Текст книги "Буратино"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

   А я, дурак-дураком, пёрся на север в непроходимые леса. По Полярной звезде.

 
   "Шумел забавно брянский лес
   Как шли в поход свой партизаны".
 

   А в реале – шуметь-то шумит. Но совсем не забавно. Брянска нет. Есть Дебрянск. Потому что – «дебри лесные». На той же Десне и сильно к востоку. А вот леса – те самые. «Абзац колесному транспорту» называется. Помните как смеялся Чингачгук, когда увидел что гуроны тащат в лес лошадей с дочками английского офицера? Правильно – беззвучно. Здесь – аналогично. В смысле леса. Только я еще глупее – я туда на телеге собрался. Говорил же – на Руси не ездят, а ходят. По этим лесам – только пешком. Сплошной Старый Арбат. В смысле – пешеходная зона.

   И еще. Илья Муромец, конечно, там и гати клал, и мосты ставил. И Соловья-разбойника с выбитым глазом в Киев возил. Только соловьёв там еще много осталось. И не все – пташки.

   Посреди пьяного трёпа, географизма с мемуаризмом и прочего в стиле:

 
   "Бойцы вспоминают минувшие дни
   И битвы, где вместе рубились они"
 

   вдруг трезвый, пристальный взгляд в глаза:

  – А я тебя узнал.

  – ???

  – Ты Касьяна-дворника пасынок. Два года назад с Касьяном был. Изменился ты сильно, вырос. Ты не боись – я никому. Как он? Касьян-то?

   Ну я и... попал. Влип. Как бы мне под нашу исконную статью – "член семьи изменника родины" не попасться. Не знаешь что врать – ври правду.

  – Убили. Отрубили голову. Княжьи люди, в Волчанке на той стороне. Перед Рождеством.

  – Э-эх... Добрый муж был. Мы с ним вместе служили. Он меня и жизни учил, и бою. В Кучково вместе ходили, да и много куда, на Рутеце бок о бок бились. Он ведь тоже, ранен был, в дружину не вернулся, в дворники пошёл. Светлый человек был. Вечная память.

   Выпил, помянул. И чуть в сторону:

  – После него, поди, много осталось?

  – Ммм?

  – Да ты дурку-то не валяй. Бояр-то немало пограбили. Закопано, поди. А ты с ним был. Должен знать. А?

   Помянули светлого человека и пошли его майно схороненное делить. Как-то... очень функционально.

  – Я тогда сам чуть не помер. Волосы, вот смотри, до сих пор не растут. И память отшибло. Напрочь. Помню только как ему голову отрубили. Что до того было...

  – Не хочешь говорить – ладно. Только в одиночку тебе... Мал ты еще.

   Надо срочно менять тему. Что-нибудь из мемуарно-биографического...

  – А что там в Москве было-то?

  – Не "в", а "на". На Москве-реке. А селище называется Кучково. Усадьба там Кучковичей.

   И полились ветеранские рассказы.

   Одно из немногих дат и событий из этой эпохи, которая более-менее известна широкому кругу моих современников: 4 апреля 1147 года. Дата основания Москвы. Известна по празднованию 850-летия основания оного населённого пункта имени Ю.М. Лужкова. В смысле – празднование имени. А не город имени. Города не было и дата не основания, а первого упоминания.

   Ивашко наливал, выпивал, изредка закусывал, и рассказывал.

   По сути получается с основанием Москвы такая неприятная история... Что опять же – ничего нового. С Москвой – всегда так. И вообще: "Отступать некуда – позади Москва". Всегда позади – как заградотряд с пулемётами. Или – колючка под током с вертухаями и овчарками. Такая обозно-оградная принадлежность России. Как чемодан без ручки – и нести тяжело, и бросить – жалко. С корявого основания и повелось.

   А дело было так. Славянское племя акселератов-эмигрантов перевалило через верховые болота на Валдае и стало заселять междуречье Волги и Оки. Почему акселератов? Потому что "вятичи" – "большие люди". Естественно, были у них свои князьки. Про древлянского Мала из Искоростеня, который княгиню Ольгу сватал, во всех летописях написано. Про вятских князьков – нет. Мал величина был. Местные – "малее". Но дёргались как большие. Сначала их хазары несколько построили. Потом князь Святослав, когда на Хазарию ходил. Чтобы вражеские союзники-данники в спину не надумали. Потом Владимир Святой. Тоже между делом на походе. В Булгарию Волжскую направлялся.

