Текст книги "Буратино"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Глава 44

   Ольбег проплакался у меня на плече, успокоился, просветлённо улыбнулся. Еще раз спросил: что, ему и вправду никому горло резать не придётся? И убежал по своим детским, но безусловно важным и неотложным делам. Я остался разглядывать... задний двор. Пространство между задней стенкой Акимова дома и тыном. Тенистый такой уголок. Садик вперемежку с хозяйственными постройками. Три рябины, две вишни, яблоньки – тоже парочка. Вдоль тына – густые заросли малины.

   Справа – сараюшка. Похоже – садовый инвентарь и прочий мусор. Слева – достопамятный поруб. Место моей ночной трудовой... смены. И вчерашней, и сегодняшней.

   Рядом боярская баня. Относительно маленькая. На другой стороне двора есть еще большая – людская. Общего пользования. Есть еще и третья – возле реки. Зимняя. Помыться опять не удастся – в боярской бане Храбрит лежит. Бабы его уже обмыли. Плотник уже гроб-домовину строит. Завтра покойничка в гроб положат, гроб где-то в доме поставят. Вот тогда и помоемся. Послезавтра, как положено – на третий день, отпоют, отнесут на кладбище. Для отпевания – попа позовут. Ближайшая церковь – вёрст за двадцать. Как бы поп еще и исповедовать моих не начал. Думай Ваня, завтра может быть уже поздно. Как хорошо в порубе было – высказал Храбриту гадостей и спать лёг. Тихо, покойно, никто не тревожит, никуда бежать не надо. А вот вылез на волю и все бегом.

   Интересно у Акима дом поставлен. Нарушено главное правило местной архитектуры – ничего похожего. Полностью должна быть исключена симметрия, повторяемость, единство и единообразие. Ну не любят на Руси стандартизацию и унификацию. Левша что, по стандарту блоху подковывал? У нас мастеров любят. Чтобы взял и сделал чего-нибудь этакое... чтобы взбизданузданул эдак как-нибудь... уникально. Уелбантурил. А массовое производство... А на кой оно? И на востоке, и на западе, хоть в Европе, хоть в Китае, подмастерье становится мастером, доказав своё мастерство – повторив один из выдающихся образцов своих предшественников. А у нас...

   " – Что, Данила-мастер, не выходит у тебя каменный цветок?

   – Ммм.... ооо... ууу... Сколько не тужусь – не выходит."

   А вот у Акима... Все-таки строевая жизнь накладывает свой отпечаток. Или просто не успел... наворотить?

   Основной элемент здешнего строительства – сруб. По уровню модульности превосходит обычную продукцию обычного ЖБИ моего времени. Там-то панели стеновые, панели перекрытий, колонны с ригелями – верх полуфабрикатности.

   А здесь уровень модульности куда выше – даже дом не считается недвижимостью. Хоть на Руси, хоть, например, в Англии. Изба – имущество движимое – берём и двигаем.

   Сам сруб для жилья называется – клеть. Кубик такой из брёвен. Параллелепипед с квадратным основанием. Слой из четырёх брёвен называется венец. Если надо – дом разбирается на бревна, бревна маркируются – в каком венце с какой стороны лежало. Перевозят брёвнышки на новое место и там заново складывают. Это я и в своём времени как-то делал – приятель попросил родительский дом из деревни на дачу под Питер перетащить. Он потом там такую баню отстроил... жалко только – сильно семейный. А то в такой баньке да с молодым дружным женским коллективом...

   У Акима нет бель-этажа. По-русски – подклеть называется. Почему нет – понятно. Дом ставили быстро, спешно. Первое жилье на новом месте. Все вспомогательные помещения выносили в отдельные строения по периметру двора. Такое жилье называется – "поземное". Нет подклети – дом кажется низким. Хотя потолки – довольно высокие. Но... сыпется вся архитектура.

   Если клеть ставится на подклети, то называется "горница". От "горний" – высокий. Кстати, "Змей Горыныч" – отсюда же. Змей поднебесный. Просматривается связь с Древним Китаем – там и дракон, и летающий, и из "Поднебесной". Другой вариант – змей высотный. Как монтажник. Без комментариев.

