Текст книги "Буратино"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

  – Если быстро не вернёшься – начну этих убивать. Баб приведи. Лекарку, или знахарку, или костоправку какую. И еды – пусть горяченького принесут. Мясного. Ягнёнка там или поросёнка. Если кто вой подымит – буду убивать. Не люблю шуму. Если кто через забор сунется, если зелье какое... Вообщем, "шаг влево, шаг вправо... – конвой стреляет без предупреждения".

   Саблей у него перед носом покачал. Слов он не очень понял, но смысл... Кажется дошло. Весь вся тихонько, но... – шевелится. Побежал небитый ужин собирать. А мужики... – нет. Не побежали. Как и положено. Или – положены.

   А зря я так к этой сабле половецкой пренебрежительно. Не "гурда", конечно, но сделана, похоже, по-ногайски. Есть такой технологический приём: клинок выковывают из старых лошадиных копыт. В моей истории эта технология приписывается ногайским татарам. Здесь еще татар нет, а вот уплотнённость клинка чувствуется. Говорят, что пока конь сносит подкову, он столько раз ей о землю ударит – никакой кузнец молотом своим не сможет. Такая "холодная ковка" получается. С одной стороны, степняки мало коней подковывают – железо дорого, коню вредно. С другой – верхового коня ковать на зиму надо, хотя бы на передние ноги. Иначе на гололёде или грязи падать будет. Если сам – ладно. А вот со всадником...

   Ха! А это вообще не сабля – гарды нет. Ни простой – крестом, ни полной – дугой. Клинок почти прямой, нет такого искривления как у Ивашкиной сабли, и значительно легче. Это тебе не кавалерийский палаш в четыре кило. Это шашка кавказская. Как там адыги говорили: "Шашка должна быть лёгкой, как перо, острой, как бритва, и гибкой, как виноградная лоза. Кто носит тяжёлую шашку, тот не надеется на умение".

   Это для меня очень даже хорошо – маловат я для тяжёлого оружия. Теперь бы еще и умения набраться. Где-нибудь... Тут Ивашко подошёл посмотреть. Хмыкает пренебрежительно. Ну понятно, изначально шашка – второе оружие. Вспомогательный клинок к сабле. Как дага на западе или катана на востоке. Видно половчанин мой зарезанный был совсем молодой и зелёный – вот ему нормальной сабли и не нашлось. Маленькая, лёгенькая, коротенькая. Против Ивашкиной – в полтора раза меньше. Даже не императорская или там казачья. Так... в зубах ковырять. Но мне хорошо – по руке.

   А что короткая – будем рубить на ближней дистанции. Как лётчик – много раз герой товарищ Покрышкин. Он еще в школе истребителей, когда отрабатывали стрельбу по учебному полотняному пузырю, завёл себе правило – открывать огонь с близкой дистанции. В реальном бою все начинали одинаково: со страху и без привычки палили еще раньше, чем на тренировках. Его однокашники вообще по мессерам не попадали. И Покрышкин тоже с более дальней, чем на занятиях, дистанции бил. Но навык остался: все равно ближе, чем другие. Попадал куда надо и в первых боях выжил. А потом уже и мастерство разнообразное появилось.

   И в айкидо так же: новичок уходит с линии атаки на широкий шаг, мастер – на ширину одной ступни. Потому что так переход в контратаку получается быстрее и эффективнее.

   У меня к этому еще одно добавляется. Сегодняшнее "пихание" снова подтвердило. Я местных обгоняю. То ли потому, что они большие, а я маленький. Скорость мысли известна и измерена – распространение импульса в нервных волокнах примерно 7.2 метра в секунду. Я – меньше. И метров – соответственно. То ли еще что-то. Но обгоняю я их здорово – в разы. Как стоячих. Вот силёнок маловато. "Я быстрый. Но – лёгкий". Короткая, лёгкая шашка – как раз для меня.

   А что еще я помню про эту... это орудие убийства себе подобных?

   Ну, из "Поединка" Куприна: "плоскость шашки должна быть непременно наклонена к плоскости удара". Такой острый угол получается. Какой-то аналог пули со смещённым центром тяжести? Только пуля такая идет по пути наибольшего сопротивления, по костям, например. А шашка – по наименьшему?