   Княгиня Ольга всю племенную систему на Руси поломала. Свой народ – "русь" из под Новгорода в Киев перетащила. У древлян всех князей по-вырубила. И стали все единым народом. Кривичи – смолянами, словены ильменские – новгородцами, поляне – киевлянами. Стали. Или стали вид делать что стали. Кто успел. Тиверцы и уличане не успели – вырезали их. А вот вятичи и вида делать не хотели. Но тут Мономах кликнул однажды сыночка своего Юрочку: "А не сесть ли тебе, сынку, в Ростове Великом? Князем?". Партия в лице папочки сказала "надо", комсомол в лице сынка ответил "есть". И пошёл "есть" в Ростов. Как всегда: кто где сидит, тот там и кушает. К тому времени как-то потихоньку легли вятичи под Киев. Но не вполне. И пришлось Гоше Долгорукому до-подминать и под-зачищать.

   И вот, имея в виду совместить полезное с полезным, Гоша пригласил битого и отовсюду выгнанного, но торгующего стольным градом Киевом Свояка в Кучково на Москва-реку. "Москва" – это от "мокша" – "медведица" на местных финско-угорских диалектах. Понятно, что дипломатические переговоры в "медвежьем углу" не проводятся. Не по чести. Хоть Свояк уже и безудельный, практически изгой. Но Гоше сильно надо было местных князьков вятских, которых он боярами называл, несколько притоптать. Схема типовая безотказная. Не поход – оснований для карательной операции нет. Но дружина немалая – честь гостю по дипломатическому протоколу оказать надо. Почётный караул, то-сё, скоморохи для развлечения, советники для соглашения... Куча народу. Со Свояком – похожая толпа. И еще круче – его голодные таборы беженцев Северских недалеко от тех мест бедствовали. Присоединились к торжеству. Сильно голодные после отсиживания по лесам. А кормить всех – хозяину. "Изнурение постоем" называется. Потом это словосочетание во многих челобитных и жалобах встречается. Чуть ли не до Октябрьской Революции.

   Степан Кучка, князёк местный, либо выкатит на всех как положено. И потом еще пару-тройку лет будет лапу сосать. Как та медведица. Либо мявкать начнёт. Тогда его – к ногтю. Поскольку не только своему князю не обеспечил, а еще и перед соседним государем осрамил, сорвал важные межгосударственные... Статья о госизмене аж на лбу написана.

   Только Кучка крепок оказался. И когда его погреба разносили, и когда лари его перетряхивали, и когда всем в усадьбе бабам и девкам подолы задирали... Терпел и молчал. Молчал выразительно. Так что Свояк над Гошей уже и посмеиваться начал. Не на трезвую голову, конечно, но... Пили все много и непрерывно. Вообщем, углядел как-то ввечеру Гоша девку-малолетку. Все, что есть на дворе на двух ногах с дыркой между – все гостю в постель. Кроме птицы – это на стол. По обычаю исконно-русскому, древнеславянскому, от дедов-прадедов... А уж такому как Гоша... Девка бежать. Куда там. Поймали гридни девку, привели Гоше слегка сильно принявшему. Он её употребил соответственно. Есть у Мономашичей такая... чрезмерная страсть к малолеткам.

   По утру явился к Гоше Степан Кучка. Сильно злой. Возражать начал. Девка-то его младшенькая. Доченька. Выскочила во двор котенка своего поискать. А ты её... Женись. А Гоша женат. – Тогда жени на ней сына старшего, Андрея. Ага. Но... Она же младшая. У тебя на год старше есть. Младшую вперёд старшей выдать – не по чести. – Тогда младшую за кого хошь, а старшую Софью за Андрея.

   Ругались, спорили. У Гоши от вчерашнего бодуна голова... А тут еще Свояк пришёл. "Будем Киев брать или глазки девкам... утирать". Кучка и ему сказал. Тот озлился:

  – Смотри Гоша, как твои холопы разговаривают.

  – А мы не холопы, мы князья вятские. Ваших что Мономашичей, что Ольговичей – древнее. И вообще – мы рюриковичей завсегда бивали...

