

Дверь в застенок была приоткрыта. Оттуда пробивался отсвет масляной лампадки и доносились звуки. Примерно того же характера, что и двумя этажами выше. Факеншит! Не узилище, а дом свиданий!

«– Мадам, что у вас свободно? Блондинки, брюнетки?

– Все заняты. Могу предложить только енота».

В застенке енотов не было. Спиной ко мне стоял голый Ноготок и исполнял тазобедренным ту самую загадку из Мурзилки. Ноготок! Да он же последние 11 месяцев… Сначала Юлькина снадобье, потом он как-то… был не уверен в себе. Потом его Марана консультировала. И чего-то из своего – прописала. И вот, после длительного лечения, снова на арене…

Какой профессионал! Настоящий палач! Даже интим – только на дыбе!

Перед ним на подвесе висела какая-то голая дама. Несколько оплывших, на мой вкус, очертаний. Впрочем, я уже говорил: русская народная мудрость – «женщина без живота, как улей без мёда» – несколько не совпадает с моей эстетикой. Испортили мне, знаете ли, вкус, всякие, мягко говоря, буржуинские влияния. Для меня здесь, на «Святой Руси» – это постоянная личная проблема.

Ноготок вытянул по обширной белой женской заднице прутом, дама замычала и дёрнулась. Несколько отвисший живот и свободно болтающиеся груди увлекательно мотнулись туда-сюда.

– Говори, шалава греческая, с кем была!

Реплику Ноготок обозначил правильно. Но вот интонация… не верю – огонька нет. Как-то очень… по-советски: «Вот вам – ваши вопросы, вот нам – наши ответы. И – обменяемся».

– Ну что, Ноготок, можно с почином поздравить? Экий у тебя… банан образовался.

Ноготок флегматично обернулся на мой голос. Подумал, не нарушая ритма.

– Рано ещё. А что такое – «банан»?

И правда: бананы на Руси не растут. И сосисок здесь нет.

 
«Мне тебя сравнить бы надо
С первою красавицей…»
 

Моя беда: не знаю – что здесь туземцы с чем сравнивают. Соответственно – круг образов, ассоциаций… уровень взаимопонимания, степень доброжелательности… Отчего возникают затруднения. Люди же, хомосапиенсы же! Чистый функционал, голая информация – вызывают неприязнь и раздражение. В средневековье для этой ситуации используются ассоциации богословского или оружейного толка.

«В неё вонзилось копьецо» – из какой-то менестрельской баллады, «загоним дьявола в ад» – Декамерон. «Обнажил свой меч он ненароком…» – или это я Высоцкого перевираю? Но бананов же здесь точно нет!

– Ну тогда – ятаган. Какой-то он у тебя изогнутый получился. Не мешает?

– Не. Но не ятаган, вишь – лезвие не заточено.

Блин! Специалисты по холодному оружию… Хорошо, что я на Ивашку не нарвался: он бы мне сразу лекцию прочитал. О разнице между колющем и рубящем.

– А что за баба?

– Не интересовался… Спрашивает: «ты палач?» – ну. «Страшно пытать можешь?» – ну. «Давай будто ты меня пытаешь. Понарошку, но страшно». Сказала чего спрашивать, как подвесить, кляп потребовала. Из пришлых какая-то.

«Секс – не повод для знакомства» – молодёжная мудрость 21 века имеет давние исторические корни.

Ноготок снова подобрал прут и вытянул даму снизу по животу и грудям. Удивительно белое тело, особенно увлекательное в своём колебательном движении в темноте подземелья, едва рассеиваемой слабеньким светом пенькового фитиля, плавающего в масляной плошке, дёрнулось вперёд-назад.

Ну что? Мужик при деле, дело – давно желаемое и ожидаемое, остаётся только порадоваться. Мешать не буду.

Но… любопытный я. И… я уже слышал сегодня выражение: «греческая шалава». Опять же – спутница моя, «со-тележница»… Нет, я бабьим дуростям не верю, но…

Ноготок флегматично наблюдал, не меняя ритма, как я разматываю платок, которым была замотана голова его дамы.

Ты, Ванюша, этого ожидал? – Ты этого получил. И куда теперь с этим… деться?

Дама ожидаемо оказалась Великой Княгиней.

