Текст книги "Обязалово"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

В русских деревнях не держат гончих, борзых, лягавых, молосских и мраморных догов… Дворняжка – для лая, лайка – для охоты и волкодав – для охраны.

Попаданцы совершенно не замечают этого особого мира. Все интересы прогрессоров крутятся вокруг хомосапиенсов. Как будто всех остальных живых существ нет. А ведь в средневековье мир людей и мир животных – очень связаны.

Когда вы последний раз отбивались от собак? – Здесь это элемент каждого пешего перехода. Когда вы последний раз видели как кобель ломает хребет своему сопернику на вашей улице? – Моя лайка в 20 веке делал это в летнее время каждую неделю. И пару раз в год, вместе с соседским псом, распускали юбку у очередной особо вздорной соседки.

«Итак, она шла, задумавшись, по дороге, осененной с обеих сторон высокими деревьями, как вдруг прекрасная легавая собака залаяла на нее. Лиза испугалась и закричала».

Испуг барышни-крестьянки отнюдь не кокетство. Тот, кто видел, как в 21 веке дурные доги рвут на части соседского ребёнка, вполне поймёт её страх.

«Над Гуго стояло мерзкое чудовище – огромный, черной масти зверь, сходный видом с собакой, но выше и крупнее всех собак, каких когда-либо приходилось видеть смертному. И это чудовище у них на глазах растерзало горло Гуго Баскервилю и, повернув к ним свою окровавленную морду, сверкнуло горящими глазами».

Собака Баскервилей – всего лишь незначительное преувеличение реальности, порождённое темнотой и хмелем. Что и было подтверждено реализацией образа злоумышленником.

Кстати, некорректным – мазать светящимся фосфором пасть животному – просто отравить его.

А теперь представьте себе стаю в двадцать-тридцать аналогичных пёсиков, голодных и злых, несущихся на вас… Собачки из деревеньки погулять вышли.

Кошки, собаки и кони чувствуют чуждость попаданца даже лучше хомосапиенсов. Так же, как в 21 веке очень хорошо отличают иммигранта от аборигена. Люди отвлекаются на приметы социального статуса – богатый кафтан, золочёная сабля… Животных это мало интересует.

У меня к обще-попаданской «чужине» добавлялись свои заморочки.

Рядом со мной постоянно находился Сухан, в отношении запаха которого – «мертвецом или медведем пахнет» – мои нюхачи так и не решили. А ещё последние месяцы я постоянно возился со своим маленьким князь-волком. Странно ли, что собаки либо – боялись, либо – кидались? И так будет всю мою здешнюю жизнь.

Сколь много лет прошло! Я уж и сам заматерел, а чуженинство моё зверь, и лесной, и домашний, чуют. Одно из прозвищ моих – «Собачья смерть» – от сего идёт. Многие досады мне от сего были. Но, уяснив свойство своё, нашёл я и ему применение. Помочившись на тропу или кинув лоскут от нижней рубахи, знал я, что ни один охотничий пёс далее не пойдёт. Наоборот, выманивал из селищ своры собак и, покудава они меня с дерева достать пыталися, люди мои селища брали спокойно. И многих врагов убивал законно. Ибо, войдя во двор, видел рвущихся ко мне псов. Пришибить злую собаку – не преступление. Да и защититься от кинувшегося за собачку мстить – право. А уж если злыдень от моей защиты помер… на всё воля божья.

На пятый день выскочили к Дорогобужу на Днепр, разместились на постой. Возчики и ночевать не стали, как телеги разгрузили – сразу в обратную дорогу. Даже и новый груз искать не захотели. Мало что не плюют в нашу сторону. Ничего, мужи добрые, придёт время – вы у меня из рук есть будете. Ну, или – сдохнете.

Если только я сам прежде не помру: новая серия по старому сценарию. Надо нанимать лодейку. Лодейщики… как возчики – один в один. Но тут ещё хуже – начало июня, все лодии уже ушли вниз. Остались всякие… негожие.

Тут ещё и Аким влез:

– Я столько лет живых людей не видел. В лесу сидючи мхом оброс.

И понёс так это… гонористо:

– Я говорю – поехали! У меня там дело важное!

