Текст книги "Буратино"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

  – У-у-у... Нету у меня мужа, зарезали-извели поганые. Вдова я одинокая несчастная, с одним сынком-сиротиночкой...

   Не выношу нытья. Особенно вот такого: складного с присловьями-эпитетами. Воротит меня. А у местных такой стиль постоянно. Одна Степанида слова рубила коротко. Да и то – когда со слугами говорила. Чем бы мне этот вой перебить?

  – Мужа нету, а я есть. Тебе с кем хорошо было?

  – С тобой.

  – Ну так чего же ты плачешься. Я с тобой. Так что "сладко" и "ослепительно" я тебе сделаю.

   Загрузилась. Что опять не так?

  – Не. Соромно. Ты холоп. Да еще – чужой. Люди узнают что боярыня с чужим холопом любится... Стыдно.

  – Так, запоминай. Я никому не холоп. Цепка у меня на память от одного человека. Чтоб ни днем, ни ночью не забывал. Ты мне не госпожа. Мы с тобой просто полюбовники. Поняла? И играем в свои любовные игры. Изображаем. Днем ты играешь мою госпожу, я – твоего холопа. Ночью наоборот – я твой хозяин, ты моя покорная наложница.

   Я начал её щекотать, она захихикала. Потом осторожненько так спросила:

  – А когда я рабыня... ты меня плетью будешь?

   Помнится, французских путешественников в восемнадцатом век приводила в изумление манера русских дворян публично пороть своих крепостных любовниц плетями. А корни-то глубже. В исконно-посконном.

  – А ты хочешь?

  – Не-а.

  – Значит и не буду. И ты меня. Ладно, давай хоть поспим малость.

   Тут она в меня вцепилась: "Ванечка, миленький, не уходи, мне одной страшно". Сколько раз я это слышал в той еще жизни. Доказано же, что в парной постели женщина спит глубже, чем одна, а мужчина наоборот. Четвёртая ночь, однако. Ладно, снял с неё рубашку, повернул на бочок, обнял как люблю... Все-таки молодая взрослая женщина – большое удовольствие. Тактильное. По всему телу.

   Марьяша тихонько засопела, а у меня не ко времени врубилась молотилка и пошла себе по свалке.

   На этой Святой Руси одновременно действует несколько систем сексуальной организации общества.

   Самая старая, еще до-человеческая – стадо-"гарем". Так строятся сообщества у многих стайных животных: косяки лошадей, постоянно разбегающиеся стада крупного рогатого. Разбегаются потому, что бычки пытаются увести свои гаремы подальше от конкурентов. И плевать им на пастухов. Даже галапагосские черепахи, пока у них перенаселение не началось. Причина простая: важное свойство, полезное для выживания. Называется "контроль наследственности". Самец всегда хочет осеменить все что видно. Но если ему это удастся, то в следующем поколении все будут братьями и сёстрами. Что такое близкородственные браки... Ну, понятно.

   Поэтому когда "один всех" – не здорово. В "гареме" может возникнуть и, главное, закрепиться новая выгодная генетическая линия. Или плохая. Тогда "гарем" вымрет без ущерба для популяции. В таких стаях-стадах самки, с их митохондриальными ДНК есть величина постоянная. А вот самцы... Если идет обычное наследование типа: "Акела промахнулся, Акела промахнулся" новым вожаком становится кто-то из молодых самцов этой же стаи. У Киплинга, правда, это Лягушонок-Маугли. Не думаю, что Маугли занялся осеменением волчиц в стае. Тем более, что у волков все-таки не гарем, а парная семья. Но обычно специфическая линия данного гарема – закрепляется. Поскольку новоявленный "Акела" трахает всех своих сестричек и тётушек.

   Либо приходит более сильный самец со стороны. И это хорошо. Раз сильнее – носитель выгодной генетической линия. Должна быть распространена. Получается такое балансирование. С одной стороны – "гарем" должен быть закрыт от чужаков. С другой – без чужаков он может вымереть.

   Люди, хомосапиенсы, решали эту проблему в разное время по-разному.

   Северные народы, чукчи например, предлагали своих жён и дочерей всем гостям. Людей мало, контакты крайне редки. Если человек сумел пройти от одного становища до другого – генетика у гостя хорошая. В здешней Святой Руси этот обычай применяется кое-где по окраинам. Хотя еще несколько веков назад и у славян, и норманнов был весьма распространён.

