Текст книги "Буратино"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

   Когда-то давно, еще в прошлой жизни по молодости, был я как-то на Соже. Не здесь – выше. И с девушками. Костёрчик попалить, на гитарке побренчать, между спальничков побарахтаться. Девушек помню, хорошие были девчушки. Даже что пили помню. А реку – нет. Ну и дурак. Надо целую жизнь прожить и у Кащенки на дороге сдохнуть, чтобы вот на такую красоту не только смотреть, но и видеть.

   Одна беда. Смотришь сверху и сердце радуется. И хочется спросить "ну почему же люди не летают как птицы. Вот бы взмахнуть крылами и полететь". И сам же себе отвечаешь: "а конь один телегу тащить будет?". Порадовались – и за работу. Дорога идет по террасам. С одной на другую, потом на третью. Потом обратно. Среднерусская равнина. Конечно – равнина. Я понимаю, что не Кавказ. Но "равнина"... Как на Хуанхе. Там грунт лёгкий – лёс. Все водные потоки пропиливают такие каньоны... Все вниз от основного уровня равнины. Отрицательные высоты называются "глубины". Но суть выкарабкивания от смены названия не меняется.

   Когда в первый раз пошли вверх на подъем, боковым зрением уловил за спиной движение. На развороте на передке чудом, через спину, успел загнать дрючок под задний бортик телеги – Марьяша уже покатилась, было. Проспал бы пару секунд – она так, в тулупы спелёнутая, с высоты пятиэтажного дому и ушла бы. Когда просто "цок-цок" и добавить нечего – это очень здорово.

   Дорога, между прочим, – не лесная. Настоящий торговый путь. Обозы – одиночных повозок почти нет. Верховых – тоже. А вот пешеходов... Не Невский, но идут. Тоже – не по одному. А вот караванов слепых, как в фильмах про средневековую Европу – нет. Если и есть, то по одному и с поводырем – мальчишкой. Видно местных. Кто – так, переход на один – два дня. Эти в лаптях или босиком А дальние – в сапогах. Калики перехожие. "Калики" это не калеки. Это от обуви. Такой сапог дорожный с длинными завязками. Общий тип обуви для всей древности и средневековья. Их еще в Древнем Риме носили. Там еще император такой был – Калигула. Дословно – "сапожок". В военном лагере рос мальчонкой, вот солдаты и прозвали. Это уж когда вырос до нормального "сапога" – ввёл своего коня в римский сенат, чем автоматически присвоил своему жеребцу сенатское звание.

   К вечеру встали на постой. Места тут населённые, просто с дороги отойти и спать лечь... Как бы не нарваться. Стали в деревне. Опять курная изба. Хорошо хоть тепло – легли во дворе на возах. На дворе шесть возов, кроме наших двух. Ладно, сами горяченького похлебали, Марьяшу с ложечки накормил. Пока миску относил – вокруг неё опять мужики регочут. Да она что – мёдом мазана?! Она же даже дышит с трудом, глаза толком открыть не может. А возчики "хи-хи, ха-ха" и к ней под тулуп лезут. Ручками своим трудовыми, мозолистыми. Вот как докопаются... Я же ей не только голову тогда обрил. "Курва курвущая"... Поспел. Снова дрючком лапу одного подцепил и – в сторону. Опять в крик:

  – Ты... твою мать... и тебя самого... меня, как пса шелудивого, палкой...

  – А ты и есть. Щеня неразумная. Видишь же – баба больная. А чем – не спросил. Или мне и тебя рядом положить и с ложечки кормить?

  – А... А ты чего? Лекарь?

  – Нет. Я тут, трёхразовый тебе фак, папа римский.

  – Римский? Из латинян? Немец что-ли?

   Опять, факеншит, средневековье древнерусское: для нас немцы – жители Германии, по преимуществу – протестанты. Для местных – все, кроме славян, греков и восточных народов. Английские немцы, французские, шведские, датские... Даже испанские. Хотя Испании еще нет. Но вдруг...

   Тут Ивашко из-за угла появляется, штаны подтягивает.

  – Ну и чего тут, Иване? Пристают?

   Ага. И он так... демонстрационно пояс поправляет со своим ножичком нулевого размера. Все-таки, не надо мне на улицу выходить без чего-нибудь под метр восемьдесят. И в плечах как-то также. А баб по Руси возить буду только страшных и старых. А прочих – за печку, в паранджу и на чепь. Иначе мне тут... и пулемёта не хватит.