Да какое такое может быть важное дело в боярской усадьбе в 10 верстах от маленького городка? Дед… хорохорится и ерепенится:

– Я тут главный! Я сказал!

Вытащил, наконец, из него причину:

– Полусотник мой там вотчинником сидит. Толковый мужик. Мы с ним такие дела делали, напоследок всю Волгу до Углича прошли… А как меня погнали, так и он со службы отпросился. Тут-то к стольному град поближе. Не дебри наши лесные. Может, он чего расскажет. А то лезем на княжий двор… как кур в ощип.

Ну вот, когда объяснил внятно… потому что и правда – «как кур…». Придётся, конечно, старческий бред перетерпеть. Всякие «а помнишь, а этот-то…». Хотя мне и это интересно: как оно-то, княжья смута, изнутри выглядела. Я до сих пор несколько не понимаю, как это мозги русским людям надо вывернуть, что б они таких же русских людей – как баранов резали.

«Поход возмездия» 1148 года разорил Верхнюю Волгу вплоть до Углича, только полона пригнали семь тысяч. Я уже говорил: посчитанный полон считают за десятую долю от общих потерь.

Надо понять, какие слова людям говорить, чтобы они такие «подвиги» устраивали.

Глава 213

Приехали на место, а там «облом» – полусотник-то прошлой осенью помер. Да не один – почти со всем семейством. Мор прошёл. Судя по разговору – какая-то инфекция. Причём не желудочно-кишечная, а лёгочная. Что-то типа гриппа или ангины.

Первая пандемия гриппа – 1918 год. Но это – пандемия. Локальные вспышки могли быть и раньше. Наверное, не в китовом, а в птичьем или свином вариантах. Китов-то на «Святой Руси» не едят.

А ангина – точно бывала. Графиня Элен Безухова в «Войне и мире» от неё умерла.

На вотчине оказался сын Акимова сослуживца. Звать – Немат. Нормальный парень, не смотря на имя. По мне – парень молодой, хотя здесь говорят – «Муж добрый». Лет 20–22, светло-русый, бородка небольшая по кругу, светлоглазый, без мути в глазах. Но – с явной тревогой.

Когда мор пришёл, он в службе был. Приехал уже на могилы. И вот теперь хозяйничает. Жена молоденькая с животом – вышла, поклонилась гостям. И ушла сразу – видно, тяжело ей, последние недели дохаживает.

Но ушла она не далеко – в сенях разговор какой-то пошёл. Слышно – женский, слышно – ссора. Дверь распахивается и влетает девица. Молодая, лет шестнадцати, вся в чёрном, только платочек беленький. И тащит за волосы хозяйку. Обе орут. А следом – ещё три бабы в чёрном. Вороньё какое-то.

– А!.. Твоя лярва!.. В материнином повойнике!.. Матушкины вещи покрала, змеища!.. Наблудила-наразвратничала, а теперь брюхом на сестёр-инокинь прёшь!..

Немат сперва кинулся к жене на помощь, а девица руку свободную в него уставила и орёт:

– Только посмей, только тронь! На сестру родную руку поднимаешь! Меня господь боронит! Всю жизнь на карачках ползать будешь! Господь велик, обиды не простит! Только ударь! Сучка твоя гноем изойдёт! Сядь где сидел!

Немат и сел. Руки между колен зажал. Только головой трясёт.

Девка эта чёрно-белая как-то разочаровано на него посмотрела – вроде спорить не с кем. Запал ещё есть, а вот противника… Покрутила головой… и нас заметила.

– Что, братец, в грехе живёшь, да ещё и родительское имение пропиваешь – по ветру пускаешь! Всякую пьянь-дрянь привечаешь! Шалава твоя отцовыми кубками перед шаромыжниками прохожими хвастает! Чужое – не своё, сопрут – не жалко!

– Да не, Варвара, это отца нашего боевой сотоварищ. Сотник Аким Янович Рябина. Батяня под его началом служил. Помнишь, как он о походах славных рассказывал?