   Раз у Акима нет подклети – нет горниц. Нет и гульбища – это такой крытый балкон вокруг всего дома на уровне второго этажа. А на уровне первого – тоже ничего нет. Не делают на Руси всяких террас-навесов по типу американского Дикого Запада или "дома в колониальном стиле". Климат, однако. Сырость как главная опасность и опорно-несущим, и декоративно-отделочным.

   Если клеть – отапливаемая, то называется "изба". И на потолок засыпается земля. Для утепления. А вот в неотапливаемых помещениях такой отсыпки грунта не производится. И называются такие холодные фрагменты дома – светлицы и сенники. Эти "сенники" не от "сена", а от сеней. Не путать с сараем для хранения сена, который называется сеновал или также – "сенник".

   Молодых после свадьбы ведут в светлицу – холодное помещение. Чтобы слой утеплителя над головой не вызывал мрачных ассоциаций типа:

 
   "И скоро ль на радость соседей-врагов
   Могильной накроюсь землёю?".
 

   Ага, тут крещенские морозы, изморозь внутри по венцам в ладонь и молодые в нижних рубахах укладываются «на кровать слоновой кости», синенькие и гремящие. Зубами-костями. Новоявленный муж, выдыхая клубы быстро густеющего и замерзающего пара приступает к исполнению супружеских обязанностей. Вы знаете как устроен половой член самца моржа? Выражение «хрен моржовый» слышать не приходилось? Так вот, у человека выдвигающейся специальной кости в данном месте нет. Я же говорил: «мир – вещь сильно связанная». Подсыпки утеплителя нет, отопления – нет. А климат тот еще – наш исконно-посконный. Соответственно, свадьбы проводятся в теплое время года. А там – график полевых работ, от которых никуда. Ещё и посты церковные. Соответственно распределяется рождаемость по месяцам. Отсюда даты армейских призывов и набора в школу.

   Когда клети-избы связываются между собой сенями – получается "двойня" или "тройня". У Акима со стороны башенки – тройня. Мужская половина. С другой стороны – двойня. Женщин в усадьбе изначально было меньше. Между половинками – гридница. Приёмный зал. Все клети сделаны из брёвен одинаковой длины – 6 метров. Этот типоразмер и в моё время в лесопереработке был одним из основных. А гридница сложена из брёвен двойной длины. И все бревна по торцам... Не пиленные. Хорошо видно – топором обрубали. Правильный плотник, да и лесоруб тоже, с правильным инструментом вполне нормально делает одну сторону разруба плоской. На хорошей лесосеке на пеньках сидеть можно.

   Ага. Только пеньки на лесосеке остаются стоять. А вот нижний конец завалившегося дерева – как заточенный и сломанный карандаш. И его приходиться снова, уже лежачим, срубать в плоскость. Но если дерево длинное, то его надо разрубить на бревна. А как же ему быть не длинным, если бревно должно быть не тонким. Это же сосна, а не баобаб какой-нибудь. Здесь соотношение длина-толщина вполне определённое. И снова – в каждом разрубе обе стороны срубать в плоскость. Двойная работа. Такая вот технология. Топорная.

   А потом вершинку. Ну, это уже проще, это ты уже верхом на лежачем дереве. Я как-то, в прошлой еще жизни, вот на этой лесоповальной операции несколько расслабился. Топором махнул... не подумавши. Был бы кирзовый сапог – остановил бы. А так... И резиновый просек и пол-пальца на ноге. Ребята меня потом на спине четыре километра тащили. По свежим берёзовым шпалам. На каждой – по капле моей крови. Потом, зимой уже, посмеялись хорошо. Та железная дорога и сейчас работает. Будет. Через восемь веков.

   И рубили у Акима лес правильно. Если валка леса ведётся зимой и топорами, то соки по дереву не идут, канальцы в стволе суживаются, и топор при ударах все поры на срезе – древесной же крошкой забивает. Поэтому вода не попадает, и дерево с торца не гниёт. А вот на тын вокруг... либо пиленное, либо летнее пошло. Либо Аким просто решил, что торец бревна лежащего и так постоит, а вот стоящее дерево надо сверху промазать и от дождя обмотать.