Я понимаю бабью дурь по теме: «Переспать с первым встречным. Назло». Особенно усилившуюся после «бражки креплёной» – от неё спиртным несёт. Но зачем же на роль «первого встречного» выбирать моего человека?!

Я ошеломлённо сел перед ней на пол. Обрубок поленца, используемый в качестве кляпа, вставленный ей в рот и примотанный к голове, придавал княгине несколько глупый вид. Она то гримасничала, от ударов прутом, то закатывала глаза, от толчков Ноготка. Безразмерность глубины дерьма в которое я попал, доходила до меня во всём своём многообразии постепенно.

Боголюбский – бешеный. Дойдёт до него – тут пепелище будет. Ноготку… ну, понятно. Мне… никто не поверит, что я тут не причём. Господин – в ответ за людей своих. По «Правде» – есть частичные варианты. По понятиям «Бешеного китайца»… – только секир-башка.

А до него обязательно дойдёт. И очень быстро: тайная месть – не сладка. Она сама же и похвастает. Да ещё и порасписывает. Её-то он ничего всерьёз не может сделать – «благопристойность в благородном семействе» должна быть соблюдена. Иначе вся Русь над ним смеяться будет. От того злоба – ещё круче.

И как я перед Манохой теперь выгляжу?! Как сволочь… Мы с ним разошлись мирно, взаимно уважительно. А теперь… То я требую, чтобы Акимову подстилку не валяли, а то мой палач(!) саму Великую Княгиню… А долг гостеприимства?! Заманил бедную вдовицу и свершил над ней непотребство несказанное… На дыбе! Даже если поверят, что она сама… ещё хуже будет.

У-у-у…

Без вины – виноватый… Одно из самых противных положений. Ну, раз так… Если я уже виноват, то хоть было бы за что! Остаётся только как-то особо хитро взпзд… Да, именно что пять согласных букв подряд.

Я внимательно огляделся по сторонам. У Ноготка в хозяйстве порядок – весь инструмент аккуратно разложен по полкам. Вот, к примеру, небольшие клещи с плоскими губками. Ноготок прикидывал ими ногти вырывать. А если… Я прихватил со стеллажа кое-какой инструмент и подступил к даме. Она несколько удивлённо провожала меня глазами, но отнюдь не обеспокоилась.

Да и то сказать: ей, Великой Княгине, сестре императора – и чтобы какой-то земский, деревенщина-посельщина, быдло захолустное… «Скорее небо упадёт на землю…». Она занервничала только когда я оттянул ей щеку и, вставив щипцы в уголок рта между зубов, разжал челюсти.

Типичный инженерный приём. Называется «инверсия» – щипцами можно не только сжимать, но и разжимать. Клинышек, вставленный в щипцы, обеспечивал их незакрываемость. И княгининского ротика – тоже. Что позволило вытащить кляп-поленце и освободить поле предстоящей деятельности.

Я весьма смутно представляю, где у византийцев проходят границы допустимого. Явно дальше, чем у «святорусских» аборигенов. Бордель, который устраивается в Фессалониках, когда туда приходит император с гвардией, непотребства в Святой Софии с участием патриарха, слухи о которых послужили одним из аргументов для провозглашения автокефальности Русской церкви, выводок только признанных внебрачных детей самого императора Мануила…

Но вот «тяни-толкай»… может и поразить её. И – мистика «заклятия Пригоды». Получиться ли испугать её так, чтобы она не болтала? Не подставила меня под безудержный гнев Боголюбского?

Её несколько оплывшее, с двумя подбородками, лицо, опухшее и побагровевшее от неудобного положения на подвесе, блестящее от «ночных кремов» и выдыхающее перегар «вымороженной бражки», не вызывало у меня… «любовного восторга». Но кого это здесь волнует?

У меня есть долг перед тысячами детей, которые ежегодно дохнут в здешних «газовых камерах», перед моими «десятью тысяч всякой сволочи». Есть обязанность – надо остаться в живых и сохранить своих людей. Причём здесь моё «хочу – не хочу, нравится – не нравится»? Да будь она «хоть негр преклонных годов»!

Мне надо поставить ей блок, табу на рассказ об этом эпизоде. А никаких психотропных средств под рукой нет. Совершенно нет времени для применения инструментов Ноготка. Ничего, кроме данного этому тельцу от природы. Ну что, дружок, как говорит русская народная мудрость: «назвался груздем – полезай в… в горло». Такая вот… обязаловка.