   По мере роста плотности населения пошла другая манера. Как только появляется род, что-то устойчивое, из нескольких поколений людей, живущих вместе – браки внутри рода запрещаются. Нужен другой род, откуда брать жён. Экзогамные браки. Если традиционная гаремная система строится вокруг постоянных самок, но здесь получается гарем навыворот. Мужчины остаются в роде, их наследование генетических линий обеспечивает сохранение и закрепляемое своеобразие. А дамы – приходящие.

   В отношении пришельцев – похоже на "чукотский" подход, но с модификацией – первый вопрос другой. Гость не из "запрещённого" по родству рода? Выбирай любую, способную рожать. А мы посмотрим – что из твоего семени получится.

   Роды умножаются в числе. Делятся по родственным отношениям и разрастаются в племя. В первом поколении – два, во втором – четыре, в третьем – восемь. Вот тут где-то начинает сильно давить окружающая среда – часть родов погибает. Типовое количество тотемов под одной крышей – от 8 до 12. Что у гуронов в Северной Америке, что у кыпчаков в Великой Степи. Кстати, те названия, которые мы знаем по летописям типа: кривичи, древляне – это не племена. Это уже следующий уровень организации – племенные союзы. Когда уже решается задача не просто получения генетически здорового потомства, но и комфортных условий его выкармливания. Попросту – чтобы соседей бить.

   "Оцеола – вождь семинолов". Оцеола – прежде всего вождь племени "Красные палки". А семинолы – уже племенной союз. Союз с соседями, которых побить не удалось. Которые сами кого хочешь побьют.

   "Истреблю по четвёртое колено". Вот граница до которой генетические последствия сексуальных контактов контролируются в древнем обществе. Вообще, "память народная" это сто – сто двадцать лет. Дальше – легенды. Часто с зерном истины. Но только вылущивать его...

   Понятно, что вокруг обычаев, необходимых для выживания, строятся идеологические обвязки. В форме религиозных норм, запретов и прочего.

   Предки славян – арийцы были скотоводами. А для пастуха "кто с кем перепихивался" – один из двух главных вопросов в жизни. Второй – как сохранить результат этого процесса до того момента, когда его можно будет самому зарезать и съесть.

   Когда славяне стали землепашцами, религия их несколько изменилась. Но культ плодородия и не только его, продолжал традицию всеобщего, но жёстко регламентируемого траха. И не только у них. В Ветхом Завете два главных божественных блага: "плодитесь и размножайтесь" и "я дам вам землю".

   И тут на это поле, весьма устойчиво организованное. С кучей весьма жёстких, нам, в третьем тысячелетии, уже мало непонятных, но для предков – очевидных запретов и правил с механизмами их обеспечения, вторгается христианство.

   Иудаизм, возникший среди скотоводов и их гаремов, превращается в религию земледельцев с моногамным браком. И христианство наследует кучу заморочек. Историю Содома и Гоморры помните? Там Лот предлагает местным хулиганам своих дочерей "не познавших еще мужчину". Их насильственная дефлорация менее важна, чем задницы двух его гостей. Поскольку "женщина – не человек", а помесь детородной машины с вьючным животным типа ослицы. То есть имущество человека. Незамужняя женщина – вообщем-то ничье имущество. А гость – совсем другой уровень, это человек. И вообще: "гость в дом – бог в дом".

   С одной стороны, "плодитесь и размножайтесь". А как это можно сделать без женщин? С другой – роль Евы в изгнании из рая человека. То есть Адама.

   Наложение всего вместе "здесь и сейчас" давало на Руси чудовищную мозаику. Общепринятых норм, как было в пуританской Англии второй половины девятнадцатого века или в Союзе шестидесятых – не было. В одних местностях понести от случайного прохожего было вроде лычки на погонах, в других – за это могли забить камнями. Помните притчу? Пришёл Иисус в селение и увидел толпу людей, которую собирались побить камнями привязанную женщину.

  – В чем её вина?

  – Она блудница, ребе. По закону...

  – Пусть бросит в неё камень тот, кто сам безгрешен.