– Ничего не помню! Ничего он не рассказывал! Враньё всё! Мне ваши сказки да выдумки о славе, да о доблести, да о смертоубийстве, да о всяких мерзостях – завсегда противны были! Мерзость всё и грех смертный! А ныне ты, отцом, упокой господи душу его многогрешную, прикрываясь, всякую набродь привечать рад! Вот, для всякого пьяницы прохожего и пиры закатываешь, а на дела богоугодные у тебя и корочки хлеба нет! Нищих, сирых, калик перехожих привечать надобно! По слову иисусову! А коли сам не можешь, так отдай майно людям святым, благостным. Они-то, сёстры христолюбивые, молитвами своими святыми и за тебя помолятся. Выпросят у господа прощения и по твою душу грешную. И для этой твоей… прости господи.

В течение своего весьма эмоционального монолога девица продолжала дёргать беременную, согнутую в поясе, хозяйку. Мне лицо видно плохо, но дело может кончиться… нехорошо.

Ребята, я не акушер-гинеколог. А восьмимесячные дети выживают значительно реже, чем семимесячные. Впрочем, это не моя забота – есть хозяин, есть устоявшиеся, вековые традиции, «исконно-посконные». И как Немат будет в этом во всём, что «с дедов-прадедедов», бултыхаться… пускай об этом его голова болит.

Но есть вторая проблема, которая пыхтит у меня под боком. Пыхтит всё сильнее. Проблему звать Акимом и слова насчёт «пьяни-дряни» его обидели. Девке-то вообще, когда мужчины за столом сидят, рот можно открывать только для еды, если позволено сесть, или когда прямо спросят. А тут такие слова…

Сейчас Аким скажет. Конечно, не ей – с девкой ругаться мужу доброму невместно. Скажет Немату… Тот ответит… Как бы нам потом не пришлось всю усадьбу на кусочки разносить…

Главный способ управления капризными детьми – переключение внимания.

– Аким Янович, на дворе банька топилась. Ежели хозяин не будет возражать, а не пойти ли нам – погреться с дороги?

– Дык, чего ж возражать-то, наоборот, и я с вами. Я-то себе баньку готовил. А с компанией-то веселее… Вот только… в опочивальню отведу и сразу к вам.

Странно – он свою женщину никак не назвал. Ни женой, ни хозяйкой. Ни, даже, просто бабой.

Аким рот открыл, пришлось сразу сапогом по ноге. Потерпи маленько. В бане полотенец много – так и пожуёшь.

Зашумели, поднялись, не глядя прошли мимо этой скульптурной группы: «девка – с бабой в руке, баба – с приплодом в животе». Как-то мне, когда беременную женщину за волосы таскают… Хотя что возьмёшь – «Святая Русь». «Предки – дело тонкое, Ванюха».

Но я, так, между прочим, проходя к своим вещичкам, сложенным у стены на лавке, потопал прямо на эту девку. Интересно: вот она на мужиков наезжала, криком кричала, слова ругательные говорила, что по обычаю – ну совсем никак.

А вот когда я на неё пошёл – автоматически отодвинулась, ушла с дороги мужчины. Хоть бы и мелкого и только что громко обруганного. Это-то крепко вбито. Ну, и отпустила женщину.

Та чуть не упала, пришлось под руки подхватить, к лавке подвести, усадить. Скверно: красная, зарёванная. Дышит как загнанная лошадь, в живот обеими руками вцепилась.

Так, роды принимать не буду. Пошли-ка скорее в баню. Хотя ежели что – нас оттуда попрут в первую очередь. На Руси бабы в банях рожают. А бани топятся «по-черному». Там и так-то темно, а как протопят…

По бородатому анекдоту:

«– Кого там моя родила-то?

– Да не разглядела, негра какого-то».

Негров не наблюдается. Нормально, тепло. После первого захода посидели, остыли, мужики – пивка, мне – квас. Хороший квас, ядрёный. Тут и Немат подошёл. Ну, полезли снова в парилку. Уже не жжётся – просто греемся.

Немат пивка принял, обмяк. И начал плакаться.

Год назад, когда всё семейство боярское здесь вымерло, вымерла и половина усадьбы. Другие разбежались. Среди немногих оставшихся была и дочка главного отцова управителя-ключника.