   Пока "беседа" идет, один из купцов второй воз наш разглядывает. У нас там на задке две бочки со смолой. Поковырял пальцем, понюхал:

  – Куда идёте-то?

  – В Смоленск.

  – Гля, мужики, дурни Черниговские в Смоленск смолу везут.

  – Га-га-га. – Общий смех, переходящий в овации. Ушами по щекам. Ладошками по ляжкам.

   Ну, вообще-то, и правда. Про Смоленск даже первое летописное упоминание: "жители искусны в смолении лодий". И название оттуда. Смолу в Смоленск... как в Тулу самоварами торговать. Ладно, надо веселье осадить.

  – Я вот вижу: вы люди добрые, в торговых делах сведущи. Поди, и смолокуры среди вас есть.

   Последнее – уже нарываюсь. Ну, попробуем однако.

  – А вот лодейных мастеров, видать, нету. Потому и не понимаете.

   Опять плевок с моей стороны. Конечно, купцы-возчики не из дальних. Но у всякого купца, который ходит, а не в лавке сидит, лодка есть. Лодии – у многих. Либо свои, либо в доле, либо на чужих ходили. Русь не колесом, а веслом крепка.

  – И чем же твоя смолка краше смоленской?

   А вот это уже серьёзные люди подошли. Не из возчиков-балагуров.

  – Из чего в Смоленске смолу гонят? Из сосны да ёлки. Так?

  – Ну.

  – Не нукай, не запряг еще. А это дубовая. Разницу понимаешь?

   Ой побьют. Два оскорбления за один раз. Хоть обращения на "Вы" здесь еще нет, но мальчишке с взрослым так говорить... уши открутят – минимум. Не открутят. Загрузился мужик. Другой влез:

  – И чё? Смола она и есть смола. Липкая.

  – Ага. А бревно оно и есть бревно. Бревенчатое. Из чего на княжьих стругах главный брус сделан? Из дуба? А почему?

   Твою мать энциклопедией! Как на русском сказать: "киль, форштевень, шпангоут"? Вроде, поняли меня и так.

  – Так известно почему. Дуб не гниет.

  – Ну а коли известно – чего дурку ломишь. Тоже мне: "Смола – липкая".

   Вот теперь загрузка пошла в полный рост. Теперь – либо полный Reset, либо... ждём окончания процесса.

  – И почём?

   Так, прижилось. А вот я... не компетентен совершенно. Ну на кой ляд мне нужно было знать в моем 21 веке, в своём инженерно-информационном бизнесе – динамику, тренды и волатильность рынка натуральных смол в начале второй половины 12 века?

  – А сколько дашь?

  – Ну... мы-то вниз идём. Нам-то оно... разве что так... для пробы... по векше за обе.

  – Ты, дядя, всего всегда на пробу по две бочки берёшь? Меньше вкуса не разобрать? Цена твоя... не интересная. Торгу не будет. Утро вечера мудренее. Добрых снов, люди добрые.

   А вот это уже... перебор. Прервать торг из-за "неинтересности" – послать собеседника просто прямым текстом. А послать десяток здоровых мужиков по кроваткам...

  – Это что за сопляк? Чей он? Ты что ли, хозяин?

  – Это возница. Звать Ивашко. Меня – Иваном. Я над товаром главный. Приказчик. От хозяина. Хочешь говорить – говори со мной.

   И не слова неправды. Я себе кто? – Хозяин. Сам себе приказываю? – Значит и приказчик. Насчёт смолы покойный Степко что-то говорил. То ли в этот раз, то ли в следующий – будет точно дубовая. Но на бочках потёки – хоть кусни, хоть лизни. Профи должен качество товара сам определять.

   Побурчали и разошлись. А я Ивашку пытать – а какие смолы бывают, а какие на них цены. А какая разница между смолой зимней и летней... Это тебе не масло машинное с привязкой к температуре загустения при понижении температуры окружающей среды. Только Ивашко... ну как оно было в Новгород-Северском лет пятнадцать назад.