   Ещё её крутят. Над головой, так чтобы получилось сплошной звенящий круг. Как от вертолётного пропеллера. Звенящий – это от скорости рассекания воздуха. Шипящая или вообще молчащая шашка – позор. Ещё она не предназначена для фехтования: одни мощный удар. Внезапный. Для этого она вешается на пояс в ножнах лезвием вверх. Чтобы при вытаскивании и ударе сверху-вниз не нужно было, как с саблей, еще один замах делать. Соответственно, и хват за рукоятку другой – кисть прогнуть. Отсюда и легенда, что шашку из ножен мизинцем тянут. Туфта: хват идет полной кистью. Но мизинец и вправду под крючок на оголовье лечь должен.

   И балансировка у не` другая. Центр тяжести смещ`н к острию. Знаменитый "баклановский удар" из "Тихого Дона" . Так там вообще – в канал в клинке ртуть была залита. Для окончательного смещения центра тяжести и полного искоренения баланса при ударе.

   Сколько всяких попаданских рассказов насчёт баланса оружия попадалось. Только почему-то, никто не хочет понять разницу между фехтовальным оружием и боевым. У фехтовальщика центр тяжести оружия должен находиться на указательном пальце. Тогда оружие легко подымается вверх, и опускается вниз. "Не уводит". А боевое оружие предназначено для нанесения максимального сильного удара. Если, конечно, оно рубящее, а не колюще-режущее. Норманны прошлись по Европе, основали герцогство в Нормандии, графство в Сицилии. Всех побили-поимели. Почему? А вы их основное оружие посмотрите – боевой топор. И не велик, и не тяжёл. Но эффективен.

   Норманны всех построили. Кроме новогородцев. Те сами к ним заявились и столицу – Сигунту – уделали напрочь. Безвозвратно. Можно по Вольфовичу сказать: "Однозначно". Причём никто ничего не видел. Только ворота из тамошнего собора потом в Новгородской Софии вдруг откуда не возьмись взялись.

   Почему? А плотничают у нас по всему Русскому Северу. Для русского мужика – топор постоянный предмет в руке. Не такой частый как ложка или ножик. Но в этом же ряду. Из дома выходит – топор или за спину, за пояс, или на телегу. Разве что в церковь без топора. Да и то... У кого-то из классиков попадалось: "В селе был престольный праздник. Перед церковью пьяный мужик гонялся за десятником с топором в руках".

   Вот и получается потом в русской литературе девятнадцатого века: "А забрось русского мужика хоть на Северный полюс, да дай ему топор, да пару рукавиц...". Насчёт полюса не знаю, а вот как два столяра, которым плотницкую работу на какой-то полярной станции, типа Новой Земли или острова Врангеля заставляли делать, а они с начальником поругались по поводу такой вопиющий депрофессионализации и оттуда пешком, со своими топориками, через дрейфующие льды, через тундру на Большую Землю. По пути где городским каждый шаг – "полярная экспедиция", – про такое слышать приходилось.

   Идеал рубящего оружия – топор-колун. Ну и где у него баланс? А где указательный палец? Топор – вещь настолько эффективное, что все средневековье народ ими махался. Когда Вильгельм-завоеватель заявился в Англию, то под Гастнигсом даже и каменные топоры использовали. Вариацией того же топора – алебардой, швейцарцы отстояли и свою независимость, и лучшие армии средневековья угробили, и в гвардию папы римского попали.

   Шашка – совсем не топор. Это рубяще-режуще-колющее. Вот в такой последовательности приоритетов применения. Многоцелевое. Но раз "рубящее" – в первую очередь, да еще и на один удар специализированное, то центр тяжести – в верхней половине клинка.

   Три основных удара шашкой: слева направо – в идеале отсечь нижнюю половину противника от верхней. Два других: сверху-вниз-вправо и сверху-вниз-влево. Это при рубке пехоты. Ещё четыре варианта уколов. Она же еще и колющая. Только это азы. По уставу Красной армии. Знаменитого "от плеча до седла" в этом перечне нет. Не рекомендуется рубить конного противника сверху. А то ведь он и сам "слева-направо" тебе сделает.

   Ещё можно шашку крутить в вертикальной плоскости. Хоть справа от себя. Хоть слева. Можно перекинуть из руки в руку – гарды-то нет. И повторить левой рукой. Но... У коня же уши есть. Так что аккуратнее надо – не отрубить бы.