Пришлось снять сапоги и штаны. Она попыталась отворачиваться, отодвигаться… Человек, подвешенный на дыбе, существенно ограничен в свободе перемещения. А захват за уши… особенно если в них здоровенные золотые серьги… В колечки которых так удобно вставить мизинцы. И потянуть в стороны… Очень лопоухая шальная императрица…

Попытки использовать великокняжеский язык в качестве запорного механизма довольно быстро прекратились. Инструмент должен соответствовать задаче. А отпихивать меня языком… хоть бы и греческим… безуспешно. И не надо так страшно гримасничать из-за железа во рту: кони постоянно с удилами ходят и ничего. До удаления последних зубов для уменьшения неприятных ощущений коневоды додумаются веков через восемь. Терпи.

Как известно, период качания маятника зависит от длины его подвеса. Мы с Ноготком весьма различны и по весу, и по росту. Пришлось сознательно подстраиваться под его частоту колебаний. Наконец, мы поймали противофазу и занялись обсуждением теоретических вопросов.

Ноготок заинтересовался очень богатой темой: использование неодушевлённых процессов в полаческом ремесле.

Тут вот в чём проблема: если на пытуемого воздействует человек-палач, то это вносит в процесс элемент межличностных отношений. Например, палач проявляет чувства усталости, или сочувствия, или, наоборот, злобы. Эти эмоции вызывают ответные реакции в пытуемом.

Процесс допроса превращается в противостояние двух личностей. Что не всегда эффективно. Часто оказывается полезным обезличить источник воздействия. Примерами может являться известная китайская пытка капающей водой или опускающийся маятник-секира из рассказа Эдгара По.

Маятник По заинтересовал Ноготка. Это позволило несколько отвлечь его внимание от процесса и растянуть во времени. Но, естественно, не до бесконечности. Ноготок задёргался сильнее и быстрее. Мне оставалось только удерживать даму за уши. Наконец, он кончил.

– Ну как, Ноготок? После такого перерыва – не забыл ещё?

– Не, не забыл. Но… не разобрал. Надо бы ещё…

Дама приняла последнюю фразу на свой счёт и начала рваться. Дура: так же можно и без ушей остаться. И вообще, Сухана здесь нет, следовать по пути даосов – некому.

– Давай к Меньшаку в сменщики. А то он как-то вкус терять начал. Устал, говорит.

– Надо попробовать. Завтра и начну.

Дама ещё дёргалась. Мне это мешало. Впрочем, несколько взмахов розгой, выполненных удовлетворённым, но не утратившим мастерства, профессионалом, восстановили спокойствие.

Наконец, и я смог перейти к главному: присел перед ликом Великой Княгини, красным, мокрым и замученным. Послушал её прерывистое, никак не восстанавливающееся дыхание с всхлипами и сглатываниями, и произнёс формулу заклятия.

Понятно, что обязанности защиты я на себя принять не могу, да и обязательство целомудрия на неё возлагать – неразумно. Требования должны быть реальными, исполнимыми. Иначе, вместе с невозможным, развалится и необходимое.

– Ты поняла? Ты исполнишь сказанное?

Молчит. Не мигает. Будто на взаправдашним допросе. Ей бы в подпольщицы – цены не было. Наверное, поэтому знать и заговоры устраивает – надеются, что подельники не сразу расколются.

Стивенсон во «Владетеле Балантре» отмечает особую стойкость аристократов, проистекающую от привычки принимать на себя ответственность. В управлении слугами требуется, безусловно, навык настоять на своём, заставить, подчинить, доминировать. Для владетельного аристократа БСДМ – элемент домашнего хозяйства. Вне зависимости от гендерных характеристик персонажей и всегда в одной позиции – «оно» сверху. Ей сейчас подчиниться мне – стыдно. Вот она и пытается «сохранить лицо». А уши? Воспроизводим «Свой среди чужих, чужой среди своих» – ладонями по ушам с размаха.

Она взвыла, пыталась отодвинуться. Снова дура: дыба не обеденный стол – встал да ушёл. Даже трясти головой у неё не получилось – я крепко держу за волосы.

– Ноготок, помнишь Мара мазь делала. Для выведения волос.

– На верхней полке, в углу.