   Народ стушевался и затих. Тут из-за спины пророка вылетает булыжник и бьёт женщину в висок.

  – Мама, ну нельзя же так буквально...

   А кто еще может бросить камень в блудницу, как не женщина, которая родила сына не от своего законного мужа?

   Это уже пошёл уровень психологии, психологически мотивированная схема действия индивидуума. Которая, при массовом распространении, становится стереотипом поведения, особенностью национального характера. И закрепляется в законодательстве как общепринятая норма в данном обществе.

   А здесь такого нет. Точнее – есть, но на уровне каждой конкретной общины или социальной группы.

   Как обычно, наибольший уровень запретов приходился на средний слой. Самым бедным всегда однофигово, и они устраивали свалки на Ивана Купалу. Верхние имеют достаточно возможностей соблюсти внешнюю благопристойность. Судя по тому, как с явным интересом затихала Марьяша, какие-то вариации на тему "госпожа и раб" в поле сексуальных ролевых игр, она в своём Смоленске слышала. Но вот сама... Какой тип поведения, границы допустимости приняты в её местности, в её социальной группе... Нет информации. Надо проверять. Наверное, у неё были так называемые "крепкие моральные устои". Во всяком случае, ни о каких посторонних интрижках она ни при каких обстоятельствах не вспоминала. И по наблюдаемому поведению... Хотя сама – молодая женщина, муж постоянно в командировке... Ситуация вроде бы типовая... Или под присмотром отца она не могла нигде ничего? Но смерть мужа, бегство, побои, несколько довольно жёстких изнасилований как-то расширили ее представления о границах возможного и допустимого. Вот и посмотрим. И расширим. К обоюдному удовольствию.

Глава 30

   Где-то здесь я заснул. А проснулся, когда хозяйка влетела через порог с какой-то фразой. И запнулась, увидев Марьяшину голову на моем плече. Выскочила она быстро. Марьяша была очень смущена. Расстроилась, переживала. Пришлось чуть не под руку отвести её на завтрак. Краснела она как маков цвет, глазки не поднимает, слова лишнего не скажет. Потом пошла помогать хозяйке с посудой, оттуда, однако, довольно скоро послышался её голос. Весьма радостный и даже восторженный. Похоже, она делилась своими ночными впечатлениями.

   А мы с Ивашко остались продолжать вчерашнее.

  – Хорошо поигрался?

   Так. В той жизни я никогда не любил "хвастаться победами". Это только моё дело. Её и моё. Да и про чужие... С причмокиванием и облизыванием... Мне тут что говорить, что чужое слушать – не интересно. Мне интересно самому. С полным спектром собственных ощущений. И здесь я свои привычки в этой части менять не буду.

  – Ивашко, это твоя забота? Она – моя служанка. Давай по делу. Проводишь?

  – Дык... Тут дела... Далеко...

  – Сколько?

  – Четыре куны.

  – По рукам.

  – Эта... половина сейчас.

  – По рукам. Выходим через час.

  – Не... Я не могу. Дня три надо. А чего такое "час"?

  – Ивашко, я ведь и сам уйти могу. И дело не в серебре. Тебе здесь нравится? Ты хочешь вот так всю жизнь? До самой смерти?

  – Не. Да только с тобой... Ведь и без головы можно...

  – Можно. С дурной. Сам оторву. А можно подняться. Из вот этого всего взлететь... Можно – высоко. Сам понимаешь.

   Сговорились выходит утром. Ивашко куда-то ушёл. Первый день за долгое время когда нечего делать. Так только у Юльки было. Эх, Юлька...

   Походил по двору. Да уж. Небогато. Хорошо видно, что хозяину все это... не в радость. Конька нашего проведал. Все-таки молодцы мы с ним – от моей упряжи ничего не сбил, не натёр. Вещички наши перебрал, ножи с поясов и кису с собой забрал. Не то чтобы не доверяю – просто на всякий случай. И пошёл делать совершенно недопустимую для местных вещь – спать днем. Это потом на Руси послеобеденный сон в ранг святого дела возведут. Гришку Отрепьева за это убили – спать днем не давал. Даже Пётр – головы рубил, а сон после обеда ломать не стал. "Адмиральский час" – вся Россия во сне.