   А вот в кино, где идет кавалерийская атака и все шашками над головой крутят – туфта. И тяжело – рука устает, и против техники безопасности – своего можешь зацепить, и вообще – махом шашки командир подаёт команды, вроде направления атаки, которые должны быть всем видны. Так что конница идет в бой свободно опустив руку с клинком вдоль конского бока.

   А еще мастера делают не только кучу всяких вариантов сверху-вниз, но и уколы снизу-вверх. А как? При каком взаимном положении? Надо смотреть. Гарды нет. Значит встречный клинок свободно идет вдоль моего, и рубит мне пальцы или кисть. Стало быть, фехтование отменяется как класс. Вражеский удар нельзя принять на клинок и зафиксировать – только быстренько отбить в сторону. И главный недостаток моей новой игрушки. Она против бронных работать не будет. Ни панцирь, ни кольчугу даже – ею не прорубить – легковата. Вот кожаный или даже кожано-металлический доспех... если попадёт правильно... не прорубит, так прорежет. Но цельнокованный... Ну, таких вообще на Руси и нету. Эти тевтонские игрушки здесь будут позже. Да и незачем мне на танки с шашкой. Танки надо дистанционно, бронебойными. Как англичане французов при Креси, например.

   Пока я все это обдумывал да к игрушке своей примерялся, во дворе шёл процесс. Двоих, того, которого я дрючком по пальцам и которого Марьяша ведёрком – отпустил. Они и захотят – драться не могут. Местная знахарка пришла – бабулька божий одуванчик. Кому из битых сопли кровавые утёрла, кого перевязала. Бабы выть, было, начинали. Но тут я начал всякие экзерцисы со своей шашкой исполнять... Как-то под свист рассекаемого ветра... да сплошного стального колеса в руках у не то подростка, не то карлика, не то... вообще черте что.... – нет особого желания рот открывать. Хоть по какому поводу.

   Я у костерка во дворе сижу, клинок свой, как Ивашка недавно, то точу, то протираю, то на замах-удар примеряю. Подошли четверо. Раз мужики местные лежат – бабам разговаривать приходиться. Начали, как всегда, с ноя:

  – Ой, солнце садится, ой мужики наши на холодной земле лежат, ой завтра чихать-кашлять будут...

  – Пустое, бабы. Мужиков ваших я не отпущу. Вот вы их домой отведёте. Они отлежаться малость и снова полезут. "Вятшесть" свою доказывать, нас – обидчиков своих, в землю вгонять. Вам мужей своих не удержать. Первый раз без большой крови обошлось. Второй... Если они кого из моих порежут-поранят... Я ведь тоже... долг кровью возьму. А если кто из ваших от моих смерть примет, то остальные пуще озлобятся, мстить надумают. А я ворогов за спиной оставлять не буду – вырежу всех. А весь вашу – сожгу в пепел. Вот и прикиньте: то ли они завтра соплями потекут, то ли вы все – и мужики, и бабы, и дети – кровью.

  – А нас-то за что? А детишек? Ой, да што ж ты за зверь такой лютый?

  – А вот такой я. Идите.

    «Зверь лютый». В той веси первый раз это прозвание мое прозвучало. На Руси люди крещённые живут. Каждому при крещении дают имя христианское, из святцев. Отец с матерью дают дитяти своё имя – домашнее, языческое. А народ даёт человеку прозвище. Так припечатает, что ни смыть, ни срезать. И мне на Руси немало прозваний дадено. Иные не на долгое время за мною держались. Иные даны были не народом русским, а людьми вятшими или народами иными. Три прозвания моих широко пошли и многие годы за мною тянутся.

    «Воевода Всеволжский» ибо и град сей мною поставлен, и сижу я в нем. «Колдун полуночный» за многие мои новизны, людям непонятные, да за места наши северные, от многих иных земель на полночь расположенные.

    И вот это: «Зверь лютый». За ярость мою и немилость к роду человеческому. И прозвание это не токмо от одного человека к другому переходит. И разные люди, друг друга не видавшие, прозвания этого моего прежде не слыхавшие, эти же самые слова говорят. По делам моим. Видно, и вправду, есть во мне нечто, здешним людям ведомое, что они Серого Волка вспоминают, на меня глядючи.