– Смажь-ка ты ей… волосистые поверхности. Что-то твоя дама… шерстистая сильно.

Мара, как я понимаю, использовала кое-какого наработки местной кожевенной промышленности под названием «серная печень». Какая-то смесь полисульфидов разных металлов. Я подумывал заменить для своих холопов и смердов брижку – смазкой. Производительность труда повышается.

Но уж больно едучая хрень получилась – при смеси с водой даёт щелочную реакцию вплоть до химического ожога. Нужно промывать и промывать. А вот как средство для пытки… идея применения едких химикатов показалась Ноготку интересной.

Дама начала возмущаться, но не долго – поленце, вставленное в отработанное уже ротовое отверстие, обеспечило необходимое регулирование громкости. А минуты через три, когда в самом деле запекло, даже и до Великой Княгини дошло, что обещаемые ею казни будут сильно потом, а вот прямо сейчас случаться трудно поправимые повреждения её сильно аристократического и невыразимо высокопоставленного любимого белого тела.

Ну почему у хомосапиенсов так плохо и с воображением, и с простым логическим расчётом? Пока что-нибудь не сломаешь – не понимают.

Утверждение из «Кавказской пленницы»: «Или я веду её в ЗАГС, или она ведёт меня к прокурору» – абсолютно очевидно. Я могу выпустить её только в сломленном состоянии. Ну хоть прикинься – нет, пыжится изображать императрицу.

 
«И там шальная императрица
В объятьях юных кавалеров
Забывает обо всем…»
 

Мы с Ноготком, пожалуй, тянем на пару «юных кавалеров». Если нас смешать и пополам поделить. Но – «забыла»? – Теперь вспоминай:

 
«Ночь прошла ночь прошла снова хмурое утро
Снова дождь снова дождь непогода туман
Ночь прошла ночь прошла и поверить мне трудно
Так закончен последний роман!».
 

Хоть и трудно, но придётся «поверить». Что поиск приключений оказался успешным, желание «сделать назло» – исполнилось. Выполнилось и перевыполнилось. А «эпилог» к сегодняшнему «роману» может быть только один – чистый лист бумаги, полное гарантированное молчание.

Наконец, я услышал и ожидаемый скулёж, и формулу покорности, и «господином» назвала, и ручку облобызала. Можно отвязывать.

– Сними-ка серьги да подари своему трахальщику. Сама, сама. За труды его тяжкие, а также в знак глубокой любви и таковой же благодарности.

Учитывая несколько фанатичную любовь части дам к украшениям – очередная проверка на прогиб. Серьги у неё знатные: золотые эмали выполненные в перегородчатой технике. С изображениями святых Бориса и Глеба в обрамлении зелёных листочков. Типично суздальская вещь, может даже – подарок покойного Гоши. Он свой замок в Кидешме построил на том месте, где, идучи в Киев, встречались князья-мученики, одни – из Ростова, другой – из Мурома.

Сама сняла, сама подала. Фольк так и говорит: «Для милого дружка и серёжка из ушка».

С поклоном и благодарностью. Сквозь скулёж и слёзы. Кажется, мы со щелочью доломали византийку.

Сколь мне сведомо, сиё моё «заклятие» сработало не единожды. В первый раз – когда, обнаружив в Киеве беременность Великой Княгини, князь Андрей сыск вёл. Она про нас ни словечка не сказала, грех свой на покойного мальчишку-лютниста свалила. В другой раз – когда сыновей своих назад на Русь отпускала да про меня вспомянула. В третий – когда я дела наши южные закручивать начал. Тогда её Комнин к себе вызывал, об князе Андрее да обо мне расспрашивал. И ещё случаи были. Но об том – после скажу.

– Ноготок, промой её хорошенько.

– А воды-то… в ведре на донышке.

Факеншит! Пугать – одно, калечить – другое.

– Так помочись на неё!

Мочевина, вроде нейтрализует щёлочь? Я ракетой взлетел с пустым ведром на третий этаж. И замер, ощущая шеей холод стали.

– Кто?

– Ф-фу. Чарджи. Ну ты меня испугал. Твоя… сударушка где?

– Тут. А ты чего как конь от волчьей стаи – галопом носишься?

– Ведро. Отдать Сухану. Сменить его на посту. Ему – набрать воды, идти с поспешанием сюда, вниз в застенок. Алу на завалинке сидит – погнать спать. Быстро.