   Между брёвен мох торчит. Утеплитель стеновой для бедных. Такие постройки так и зовут – "во мху", мшаник. Ну, Аким, хоть и нагло называет себя боярином, но вот "богатым боярином" – никогда.

   И связаны бревна... не по-богачески. Просто "в лапу". Так я и сам могу. Если потренируюсь. Есть еще четыре варианта. Видел, слышал... но самому не доводилось. А "в лапу" – просто, эффективно, надёжно. Почти вся Русь так строится. Но... изысканности нет.

   А потолки здесь как? А хреново. Потолки, их здесь подволоками зовут, из расколотых пополам брёвен. Сверху земля. Могилка групповая, общая.

 
   "Мы лежим с тобой в тесном гробике.
   Ты костями прижалась ко мне.
   Череп твой аккуратно обглоданный
   Улыбается радостно мне".
 

   Может, поэтому и не живут люди в избах. Пока могут где-то еще жить. Изба, то есть клеть отапливаемая, – только зимнее жилье. Пока тепло – народ по другим местам ночует. Интересно все-таки предки живут. Кочуют. Даже оседлые. По собственному двору. Сезонно. И жилье летнее-зимнее, и дороги. «Зимник» и «летник» – две большие разницы.

   Два-три раза в столетие что в Японии, что на Среднем Востоке случаются катастрофические землетрясения. Но японцев и в перерывах трясёт. Поэтому они сделали сверхлёгкую конструкцию – дом на лёгком бамбуковом каркасе со стенами из бумаги. А в Азии – одноразовые удары. Память о землетрясении следующему поколению не передаётся. Поэтому саклю строят с глиняной крышей. Перед каждым сезоном дождей добавляют новый слой глины. При ударе получается вполне готовая могила на всю семью. Выжившие сперва боятся. Потом подрастает новое поколение, снова накатывает глину у себя над головой. Снова... количество человеческих жертв зашкаливает. Хорошо что на Руси землетрясений сильных не бывает. Или все-таки были? Не помню из истории.

   Между избами из довольно мощных брёвен – вставки. По геометрии – такие-же. Бревна тоньше. Сени. Проходные неотапливаемые помещения. Из двух – одной с женской и одной с мужской половин – выходы на задний двор. И с той стороны, с фасада – еще три крыльца. Но нет подклети – настоящее боярское крыльцо не построишь. С высокой лестницей, с резными перилами, балясинами-столбами. И крыши везде простые – двускатные. Ни четырёхскатных, ни шатров, ни бочек. Что ж все-таки Аким с этой башенкой задумывал? Башенка-терем, ставится над средней частью дома. А тут она вообще с основным строением не связана.

   Ну что Ванюша, посидел-отдохнул? По-этнографировал? Пора и за дело приниматься: слуг своих верных – мордовать-строить, невиновных-неповинных – убивать-резать.

   К моему удивлению, в отведённых Храбриту, а теперь мне, покоях было тихо. Ивашко выбрался в гридницу где, после вчерашнего празднования с мордобоем, происходила уборка. Вешал лапшу на уши бабам из прислуги. Выскочивший из боковых дверей Доман попытался его несколько... к делу приспособить и замолк, увидя меня входящего. Вот сразу две проблемы: как строить отношения с местным управителем, которому я меч к горлу приставлял. И чем занять Ивашку. А то он, с его болтливостью, меня точно под монастырь подведёт. Пришлось изобрести ахинею:

  – Ивашка! Башенку недостроенную видел? Выясни – в каком состоянии. Двери, крыша, возможность достройки, установления постоянного наблюдения за окрестностями. Исполняй.

   Доман сразу начал губы жевать.

  – А что, боярич, боишься придёт кто? За тобой?

  – Бережёного бог бережёт. Слышал? Прибираетесь тут? Ну-ну.

   И с чувством глубоко исполненного долга молодой господин отправился к себе.