   Торговля – это занятие непрерывное. Этим дышать надо. Аналитика, тенденции, инсайд, сравнение с конкурентами... Это еще пока собственно товара нет. И так – каждый день. Или делать и хорошо, или не браться. Я в прошлой жизни не брался. Мне своих сложных систем хватало. Времени оставалось только на то, чтобы свои проекты, собственный штучный товар продавать. Там игра несколько иная, чем на массовым или крупносерийном рынке.

   Опять полночи суета вокруг Марьяши, опять подъем не свет не заря. Перекусили прямо на возах. Вчерашние купцы подходят.

  – Ну и как? Дальше потащишь свою невидаль – смолу дубовую?

  – Потащу. А могу тебе продать. За обе – восемь кун.

  – Что? Сколько?! Да ты, малек, видать мозгой за оглоблю зацепился...

  – Пустое. Цена названа. Торга не будет. Ивашко, давай коней запрягать.

   Ух как им это поперёк. Всё поперёк. И что мальчишка, и что цена, и что неизвестно что. А главное: торга не будет. Не делаются так на Руси дела. Отказаться торговаться – в лицо плюнуть. Ты мне не ровня, мне твоего серебра не надо, и товар твой дерьмо. А главное – ты мне не интересен, я с тобой и говорить не хочу.

   Спокойно Ваня. С людьми надо жить. И разговаривать.

  – Дэвушка, дэвушка. Почэму молчиш?

  – Хочу – и молчу.

  – Э, если "хочешь" – не молчи, мэнэ скажи.

   Ладно. Аргументируем. При средне-потолочном представлении об уровне цен пятнадцатилетней давности в полтысячи вёрст отсюда.

  – Вот ты, мил человек, поди слыхал, что Князь Киевский собрал войско немалое и ушёл в поход на Низ, к Олешью?

  – Ну.

   Да чего ж они все так в ямщики рвутся! Хотя слов этих "ямщик", "ям" на Руси еще нет.

   "Вот помню – на почте служил ямщиком.

   Был молод, имел я силёнку".

   Молодость, силёнка – пожалуйста. А вот на почту в ямщики – не получится. Нет такого на Руси. Русская национальная забава – ямская гоньба – Батыево наследство.

   Понятий таких еще нет. Слов еще нет, но всякий разговор – уже с "ну".

  – Поход лодейный. Так?

  – Ну.

  – Значит всю смолу, все запасы у купцов выгребли. Когда лодии под Киевом собирали.

  – Ну уж и все. Да и то – к осени опять наберётся. Накурят еще смолы скока надоть.

  – Ага. К осени. А сейчас? Про то, что Изя Черниговский с половцами к Чернигову подошёл – слышали?

  – Был слух. И чего? Князь дружины вроде не собирает.

   Плохо у них тут с распространением информации. Уже неделя прошла, как мы под половцев попали, а тут – "слух был". Вот выросту – своё новостное агентство открою. Общенационального масштаба. И назову как-нибудь незатейливо... СДРИС, например. Свято-Древне-Русские Информация и Слухи.

  – Вчера не собирал – завтра соберёт. И на чем они к Чернигову пойдут? По этим лугам да на кониках? Это – княжии, из Смоленска. А остальные? А охотники? Кто своей охотой? За половецкой добычей?

   Бить половцев лучше при их отходе. Они тогда не такие... подвижные. Да и потери. А главное – взятое с бою принадлежит победителю. Так что оторвал у поганого кусок его добычи – оно твоё. Прежнему хозяину на прежнее место возвращать – только за выкуп. И пойдут вчерашние девки русские – свежие полонянки половецкие – либо в вотчину, либо на торг. От русских купцов – греческим.

  – Две куны дам.

  – Десять.

  – Чего? Чего десять? Ты ж должен цену-то сбрасывать, а ты поднимаешь. Паря, ты чего – торговаться не умеешь?

  – А я не торгуюсь. Я говорю. Десять кун. Сейчас. К обеду – двенадцать. Бочки и верёвки на них – включая. Нет – будь здрав, человек добрый.

  – Ммм... По рукам.