   Даже товарищ Сталин послеобеденный сон не трогал. Он, конечно, сам не спал и всей России спать не давал. Но не днем – ночью. Работал он по ночам. "Вождь и учитель". Поработает так часиков до четырёх утра, и "пойдёмте, товарищи, кино посмотрим". Нет, я понимаю, я сам любил с девушками на утренний сеанс. После жаркой ночи. Но это с девушкой, а не с членами. Из их "бюро".

   А здесь этого нету. Сна послеобеденного. Поскольку и самого обеда нету. "Зверь ест один раз в день, человек – два. И только ангелы божьи вкушают трижды". Общее правило для всей Европы. Соответствует режиму полевых работ. В поле в полдень можно только перекусить. Не обильно, не долго – дальше надо опять упираться. Зато завтрак и, особенно, ужин – в полный рост. Утром у хозяйки других дел хватает, так что по утру – из вчерашнего недоеденного. Но мне хватило. Маленький я еще. И желудок такой же. Глазки слипаются. Завалился на Марьяшкину лежанку и придавил... подушку ушком.

   Но не долго. Марьяна зачем-то забежала. Увидела меня в своей постели – аж вспыхнула. Мнётся, смущается. Потом, чуть не со слезами от румянца:

  – Ваня, ты туда не ложись. То – моя постеля. Тебе вот тут, у порога.

  – И чего? Тут-то удобнее.

  – Люди увидят что... холоп у боярыни в постели... Говорить будут. Трепать-злословить.

   Господи, малышка, да уже видели. Уже треплят. Ты же сама с хозяйкой и поделилась... от полноты.

  – Вань, мы с тобой уговаривались: днем я тебе госпожа. Сойди. Пожалуйста.

   Ну, тут сам бог велел. Как же не поиграть в эту игру. Вскочил, согнулся перед госпожей и повелительницей.

  – Какие еще будут указания благородной госпожи?

  – Вань, ты не обижайся, просто... стыдно мне...

  – А не желает ли высокая госпожа приказать рабу своему развлечь её? Как-нибудь... сладко?

   Ух как она снова полыхнула. Глаз не поднимает, головой кивает. Развлечь-развлечь. Сильная женщина, выносливая. После всего, что за последние дни было, после нынешней ночи... Да из моих современниц половина бы уже в лёжку лежала и головёнку не держала. Поэтому они и не предки. И, в большинстве своём, предками уже никому не будут. Кто по возрасту уже, кто по болячкам, кто по стремлениям прежде всего к целям социальным, но не биологическим. Типа карьеры, благосостояния и пр. "Лучшие друзья девушек – бриллианты". Может быть. Но от таких "друзей" с кристаллической решёткой – детей не бывает. Так и остаются – в "девушках". А жаль – хорошие линии обрываются. Генетические. Не предки.

  – А не соизволит ли благородная госпожа снять платок свой? Дабы завязать глазки свои ясные и не смущать взора своего возвышенного зрелищем низкого раба.

   Мнётся, глаз не поднимает, головой трясёт отрицательно. Ну и ладно. Для здешней женщины снять платок – позор выше полного публичного обнажения. Крах репутации. Только при внезапной смерти одного из близких женщина в первый момент может быть простоволосой. Или при тушении пожара собственного дома. А иначе ей всю жизнь вспоминать будут. А Марьяша еще и стриженная. Точнее – бритая. Мною. Ещё одни позор и бесчестье. Косы рубят только пойманным гулящим. А уж побрить... И пока коса не отрастёт – на улицу не выйти. Хоть и под платком не видно. И потом – опять же клеймо на всю жизнь. Вот доберёмся до места – как-то ей это обернётся. А пока...

   А пока у меня бандана на голове. Так даже лучше. Давно не стирана – мною пахнет. Вот мы так аккуратненько ей глазки завяжем. И пусть она в моих феромонах немножечко... подышит. Пот человеческий это такая материя... Можно заболевание определять. Можно от него заболеть. Но главное: в зависимости от половой принадлежности и готовности к спариванию – действие запаха от отталкивающего до притягательного. Потею я в этом теле мало. И запах вроде бы приятный. Но это дело сугубо индивидуальное. Вплоть до полной несовместимости и такого же нестояния. Даже у московских рюриковичей такой случай отмечен. Молодою жену отправили к отцу, даже не сумев совершить супружеский акт. Запах. Глаза режет. Вплоть до разрыва довольно выгодного династического брака.