  – Слышь Гоша? А я думал, ты в Залесье один князь, а у вас тут каждая кочка – князь. Или каждая кучка. Не скажу чего.

   Тут у Степана крышу-то и сорвало – кинулся с кулаками. На князя черниговского. Ну, как-бы князя, как-бы черниговского. У Гоши от вчерашнего голова раскалывается, а тут крик в голос. В два голоса... Гоша рявкнул. Степану через три минуты голову отрубили. При большом стечении народа – все кто во дворе был.

   Ну и?

   Оно конечно, господь велел прощать. И по "Правде Ярославовой" – за убийство только штраф. Но – вятичи... Гоше, как в прежние времена Святославу и Владимиру, нож в спину из вятских лесов – не нужен. Да тут еще и большой поход намечается. Надо мириться с сыновьями свеже-обезглавленного, с Кучковичами. Замирились. Гоша-таки сына Андрея на старшей дочке новопреставленного покойника оженил. Мезальянс однако. Не берут рюриковичи жён из дочерей холопских. Или там – боярских. Не ровня. Исключение одно – дочки посадников новгородских. Ну, те и сами – хоть и выборные, но почти князья. Над ними княжьей власти нет. А тут... Но Гоша сказал, Андрей губы от пива хмельного утёр и – под венец. Тут же. Колода, на которой Степану голову рубили, только-только просохла. Ну и хорошо – сыновья спокойнее были. Аккуратнее.

   Да и собственный сынок... Тридцать три уже. Иисус к этому времени уже и на крест слазил. А этот все девок портит. А главное – дурной, отцу перечит, с отрочества даже в бою приказов не исполняет. Женой из низкого рода урезонили. И Кучковичам честь немалую оказали – у рюриковичей жены только из королевских домов. У самого Гоши вторая жена вообще сестра императора греческого, у его противника – Изи Волынского, мама – дочь германского императора. Вот у Свояка – из новгородских посадников. Но она – вторая. И там под её "на кровать слоновой кости" весь Новгород положить предполагалось. Не срослось тогда у Свояка. Бывает.

   Красиво у Гоши получилось. И с сыном, и с Кучковичами, и со Свояком. Одно осталось: а с младшей Кучковной-то что делать? Свояк тоже участие принял – выдали полудевку за воеводу из северских. Не великого полёта птица, да и в бороде седины полно. Но Кучковичи приданное дали. Из княжьими слугами не найденного. Князья добавили. Девка все плакала. Не хотела. Ну и кому это интересно? А убрать с усадьбы надо. Чтоб она братьям глаза не мозолила, сердца их против князя не горячила.

   Потом был угрянский поход Свояка. Немолодой молодой где-то там сложил голову. А молодая – овдовела еще не родив. Но родила. И померла. А вот кого родила, и что с ребёнком стало – не понятно. Вроде, назад к Кучковичам никого не привозили. И по Черниговщине-Северщине никакого звона не было.

Глава 29

   Интересные дела получаются, если пьяный трёп да в трезвые уши, да на такой голове, в которой молотилка молотит.

   Поскольку в этой голове голове складывается легенда для моего самозванства.

   Московские дела были в начале апреля 1147. Значит, ребёнок родился в начале январе 1148. Такая первоапрельская шутка, с отдачей в форме новогоднего подарка.

   Теперь примерим эту историю на себя.

   Родился мальчик. Крестили Иваном. И то верно – дело-то на поминках князя Ивана Юрьевича зачиналось. Маманька – померла, батянька голову сложил. Но младенца – выходили. Кто, где – неизвестно. И вряд ли можно узнать – слишком много в тех местах в те времена народу погибло да побежало. Ага. А мальца подобрал Касьян-дворник. Он-то черниговский. Хотя – скорее северский. А "дворник" на боярском дворе величина не малая. В верхней десятке. Ключник, конюшенный, стольник, кравчий, постельничий, ловчий, сокольничий, псарь, повар и... дворник. Всему, что на дворе – начальник. И над теми, кто у ворот стоит, и кто метлой машет, и еще куча народа под ним ходит.

   Вот он меня принял. Может, и как сына. Вырастил, воспитал. И как началась заварушка на той стороне, за Днепром – с собой взял.