   Расплатился, дал две монеты – ногаты. Меня самого в Киеве Степанида за такие деньги торговала. Как это давно было... А теперь я сам – смолой торгую. Скажи кому – смеху будет. Но – получилась. Первый мой торг в этом мире. Первая сделка. Ура, товарищи! Новый олигарх родился. Может тебе, Ванюша, в купцы податься? Люди вольные. Заплатил налоги и спи спокойно. Если осталось где... И как все податные – мордой в грязь. Перед корзном, перед шапкой боярской, перед крестом наперсном. И к ручке приложится – за счастье. А иначе – плети. Или батоги. Чтобы место своё знал. Нормальное место нормального русского мужика. Нет уж, лучше – в рюриковичи.

   Выехали и снова ходу. Ивашкин воз здорово полегчал. Хорошо идём, к вечеру в городе гомиков будем. Там уже Смоленское княжество.

Конец шестой части

   Часть 7    Дороги Смоленщины

  Глава 33

   Насчёт гомиков я несколько погорячился. А что может уловить слух человека двадцать первого века, когда все говорят «гомий город, град гомий»? А это Гомель. При ближайшем рассмотрении. И живут здесь гомельцы. Или гомельчане. Или гомики. Вообщем, потомки радимичей. Было такое племя.

   А название от речки Гомеюк. Что по фински означает "homma joki" – "быстрая река". Причём тут финны? А при том, что все земли к северу от степи от Карпат до Урала – исконно-посконно угро-финские. Кстати, русская Ока тоже от этого же слова "joki" – просто "река". На чужой земле живёте, господа патриоты. Геродота читать надо. Тот чётко пишет: "к северу от скифов в непроходимых лесах живут племена андрофагов". Людоедов то есть. Вот и выбирайте: или в предках у нас Мумбо-Юмбо, которое прохожих "кай-кай" даже без кетчупа, или – "мы сами не местные".

   А город Гомий весьма не мелкий. Гектар сорок по площади. На левом берегу стоит, так что мы на него со стороны посмотрели. И подходы... Как на Хуанхе: отрицательные высоты называются глубины. Но выкарабкиваться из этих оврагов... Да еще в доспехах при случае... Потноватенько выйдет.

   А на этом берегу – слободка. Постоялый двор поразил сервисом. Как въехали в ворота – бабенка выскакивает и Ивашке кружку подаёт. Первая выпивка за счёт заведения. И у меня к этому Гомию всякий интерес сразу пропал. И ко всему остальному – тоже. Остался только один интерес – как бы убраться, пока он вдрызг не нагрузился. Все попытки контроля в стиле "жена муженька пасущая" закончились провалом – Ивашко пропал. Так что пришлось мне самому и с конями, и с возами, и с Марьяшкой.

   Мне по жизни с разными людьми сталкиваться приходилось. И с пьющими, и с гулящими, и на иглу подсевшими. На мой вкус: "пьяница запойный" – самый скверный вариант. Наркоман, шлюшка, даже алкаш – их видно. Понятно, предсказуемо. Знаешь чего ждать и иллюзий не испытываешь. А вот такой... Вроде нормальный, толковый, ответственный... а потом раз – и в штопор. А потом смотрит на тебя виноватыми глазами: "я не хотел... оно само... прости, больше не буду...". Брехня. Будет.

   Когда я на северах вахтовался, был у меня в бригаде один такой. Пока на глазах – человек человеком. И соображает, и дело делает. Специалист толковый, с мозгами. И так, в общении – все путём. И по рюмочке может. Без потери самоосознания. Прямо инсценировка русской народной: "Кто пьян да умен – два угодья в нем". Все хорошо. Потом с глаз долой и... "Да я только во Внуково пивка взял. Ночь сидеть пришлось. Вот чуть-чуть горло смочить". И осталась вся моя бригада, девять человек, без зарплаты за два месяца. Кто-то из щипачей московских приподнялся, а девять семей наших... тянули и вытягивали. Пока мы из следующей вахты со следующей получкой не вернулись.

   Опять ночь без сна. Последний раз я полночи спал нормально пока покойный Степко с Марьяшей развлекался. Кстати, и Марьяша начала шевелится. В полусогнутом состоянии, но... "доведи до нужника". А возы на кого оставить? А народ тут... Как на московских вокзалах...