Немат пытался восстановить хозяйство, крутился как колечко на палочке. Девка стала как-то… не то, чтобы помогать, скорее – обихаживать. Кормить, обстирывать.

Двое круглых сирот помогали друг другу пережить это время, вместе ходили на одно и тоже кладбище. И, естественно, сошлись. Узнав, что девка беременна, Немат повёл себя вполне прилично: девку не прогнал от себя, не велел выбить или вытравить плод. Что означало, в частности, что если родится сын, то девка-роба, получает жилье и содержание, а по смерти господина – вольную для себя и для сына.

Понятно, что жениться на ней он не собирался. Боярская женитьба – дело серьёзное, ни холопки, ни смердячки для этого не годны. Но жили они как муж с женой, да ещё и получше многих венчанных – в любви и согласии.

Чтобы сохранить своё боярство, род свой – Немату нужно было сохранить вотчину.

Сама-то вотчинка, смерды в здешних весях, от мора пострадала мало. А вот «головка» – усадьба боярская стояла пустая. Нужно нанять бойцов, слуг взамен умерших да разбежавшихся. Нужно закупить коней и скотину взамен уведённой. Новых людей нужно обуть-одеть. Вооружить, научить, прокормить.

Срок княжьего смотра боярской дружины никто сдвигать не будет. Не приведёшь что положено – «оружных, бронных, доброконных» – твою вотчину другому отдадут, более толковому да разворотливому.

По счастью, покойный ключник оказался «рабом верным», и боярскую «захоронку» сохранил. А его дочка оказалась «верной рабой», и Немату место показала.

– Кабы не она – хоть вешайся. Я уж думал бросить всё да уходить куда. Да такое приданое и не за всякой боярышней возьмёшь!

Немат выкручивал вотчину досуха, экономил на всём, донашивал старые вещи, оставшиеся от покойных родителей. Назанимал где только мог.

– Вроде, выворачиваюсь я. Ежели будет на то божья воля, то к сроку поспею и дружину князю покажу. В притык, в натяг, но…

Но тут в этой истории появился ещё один женский персонаж – родная сестра Варвара.

За два года до смерти отец Немата отослал дочь Варвару в женский монастырь Параскевы-Пятницы в Смоленске.

Обычай посылать на пару лет своих детей на обучение в монастыри довольно распространён в среде аристократии по всей средневековой Европе. И дело не в благочестии – обеспечить жёсткую дисциплину с постоянным контролем каждого шага ребёнка в условиях городской или сельской усадьбы практически невозможно.

Если для мальчиков на смену «дядькам» – няньке мужского пола, приходил пестун-наставник, который часто сопровождал юношу до его женитьбы, а то и далее, то кормилица – таких воспитательно-надзирательных прав и функций применительно к юной девушке уже не имела. А институт гувернанток в «Святой Руси» отсутствовал.

Фактически родители оказывались перед выбором: либо быстренько выдать 12-14-летнюю девочку замуж, либо ждать когда она «в подоле принесёт» и выдать после этого. Для «широких народных масс» такая скорость и спонтанность замужества – приемлема: «Одним ртом в избе меньше».

Но чем выше уровень благосостояния, тем менее весомыми становятся личные психология с физиологией. Их отодвигают разные материально-сословные соображения.

Стремление к «удачной партии» требует «предпродажной подготовки товара», да и выдать уже оформившуюся девушку можно выгоднее, чем голенастое сопливое «чудо в перьях».

Смерть отца растянула период пребывания девушки в монастыре ещё на год. За который благочестивые сёстры-инокини сдвинули «бедняжку сиротку» глубоко в православие.

Неделю назад Варвара пришла с тремя монахинями в усадьбу к брату и потребовала свою долю наследства. Дабы сделать богатый вклад в монастырь, куда и намерена поступить, отринув мирскую грязь и всяческие нечестивости.