   Наши-то дураки и дуры всякими духами до олдспайсами поливаются. А это ерундизм полный – лучше запаха чистого здорового тела ничего нет. Хоть мужского, хоть женского. А как моя-то пахла... В прошлой жизни.

   А теперь, в этой... тут какой-то рушничок валяется. Сойдёт.

  – А не соизволит ли госпожа вытянуть руки перед собой?

   Вот и хорошо. А то эта манера прижимать руки к груди при всяком волнении... Ну не отрывать же. А так кисти ей чуть обмотаем и не туго свяжем. Я не садист. Не люблю я этих... со всякими аксессуарами и причиндалами. Но здесь просто меры предосторожности, технологическая подготовка процесса. Зачем коням шоры на глаза одевают? – Чтобы не испугались и не понесли. А зачем младенцев пеленают? – Чтобы ручками-ножками не дёргали, сами себя не разбуркивали.

   А вот теперь чуть подтолкнём её к стенке за спиной. Зря я что ли, ножи прибрал-принёс? Вот этот, половецкий, вгоняем в между брёвнышек за её спиной на уровне... на уровне её шеи. Рукоятка хорошая – фигуристая. Поднимаем ей руки за голову. Что ж она так дрожит-то... И наматываем рушничок на рукоятку. Почти все. Можно приступать.

  – Что госпожа прикажет рабу своему?

  – Отвяжи. Пожалуйста.

   Ну здрасьте. Я так старался... И тут сплошной "отставить". А вот если положить ладонь ей на пупок... Ух как она дрожит. На ней одна рубаха. Под рубахой – ничего. Точнее – как раз чего. Нагое женское тело. Полотно... так – средненькое. Тепло сквозь ткань чувствуется. Даже жар. И медленно ведём ладонь вниз.

  – А чего еще? Из "сладенького"?

  – Я... я не знаю... стыдно...

   Ну вот, так всегда. Все сам. И за себя, и за неё. А потом оказывается, что она совсем другое имела ввиду. Вру – не всегда. Некоторые говорят. Чего им конкретно... Но в таких случаях такие фантазии... Требуется помесь воздушного акробата со штангистом-тяжеловесом. Скорей бы невесомость для публики открыли. Хотя там тоже... цепляться за что-нибудь надо будет.

  – Не прикажет ли госпожа своему недостойному рабу встать перед ней на колени?

   Молчит, вроде кивает, вроде наоборот. Понятно: предложение вроде бы ничего такого не несёт. Рабу встать на колени – так естественно. Нет, детка, так не пойдёт – мне нужно, чтобы ты проговаривала свои желания вслух. Свои желания, свои приказы. Чтобы ты называла вещи своими именами, хоть бы и иносказательно. Потому что высказанное вслух слово очень... возбуждает, смущает, открывает. Нужное подчеркнуть. Можно все.

  – Не разумею я воли госпожи моей. Скажи.

  – Д-да.

  – Угодно ли госпоже приказать рабу своему дерзнуть прикоснуться к ножке господской?

  – Д-да.

  – "Да" – что?

  – Да. Прикоснуться. Дерзнуть.

   Оживает девочка. Сейчас и совсем оживёт. Женщина – существо уникальное. Каждая. Во всем. Вот, например, пальчики на ногах. Они все разные. И очень чувствительные. В зависимости от туевой кучи причин. Плоскостопие и узкая колодка только что снятых туфель – это только первое, что в голову пришло. Марьяша мыла ноги вчера, позавчера её всю мыли. Сегодня она с утра босиком ходила. Но ножки чистые. А пылинки мы смахнём. Например рубашкой своей – и самому о себе тоже не надо забывать. Снимать придётся все, но лучше без отвлечения на это внимания. И осторожно, обязательно сухими губами, по средненькому пальчику...

  – Ой-ей-ей! Нет, нет! Не надо!