   Значит, получается мне 12 с половиной лет. Маловатенько. Я для таких лет крупноват буду. Но в пределах. И насчёт раннего начала половой жизни... бывает. Не так чтобы поголовно. Но в пределах. И такое несколько опережение через лет пять-семь и вовсе неразличимо будет. Ни по росту, ни по длине. Может, Ивашко, обознался – с Касьяном другой отрок был. Может, я так быстро расту из-за попаданства своего. Может, носитель мой сам по себе крупным ребёнком оказался... Не важно. Адаптировавшийся попаданец – всегда самозванец. Потому что объяснить местным – невозможно. Ну не исполнять мне здесь своей колыбельной. Особенно, если она начинается со слов:

   "Артиллеристы, Сталин дал приказ".

   Они же даже текста не поймут – единственное знакомое местным слово: "дал".

   Так что – самозванец. И звать меня – Иван Юрьевич. Как и в прошлой жизни звали. Здорово. Красиво получается. Я князю Гоше Долгорукому – внебрачный сын. Нет в этом ничего такого особенного – от Долгорукого по Руси ни один десяток байстрюков бегает. Как почти от каждого рюриковича.

   Очень хорошо получается. Хотя и есть непонятки, но или решится правильно, или собственной амнезии хватит – "не помню я, люди добрые. Господь память отнял, дабы от мук виденных ума-разума не лишился. Помогите кто чем может. Материально".

   Имя-отчество своё родное сохранил – не перепутаю и во сне. В рюриковичи влез. Один недостаток: местное совершеннолетие в 15 лет. Так что пару-тройку лет придётся под чьей-то родительской опекой.

   И главный вопрос: как, когда, кому открыться. Тут очень важно первое впечатление, первый момент.

   Иисус когда двум ученикам Иоанна-Крестителя открылся, то один его признал сыном божьим, а другой – нет. Первого Андреем звали. Теперь "Первозванным" зовут. Он еще и брата своего привёл. В апостолы. Потом уже и остальные подошли. А вот имени второго ученика никто не знает.

   А посмеялся бы Андрей над Иисусом... Как знать, может и имён ни Андрея, ни самого Иисуса история бы и не сохранила.

   А начнём мы... С тех ушей что рядом. Мужик набрался не мелко. Вот на нем и проверим. А может, и завербуем. Короля играет свита. Князя – аналогично. Значит – вербовка в свиту.

  – Слышь, Ивашка...

  – Я те не Ивашка! Мал ты еще мне так говорить!

   А пить-то надо меньше, а спать-то надо больше. И главное – не перепутать. И орать не надо – уже ночь на дворе.

  – (чётко отделяя одно слово от другого) Ты мне Ивашка. А я тебе – Иван Юрьевич.

  – Чего?!

  – Повторяю один раз. Я тебе – Иван Юрьевич. Сын князя Юрия Владимировича про прозванию Долгорукий. И младшей Кучковны.

  – Во бл... Ты, малой, что, вровень со мной бражку кушал?

  – Ты сам рассказал. А я вспомнил. Не все, но... Да и сам прикинь – зачем Касьяну-дворнику было меня ростить-выхаживать, уму-разуму учить, по Руси с собой малолетку таскать? Мозгой-то пораскинь.

  – Дык вона что... А я-то... А мне-то... И чего теперь?

  – А теперь хочу тебя нанять себе в службу. Довести меня и служанку мою больную до места укромного.

  – Какую служанку? Ты ж говорил – боярыня.

  – Вот и прикинь – у кого боярыни в служанках ходят.

  – Вона чего... Постой-ка, у тебя же цепка железная на шее. Ты же холоп клеймёный.

   Пришлось снимать рубаху.

  – Найди клеймо, Ивашка. А насчёт цепки... Её как одел, так и снял. А пока... Ну кому в голову придёт искать княжича между холопами?

  – А и правда! А ищут? Кто?