– Она как приехала – сразу взбесилась. Моя-то у неё в служанках прежде была, в робах, Ну, девками-то они… нормально. Вроде дружны были. А теперь еёная холопка – в усадьбе хозяйка. И вон уже – дитё носит. А Варвара так это… пустышкой. В девках засидевши. Ей-то – обидно. Да и усадьба-то разорена. Вещей много продано, да расхищено, да заложено. И материных, и её прежних. Всё поменялось. Будто в чужой дом попала. Уж не знаю, что она инокиням рассказывала-хвастала, но вклад богатый взять не с чего. Или надо последнее отдать. Тогда я вотчину не подыму. А она орёт: плевала я на твою вотчину. Живёшь в грехе да в мерзости! Чтоб вы все здесь сдохли! И блядка твоя, и ублюдок твой! Отдавай мою долю! Не то в епископской тюрьме сгною!

Немат обижено посопел. Николай, поймав мой вопросительный взгляд, кивнул:

– Эти – могут. Параскева-Пятница из самых богатых и чтимых монастырей. В Смоленске прям над торгом висит. Игуменья у епископа каждую неделю бывает. Князь-то, Благочестник, к ним слух преклоняет. А тут-то дело ясное: парень молодой, заблудил с давалкою хитрою. Сестрицу родную обижает, полюбовницу цацками задаривает. А сестрица – богобоязнена да благочестива, в постриг рвётся, душу спасает. И выходит, мил друг Немат, что ты у самой святой церкви имение воруешь, у сирых да у нищих последний кус изо рта вырываешь. Который благочестивые сёстры, в смирении своём, им бы на твоё майно купили, да христа ради – раздали.

На «Святой Руси» традиционно главным основанием для раздела наследства является завещание – «духовная». Составляется отцом при жизни. Но здесь мор прошёл быстро, завещания не было. В такой ситуации наследником являются брат, сын или, при их отсутствии, господин. Обязанностью наследника всегда является «дать оставшимся в дому дочерям» достаточное приданное.

Есть нюанс, вбитый в «Русскую Правду»: простолюдинки не наследуют имущество отца, но дочери боярские, при отсутствии наследника мужского пола, сохраняют родительское имущество.

Помер бы Немат за компанию с родителями – и вопросов бы не было – Варвара унаследовала бы всё. А так он должен приданое дать. Поскольку Варвара метит в «невесты христовы», то и размер её доли… как в голову пришло.

– Если мне ей отдать – вотчине конец. Людям, которых я сюда набирал да устраивал – бежать надо отсюда бегом. Мне… холопский ошейник. Задолжал я немало – отдавать нечем. Осенью бы… А, без толку! Всё прахом…

Парень обхватил голову руками и покачался на полке из стороны в сторону.

Кружки пива, выпитой в тепле парилки, оказалось достаточно, чтобы тщательно скрываемые ощущения безнадёжности, безвыходности, неотвратимости приближаемого родной сестрой общего краха, гибели всех планов и надежд – проявились и в голосе, и на лице. Как у «Сплина»:

 
«Выхода нет, выхода нет,
Выхода нет, выхода нет».
 

Потом, с вдруг вспыхнувшей надеждой, он повернулся к Акиму:

– Аким Яныч! Батя говорил – ты человек сердечный. Он же про тебя, про дела ваши столько чего сказывал! Я ж всё детство про ваши геройства слушал. Помню – стрелки смоленские по ночам снились. И будто бы я с вами. Ты ж столько раз людей своих из смертных бед выручал. Помоги! По гроб жизни в отца место почитать буду! Выручи! За-ради отца моего! Твоего сотоварища боевого верного!

Аким, как не лестно было ему воспоминания о былых славах, смутился и чуть отодвинулся.

– Ну, то дела были давние, боевые. А ныне-то – беды денежные. Пойдём-ка из парилки, жарко тут.

Жалко было видеть, как вдруг обнадёжившийся Немат суетился вокруг нас, подсовывая то кружку с пивом, то простынку сухую, И искательно заглядывл во всё более мрачневшее лицо Акима.

– А скажи-ка мне, милок, об скольки серебра спор идёт?

– Так… сестрица две сотни требует. Кунскими гривнами. Или вещицами, что были. Меха там, одежонку, прикрасы, посуду… Да какие у меня чары да блюда! Сами ж видите – на деревянном да на глиняном едим!