Алу… ну просто лишние уши мне сейчас… Замена… Торку я верю. Но «мертвяку» доверяю больше.

– Сударыня, твоя госпожа нуждается в твоих услугах. Пошли, я посвечу.

В карманах у меня ничего нет. Потому что в «Святой Руси» – и карманов не шьют. Всё на поясе, в кошеле. Но, раз уж я сделал потайные карманы-газыри, то добавил по пустому отделению. Железная «зиппо» размером с ладонь во внутреннем кармане – обеспечивает приличную защиту печени. Чисто на всякий случай.

Кремешком щёлкнул, баба ахнула. Эта, вроде, по-миловиднее госпожи своей. И вот так всегда: этому Чарджи – всю дорогу мёд, да ещё и ложкой.

Мне без служанки не обойтись: не знаю, как это великокняжеское тряпьё на дуру надеть, не знаю, где она ночевать встала. Кто-то должен отвести её и обеспечить первую помощь до утра. Ну, там, воды подать… Блин! Куда эти сони подевались! Сожжём нахрен императрице лобок с промежностью!

Нам пришлось использовать всю накопившуюся во всех наличных организмах мочевину, прежде чем спокойный, как всегда, Сухан притащил ведро воды. Локально промываемая княгиня только поскуливала под причитания своей служанки. Наконец, кое-как одетую, мы вытащили её наверх.

Факеншит! Надо лифт делать. Если у меня тати да разбойники косяками пойдут – заморюсь таскавши.

Мы уже выдвинулись в темноту двора, когда я услышал за углом детские голоса. Вот только мне этого сейчас… Служанка с Ноготком и Суханом потащили нестоящую на ногах, хотя и совсем трезвую уже, императрицу в сторону. А я шагнул навстречу разгорающейся детской ссоре.

Карманный огнемёт – великая вещь. Голубенький спиртовой факел ослепил собеседников и позволил мне развернуть их так, чтобы они лишних во дворе не увидели.

Двое мальчишек спорили между собой – куда идти. Рядом стояли два монаха в годах.

– Что не спиться, уважаемые? В такое время только бесы, тати да влюблённые по Руси гуляют.

Мальчишек я узнал – княжичи. А попы, похоже, «кормильцы». Воспитатели. В прежние времена к княжичам приставляли учителей из воинов. А тут вот – «монаси». О времена, о нравы… Куда катиться мир…

Разговаривать с деревенщиной-посельщиной для княжичей и их надзирателей было, явно, невместно. «Земской баран» по определению может только мекать. А уж на его вопросы отвечать…

Менее всего здешние социальные абсолютные истины укоренились в самом младшем. Семилетний малыш запрокинул голову, явно подражая Боголюбскому, и сообщил:

– Мы маму ищем. Ну… Великую Княгиню. Она нас перед сном не поцеловала.

Малыш постарше немедленно фыркнул. Демонстрируя полную свою непричастность к высказанной детской глупости. Ну просто сопли какие-то! Да и вообще о поцелуе на ночь… их, взрослых почти, рюриковичей. Которые уже вот – клинки на поясах носят. И вообще…

– Ясно. А в птичнике искали?

– С чего это?!

– Так на возах куры были. Особенные, я их специально из Рябиновки забрал. Может, ей интересно стало?

«Земской баран» мекает в меру своего бараньего разумения. Говорить с аборигеном – просто терять ихнее высокоблагородное время. Но один из монахов попытался:

– Госпожа Великая Княгиня не интересуется курями. И уж тем более – не пойдёт глубокой ночью в курятник. Ночью княгини спят в опочивальнях.

– Да ну? Правду говоришь? Не знал. Сам пойми – я-то с княгинями… где они по ночам спят… откуда ж… А может – в овчарню заглянуть? У меня тама ягнят ныне полно. Может, ей молодые барашки интересны? Они ж такие… смешные, голенастые…

«Топики илифиос» – этот греческий я понимаю даже вполголоса: «идиот местный».

– Ну не знаю… Из усадьбы она не выходила. А где здесь…

Младший княжич заворожено смотрел на голубой язычок пламени, вырывающийся из моей зажигалки.

– Мы её ищем. Только темно очень. А факелов у тебя нет…

– Твоё княжеское… княжечество! Дозволь, от всего сердца и в знак… а также для явной и немедленной пользы… Преподнести тебе в подарок вот этот… вот эту… зажигалку. Дабы она освещала тебе дорогу в любой темноте.