   И поспел. Неугомонно-любознательный Николай углядел-таки странную половицу в нашей клети. Поддел её, "а тама... Господине! Ларец большой! С златом-серебром, поди. Только запертый. Вот я его счас топором...". Еле урезонил. Подклети нет. Пространство под полом невелико. Значит ставили отсюда, из комнаты. Вернее всего – прежние жильцы. Значит в их вещах и ключик должен быть. Николай от такой логичности заткнулся и возрадовался. От мудрости господина своего. А мне пришлось под его восхищённое пришепётывание перетряхивать одежду. Нашёл-таки в Храбритовых вещах подходящий ключик. В том самом мешочке, то покойник на шее носил. Естественно, никакого злата-серебра. Одни берестяные грамоты.

   Береста – материал второсортный. Серьёзных, официальных документов на ней не пишут. Так, что-то для памяти, письма близким друзьям и родственникам, школьные упражнения. Николай сперва всунулся с азартом. Уж и не знаю – что он там ожидал увидеть. То ли расписки долговые на предъявителя, то ли расчёт долговременного тренда по пушнине. Потом плюнул: "Доносы какие-то. Храбритово занятие. В печь кинуть". Это ты зря, доносы, да еще из личного архива мастера типа Храбрита... стоит почитать.

   И покатилась жизнь обыденная... Я и оглянуться не успел, как давешний мальчонка прибежал: "Тама... эта... вечелять пошли". Ну все же понятно: "коса – косить, чело – челять". В смысле: "несите ваш фейс к нашему тейбелу". Сходили в поварню, повечерели. Деду с Яковом и Марьяше с Ольбегом – ужин в номера. А нас... а я так и не понял – кажется Доман таким образом мне досадить решил. Место, так сказать, указать – за столом с дворовыми. Ну и дурак, нельзя оскорбить человека тем, чего он не понимает. А вот ему самому очень "не очень" было, когда я ему указывать начал. И тряпье у нас не забрано в постирушку, и в поварне черепки по углам валяются. Тут Ивашка прибежал – у одного коня в стойле доска гнилая. Вот Ивашка опёрся – а она хрясь...

   Как делать выволочку не повышая голоса, без грубых слов, без чересчур ярких и выразительных образов, типа Степанидинского описания случки птицы Сирин со Змеем Горынычем, но так что б дошло... Я это и по прошлой жизни вполне умею. Дворня сперва подхихикивала. Потом и они затихли. Когда я с управителя конкретно на главного конюха переключился. Стряпуха всунулась. Нормальная бабенция, семь на восемь, восемь на семь. Тоже сперва горлом взять пыталась. пока я не поинтересовался насчёт противозачаточных средств от мешков с репой. И обрисовал подробности. Попутно вспомнил: а пленников моих кормили? Конечно, нет. Все друг на друга кивают. Докивались до Якова. Тут я предложил организовать прямо на месте очную ставку. С незамедлительными оргвыводами в форме телесных наказаний. Как они дружно взвились. Конюх так уже и в голос: "Да ты кто такой?". Пришлось напомнить. Кто здесь я, а кто он. И что мои кони мне дороже. Нежели батюшкин конюх. И дрючком своим так... в руке покачать. То, что между мои дрючком и мёртвым Храбритом есть какая-то связь – они уже поняли. А вот подробности... Самый простор для страшных сказок.

   Затянулся несколько вечерний приём пищи. Я еще и самопросветительством пытался заняться. Пустое: спрашивать о чем-то впрямую – себе дороже. Такую невнятную ахинею несут. Не славяне, одним словом.

   Только назад в покои вернулись – бабы забегали. "Это на постелю покрывала, это – на столы. А вот сенца свежего матрас...". Ивашке раздолье, встал в дверях часовым: к каждой в дверях прижмётся, за каждую подержится. За каждую – из двух. Потом и вообще – из одной. А Николаю сплошная нервотрёпка: как бы не спёрли чего. А в избе и вправду – летом спать тяжело. За день бревна и крыша прогреваются, оконца маленькие, местные говорят – "волоковые". Сантиметров 20 на 40. Под самым потолком два в ряд. Ага. А стена метров пять. Вообще, помещение примерно 5 на 5. Может, чуть больше. Не проветривается напрочь. И печь русская с трубой занимает 2 на 3. Плюс пространство между печкой и стеной.

   А вот сени, что в гридницу, что в другую избу: людскую, челядинскую – лёгкие, продуваемые.

 
   "Ой вы сени, мои сени, сени новые мои.
   Сени новые, кленовые, решетчатые".
 