   Кажется, дошло. Убрались бабы. Однако правильно – нечего связанных на дворе держать. Приглядел погреб крепкий, начали мужичков туда перетаскивать да спихивать. Снова одна подходит:

  – Христом богом прошу. Не надо вон того здорового в погреб. Он подземелья не выносит – бешеный становится. Рвётся, сам себя покалечить может. На людей кидается, сердечко у него аж заходится. Не надо его туда.

  – Он тебе кто? Муж?

  – Нет. Он как брат. Найдёныш. В лесу его маленьким нашли. Отец мой охотником добрым был. А сыновей нет. Вот тятя и взял к нам в дом. Видать, из лесных людей.

   Йети, йетить мать! Раритетный гуманоид в смоленских лесах. Хотя... "Большой волосатый брат" это ведь не только в Гималаях и Калифорнии. Легенды о таких персонажах были и на Алтае, и в Западной Сибири, и по Русскому Северу. Пойдём-ка посмотрим-ка. А, это тот лоб, которому я нос пяткой разбил. Ну и кто это сказал, что прежде народ был мелкий? Был. Но не весь. Археологи в пластах русского средневековья находят костяки под два метра ростом. Нормальные люди, по христианскому обычаю похоронены. Но большие. Как этот. Не йети. Человек обыкновенный. Но большой... и в панике. Йети накануне приступа клаустрофобии.

  – Драться будешь?

  – Не-е-е...

   Развязал, у костра посадил. Баба квасу принесла. Начал спрашивать. И вправду – охотник. И места здешние знает. А звать уменьшительно-увеличительно: Могутка.

  – На Угру ход есть?

  – С телегами? Не. Конями вьючными... Может и сможете. А возы не пройдут.

  – Тогда собирайся. Пойдёшь с нами. Скажи жёнке.

   Как-то они с его... сестрой переглянулись...

  – Нетути у меня жёнки. Бобыль я. И никуда я не пойду.

  – Заплачу. Обе телеги оставлю, кое-что из барахла, из упряжи. Половину соли отсыплю.

  – Не. Мало. Вот еще и сабли отдай и еще...

   Цапнул бабу за ворот, опрокинул наземь, головой к себе на колени. Шашку ей на горло.

  – Хочешь посмотреть как её голова покатится?

   Ух, как... Какой кайф когда в руке сталь. Точёная. Не тяжёлая – гирей, не лёгкая – куском автомобильной обшивки. Соразмерная. Длиной, весом... Соразмерная моей руке. Не тупая, деревянная железяка, которую чтобы дёрнуть – сначала напрячься. Не финтифлюшка какая-то декоративная, прижмёшь – гнётся-мнётся, доверия не вызывает. Настоящий клинок. Его дёргать не надо, его только отпустить – он сам дело сделает. Точёный клинок. Говорят – у девушки ножки точёные. Бывает. Нравится. Но здесь... Позволь ей только чуть опуститься. Шашка сама ляжет. Чуть ослабь хват кисти. Ничего делать не надо. А потом чуть-чуть... даже не дёрнуть. Не потянуть... Просто чуть сдвинуть руку, чуть по-освободить, чуть по-отпустить... Ощущая ребром ладони хвостик рукоятки. Просто прикосновение. И клинок ляжет на горло. И пройдёт через кожу, через мышцы, через все там трубки дыхательно-глотательно-кровоносительные. Сам. До самого хребта. А, может, и там не остановиться. Проверить? И никакого движения, напряга, усилия. Просто такая маленькая, незаметненькая, минутненькая... слабость. Неловкость, небрежность... Как-то задумался... чуть-чуть, отвлёкся... самую малость. Ничего не делай, не рвись, не упирайся. Просто... выдохни, расслабься... "Ой, а я и не заметил. А я и не делал ничего. Чисто случайно". И у неё голова отвалится. Отделится. Сама собой. Когда у меня клинок – по руке.

   Йети дёрнулся, было, и осел назад. Не поспевает он с той стороны костра. И, вообще, я – быстрее. А баба только ахнула в начале. И затихла, даже глаза закрыла. Одна жилка на шее бьётся бешено. В двух миллиметрах от лезвия. Под лезвием, И груди под рубахой ходуном ходят. Положил левую на левую. Руку свою на грудь её. Обтянул, сжимая, рубаху. Дёрнись. Под моей левой. И я отпущу правую. Сосок из-под ряднины выпирает. Чуть пальцами сжал. Ну дёрнись...