– Пути человеческие осветит лишь слово божье. (Ещё один придурок в православном прикиде влез).

– Да ну? Не знал, не знал. Ну так давай: скажи «слово божье», чтоб княжичу светло стало.

Хорошо быть дураком. Сельский придурок – «взятки гладки». А то пришлось бы драться: монахи-то не мелкие.

– Ты, княжич, глянь. Тута вота… крышечка. Вот так – закрыл. Оно, стал быть, того – погасло. Открыл, а оно, вишь ты – не горит. Вот тут большим пальчиком, ну или какой есть, колёсико крутнул, искра, она известно… И – горит. Понял? Ну то-то. Держи подарок.

Я совершенно забылся и даже потрепал князёныша по голове. Виноват, следуя Далю следует говорить: подрочил будущее Большое Гнездо по головке. Любя.

Прикрываемая мною группа уже успела за спинами собеседников просочиться в чёрный ход терема, где должна была ночевать Великая Княгиня.

На сегодня, надеюсь – всё. Пойду я сегодня спать или нет? – Нет. Старший княжич, так старательно обфыркивавший брата, вдруг выхватил мой подарок и отскочил в сторону.

– Отдай! Это мне подарили!

– И чего? Я старший – значит моё.

Братья немедленно вцепились друг другу в волосы, воспитатели пытались растащить и увещевать…

С точки зрения банальной эрудиции в области социальной психологии, необходимость постоянно доминировать способствует развитию таких свойств личности, как упрямство, вздорность, истеричность… с самого раннего детства. Что и наблюдается у многих Рюриковичей.

Проще: психи они. Такое… профессиональное княжеское заболевание.

Мальчишек растащили, но они никак не могли отдышаться, громко применяя друг к другу различные эпитеты, слышанные ими от взрослых. Причём – на трёх языках. Всю усадьбу перебудят, до света колобродить будут.

– Михалко! Михаил Юрьевич!

– Ну, чё те?

– Ты взял у брата мою вещь. Без спроса. Моё – всегда моё. Даже – даренное. Посему мой подарок тебе служить не будет. И трёх дней не пройдёт.

– А ты что, колдун? Ты вообще кто такой?!

– Спроси у людей: чем славен «Зверь Лютый». Это моё прозвание. Теперь ты, Всеволод. Ты получил мой подарок. Но не сумел его удержать.

– Так он же из-за спины… он же сильнее… без всякого слова…

– Он – твой брат. Ты знаешь его всю свою жизнь и не можешь предвидеть, что он сделает? Научись. Научись защищать своё. И тогда я подарю тебе кое-что ещё. А теперь, господа княжичи, позвольте пожелать вам добрых снов. Ваша матушка в малом зале на втором этаже моего терема – я вижу там свет. Доброй ночи.

И я откланялся.

Ну, пижон! Ну, болтун! «Шаркун паркетный». А что поделаешь? Надо было отвлечь внимание от «группы доставки». Не сколько мальчишек, сколько их наставников. Вот я с таким умным видом, замогильным голосом, с загадочным выражением лица… нёс абсолютную ахинею. Ну, кроме того, что зажигалку надо заправлять, больше трёх дней она на оставшемся – не проработает.

Поспать мне в эту ночь так и не удалось. Пассажиры… Всю ночь ходят-слоняются. А там Домна поварню начала раскочегаривать, завтрак для свитских – это не просто так. Желудки, факеншит, у этих дармоедов слабые!

Как рассвело – пошли лодейки снизу. Князь Андрей в нашу сторону и не глянул, а последние три встали к берегу. На две – княгиня с княжичами погрузились, на третьей – Маноха.

– Ну что, рябинов сын? Мои прошли вотчину без баловства. Так, мелочи кое-какие приключились. За то – подарки твоему батюшке дадены. Теперь твоя очередь.

Я посмотрел на вылезших из лодки Якова и Хрыся. Так ли это? Хрысь пожал плечами, а Яков поморщился и махнул рукой. Пришлось кинуть Манохе замотанную в мешок сумку княжьего гонца. Он на берег с лодки и не сходил. Поглядел в мешок, поковырялся там, покачал головой. Печати-то на грамотке сломаны. Но – сел на скамью, и гребцы принялись выводить лодейку на глубокое место.