   Эти и не новые, и не кленовые, и не решетчатые. Но жить в них удобнее. Пока лето. В мужской людской – пусто. Женатые – по своим избам вдоль забора, неженатые – кто где. Кто на сеновалах, кто на конюшне. Как стемнело – никого не видать. Как-то скучновато живут. Ни вечорок, ни посиделок. Я как-то привык что в деревне летом к ночи какой-нибудь сбор устраивается. С приключениями типа обжимания и последующего мордобоя. В чем я был постоянным участником. И в том, и в другом – деревенские городских не любят. А мы любим. Но не всех, а только молодых и грудастых.

 
   "Парочка тихо лежала во ржи.
   Тихо комбайн стоял на межи.
   Тихо завёлся и тихо пошёл.
   Кто-то в буханке пол-пальца нашел".
 

   Опять из меня фольк лезет. Хотя, бывало, и на тракторах за мной гонялись. Эх-хе...

 
   "Где мои семнадцать лет?
   На Большом Каретном".
 

   А мои – отнюдь.

 
   "Мой адрес – не дом и не улица.
   Мой адрес – Советский Союз".
 

   Те «семнадцать» что были – прошли. Те что будут... Будут по другим адресам. Если будут. Мужиков своих загнал в дальние сени, сам лёг у дверей в гридницу. Не могу спать. Вчера в порубе спал – сладко как в колыбельке. С чувством глубокого удовлетворения от хорошо исполненной гадости. А тут не могу. Луна, блин серебряный, во все дырки светит. Как медики не бьются, а чёткой корреляции между бессонницей и полнолунием ухватить не могут. В полном противоречии с общенародным мнением.

   Вышел во двор погулять, отлить что-ли? Для развлечения? В кустах детский плач. Тихий такой, тонкий. Не вой, не крик, даже не всхлип. Тонкий такой скулёж. Пошёл к этому малиннику глянуть – двое детишек, мальчик лет семи и девчушка лет девяти. Мальчик спит на голой земле, девчушка рядом сидит, тихонько поскуливает. О, так ведь это же мой платочек даренный.

  – Вы чего тут сидите? Почему домой не идёте?

   Девчушка сперва перепугалась, потом начала объяснять:

  – Тама папка мамку... уму-разуму учит. Чтоб она на чужой уд не налазила, под чужого мужика не ложилась. Метлу сломал, ухват сломал, дровеняку со двора принёс... Мамка уже и кричать не может... Страшно...

  – А чего к соседям не идёте?

  – Соромно. Меня курвиной дочкой дразнят.

   Мда. Хорошо предки живут: мирно, в смысле – всем миром, открыто, с людьми. Душа в душу. Хочешь плюй, хочешь – гадь. В душу. Соседского ребенка. Все всё знают. И судят. С точки зрения обще-общинных ценностей. Они же – обще-мировые. Поскольку – всем миром. Как с дедов-прадедов заведено.

  – Ладно, пошли.

   Отвёл в свою опочивальню. Мальчонку на руках отнёс, на свою постель уложил обоих. Мальчонка чего-то сестре шепчет на ухо, на меня поглядывает. Боится что ли?

   Сам я у другой стороны на полу пристроился. Как-то мне после этих марш-бросков по болотам привычнее на полу спать. Можно повернуться как хочешь и не свалишься. Мне еще и Могут говорил: "Ты, Иване, спишь по-волчьи. Ночью не просыпаешься, но на четвереньки подымаешься и крутишься". Что волки так спят в логове – я знаю. Читал. Была такая книжка про полярных волков одного канадца – "Не кричи волки". Когда этот парень у себя в палатке также начал во сне, на грани дрёмы, 3-4 раза каждый час просыпаться и на четвереньках на постели пару-тройку кругов делать – стал высыпаться за пять часов. Кажется, такая гимнастика во сне способствует кровообращению и наполнению крови кислородом. Что, в свою очередь, резко ускоряет процесс приведение мозгов в состояние боевой готовности. И у меня со сном проблемы. Спать бы надо, а не в одном глазу.