  – Ну?

  – Ладно. По рукам. Отпусти сеструху.

  – По рукам – не надо. Ты сказал – я услышал. Ещё коней трёх-четырёх возьми под вьюки. Нас проведёшь – назад приведёшь. Иди собирайся.

  – Отпусти её. Я в ихнем доме живу, она хозяйка. Без неё не собраться.

   Провёл, глядя мужику в глаза, по ее груди, взял ладонью в охват, сжал спокойно. Плотно, уверенно, без рывков-щипков. Молчит, глаз не открывает. Только ноздри... трепещут. Убрал руку, убрал клинок от шеи. Просто тыльной стороной пальцев по щеке провёл.

  – Иди, помоги ему собраться.

   Вздохнула. А то и не дышала. Выдохнула. Глаза открыла, молча, глаз не поднимая, поднялась на ноги и к воротам пошла. Могутка за ней.

Глава 39

   Так, а что у меня тут остальная моя компашка делает? А мои уже и стол накрыли. На Николашке одна бабёнка виснет, на Ивашке – две сразу. Мужики при делах, одна Марьяша... сказки сказывает. Её еще парочка слушает да еду режет-крошит. А сказки про меня, любимого. Ишь, увидела – сразу покраснела. Тут сразу одна подкатывает:

  – А не желает ли отрок Иванушка бражки зимней. Вымороженная, забористая, духовитая.

   Лихая бабёнка. Как она перед носом моим своими прелестями крутит... Ворот с разрезом, завязан должен быть. Только завязка развязана и все выпуклости под рубахой очень даже просматриваются. Особенно, когда она ко мне вот так наклоняется.

   Кружечка типовая, древнерусская. Ориентировочная ёмкость – литр с хвостиком. Литровочку осуши и... – пошел ребёнок спать под стол. А Ивашка, даром что сразу двоих щупает – уже вперился. Если хозяин примет, то и ему... с обоих же рук подсовывают. И знахарка здешняя из угла выглядывает внимательно. А ребята-то – молодцы, субординацию блюдут, без меня еще не принимали.

   Стоп. Очень даже молодцы. И цвет зеленоватый не только у бражки бывает, и вкус горьковатый не только у спиртосодержащих. А вот характерный запах... Зря меня, что ли, Юлька с Фатимой натаскивали? Это – красавка. Она же белладонна. Суточный придел для взрослого – 70 капель. После литровки... хоть бы и с малой концентрацией, полная потеря ориентации, резкое двигательное и психическое возбуждение, бред, галлюцинации. Паралич дыхательного центра. Впрочем, им столько дожидаться не надо. Как только голос хриплым станет, зрачки расширятся и на свет реагировать перестанем, они мужиков своих из погреба вынут. Ну, а те нас просто дубьём в таком состоянии... И что делать? Берём кружечку, подносим ко рту, взгляд поверх... Как они смотрят... Все в курсе. Вот и поиграем. "Кто к нам с мечем придёт..." – тот на этот же самый "ой-ёй-ёй" и напорется. Оттянем на молодке рубашечку за вырез, поглазеем на... все. Ишь ты какая... продвинутая. И наклонилась правильно, и ножки раздвинула. Чтоб мне все хорошо видно было. От окраски ореолов вокруг набухших сосков до кудряшек в нижней части живота. У подростка от такого вида... точно должно головёнку снести. И пошёл бы я за ней – как телок на бойню. Вполне готовый для забоя.

 
   "И в забой отправился
   Парень молодой".
 

   Только я не телок. И даже не молодой шахтёр. Но все равно... Может её... пока не началось? Пока еще живая? Нет уж. Не мой тип – не модель, отнюдь. Под рубахой явный перевес. Или беременная она? Это для местных – «лучше больше... да больше». А я – гармонию ищу. И вообще, Марьяша как похудела – куда на мой взгляд приятнее.

  – А давайте поиграем. Я такую игру интересную знаю. Как раз когда мужики и бабы вместе собрались. Но друг друга мало знают. Называется не по нашему: "брудершафт мит тод".

  – Игру? Ой как интересно. Вот выпьем и покажешь.