   Кто бы мне спокойного "цок-цок" организовал? Минуток эдак на шестьсот. Утром Ивашку принесли. Но не отдают. Хозяин такую цену выставил... Врёт раза в три. Но не поспоришь. Этот... Как полено. Мычащее. Все пытается к моей ручке приложится. И я тут, весь из себя такой... невыспавшийся... И его... встретил-приветил... Как верная жена мужа своего... мокрым полотенцем по глазам. А два воза пацанёнку вести – это как? На одном – болезная боярыня-шалава уже голос подаёт, на другом – слугу-алкоголика периодически выворачивает. Деваться некуда, привязал всех. К телегам. Пошли сцепкой, как фура с прицепом. Опа-опа, цоб-цобе...

   А места эти – Белорусское Полесье. Песня такая была:

 
   "Живёт в Белорусском Полесье
   Красавица леса Олеся".
 

   Не знаю какая она красавица. У гомельских в моё время носы такие были... Характерно длинные. От радимичей, наверное. А мне как-то больше курносенькие нравятся. «Где родился – на том и подженился». Только эта Олеся здесь не одна живёт – с мужиками. Многочисленными и хорошо вооружёнными. Не одни топоры да косы, а еще кистени с рогатинами. У Олесиных сожителей.

   Гомий нынче под Смоленском. Было отдельное княжество, потом стала земля Черниговская. В Чернигове Давидовичи сидели. Их здесь "давайдовичами" вспоминают. По типу основного метода сбора налогов. Князья черниговские от Изи Волынского к Гоше Ростовскому бегали. И обратно. А Ростик Смоленский всегда за одного, за брата своего стоял. Соответственно, здесь – то "направление предполагаемого удара вероятного противника", то "добрососедская граница с братским русским княжеством". То местные друг друга режут, под чутким руководством из своих столиц, то бурно отмечают очередное примирение. Работать некогда. Да и не дадут. Последние годы Ростик эти земли под себя забрал. Теперь, вроде, должен Свояку назад под Черниговскую власть отдать. Но Ростик в Киеве. В Смоленске его сын Роман. "Сын за отца не отвечает". Не торопится Роман отдавать. А Ростик из Киева... тоже. Не торопит. Между Черниговскими и Смоленскими немало крови пролито. А как убытки компенсировать? А известно как: выжимая из предполагаемых к передачи земель все досуха. На выжатой досуха земле такие монстры размножаются... Соответственно, в лесу не только четвероногие звери обретаются. И тут я, с двумя возами и одним дрючком. Как Буратино на Поле Чудес в Стране Дураков. Вот он я – "разделся и жду".

   Повезло. Пока я свой чудо-поезд увязывал, самые резвые купчики вперёд ушли. Ну мы их и нагнали. Ближе к полудню. То, что осталось.

   Помнится, я удивлялся – почему это по дороге в Киев не было у нас стандартного по попаданским рассказам приключения – встречи с разбойниками. Дурак, потому что. Не удивляться надо было, а радоваться. Здесь тоже не было. Встречи. Встречальники уйти успели. К моему счастью. А вот результаты остались.

   Лог такой. Или буерак? Неглубокий. Дорога лесная. Спокойная, красивая где-то. Тень такая... Глубокая. В солнечный полдень – очень приятно. Внизу три телеги без лошадей, куча мусора – барахло какое-то разбросано. И четыре трупа. Ободранных. В смысле – в одном исподнем. Мда... Картина маслом. Точнее – кровью.

   Ну и ладно. В лесу птички поют – людей вроде нет. Как проехать-то. Пошёл телеги раскатывать с дороги. Своими-то хиленькими плечиками. Не будет у тебя здесь, Ванюша, счастливого детства. Ой не будет. Двое упокойников с разбитыми головами, двое других с кровищей по корпусу. Из барахла – взять нечего. Все или сильно рваное, или сильно ломанное. Хорошие разбойнички попались – хозяйственные. Ничего полезного не оставили. Сразу видно – местные. Оседлые. Из крестьян. Которые пришлые – так чистить не будут.

   Тут один из покойников ножкой дёрнул. Я и сел. Тут же. Да что ж, японский городовой, такое! Прошлый раз дохлый половчанин чуть до кондрашки не довёл. Теперь тут. Пришлось посмотреть. А и правда – мужик-то живой. Поверхностное ранение головы. Типа – топором, но плоской стороной.

 
   "Добрый доктор Айболит
   Он под деревом сидит.
   Приходи к нему лечится..."
 

   А ко мне не приходят, а просто под ноги валятся. Выросту – заведу службу «скорой помощи». Буду по Руси ездить и недо-упокойников по дорогам собирать. Может кто заплатит.