   Тут раз – маленькая фигурка в белом ко мне под одеяло нырьк. И прижалась. Горячая вся. Ручками по груди, по животу водит. А я сплю голым. Мне эти тряпки за время похода... и надоели и пропотели. Вот, только понадеялся в нормальной постели, в простынях, хоть и из грубого полотна, но все же... А тут. А это пигалица, жмётся, трётся, ручками шебуршит. Опа. Наскочила. Ойкнула. И снова к моему уху. Дыхание горячее, неровное.

  – Боярич, миленький, хорошенький. Давай мы с тобой как муж с женой. Я же тебе нравлюсь. У тебя же вон какой... крепкий.

  – Ты что!? Тебе сколько лет?

  – Мне... не важно. Я... все вытерплю... даже и не ойкну... А тебе сладко будет. Давай миленький. Сделай со мной как тебе хочется. Я всему буду рада. Только не гони. А то я все сама сделаю. Я умею. Я видела как мамка с папкой...

  – Ты сдурела? А ну брысь!

  – Ну пожалуйста. Сделай божескую милость. Я и на спинку лягу, и ножки раздвину, и рубаху задеру. Ты только всунь. Тебе хорошо будет.

   Охренеть. Вот только мне такой... сопливой деточки не хватало. На этом на самом... А она и вправду на спинку опрокинулась, и меня на себя затягивает. Пришлось её прижать маленько. Она сперва вырываться стала, потом расплакалась, потом объяснила.

  – Мамка говорила, что если сделаешь мужику сладко, то сразу после "этого" у него чего хошь просить можно – он на все согласен. А нам с братом идти не куда. Пока папка не успокоится – надо где-то жить, что-то есть. А соседские дразнятся. Вот бы пока в тереме пожить – тут места много. А брат и говорит: ты девка, ляжешь под боярича – он нам и кров, и корм достанет. А он брат, мужчина. А ты... ничего. Только лысый... Но в темноте не видать. Не противно. Только страшно. Одни бабы говорят – больно будет. А другие говорят – ничего.

   Охренеть два раза. Или – три. Тут тебе и раннее визуально-вокальное сексуальное воспитание как результат проживания всего семейства в общем помещении. И чёткий патриархат: "брат сказал". Ну еще бы – он мужчина. Хоть и семи лет от роду. И обще-женский опыт: дала – получила.

  – Марш на место.

  – Что такое "марш"? Не надо меня прогонять, можно я тут полежу рядом. Просто полежу. Может, ты потом передумаешь.

  – Ладно. Спи.

   Вот мне среди ночи только и надо шёпотом с микро-дурой препираться.

   Девчушка, её звать Любавой – успела представиться, довольно быстро заснула. Но стоило мне начать отодвигаться – она следом ползёт, глаз не открывая, еще и ножку на меня закинула. Я где-то слышал о публичных домах из таких малолеток в Юго-Восточной Азии. Специально для любителей экзотики из Европы и Северной Америки. Но меня... да воротит меня от этого такого.

   Однако пора и дело делать. Исполнить инновацию под названием "убийство при попытке к бегству". Детишки сопят в четыре дырки, шашку на спину, пояс половецкий с ножиком – на живот. Дрючок в руку. Тихохонько чтоб не разбудить. Только вышел – тень шевельнулась. Опять...

  – Думал проспишь.

   Ладно, штаны у меня еще сухие. Помру я от инфаркта. В юном невинном возрасте.

   Пошли к порубу. Лопух. Я, естественно. Снаружи светло как днем, в внутри... Оставим в покое анатомию негров. Я не расист, предполагаю, что в этой части человеческого тела всегда темно. Безотносительно к расе владельца. Хорошо, Аким рядом. Со свечкой, кресалом, трутом. Ага, а я большой мастер по зажиганию огня. Зажигание – не включение. "Включить свет" – забудьте это словосочетание. Сначала долго железкой по кремешку. Искры – как от новогодней петарды. С тем же результатом – красиво. И... все. Потом все-таки попало на трут. А пыхтеть надо соразмерно. Слишком сильно или слишком слабо... В исходную позицию и повторить подвиг Прометея. И зачем было его к скале приковывать? Он же уже намучился, пока подарок раздувал. Или это вообще была диверсия? Олимпийцы... они такие. Могли и подкинуть технологию массового отравления углекислым и угарным. Чтоб не сильно выёживались.