– Круто берёт сестрица твоя! Не, у нас столько нет. Мы ж покупать идём! У нас же весь прибыток – что мазь в Елно продали! Своё отдать – сами голыми останемся. Твоя, Аким, вотчина – не родившись сдохнет! (Николай крайне недоволен намёками на благое дело в денежном эквиваленте).

– А ты никшни! Твоё дело холопское! Ишь, завели манеру хлебала без спроса распахивать! Разбаловал я вас! Давно кнута не пробывали! Ты, приказчик торговый, лучше сказывай – где серебра взять, чтобы бабьё-вороньё доброго воина не заклевало? Ну!

Ошалевший от бурного наезда весьма смущённого и раздражённого собственным бессилием Акима, Николай несколько растерялся.

В наступившей на мгновение тишине раздалось негромкое бурчание сидевшего в стороне и разглядывавшего свой сапог Ивашки:

– Чего-чего… Будто дети малые. Ваньку спросить.

Ну, ты, блин… «слуга верный»… чего меня-то?! Нечего меня в эти завихрени впутывать – я прогрессор, я нынче прикидываю как мельницу строить. На кой мне эти семейные разборки с наследством? Да ещё с отягчающими в форме суда епископского и княжеского. Да и вообще – у меня ни одной бабы уже почти две недели не было. У меня сейчас все извилины… в другую сторону…

– Что, сынок, придумаешь, где денег взять?

Спросил и смотрит. Все – смотрят. Вылупились. Чуда ждут. Вот я тут ножкой – топну, и в баньке нефтяной фонтан из-под пола ударит!

Не, фигня, потом надо будет двигатель изобретать, нефтепроводы и нефтеперегонные с бензоколонками строить. А денежки – только сильно потом накапают. А вот если подумать…

– А нафиг нам денег? Или мы сами не золото? Николай прикинь-ка ряд с боярином Нематом. Об даче боярину два ста гривен в долг. На год, под обычный рез. Потянешь, Немат? Ладно – на два, возврат пополам: половину – через год, вторую – через другой.

– Вот! Дурень ты, Николашка. Сынок-то мой сразу понял: дело святое, надо помочь, дать серебра сколько надобно. А мы… и сами с божьей помощью… (Аким отстоял своё решение, но несколько встревожен его вероятными последствиями).

– Ты, боярич, как хошь, а я кун не дам! Хочешь – забирай всю кису и сам об ей думай! Ежели денег дать – вотчины в Рябиновке не будет! Хоть голову свою поставлю! (Николай обижен моим согласием с Акимом. И крайне обеспокоен видом грядущей задницы нам всем).

– Ты! Таракан запечный! Ты как с господином разговариваешь…! (Аким из упрямства снова доказывает свою вятшесть. Ставит приказчика на место).

– Ну что вы сцепились, как дети малые? Никто Немату серебра давать не собирается.

Пауза. В полутьме предбанника видно: у Акима – открыт рот, у Николая – открыт рот. И ещё несколько ротовых отверстий в полу-рабочем состоянии. Яков ко мне развернулся, Чарджи аж глазами вцепился.

В углу Ивашко мнёт свой сапог и бурчит под нос:

– Да что ж за бесова забава?! Подмётка третий раз по одному месту… И чего они себе мозги сушат? Боярич же сказал – ряд писать.

– Ежели серебра не даёте, то на что ряд? (Немат напрягся по подозрению «о разводке на бабло»).

Мужики пытаются осмыслить ситуацию. Понимаю – не просто. Я, фактически, отдаю Немату в долг его же деньги. Николай ещё ситуацию до конца не просёк, но слово «рез» – процент уловил и начинает улыбаться.

Аким хмурится – как бы урону чести не было. Немат пытается на пальцах понять – как же это оно… Со стороны его жестикуляция выглядит, как имитация сношения ёжиков.

– Дык… это ж что? Два ста сестрице нынче. Да два ста тебе? Или как?

– Ты два ста гривен отдать должен? Всё, считай, что они уже не твои. А я их тебе сохраню. Они тебе – как найденные. Вы все думаете про то, как бы найти денег, чтобы их сестрице отдать. А я – про то, как бы денег вообще не давать. Я – придумал. Цена выдумке – два ста гривен с резой. В удобное для тебя время. А не нынче, когда тебя да сударушку твою с сыночком в брюхе, в ошейниках на торг выволокут.