   Телеги растолкал, свои возы вниз свёл, давай недо-упокойничка на воз закидывать. Ага. Здорового мужика... Только вторым конём. Через блок неподвижный типа бортик тележный. Перекинул. Прямо на Ивашку. Тот проснулся, с бодуна глазами лупает. У одного похмелье, у другого сотрясение.

  – Это... Это чего?

  – Это ты Ивашко. После следующей пьянки. Возьмёшь в рот хмельное – я тебя по этому образцу отретуширую. Слезай.

  – Эта... Чего?

  – Бражки нет. Буду опохмелять по моему собственному рецепту. Армяк и шапку сними. Руки давай.

  – Господине! Да на что руки-то вяжешь?

  – Лечить буду. Вот я тебя к задку телеги привязал, мы сейчас ходко пойдём. Резвой рысью. Через версту – пропотеешь. Через две – весь мокрым будешь. Тут у тебя хмель из организма и выйдет. И будешь ты как молодой огурчик – весь в зелёных пупырышках.

   Ну, последнее это я так, для красного словца. А вот связка "пропотеть-протрезветь" – я применял. Не к себе специально. Но приходилось команду на покосе временами в чувство приводить. День косим – ночь квасим. Ничего, все живые остались. И не дёргайся ты, Ивашко.

 
   "Я ж советский, я же чистый как Кристалл.
   Взялся делать, так уж..."
 

   Я за тебя взялся. У тебя теперь два выхода. Или встать и стать трезвым. Или лечь... насовсем.

   Поехали. Прогноз оказался положительным. Пропотел и дышит. Как загнанная лошадь. Но не лошадь – можно поить. Водой. Во как – и глаз ясный, и смотрит весело. Правда, весело-замучено. Нормалёк. Возы расцепили, пошли дальше нормально. Сразу легче стало. По коню моему – хорошо видно. К ночи опять в весь и на постоялый двор. И у меня снова приступ паранойи: а чегой-то хозяин как нашего свежебитого увидел – мальчишку со двора куда-то послал? А чего хозяйка так сильно предлагает Марьяшу с воза к себе забрать, а почему нам не со своего горшка щей наливают?

   Тут смысл простой. Разбойнички сами по себе не живут. А пути сообщения здесь... Это в моё время: в Москве ломанул, в Лондоне скинул. А здесь – все на день-два пешего ходу. От места совершения злодеяния. А кому краденное сдать? – А хозяину постоялого двора. Он купцам проезжим толкнёт и уедет вещь... за синее море, за высокие горы. Массового производства нет, каждая почти вещичка легко опознаётся. Если есть опознаватель. А у нас он вот – на возу с разбитой мордой лица. Живой. А потом приедут соответствующие люди и станут задавать соответствующие вопросы. Посредством соответствующих инструментов наружного, кожного и костоломного действия.

   Зверинец мой разрастается. И что характерно – за всеми присмотр нужен. Ивашко, было, дёрнулся. Типа: "да там у хозяйки... помочь надо". Показал ему молча разбитое лицо новичка. Угомонился. Под телегу и спать. Марьяшу накормил, напоил, в нужник сводил, умыл, спать уложил. Держится за меня, не отпускает "Ваня, Ванечка-а-а. Тут болит, тут ломит. Не уходи, не бросай". Потом снова обычная женская трёхходовка: "я – дура", "он – мерзавец", "а ты...". Нормально. Говорить начала. Только слабенькая совсем. Новичку морду лица протёр, повязку нормально положил – последнее из Юлькиных запасов добираю. Тут и он начал плакать-рассказывать. Лежу слушаю.

   Звать – Николай. Пожалуй, первый здешний, кто христианским именем представляется. Лет за тридцать. Суховат. Пожалуй правильнее – субтилен. Очень аккуратен. И в еде, и в одежде. За одно это можно было его спасать. Из смоленских купцов. Потомственных. Чуть ли не четвёртое поколение. С дедом и отцом обошёл всю Русь. И многие сопредельные. До Бухары, Роскилле, Кракова и Иерусалима. Торговал всем. И успешно. Дед и отец были люди рискованными и подвижными. А дома в лавке сидел младший брат отца. Когда отец Николая в дороге помер, обнаружилось, что имущество все у дяди. Лествица. А Николай за всеми этими торговыми экспедициями ни женится, ни, соответственно, отделится не успел. Вот и ходит в приказчиках. У собственного дяди. Но хочет отделится. Поскольку дядя и семья его... Сильно Николая обижают. Называется – "держать в чёрном теле". Не то чтобы совсем негр на плантациях, но – без уважения.