   Ну что ж ты, как кобылка перед гадюкой – подпрыгиваешь и топочешся. Я же тебя не съем. Конечно, ощущения острые и непривычные. Но не болезненные. Скорее приятные. Явно. Не думаю, что тебе, боярынька, кто-то ножки целовал. Разве что матушка в младенчестве. И то... бывают такие суровые дамы. И любят детей своих, а выразить... или не умеют, или боятся. Какое-то табу на искреннюю любовь. Даже в отношении собственного ребенка.

   А вторую ножку? А вот по подъёму... А по щиколотке, по косточке. С внутренней стороны... Ну не жмись ты так. Ну нет так нет. Зато очень удобно приподнять подол. Рубаха длинная – как раз до щиколоток. Только приподнять. Чуть-чуть. Скромненько. Только до середины голени. Такое вполне консервативное миди. Двумя руками, без натягивания или прижимания полотна. И чуть покачать. Деточка, не надо так задыхаться. Да, знаю я что такое изменение воздушных потоков в этом пространстве. И какое впечатление оказывают вариации режима вентиляции и перераспределения температур. Все-таки, мини – это для мужчин. Для женщин эмоционально богаче макси.

   А теперь попробуем икорки. Не про то, что рыбы мечут, а вот про то, что у меня тут перед глазами маячит. Икры женские. Вот тут можно и язычком. Мокреньким. Коротенький такой укол между плотно сжатыми. Правильный "ойк" получается. И снова. Но уже с потягом, от косточки щиколотки до коленки. Всей шириной. С внутренней стороны. Эк тебя колотит, милая. Аж стучат. Коленки.

   Теперь можно и на ноги встать. Жаль, что у неё глаза завязаны. Я люблю видеть глаза женщин. Не всегда, но есть моменты... Вот как сейчас, когда я начинаю своим коленом давить между её... До колен я не достаю, все-таки она на полторы головы меня выше. Но и я коленкой не заканчиваюсь. Дальше у меня и бедро есть. Без рывков, без существенных усилий. Потом, в другой раз, можно будет и иначе. А пока просто медленно усиливая давление. Не испугать. Ну, милая, раскалывайся. Или придётся исполнить UnDo.

   Есть. Выдохнула. Аж со стоном, лицо в сторону. Хотя глаза завязаны, а все равно – отвернуться приличия ради. Она уже отдалась. Уже на все согласна. Покорна. Вот теперь кромку подола рубахи натянуть в руках и прижать к её телу. И от чуть выше колен... Не дай бог рывком – стилистически неверно. Медленно, чтоб всей кожей почувствовала – вверх. Не хватая, не лапая-щипая-дергая по дороге. Не прикасаясь руками к телу – только кромка ткани ползёт. Сама собой, как нечто неизбежное, неостановимое и неотвратимое.

 
   "Маловат я, маловат.
   Да еще одетый.
   Никто парня не берет
   Во мужья за это".
 

   Но это дело поправимое. Первое касание грудь в грудь. Ух какие у неё груди. А соски! Эт хорошо, что я до них только плечами достаю. А то... если бы как при моем прежнем росте – штаны можно было бы и не снимать. Или снимать уже для постирушки. Приподнимемся. Не отстраняясь. Кожей по коже. Мотивировано – закинем ей её рубаху за затылок, пусть спинку побережёт. А ей уже плевать на мотивированность. Плохо. Рано. И взяться не за что. Плечи у неё сожжены, спина, ягодицы – тоже. Голова, а главное – шея, уши – платком завязаны. Работаем с тем, что имеем. Чуть наклонится и обхватить сосок языком. Никаких рук. Руки сейчас при деле – опояску развязывают, порты здешние сами сваливаются. На Руси всяких трико не носят – эти неприличные костюмы западных рыцарей здесь не в ходу. Интересно, у самураем ведь тоже костюм широкий, хотя полный доспех – 14 предметов...

   А теперь свернуть язык в трубочку, охватить со всех сторон... Ну со всех... при таком соске... – это мания величия. Сколько смогу. И медленно, но сильно втянуть. Уже не ойкает, уже ахает. Это хорошо, но мало. Взять за подбородок и повернуть лицо к себе. Пусть и в повязке, но смотреть будешь на меня. И мне прямо скажешь.

  – Хочет ли благородная боярыня Марьяна Акимовна чтобы раб её сотворил такое же действо и с иным её соском.