– Эта… Ага… Типа: уже нет… а тута… типа нашёл… Не, если не давать… А епископ? А выдумка-то в чём?

– Николай, второй ряд пиши – об отдаче сестрицы Варвары в ученицы к пряхам в «Паучью весь». По обычаю.

Проглотив воздух, присутствующие начинают дискутировать новое коленце моего составного плана:

– И-ик… и чего? Ну будет нитку прясть… да чего ей учиться?! Она ж поди и сама… Не хрена себе…! Ну боярич! Ну голова! Игуменья только зубами ляскнет!.. Постой, а про чтой-то? Чего-то тут? Не понял я… Да ты как с рожденья об порог уроненый… А ежели она, к примеру… А инокини эти как? А и хрен им в грызло всем троим – закон же ж…

Народ бурно переживает понятое. Поняли – не все, и, кажется, не то. Придётся объяснять.

– Доля в наследстве – её. Хочет забрать – её воля. Но, Немат, ты в дому старший. Сестрица – в воле твоей. Нельзя сказать ей: «не дам тебе твою долю». Можно сказать: «пойди туда, куда я велю». А велишь ты учиться доброму делу – тонкую нитку-«паутинку» прясть. Такое умение и сестрице твоей, и монастырю – весьма на пользу.

– Так. Ага. Ну. А серебро?

– Какое? Если Варвара нынче идёт в научение, то – не идёт в монастырь. Стало быть, и вклад на пострижение – делать некому.

– Ага. Ну. Так. А после?

– А после, Нематушка, будет через семь лет. По обычаю. И будет сестрица твоя к тому времени – детной, мужней, взрослой бабой. Который все эти «невесты христовы»… будут до одного места.

Мужики ошарашено хмыкали и ахали, пытались состыковать детали моего плана и осмыслить элементы предлагаемого решения. Жестикуляция, сопровождавшая мысли и междометия, описывала уже не только ёжиков, но и всё животное царство.

Ребятки, историю учить надо! Идея отнюдь не моя.

В 18 веке Екатерина Великая ввела запрет на продажу русских крепостных за границу. Но светловолосые северянки высоко ценились в гаремах востока. И тогда благородные россияне-дворяне нашли простое решение: отправлять крепостных девок в Хорасан для обучения ковроткачеству.

Обучение ремёслам за границей государством поощрялось – никаких проблем. Мелочь мелкая: срок обучения – тридцать лет.

Я просто следую обычаю: традиционно всякое обучение идёт семь лет. Другое дело, что в науку отдают детей. Да и по многим ремёслам во многих местностях сроки другие. Но я беру обычный максимум, и опротестовать, исходя из традиции, это не удастся.

Здесь средняя продолжительность жизни взрослой женщины – 32 года. Половину она уже прожила, почти четверть – проведёт в ученичестве. Через 7 лет это будет уже другой человек с другими целями, желаниями, проблемами. С другой жизнью.

И ещё: всё Средневековье и Древность имеет место странное для меня сочетание «личной собственности» и «личной зависимости». «Разбогатевший раб» – постоянно.

Для меня это бред: если есть ресурс, то его надо превратить, прежде всего, в свою собственную свободу. Но аборигены предпочитают «имение» – «воле».

Не воспользоваться этим парадоксом – глупо. Нужно только его увидеть. Мне, чужаку, попаданцу он просто по глазам бьёт.

А дальше – мелочи:

– Не. Не пойдёт она. Шуметь будет, буянить.

Экие вы ребята… «Кавказскую пленницу» не смотрели:

– А кто её спрашивать будет? Брат сказал – ей надлежит исполнить. Связать, замотать, заткнуть. Согласно его воли.

– А инокини? Такая свара начнётся… Они ж следом побегут, посаднику жаловаться будут, тот стражников пошлёт, догонят, в поруб кинут до разбирательства…

– Верно говоришь, Немат. Поэтому посуху уходить нельзя. Надо уходить водой. У тебя, я гляжу, лодейка на бережку лежит. Добрая?