   Запалил трут, от него свечку. Разницу между стеарином высокой очистки и салом свиным ощущаете? На вкус, на ощупь, на запах. Главное – на процесс горения. Фитиль из недоразмолоченной конопли, которая здесь пенькой зовётся... он же и горит, как наркоман после дозы ходит.

   Так, ляду открыть, лесенку типа бревно с поперечинами – спустить. Опа, а Корьку не только ободрали, но и связали заново. Выпустить его я не могу – он по этой как-бы лесенке не выберется со связанными руками. Вытащить его я не могу – силёнок ухватить здорового мужика за ворот и выдернуть... Нужно сперва ему руки развязать. А там, развязанный, взрослый мужик, в замкнутом помещении... Был бы напарник – никаких бы надежд у Корьки не было. А в одиночку... Ну почему у меня на каждом шагу... всякие проблемы?

   "Бедному Ванечке всю дорогу – камушки". И еще аналогичное: "Как сироте женится, так и ночь коротка". Что сирота – точно. Что жениться... как-нибудь в другой раз. А вот ночь... точно коротка.

   Я оставил наверху дрючок и слез по бревну вниз. Корька подслеповато щурился на тусклый, пляшущий огонёк, будто мы в гестапо и я направляю ему в лицо двухсотваттную лампу.

   Просто сказать ему: "Пойдём погуляем" не получится, не поверит. Будут проблемы. Его попытку побега надо обеспечить мотивировкой, для него неумирущей. Тогда он пойдёт, и можно будет ему... горло перерезать. Как Ольбегову барашку.

  – Разговор есть. Ты давно с Храбритом знаком?

  – Развяжи. Буду говорить.

  – Нет так нет. Ты убивец, душегуб. Ты господина своего зарезал.

  – Лжа!!!

  – Знаю. Но у Храбрита в спине – твой нож. Ты был пьян и ничего не помнишь. Для суда – достаточно. Аким отлежится маленько и велит ссечь тебе голову. Здесь тебе жить... день-два. Но я могу помочь. Убежать.

  – С чего это? Такая щедрость-забота?

  – А с того, что мы сундучок с грамотками берестяными нашли. Вижу – ты уже понял. И стало мне интересно.

  – Точно выпустишь? И коня дашь?

  – Конь тебе здесь не надобен. Лодку возьмёшь на берегу. Из поруба – выпущу. Если убедишь, что ты этого стоишь.

  – Ну... А почему я тебе верить должен. Ты вообще... ты тут никто...

  – Уже "кто". Внебрачный, но признанный сын здешнего владетеля. Позволь представится: Иван Акимович Рябина.

  – Врёшь!

  – Эх, Корька. Не знаешь ты что такое "дар богородицы". Когда всякая ложь человеческая блевотой отзывается. А своя – втрое. Я врать не могу – изблююсь до крови.

   Его лицо тронула сперва несмелая, но все более уверенная улыбка. Усмешка превосходства. Так человек, перед которым с крыши упал кирпич, приходит в себя и начинает смеяться. И над самим собой, и над лежащим кирпичом. Ещё бы: он-то соврать может, а я нет. Стало быть, я калека, моральный урод. Врать не могу.

  – Ну и чего ты знать хочешь, отроче, правду рекущий?

  – Расскажи мне про дело отца моего, Акима Яновича.

   Откуда у меня это всплыло? Я же еще и не разбирал толком грамоток. Так по верху глянул. В одной разобрал имя – Аким Рябина. Корька снова ухмыльнулся. Успокоенно.

  – Я в этом деле не был. Это еще до меня. Сам Храбрит и закрутил.

   Дело было довольно простое. Когда тринадцать лет назад Свояк ударил по юго-восточным волостям Смоленского княжества, лучников бросили на перехват. Смоленские стрелки – пехота. К театру боевых действий они не поспевали. Тогда Аким своей властью забрал коней в одной вотчине по дороге, посадил своих людей и пошли дальше вскачь, верхами. Корветлан, который Меньшиков придумал после Полтавской битвы для преследования короля Карла и гетмана Мазепы, – вещь не новая. Пехота передвигается конно, а в бой идет пешею. Сотня к рубежу поспела. Но вотчинник был из весьма непростых – Ростику пошла весьма весомая жалоба.