А не дурак ли я? А не продешевил ли?

– Что он о подарках говорил?

– Так по обычаю. Караван приходит – его кормить надо. Купцы за постой и корм платят. С князя брать – невместно. Он – гость, ему – всё даром от гостеприимного хозяина. Тогда князь отдаривается. Ясно дело – не по торговой цене. Втрое-впятеро дешевле. Честь же, вещички самого князя! Халат шёлковый Акиму подарили, почти неношеный, пару сапог сафьяновых булгарских. Ну и там, девкам да молодкам: кому – ленты, кому – платочек. Марьяше – колты парные, Ивице – поясок узорный.

Бли-и-н!

– Яков! Так ты ж рукой махнул! Дескать – тихо в Рябиновке было, без драк, без насилия.

– А ты про это… Она сперва на задний двор с пришлыми гулять пошла. Стража набежала, всех разогнала. А после в конюшню завернула. Ну уж там… до утра. Свинья грязи завсегда найдёт. Да ты сам прикинь: она – девка молодая, а Аким-то уже в годах. Да пораненый, да всё ночь с гостями разговоры разговаривал. А здеся полный двор молодых парней…

А я… как дурак… головой рисковал… с грамоткой этой засветился… И чего ради? Кончай, Ваня, «благодетельствовать». Лезешь во всюда без понятия. А у них… собственная система ценностей и приоритетом. Так что… прогрессируй себе потихоньку. Нефиг тут порядки устанавливать. Здесь правила – святорусские, исконно-посконные, с дедов-прадедов.

Многие ныне пишут, будто мы с князь-Андреем с первого взгляда ощутили промеж себя глубокое сродство, грядущее единство и проистекающее от сего в душах умиление. Да враньё сиё еси! Мне, по-первости, он показался здоровым, дурным, очень опасным мужиком. Психом с подручными. От него просто несло непредсказуемой, вздорной опасностью. Смертью за всякий взгляд, за шаг, за вздох.

Я в те поры рвался в смоленские бояре, и князь Владимирский меня не интересовал совершенно.

Говорят ещё, что я братьям-княжичам всю их жизнь предсказал. Да полно! Мне надо было внимание княжичей, а более – воспитателей их, на себе удержать. Чтобы люди мои княгиню до покоев её тайно довели. Вот я и нёс, «что к носу ближе». С умным видом, туманным слогом. А что княжичи меня и слова мои запомнили, так у них же в руках зажигалка осталась. На весь мир единственная – что ж не запомнить. Михалко её вскорости с досады в Десне утопил – гореть перестала.

Пожалуй, важнее всего, что запомнил меня Маноха. За княжью грамотку. За то, что взял, и за то, что отдал. Кабы у него моим словам веры не было – и меня бы не было. И «Святой Руси» – тоже, какая она нынче есть.

В июне неторопливый караван Андрея добрался до Киева. Два старших по лествице на Святой Руси князя – Боголюбский и Ростик – пытались договорится о выходе русского православия из раскола. Андрей предлагал на место митрополита своего человека. Фёдор Ростовский, племянник смоленского епископа Мануила был в большом фаворе у Боголюбского. Устроенное им изгнание из Ростова тогдашнего епископа по спору «о посте в среду и в пяток» доставило Федору национальную славу «ревнителя древнего благочестия и истинного православия».

Однако Ростик переиграл Андрея по всем статьям. Одним из доводов была вскрывшаяся беременность вдовой Великой Княгини. Ростик не приминул уколоть Боголюбского: «ты о делах божеских судишь, а с домашними управиться не можешь». Киевляне же, вовсе не любившие долгоручичей, смеялись едва ли не в глаза Андрею. «Бешеный китаец» поступил, по обычаю своему, резко: выгнал «шалаву грецкую» с Руси со всеми её сыновьями, что было немалой новизной. Прежде с Руси выгоняли лишь князей за братоубийственные войны. В Царьграде опозоренную княгиню приняли, но ко двору не пустили. Два её старших сына, бывших прежде князьями в Торческе и в Белгороде, получили от императора владения в Болгарии. Сама она прожила там ещё лет двадцать. А вот младшие сыновья – Михалко и Всеволод, подросли и вернулись на Русь. Но об этом позже.