  – Про то тебе ведать не должно. Но прикинуть можешь. Старшая Кучковна – жена князя Андрея Юрьевича во Владимире-на-Клязьме. Моя тётка за моим же братом. Дошло? И еще. Кучковичи в Залесье в чести. Ни сестра, ни братья младшенькую свою не забыли. Или ты думаешь, Касьян просто так смердов киевских поднимал? Ни под что? Точнее – не под кого? И меня с собой во всюда таскал. Ещё прикинь: один из Юрьевичей – Василько, тоже – брат мне, сидит князем в Переяславле. Чуть Киев качнётся... Какая тут самая сильная дружина? Не числом – выучкой да умением? Переяславская. Но. Сказанное – запомни и проглоти. Сболтнёшь – без головы в миг. На людях мне – Иване, холопчик боярыни. Понял? А нанять я тебя хочу просто в проводники. Сам сказал – мал я еще. Тяжко мальцу с бабой в дороге. Заплачу серебром. Сколько скажешь.

   Кажется, последняя фраза мужика добила. На Руси любят и умеют торговаться. Это искусство. И мастерства в нем – по-больше одесского. С разговорами о погоде и политике, криками и хватаниями за грудки, киданием шапок оземь и демонстрацией разных частей тела, с многочисленными отходами и подходами. На Руси не торгуются только нищие, кто подаяние просит. И "вятшие" – кто может силой взять. Мужик хмыкнул, гмыкнул, почесался. В разных местах.

  – Эта... Утро вечера мудренее. Пошли спать.

   И мы разошлись.

   * * *

   Мне постелили в пристройке, где Марьяшу положили. Постелили – громко сказано. Наш же тулуп у дверей бросили. Света нет, душно. Но пока дверь была открыта – углядел на столе миску. Попробовал на палец да на язык – масло какое-то растительное. А тут Марьяша в темноте спит. Лежанка у неё широкая, лежит на животе – спинка-то солнышком сожжённая, болит еще... От жары и духоты одеяло сбросила. Рубашка короткая – «срачница» – выше пояса задралась. И все это в темноте очень завлекательно... белеется.

   Я, если честно, спать собирался. Это ж получается, что одну ночь на болоте, после Марьяшкиного избиения, мне комарье спать не давало. Вторую – сам сидел – поганых караулил. Третью – лесом ехали, упряжь перевязывал. Вот уже четвёртая на исходе. Надо бы выспаться. Но меня так прёт от новой придуманной заморочки, от собственной "рюриковизны"!

   Сна нет, а тут и маслице, и болезная. Такая... увлекательная в темноте. Ну как не сделать доброе дело – не облегчить страдания бедной девушки. Путём нанесения лечебной смазки на пострадавшие поверхности. И другие части тела.

   Тихо, тепло, где-то одинокий комар жужжит. Марьяша попой белеет, ножки раскинула, коленки подтянула. Я разделся тихохонько, дрючок в одну руку – я без него никуда, как прирос к руке. В другую руку – миску с маслицем, устроился у неё между... пятками. И, от щиколоток начиная, мягенько, без нажима или, не дай бог, щипков – вверх. Это даже не успокаивающий-расслабляющий. Это – в одно касание. Лёгкое, как дуновение ветерка. Щиколотки, голени. По чуть-чуть. Больше сверху, оно же сзади, с той стороны, где ее солнце на болоте по моей глупости сожгло. Под коленочками. У меня знакомая была – у неё главная эрогенная зона – подколенная впадина. Чуть погладишь – она уже поплыла. Юбки носить не могла, только штаны. Лёгкий ветерок по ногам, и она уже вся мокрая.

   Теперь выше. Бедра. Они же ляжки. Они же... Тут Марьяша как-то шевелится начала. Во сне разговаривать. Что-то типа знакомого "отстань, я устала, у меня голова болит". Нет, смысл тот же, но текст другой: "Хорь, не лезь. Опять ты посмыкаешь и храпеть завалишься. А мне до утра в потолок пялится".

   Пока я следующую порцию масло в ладонь набирал – затихла. Похоже, что "хорь" это от "Храбрит" – имени её мужа. Местные часто говорят – "Хоробрит". В смысле: "хоробрый" – храбрый. Я уже говорил про принципиальную разницу между русским языком и древнеславянским – полногласие, "град" – "город".

   "Хорь"... Интересное интимное прозвище. Не встречал раньше. Всякие зайки, мышонки, котёнки – сколько угодно. Самого, бывало и гадом называли, и змеем. Обычно – искусителем. А уж телком, бараном, жеребцом стоялым... А тут – хорь. На мой слух есть только одно устойчивое словосочетание: "Хорёк вонючий". А здесь явно ласковое интимное прозвище любимого супруга. Вот и пойми этих предков.