   Чтобы отделится – для этого надо дом купить. А денег нет. В Гомии среди прочих дел, взял он ткани дорогой рулончик. Какая-то... "камка". А я знаю что это такое? Думал хорошо продать. Взял на свои деньги. Точнее, на занятые. У того же дяди. И теперь Николаю кранты. Поскольку дядя переведёт племянника в закупы и продаст кому захочет. В "полные негры". Поскольку места у дяди ему нет.

   Наконец и этот угомонился. Тихо. Ночь. Звезды над головой. Кто-то куда-то зачем-то по двору идет. Опа, а это хозяин. Тоже не спится. А не обострить ли ситуацию? При`м называется: "наезд вслепую". Дрючок в руку, хозяину наперерез и в грудь:

  – Стой.

  – Ой...Э... Испугал ты меня. Чего не спишь, малой?

  – Испугал? Зря. Я никого не пугаю. Я уж сразу... Пока не испугались. Шуму меньше. Скажи своим: на возах штука камки была. Вернуть. Остальное не интересно. До восхода. Не успеют – уйду. Тогда... Ну, ты сам понимаешь.

  – Да я... я ничего...

  – И я – ничего. Спокойной ночи. Добрый человек.

   И спокойно назад на воз. Бывало, и меня так на понт брали, бывало, и я так... вопросы решал. Поутру посмотрим. Если сами живыми проснёмся.

   Проснулись все. Пока я разминку делал – под возом тючок лежит. Оказался вдруг. Вытащил посмотреть – внутри ткань. Какая-то. Я эту камку в глаза не видел. Хозяин от крыльца внимательно смотрит. Кивнул ему головой.

   И снова – понеслось. Утренний туалет. Хорошо, что здесь коням зубы не чистят. И людям – тоже. Бегом-бегом. Следующая остановка – город с волнительным для Ивашки названием: Пропойск. К исконно-посконному нашему занятию – никакого отношения. Городок этот стоит на впадении в Сож капризной речушки. В месте впадения образуется водоворот. На местном диалекте – "пропой". Все про одно думают, а на самом-то деле... После войны город переименовали. Лично товарищ Сталин. Нужно было почётное название гвардейской дивизии давать. "Гвардейская Пропойская дивизия"... Как-то это... Только ходи и всем рассказывай... про водоворот при слиянии рек.

   А еще отсюда вышел. Точнее, выйдет Лжедимитрий Второй. Это про него и его окружение один из бывших тогда в его лагере под Москвой поляков писал домой в Варшаву: "Русские режут друг друга с таким зверством и таким воодушевлением, что я с ужасом думаю о том, что случится с нами, когда они заметят наше присутствие". Ага. Польское нашествие глазами очевидца-поляка. Так что польский гарнизон из Московского Кремля уходил. Было дело. Когда заметили его присутствие. Когда нашлись Минин с Пожарским. Хоть кто-то, кто мог гарантировать полякам хоть какую-то безопасность вне крепостных стен.

   Очень хорошо – добрались без приключений. А то я, грешным делом, подумал, что нас ведь, вместе с опознавателем, могут и по дороге...

   А на постоялом дворе новая проблема. Не с Ивашкой, так Марьяшкой. Оживает красавица. Нет, этот народ можно любить, можно – нет. Но боятся надо обязательно. Как я теперь европейцев понимаю. Такую нацию можно в землю втоптать, в дерьмо по ноздри вбить. А они и там размножатся, вылезут и все своё... дерьмо по округе разбросают. В качестве органического удобрения. Или – как вам будет угодно. Пока у русских баб такая терпелка сочетается с такой выживалкой... "трепещите гады".