  – Не. Сначала поиграем. Там по ходу дела как раз и надо будет выпить. Значится так, все кружки ставим вот сюда, на край. Полные? Это хорошо. Бабы все становятся вот к этой стенке. На колени лицом к стене. Нас-то запомнили как кого звать? Марьяша, ты туда не становись, ты и так всех нас знаешь. Теперь бабы задирают подолы на голову. А вы что подумали? Я же сказал: игра интересная. Вы становитесь, нас не видите, не слышите. А мы вас по очереди... Любим. Каждая должна угадать кто в неё сейчас всунул. Если угадала – пьёт кружку бражки. Если нет – пьёт мужик. Кто последний остался на ногах стоять – тот победитель. Понятно? Ну тогда становитесь правильно и рубахи задирайте. И не подглядывать.

   Одна, было, дёрнулась. Игра ей, вишь, не понравилась. Да куда же ты против соседок-общиннок. Русская община называется "мир". Куда ж ты одна против всего мира? На неё знахарка шикнула.

   Ещё две явно в положении – месяц пятый-шестой. Несколько заволновались. Ну бабоньки – это вы по мою душу пришли, хитростью хотели меня взять. Только я – хитрее. Пока дамы устраивались, знахарка как-то отвлеклась, я Ивашке успел на вязки показать. У Николая и челюсть отпала. Но смолчал, а Марьяша попыталась сказать что-то – едва успел по губам хлопнуть.

  – Для чистоты эксперимента... Ну чтоб не подглядывали и руками трогать не вздумали – Ивашко, свяжи красавицам ручки.

  – Да не, да не надо, да мы и так...

   А я подгоняю, бабульку послал по столу воронку искать, а зачем – после скажу. Остальным головы морочу, рассказываю какие могут быть всякие варианты в этой игре, всякие придуманные правила-ограничения. Только Ивашка закончил упаковку игруний – бабулька заменитель воронки принесла. Знакомец мой – светец. Но не глиняный, как у Юльки в доме был, а кованный. Ручка трубкой, с стороны супонесущей части – горло широкое. Ну и на. Опрокинул бабульку на стол, благо она к старости усохла, дрючком на горло. Бьётся, однако. Вырывается. Тут Марьяша подскочила – руки держать. Николай с Ивашкой лавку подхватили – баб увязанных к стене подпёрли. Чтоб не расползались пока. А я бабульке ручку светеца – в горло. И из полной кружки тонкой струйкой прямо в желудок. Вы "кишку" глотали? При гастроскопии, например? Она же – эзофагогастродуоденоскопия. Острые, запоминающиеся впечатления. А если "кишка" хоть и короткая, но кованная?

   Пол-кружки влил, пока отдышаться пыталась – перевернул, по Ивашкиной методе локотки связал, со стола сшиб, в уголок отволок. Следующая. Этих и на стол не затаскивали. Вытащили из-под лавки, голову запрокинули, светец, бражки в горло, в угол. Бабы орут, рвутся, одна брюхатая резвая оказалась. Развязалась – попыталась уползти-убежать. Николай ей ногу подставил. Она с маху брюхом об край стола. Мы ей бражку заливаем, а она рожать собралась. Залили, вязки завязали, в угол. Ещё одна ухитрилась Ивашку за ногу укусить. Тот с маху и ответил – зубы передние бабе выкрошил. Все равно – залили, в угол. Николая в коленку лягнули – он ноет, хромает. Он ноет, но держит. Залили, в угол. А Марьяша веселится. Вот она женская солидарность. Ну еще бы, тут какие-то лярвы её мужиков обхаживали, а теперь мы их всех – в угол.

   Едва всех обслужили – бабульку уже проняло. От света отворачивается, сама жаром горит, лицо опухло. Бред пошёл в голос. Пришлось еще всем и затычки поставить. На бражко-приемные отверстия. Чтобы не шумели. Пол-жбанчика этого ведёрного еще осталось. А ведро на Святой Руси не десять, как в моей России, а двенадцать литров. Ну и не пропадать же добру. Собрали из снеди приготовленной – мало ли куда они еще эту белладонну напихали, отнесли сидельцам в погреб во дворе. Дескать, пока мы там с вашими жёнами веселимся – и вам не скучать. Приняли. Сперва там один начал слова матерные говорить. Но дед оборвал и поблагодарил.