   А у девочки проблемы в семейной жизни – муж-скорострел. И лентяй к тому же. Нет чтобы бедняжку приласкать хоть бы и после того. А то повалялся, отвалился, завалился и храпит. Понятно, что спать хочется, но – через себя. Надо же иметь уважение к женщине. Хотя здесь... да еще и к женщине...

   А я уже бедра прошёл, за ягодицы взялся. По чуть-чуть, без нажима. Похудела моя Марьяша. За эти четыре дня килограмм восемь потеряла. Классный способ похудеть: экстрим на грани выживания, ночная беготня по болотам, с поносом, избиением, многократным изнасилованием. Водные процедуры со связанными руками. И – не есть.

   Так, а вот до поясницы мне в такой позиции не дотянуться. Прихватил ее за выступающие тазобедренные и чуть вверх. Чуть-чуть. Что-то она мычит во сне, но приподнялась на коленках. Голова как была на подушке – так и осталась, а вот попка уже выше. А на что мне сейчас ее голова? Ягодицы смазал, между – тоже маслицем прошёлся. И ниже потихоньку, одним пальчиком.

 
   "Это такая огромная нежность
   Женщине медленно гладить промежность".
 

   Детский фольклор, шестой класс. Но... таки-да. А еще можно левую руку запустить под животик и его погладить. От пупка вниз. И плевать, что там нет солнечного ожога – мне приятно. И ей – ничего, судя по сонному мурчанию. Щетинка прорезалась. Три дня всего, а уже. Надо девочку приучить за собой ухаживать. Лучше бы конечно – к выщипыванию.

   А теперь с двух сторон двумя ручками, на каждой ручке по два пальчика, все четыре в масле, в разные стороны, но синхронно – по внешним губкам. О, а они-то уже полураскрылись. Сами. Ага – "сами". А я тут не причём, типа – мимо проходил. А теперь средним пальчиком, тоже в масле, но одним – по самой кромке внутренних губок. Но-но, девочка, не дёргайся. Подождём пока. Комара вот на руке хлопнем. Куда ты лезешь, кровососущее? Ты вообще, комариха. Тебе это не интересно. А мне вот очень.

   Не хотят маленькие открываться, ну и не надо. Нальются, набухнут – сами разойдутся. А мы пока вокруг смажем. И с наружной стороны – тоже приятно. И вот сюда дотянемся, и чуть-чуть прижмём-погладим. Люди, конечно, все одинаковые. Если смотреть на них с Марса. Через телескоп с закрытым объективом. А вот если поближе... Одинаковых нет. Особенно женщин... Это я так думаю и чувствую. И даже география вот этой конкретной анатомической детали – всегда разная. Конечно, север у нас всегда наверху, а юг... Как положено – внизу. Хотя вот в данном конкретном... При таком нашем взаимном расположении... Только я же сюда не из детского сада попал. А из 21, извините за выражение, столетия. Мне уже никакой компас не нужен. Ни магнитный, ни радио. Насчёт этих полюсов... у меня компас – внутри. Как у перелётной птицы – нахожу дорогу... В любом тумане. Но это – я. А вот в мировом масштабе, как Петька у Чапаева спрашивал, – между этими глобальными полюсами... на планете Земля – вся человеческая цивилизация.

   Ага, вот и маленькие разошлись. Снова – по чуть-чуть. Одним пальчиком. Одним кончиком одного пальчика. Мне Марьяшу пугать не надо. Я её и так на болоте... Напугал, побил, поимел. Хватит. Надо чтоб было ей хорошо. Я, конечно, становлюсь здесь законченной сволочью. Убийцей, поджигателем, мародёром. И насиловать буду, если придётся. Но удовольствия от этого... Нет во мне хоть чего от маркиза. Да и больно это. Глупо и неприятно. Вынудят – трахну хоть птицу Рухх. Если сама поймается. Но по своей воле...