   Мне мычание не нужно. Сейчас мне интересно услышать чёткую, однозначную, бесстыдную фразу. Я тебя развращаю, девочка. Или раскрепощаю. Или – дарю наслаждение. Кому как нравится.

  – Или рабу следует прекратить эти игры и удалится?

  – Нет, нет!

  – Тогда скажи. Повторяй за мной: я, боярыня Марьяна Акимовна, прошу и умоляю раба моего Ивана, взять сосок левой груди моей на язык и втянуть в уста его прекрасные.

   Повторила. Запинаясь, почти не слышно. Но – осмелилась. Темп действа несколько сбился. Но это неплохо. В монотонном режиме женщины часто впадают в разновидность прострации. Одним мужикам это нравится, мне – нет. Мне нужно чувствовать, делать и получать отклик.

   А темп – дело поправимое. Как насчёт – чуть зубками. По сосочку. Причём здесь как минимум три разных оттенка. И для неё, и для меня. Чуть прикусить самую головку... Как она... Да она просто испугалась. Панически. Господи, как же их запугали здесь, если зубки любовника, прикосновение их к соску, воспринимается как опасность? Дёргается, рвётся, "нет, нет". Если бы я принимал за правду всякое женское "нет"... – жизнь была бы много скучнее. А такой настрой дамы ломается более сильным воздействием. Не-дамским. Где у меня ножка? Правильно, между её бёдрами. И ручка там их по внутренней стороне поглаживает. А теперь средним пальчиком прямо в... во "всенародные ворота".

   Почему "всенародные"? Так присказка такая есть, русская народная: "Ты откуда, Федот? – Из тех же ворот что и весь народ".

   Чем хорош фольк – пока вспомнишь – успокоишься. А то ведь тут не только одна Марьяша разогревается и дышит. Одна-одинёшенька. Сама по себе. Соком наливается.

   Ты, Ванюха, на себя посмотри. Кстати, а смотреть-то и не надо. На себя в столь ярком выражении – не надо смотреть... А оставить так девушку... "Сам погибай, а подругу ублажай".

   Теперь, чуть расталкивая её бедра, переместим в середину и вторую ногу. Не надо так расставляться. Мне нужен постоянный контакт. Кожа у тебя, девочка, с внутренней стороны бёдер... не оторваться. Даже не касаться – просто рядом стоять – уже кайф.

   И коронованным моим по внутренним губкам. Ага, места знакомые. По ночным похождениям. Но теперь, при свете дня, возможно уточнение рельефа и геометрии визуальными методами. Пальчиками чуть раздвинем эти складочки. А то как-бы корольку... головку не снесло. Предчувствия меня не обманули – практически "царица". В здешнем жаргоне наверное – "княгиня". Не самый мой любимый вариант. Некоторые ограничения по комбинации поз. И рост... Это в постели рост не имеет значения. А вот так стоя... А плевать – ни у неё, ни у меня ревматизма в коленных суставах не наблюдается. Попробуем. Однако как же? Её же ни за ягодицы, ни за поясницу брать нельзя – сожжено. Так. Берём её соски двумя руками по два пальца. Никакой щепоти – это для неуверенных. Кто не уверен, что удержит без применения силы. А мне насилие не надо. Мне надо, чтобы намёка на намерение хватало. Берём как дамы сигарету берут – средними суставами. Чуть прижимаемся и... королёк скользит между губок вниз. И она начинает приседать. Не хочет, чтоб уходил. Это хорошо, но рано. А теперь, не теряя контакта с бёдрами, не форсируя, но и не ослабляя, ни с животиком, ни с сосками – постепенно вверх. Сквозь строй малых и, как говорят некоторые дураки, срамных губ. Но обязательно мимо. Ох как она подставляется. Ищет. Как бы показать малышу где тут... вход. И еще раз – вниз, а на обратном проходе остановка. Нам еще нужно вербальное закрепление. Она потом над этими фразами будет и смеяться, и плакать, от стыда краснеть, и от смелости своей радоваться. Реперные точки воспоминания. Об удовольствии. Надолго.

  – Желает ли госпожа, чтобы ничтожный раб поял её как мужчина женщину?

  – А? Д-да.

  – Чтобы вошёл в неё на всю длину уда его на сколько сил хватит?