   Ночь глухая, но... какой тут сон. Вытащили лист железный, начали на нем гренки делать. Сухари в дорогу. Из шашки моей – шампур. Мясо бы вымочить сперва... Ага. А в приправе не та ли травка? Телеги так и так придётся бросать. Что из барахла можно оставить, во вьюки не грузить? Из чего эти вьюки делать? Что надо с собой взять у местных?

   Ещё светать не начало – заявляется эта парочка, Могутка с сестрой. Вошли в ворота и встали столбиками. Будто привидение увидели. А у Могута ни коней в поводу, ни мешков под вьюки. Только сума на плече. Тоже в курсе. Пришли нас – упокойничков обдирать.

  – Что встали, люди добрые? Проходите, мясцом горячим угощу. А ты, Могут, за спиной-то топор не ищи – тут он тебе ненадобен. Проще скажу – опасен для жизни. Твоей.

   Подошли, присели на брёвнышко у костра. Баба первая начала:

  – А где... остальные-то где? Наши-то?

  – А вот. Напились ваши вашей же бражки. Теперь лежат-отдыхают. Бабы в доме, мужики в погребе. Что ж ты не сказала, красавица, какой нас бражкой поить собрались соседи твои, сородичи? Как бы я тебя не отпустил вот его собирать – и ты там бы лежала.

   Баба только концы платка в рот сунула и руками зажала. Могут, было, снова руку за спину к топору – я ему шампур в форме шашки к лицу.

  – Попробуй горяченького. Хороший поросёнок был.

   Сидят, молчат. Шашлыком моим брезгают. Баба снова первая ожила:

  – Всех? И баб, и мужиков?

  – Всех. Мы уйдём – посмотришь.

  – Ты... ты всю весь нашу, весь род мой... мужа моего единственного...

  – Не весь, не гневи бога. Ты жива. Он вот – тоже. Ещё пара мужиков, нами битых, по избам лежат. Пожалуй, и еще бабы есть, кроме тебя. Надо бы выжечь. Чтоб и следа от вашего рода не сталось. Но мне проводник нужен. Вот он. Если он дёрнется – я сюда вернусь. И тогда... Сами же сказали – зверь лютый. Иди, Могутка, собирайся.

   Так же молча встали и пошли. Она только у ворот запнулась, чуть не упала, он её под руку подхватил. Ушли. Как бы этот охотник нам здесь "дуэль по– американски" не устроил. Без всех правил кроме одного: "убей". Своих кликнул. Марьяшу что-то в сон тянет, а мужики-то ничего еще – бодренькие. Послал их по дворам пройтись. Коней взять, может еще чего, что стоит во вьюк положить. Вроде есть такая штука – вьючное седло. А какое оно? Хоть бы посмотреть на эту невидаль.

   Собирались мы долго и тяжело. Николай из обхода изб вернулся весь аж кипящий: нашёл иконку нагрудную своего сотоварища давнего. Тоже купчик смоленский был. И сгинул где-то в торговом походе. А иконка его здесь всплыла. Кому "гость в дом – бог в дом". И защитить – даже ценой двоих своих дочерей, "мужчину еще не познавших". Как Лот. Потому и вывели его живым из города Содома. Перед дождем. Соляным и огненным.

   А кому прохожий – кошелёк на ножках. Ножки оторвать, кошелёк выпотрошить. Или поднести жбанчик с ядом. Выживают предки. Как умеют. Кто не выжил – тот не предок.

   Николай по горячему в избу побежал – баб мёртвых обдирать. Да много ли со смердячек возьмёшь? Пять колец серебряных, две пары серёжек, крестики. Панёва одна хорошая оказалась – ткань явно привозная. Из распашных панёв. Местные называют: "растополка". У неё одно полотнище располагается спереди и два сзади, так что открытыми оказываются оба бока. Ну и это в мешок. Потом Ивашко с двумя конями и оцарапанной мордой явился. В крайней избе старуха кинулась – чуть глаза не выцарапала. Хорошо, что я ему запретил рубить – "нечего гурду вне боя марать". Так он старушку кулаком приложил. Похоже, с эффективностью близкой к сабельному удару. Потом полезли в погреб, посмотреть как и там "вымороженная бражка" поработала. Поработала. Но не так эффективно, как наверху, где я её силком заливал. Трое живых оказалось. Один даже кидаться вздумал. Тот самый, которому я ухо дрючком порвал. Ивашко сперва за саблю схватился. Пришлось снова убеждать, что "без пролития крови" – лучше. А жбанчик-то – пустой. Кончилась бражка – чем же дело завершать?