Обговорили детали. Немат в какой-то момент забылся, начал за лодейку денежку требовать. Пришлось объяснить: мы-то встали да пошли. А его сестрица будет его бабу и дальше за волосья таскать. До полного излечения от беременности.

На дворе уже сумерки, сходили глянуть лодку, весла собрали, припас кое-какой. Баба Нематова вышла, снедь нам собирает.

Тут-то до города всего-то ничего – часа два пешком. Но гостя без подарков отпустить – не по обычаю. Хоть пирожков, а положить надо. Следом Варвара со своими «воронами» во двор выкатывается:

– А эта… падла брюхатая где?

– Дык… вроде в поварне пряники медовые нам в дорогу собирает.

Инокини строем в поварню – любят монашки сладкое, а я Варвару придержал:

– Или в подклеть пошла? Немат думал нам овчин продать.

– А! Гадина! Ему бы всё отцово майно распродать, прахом пустить! Всё для этой сучки ублажения!

И – бегом в подклет. Я Сухану мигнул и следом. В темноте подклета, при тусклом свете маленькой сальной свечки будущая «невеста христова» Варвара мордовала свою бывшую холопку.

Ухватив её за волосы и сбив беременную женщину на колени, она раз разом била её лицом о стоявшие вдоль стен короба с припасами.

– Гадюка подколодная! Подстилка драная! Прежде ты мне косы чесала, я тебя подружкой считала! А теперь брату моему уд чешешь, майно моё забрать хочешь! Убью змею проклятую! Сдохнешь подлюка изменщицкая!

Баба – хрипит, девка – визжит. Пора – мой выход. Сухан тулуп с короба – дёрьг. Девке на голову – мах. По руке её – стук, под колени ей – грюк. А я уже вокруг бегаю, вожжу ременную заматываю. Тулуп длинный, вожжа – ещё длиннее. По хребтине дуру стукнул, она и по полу вытянулась. Такой… рулон ковёрный получился. Только из тулупа и с начинкой. Ни головы, ни ног не видать.

У хозяйки глаза… «рублёвые». В глазах – ужас. Сказать – не может, только пальцы по стенке скребут. Вот тут она и разродится… Прямо мне на руки.

– Спокойно, спокойно красавица. Всё хорошо, всё согласовано. Ты не бойся – тебя не тронем. Для тебя же это и делается. Немат сестрицу отдал мне в обучение. Вот мы её и забираем. Так что она тебя бить-мучить больше не будет. Давай-ка поднимемся осторожненько, да пойдём потихонечку. А то сыро здесь сидеть. Тебе, хозяюшка, себя беречь надо. Давай помаленьку.

Взял под локоток, вывел во двор. А там уже «вороны» крутятся, блины с мёдом на ходу дожёвывают.

– Уводи-ка, красавица, вороньё со двора – нам пройти с грузом надо.

Она отошла на шаг, повернулась:

– Ты… не казни её сильно. Она… просто глупая. Не мучай. Сверх меры. А тебе… спасибо. Молиться за тебя буду.

Поклон в пояс, всхлипнула и пошла к монахиням – неправды сказывать, в дом заманывать. Бабы, одно слово. Фиг поймёшь.

Ходу, Суханище, путь свободен, наши уже в лодке сидят.

Ныне многие думают, что я, де, с самого начала всякий свой шаг наперёд прозревал и к цели своей прямиком шёл. Сиё есть неправда. И цели у меня менялися, и путей к ним я не видел, а и видел, да неверные бывали. Шёл я по жизни как тот Иван-дурак в сказке. Встречалися мне всякие… зверушки. «Не ешь меня, Иван-дурак. Я тебе ещё пригожусь».

Трёх лет не прошло, как встал я на постоялом дворе в посаде Дорогобужском. Среди ночи влетел во двор всадник. Конь загнанный под ним пал. При свете факела увидел я отрока, который, превозмогая слёзы и боль в сломанной ноге передал порученное:

– Нематова хозяйка велела… К нам в усадьбу княжьи гридни пришли. За тобой идут.

Вот так и пригодилась та девчушка беременная. Через её душу я живой остался. И Варвара пригодилась, и сразу, и вскорости. Хоть и не по своей воле.

Конец тридцать пятой части