   А вот уже и дырочка доступной стала. Нет, мы туда все что не попадя пихать не будем, вообще внутрь не полезем. А вот по краешку, по каёмочке, по чуть-чуть. Ух ты, как она напрягается! Прямо при касании, пальцем тронешь и твердеет. И дырочка расширяется. На светофоре – жёлтый свет – скоро можно будет. Скорей бы. Поскольку у меня самого все... уже давно готово. К движению. Но скоро – не сейчас. И это правильно. А кто это у нас тут левой ручкой прощупывается? А вот он – "цветок сладострастия". Тоже... в рост пошёл. Вот он, маленький. Хотя у Марьяши – не маленький. Или я с этим своим детским ростом никак соотнести размеры не могу? Я помню что такое пять сантиметров. В соотношении с моими пальцами взрослого человека. А тут... И не пересчитать, и не до того.

   А мы с него капюшончик чуть сдвинем, вот так указательным и безымянным. А среднем по головке погладим. Мягенько, осторожненько. Как младенца по родничку. Ух ты, какой он чувствительный. Будто первый раз. А может и правда – в первый раз. "Не царское это дело...". Муж-то её, хоть и явно не из царей, но дурак богопомазанный – такую женщину и не ласкать. Это и садо– и мазо– и долбо-... Птица такая есть – долбодятел называется. Подолбил и отвалил. В просторечии – хряк ленивый.

   А теперь твой выход, коронованный. Сначала мы тебе головку с коронкой умаслим. У всех королей корона на макушке, а у тебя... скорее на шее. Вот так. Был бы свет, смотрелся бы ты как старый пиджак – "блестящий в некоторых местах". А в темноте – как молодой. Осторожненько между губок. Но-но. Торопится не надо. Пальчиком подцепим и головкой между губок – вверх-вниз, вверх-вниз. Не спеша. Не доводя до... коронации. С лёгким прижимом в нужном месте. Я же сказал: не торо-пися. Не надо нам этого "торро, торро". Не коррида. Испугается, сожмётся – больно будет. И не... не гармонично. Вот теперь повторим. Придвинемся поближе, выберем правильный угол атаки. "Перпендикулярно линии движения" – это пусть гиббодедешники гиббодедируют. В своих инструкциях. А жизнь значительно богаче. А женщины в ней... вообще.

   Вот так правильно. Совмещение невозможного: легко, но плотно. Плотно, но динамически. Подпёр и... не надо ничего рвать-ломать. Чуть вперёд, чуть назад, чуть-чуть вперёд, чуть-чуть назад. Можно без микрометра, но миллиметр – уже много. Уже зелёный? Уже можно? А мы не спешим. Чуть назад и корольком своим по кромке. И еще разок. А теперь им же, но по губкам. С внутренней стороны. Пусть думает что потерялся. Заблудился и выхода не вижу. Точнее – входа. У женщины срабатывает материнский инстинкт, желание помочь маленькому, одинокинькому, заблудившемуся... сами направляют. Опа. Так тоже можно. Чуть сдвинулась и поймала. И держит. А теперь мы медленно вдвинемся. В новом месте спешка вредна. Для места – тоже. По чуть-чуть. Оглядеться-освоиться. Чуть поворачивая головой. Головкой. Но без шараханий. Зачем нам этот "быстро промелькнувший высверк". Так пускай скоростные поезда... В стиле "вот оно было и нету". А зачем нам здесь железная дорога? Мы – постепенно, без рывков, но неотвратимо. На всю глубину неизбежного. Во-oт. Полный контакт. Плотный.

   А девочка-то отзывчивая. Аж дрожит. И изнутри, и снаружи.

 
   "А загляни к ней в глазки-то.
   Да подойди к ней с ласкою.
   Увидишь клад, какого не видал".
 

   Пра-а-авильная песня. Насчёт «глазок» – это в темноте, да еще закрытые... И вообще – глазки здесь с другой стороны – не оббегать же. А вот насчёт ласки и клада... Каждый человек – клад. А женщина... да еще в такие минуты... Это потом она стерва, истеричка и... глаза бы не смотрели. Но не все, не всегда, не сразу. И вообще – сам дурак. «Бачили очи шо купували, ишти поки не повылазлы». Народная украинская мудрость. Где-то из здешних же мест.

   Вот и в ритм вошли. Нормально, девочка. Я тебя подгонять не буду. Так, в удобном для тебя тустепе. Устала бедненькая. Судя по дыханию – уже не спит. И давно. Но прижалась к подушке, обняла её, даже глаза закрытые. Предположим, для приподнятия собственной мужской самооценки, – от удовольствия. Хотя иначе зачем закрывать – и так темно. Замучилась. Нормальная женщина обычно хоть голову повернёт посмотреть – а что это там сзади... Болтается-толкается – спать мешает...