   Принёс жердину еловую небольшую. Пока Ивашка придерживал – жердь на горло и подпрыгнуть. Так промысловики пушного зверя, попавшегося в капкан, добивают. Оглушат по голове, палку – на горло и топнуть. Чтобы шкурку не портить. Нормально – горло ломается. И так три раза. Вру – четыре. Один раз не получилось – легковат я. Пришлось повторить.

   Тут даже и Ивашку пробрало: "Ну ты и зверь, господине. Лютый". Эх, Ивашка, не учил ты векторную алгебру. "Функционал" – это не только числовая функция, заданная на векторном пространстве. Это еще персона, которая берет элемент линейного пространства в форме вектора из шести живых местных мужиков, а возвращает скаляр типа "живых – ноль". Такая вот математика... Снова – мертвяков обобрать, ценное – присовокупить.

   Во дворах – никого. Все попрятались. Наконец и эта парочка заявилась. Ещё пару коней привели. Начали вьючить, баба спрашивает, на погреб глядючи:

  – Как там мой? Может живой еще?

  – А твой – какой?

  – Ну, ты ему вчера ухо разбил. Дозволь глянуть.

  – Глянешь – потом. Твой – как все. Мёртвый.

   Уже солнце высоко встало, когда тронулись. Три коня – верховые, три вьючные. Седел нет – подушки, стремена так – верёвочные. Мы с Могуткой – впереди пешком. Меня все уговаривали верхом поехать. Ага. Я на лошади верхом ни разу в той жизни не сидел. Точно ж ведь сковырнусь. То-то смеху будет. Как все-таки у всяких попаданок здорово получается. Как фото-альбом: вот лошадь стоит, вот я на ней, вот мы вместе в галопе. А что такое: "облегчаться на рыси"? – Фу какие мелочи.

   Команда умненького Буратины расширилась. Ещё и обезьянка добавилась. Ближайший аналог – "горилла горная". По слухам, может схватить небольшого лесного слона поперёк живота и "поставить на уши". В прямом смысле этого слова. А идет он ходко, я за ним вприпрыжку. И – вприглядку. Вот он как развернётся да кулачком своим полуведёрным мне в лобик... А у меня – шашка за спиной, которой в зубах удобно ковырять. И дрючок мой берёзовый аналогичной области применения – в носу коз гонять.

   Ближе к вечеру Могут вывел нас еще к одной веси: совсем маленькой. Одинокий хутор в глухом лесу. Хозяин с женой, три сына неженатых, две дочки с зятьями. Ещё не отделяются, но уже, видно, скоро. Тесновато. Как-то Могут долго мялся, перед тем как на хутор вести. Потом все-таки выдал:

  – Ты скажи своим, чтобы они про смертоубийство у нас не сболтнули.

  – Что так?

  – Ну... Их тут шесть мужиков здоровых. А у нас... Два мужика битых да сеструха.

  – Ну и?

  – Узнают – придут грабить. А то и вовсе в нашу весь переберутся.

  – И что плохого если переберутся? Мужиков больше будет, будет кому сирот кормить.

  – Ага. Только они сирот наших после своих деток кормить будут. Объедками. И сеструху... Она-то в веси одна порожняя ходит. А тут шесть мужиков... Обижать будут.

   Мы поставили лагерь снаружи хутора, своих я предупредил и они не болтали. Впрочем, после дня верховой езды ни у Николая, ни у Марьяшы ни на что сил уже не было. Да и Ивашка после бессонной ночи свалился сразу как повечеряли. К ужину пришли из хутора хозяин с сыном и зятем. Поговорили с гостями незваными. Вольному человеку, хоть и смерду, говорить с рабёнышем не интересно. Так что я просто слушал неспешную беседу хуторянин и Могутки. Более всего состоящую из вздохов и междометий. А потом просидел всю ночь без сна, изображая из себя херувима недремлющего. Как у входа в Рай, но до грехопадения.