   Только улеглись, она ко мне: "Ты меня не любишь, я тебе противна, ты теперь мною брезгуешь...". Черт возьми, детка, после того как я из тебя занозы выковыривал... И мне же – туда же? Ладно, спи. Опять слезы. Выла бы в голос – надавал бы оплеух и дело с концом. А то скулит "а слезы льются и капают". Ну стал утешать, поглаживать, успокаивать. Ей же сейчас все это не нужно. Тут чистая психология – чтоб был защитник рядом. Один страх, не желание или, уж тем более, любовь. Страх слабого и битого остаться одному. Без внимания единственного, кто к ней хоть как-то по-человечески. У меня что-то подобное было по отношению к Хотенею. Но у меня – от рассудка. А у нее – чисто инстинкты и эмоции.

   Объясняю, что ей пока нельзя – больно будет, инфекция... "Ванечка, миленький, а давай как тогда. Когда половцы мимо ехали". Как вспомнил... всадников в ночи... Приняла за согласие. Развернулась под телегой, опоясочку на мне распустила, докопалась и начала. Потихонечку. Только через плечо оглядывается – все ли правильно делает. Давай-давай, детка, все правильно. Только не кусайся. И не части. А я пока попочку твою многострадальную поглажу. Да подумаю чего дальше делать.

   А дальше получается Кричев. Потом еще немного и Смоленск.

   На Руси три самых больших города: Киев, Смоленск, Новгород. Именно в таком порядке. Всего-то городов сотни две с половиной. Варяги так Русь и называли: Гардарик – страна городов. Но типовой город на Руси: 100 – 150 дворов. 700 – 1000 душ. Конечно, есть еще посады, есть пригородные селища. Когда враг подходит и все вокруг выжигает – население утраивается. Но так-то народу немного.

   В столице, в Киеве – тысяч пятьдесят. В северной столице, в Новгороде – половина. Между ними Смоленск. И по географии, и по жителям – тысяч сорок.

   В Киеве князей травят, забивают до смерти. В Новгороде – вышибают, порог указывают. А в Смоленске – Ростик, Ростислав Мстиславич. Вокруг шум, гром, война, пожары, набеги, мятежи. А в Смоленске – Ростик. И тишина с покоем.

   Два родных брата – Изя Волынский и Ростик Смоленский.

   Изя бегает, бьёт, его бьют – он подымается, его ловят – он уворачивается, меж пальцев протекает, его травят – он чудом уходит, его изменой взять пытаются – конь добрый выносит. Письма пишет – литературная классика, битвы ведёт – одна другой славней. Церковный раскол устроил, анафему получил. На самый верх взлетел – стал великим князем. И всегда, во всякую тяжёлую минуту рядом с ним Ростик. Помог, вытащил брата – и назад в Смоленск. Ни блеска, ни чуда чудесного. До войн не любитель. Но как Изю бьют – Ростик с дружиной вот уже. Нет у него желания блистать. Есть желание – "устроить землю". Не Русь вообще – на то брат старший есть. А вот свою конкретную землю – Смоленскую.

   Ростик в мать пошёл – Христина Шведская, дочь шведского короля. Характер спокойный, нордический. Не блескучий как Изя – методичный, занудный, благочестивый. Долбит и долбит. И выдалбливается не худо.

   В Киеве и в Новгороде местные – "земщина" с пришлыми – "княжьими" режутся вдрызг. Вырезают себе права и вольности. А в Смоленске Ростик сам земщину собирает, сам им права даёт. В Киеве князья в детинце, во Владимировом городе, как в осаде. В Новгороде князей из города вышибали долго и кроваво. Вышибли, наконец в Городец. А в Смоленске Ростик сам попросился. И без крови и пыли ушёл в построенное себе Князево Городище. Зато и место выбрал, каких на всей Руси два-три всего. Смедынь. Речка, на которой люди Святополка Окаянного убили брата его Глеба. Два святых, два княжича, два мученика, два целителя и покровителя Святой Руси, всего рода рюриковичей, воинских побед дарители – Борис и Глеб. Столпы на которых Русь держится. И на святом месте – Ростика подворье.

   Рядом, на месте убийства, Ростик ставит монастырь. Смядынский монастырь. Потом в нем Афанасий Никитин своё "Хождение за три моря" напишет. И похоронен там же будет. А пока Ростик подымает обитель. Не Киевская лавра. Нет еще мощей князей-братьев – в Вышгороде они. Но монастырь славен... пожалуй как Смоленск, как сам Ростик среди князей – на всю Русь – второй.