   А вот это, девочка, то что ты делаешь, вполне инстинктивно в такт моему сниманию капюшончика, называется "китайские объятия". Не очень профессионально, несколько сбивается, и серии короткие, неоднородные, но... подучить, дать потренироваться. С хорошим тренером. А может секретную технику даосов? Нет. Во-первых, она столько не выдержит. Во-вторых, сам сдохну. Хорошая смерть, но у меня другие планы. Пока.

   О, она уже и толкаться начала. При наших сравнительных габаритах... Как двинет такой кормой – я с лежанки в угол улечу. А если левой активнее? По "средоточию"? И чуть глубже – не только по головке, но и по стволу? Пальцев-то много. Хотя все равно, к сожалению моему, на всё не хватит. Но это уже "Advanced". В смысле – для продвинутых. Или – для продвижения...

   Ого, уже и постанывать начала. Ванька, дурень, сам-то не заводись! Подумай о чем-нибудь другом. "Думай о хорошем". Ты, уелбантуренный "розовый фламинго – дитя заката". Ну-ка вспомни – есть у этого хозяина дёготь – телегу смазать? А какой твой узел на упряжи его больше всего удивил?

   Оп-па... А девочка – уже. Получила желаемое. Как её прогнуло-согнуло-выгнуло. При сожжённой-то спине. Но – молча. Только раз ахнула. Кажется, в подушку зубами вцепилась. В рот себе затолкала. Крепко их тут учат молчать. И дураки. Рерих был прав "Научите своих женщин кричать от страсти, и у вас не будет проблем с потенцией". Имеется в виду – с её отсутствием. Ну раз так – дёготь с упряжью отставить – догоняем. И быстренько. Надо и даму отпустить... На заслуженный отдых. И самого... Самому-то... О-о-х... Хорошо,,, игранулись. Ванюша, да же как тебя... согнуло. В дугу вокруг её попки. На спину не опереться. Пришлось ладонями в постель. Ну вот и хорошо, ну вот и славненько. С полным удовольствием. С яркими, не затёртыми ощущениями.

   А ведь это мой первый в этом мире такой случай. Прежде либо меня, либо я сам, но в состоянии крайней истерии. Не кайф. Все равно что Хеннеси на дрова для растопки лить. Фу. Уф.

   Отсоединился, пришлось через неё перелезать, снимать с её головы платок, самому вытереться, ей между ног проложить – нехорошо хозяевам постель заляпывать. Чувствую, она трясётся. Не то смеётся, не то плачет. Провёл рукой по её лицу – мокрое. Не понял – что, я где-то напортачил? Зацепил где больно и сам не почувствовал? Попробовал повернуть ее лицо к себе – сопротивляется. Ну, прижал маленько по обгорелым плечам – развернулась и уже навзрыд:

  – Я... мне... у меня... Я думала... бабы врут все, брешут, хвастают дружка перед дружкой. А оно правда. А оно так... У-у-у

  – Ты о чем?

  – Вот... у-у-у... об этом. Что так бывает.

  – Что бывает? Как?

  – Так... сладко. Так... Ослепительно. У-у-у...

  – Марьяша, у тебя что – так раньше не было?

  – У-у-у...

   Абзац. Он же – маразм. Взрослая женщина, молодая, рожавшая, десять лет замужем. Здоровая, насколько я по своим... тактильным ощущениям могу судить. Не обрезанная, как Фатима. Ну предки, вы и даёте. Сначала каждому бабу найти не можете, потом чего с ней делать не знаете. И это ведь элита. Не простые смерды-ремесленники. Не велики аристократы но...

  – Так чего плачешь. Теперь-то было. И еще будет.

  – У-у-у... Жизнь-то моя горемычная уже прошла. Лучшие годы погубилися. Я уже старая... У-у-у...

   Как всегда. Кому по Рязанову: "У природы нет плохой погоды. Всякая природа – благодать". Кому по Валленштайну: "Мне уже двадцать, а я еще ничего не сделал для бессмертия. Жизнь прожита впустую".

  – Ты молодая и красивая. У тебя еще все будет. Мужа научишь и – хоть каждый день.

   Зря я про мужа. Половцы...