   И такое... четверть-миллиметровое колебание вверх-вниз, вправо-влево. Ловит, ищет.

  – Да!

  – И был в ней сколь пожелает он долго и излил в неё семя своё?

  – Да!!!

   Сейчас она на все "да" скажет. Нашла, наделась. Ну и я немножко... на цыпочках приподнялся. До упора. Резковато получилось. На всю глубину со столкновением лобков. Маловат я для неё. Но... мастерство не пропьёшь. Будем работать. Первые несколько раз моя "детскость" не сильно чувствуется.

   Ух как она... увеличивает амплитуду. При её силе и темпераменте... Как бы и ножик мой из стены не вынесла. Вместе со стеной. Ещё порежется. А ухватить её... сосков не хватает. Ну не буду же я их рвать. А вот посмотреть кто там из капюшончика вылез, по головке погладить... Господи, ну кто ж так... Спиной об стенку... Совсем сорвалась. Теперь снова придётся. Ухватывать. Под капюшончик. Но уже чуть жёстче – по-хозяйски. Поставить и выровнять тело, раздвинуть ей правильно ноги, согнуть коленки. Ну, девочка, попробуем. Вверх-вниз. Не то. Настрой сбила. Не у меня – у себя. У меня настрой сейчас как у боевого вертолёта – только "стингером" сбить... И то – если в форточку пилота попадёшь.

   Ещё чуть-чуть и торможение у неё будет усиливаться, так и останется не "организованной". Это не от "организация", это от "оргазм". Нехорошо. Меняемся. Имеется ввиду расстановку ног. Не вынимая. Вот так. Теперь твои ножки внутри, а мои снаружи. Нехорошо, поскольку я не могу к твоим обгорелым бёдрам прикоснуться. Зато внутри у тебя – контакт весьма полный. Женщины бывают трёх типов: преимущественно клиторные, преимущественно вагинальные и преимущественно смешанные. Как у тебя капюшонистый персонаж живёт-дышит – я ночью понял. Так мне до него не добраться. Но... ты же так старалась держать коленки сомкнутыми. Сбылась твоя мечта. Держи. Но с моим коронованным внутри. А коленки согни. Ещё. В полуприсяд. Так и замри. Теперь я сам. Какая женщина! Руки над головой связаны, спиной не опереться, колени полусогнуты. Ни крепежа, ни стопоров, ни фиксаторов. Как их все-таки супружеская жизнь тренирует-воспитывает – поза настолько неудобна и утомительна, а никаких попыток... Как мужик положил-поставил... Но двигается вполне... гармонически. Со мной. А вот и твой момент, девочка. Стон сквозь выдох, выдох со стоном. Вздох со стоном и всхлипом... Голову не разбей. Ох как хорошо, ох как тебя... А теперь я тебя быстренько догоню. И сильно. Но-но. Распрямляться не нужно. А вот повязку с глаз я у тебя сдёрну. Глаза... еще туман, но обретают ясность.

  – Нет. Нет. Не надо.

   Люблю смотреть в глаза женщин в том момент когда я кончаю. Когда спазмы любовной судороги раз за разом выплёскивают внутрь очередную порцию. И оба чувствуют каждый толчок. Внутри себя, внутри друг друга.

  – Надо. Госпожа велела. Рабу своему. Наполнить лоно её его семенем. И я исполнил приказ. Полностью.

   Вот теперь все. Остались детали. Отвязать ей руки, подвести к постели, уложить и накрыть. Самому вытереться, её промокнуть, снять с неё и одеть на себя бандану, вытащить и убрать половецкий кинжал. Лежит носом в подушку, успокаивается. Сейчас, пожалуй, заснёт.

  – Ваня, почему у тебя оба уха проколоты? Тебя наказывали так, или ты наложником был?

   Факенный шит.

 
   "Ни секунды покоя...
   Что же это такое?"
 

   Это женщина, Ванька. Которую ты к себе подпустил. Раньше она меня без банданы на свету не видела. Вот настоящая женщина: всего второй раз в жизни испытала оргазм, да еще в такой неудобной позе, а все что касается украшений – уже ловит. Дырочки под серёжки разглядела, пока я ей повязку с глаз на минуточку снял.