   Аким-таки, догнал северских и маленько их потрепал. Кого побил, кого в плен взял. И часть пленных тут же обменял на смоленских. А менять вражеских воинов на своих же, но смердов... Конечно, не сменял бы – полон угнали бы. И ищи ветра в поле. Точнее – в Степи. Но... донос пошёл.

   Доверие было подорвано. Через два года смоленские стрелки проявили себя не наилучшим образом в бою под Переяславлем. Честно говоря – там все себя проявили... не наилучшим образом. Изя Черниговский был бит. Ростик и смоленцы – за компанию. У победы много отцов – поражение всегда сирота. Аким имел скверную привычку говорить громко и часто нелицеприятно. А потеряв половину людей – еще и обидно. Его комментарии, в соответствующей аранжировке дошли до княжеских ушей. Ему начали шить измену. Тем более, что и прежде "сигналы" были.

   Через полгода Ростик отыграл назад, но осадок остался. С обеих сторон. И тут явился молодой и бьющий копытом Храбрит. Который предложил сыграть интересную комбинацию. Из игр мастеров застеночно-пыточного жанра.

   Проверить Акима на прочность: выгнать с позором. "Если зло затаил – проявит". А для выявления возможных связей фигуранта с людьми Свояка – облегчить ему возможное сношение географически – загнать сюда, на Угру. И внедрить своего человека в ближайшее окружение. Храбрит даже и себя не пожалел – согласен жениться на этой дуре, Акимовой дочке. Предложенная схема было одобрена, самоотверженность – оценена. Храбрит начал подниматься по карьерной лестнице. А Аким поехал в лесные дебри.

   Корька рассказывал подробно, с отступлениями, с характеристиками участников и описаниями мест событий. Он, явно, знал много и многих. Так исторически сложилось, что именно Смоленский князь Ростислав Мстиславич – Ростик, мог и создал наиболее мощную специальную службу. Именно у него были и финансы, и географическое положение, и единовластие. И наиболее обширный выбор качественного человеческого материала. Плюс идеологическая целостность.

   На Волыни Изе постоянно приходилось помнить о взаимном неприятии волынян-православных и приглашаемых им союзников-католиков, венгров и поляков. Гоша Ростовский и людей имел меньше, и деньги более тратил на строительство новых городов. Остомысл, Свояк, "Давайдовичи", Полоцкие... – "труба пониже и дым пожиже". А Ростик и внешних иноземцев не боялся, и с епископом в большом согласии, и работать удобно – середина земли Русской.

   Корька во всем этом варился уже больше десяти лет. Сесть бы спокойно да расспросить. Аж дух захватывает от возможностей. Но... Оставлять его здесь надолго нельзя: Аким взовьётся. Да и какой-нибудь из "княжьих людей" может заскочить. А там суд, допрос, Корька свою версию выдаст, сослуживцы поддержат... Мне – труба. Типа "геликон". Три оборота вокруг шеи.

   Выпустить его по-настоящему? Дать денег – пусть мемуары пишет. "Смоленские тайны. Записки особого агента". Нет никакой гарантии. Хендлов нет, рукояток управления. Запоминай, Ванюша, может и самому придётся. Если на противоположной стороне в порубе окажешься. Вот, вроде бы, и человек полезный, и взаимопонимание установилось, но... нет поводка, привязи. И придётся убить. Себе во вред. Не потому что он такой, а потому что у меня нечем его контролировать.

  – Вот такие дела. Ты обещался меня выпустить.

  – Раз сказал – сделаю. Повернись спиной – вязки развяжу.

   Корька развернулся спиной, я снял с его локтей ремни, стал их сматывать, думая: а чтобы еще напоследок спросить, наклонился к свечке, стоявшей на полу. Над головой раздался шелест – Корька вытянул у меня из-за затылка шашку. И махнул ею. Я только и успел отскочить к дальней стене.

  – Что, сучёнок, не ждал? Соплив ты со мною тягаться. Сейчас я тебя тут и покрошу.

   Он двинулся на меня, покачивая клинком. Потом остановился. Глянул наверх – в проем.