Текст книги "Буратино"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

  – Слезь.

   Ишь ты какая... целенаправленная. Характер устойчивый, нордический. Поколеблем.

  – Подмахни.

   Аж глаза распахнулись. Полные изумления.

  – Что?

   Это рассказывать долго. Правую руку вниз до ягодицы и щипок.

  – Ой.

  – Вот так. И еще разок. А теперь сама.

   Собралась-таки с духом и двинула-таки бёдрами. Практики нет. Ещё раз. Ещё. И остановилась. Обмякла. И вдруг снова рывком за ошейник, губами прямо к моему уху:

  – Отпусти.

 
   "Как много в этом слове
   Для сердца моего слилось".
 

   Раз моё ухо возле её губ, значит и её ухо – возле моих. Шёпотом в девичье ушко в обрамлении вспотевших завитушек:

  – Попроси.

   Молчание. Тык. Пауза. Тык.

  – Христом Богом, прошу. Пресвятой девой Марией богородицей...

  – Не надо. Просто скажи "пожалуйста".

   Я уже от уха оторвался, прямо над ней, лицом к лицу, глаза в глаза. Скажи. Молчит. Почему у нас на Руси во все времена так не любят быть вежливыми? Ведь говорил же Сервантес: "Ничто не стоит так дёшево и не ценится так дорого как вежливость". Хамство, гонор, наезд – повсеместно и повседневно. Прогиб, низкопоклонство, лесть – сколько угодно. А вот просто попросить, сказать "пожалуйста"... – язык не поворачивается. Думай, детка, думай. А я пока продолжу. Во избежания иллюзий безопасности и для актуализации ощущений... Тык. Пауза. Тык. Шепчет чего-то. Так не пойдёт. Нужно негромко, но членораздельно. Чтобы наши члены разделились. И поторопись, детка, я ведь не железный, а вполне... жидкостной.

  – Пожалуйста.

   И взгляд из распахнувшихся глаз... Как применение ОМП в закрытом помещении. Ну и на. Я сделал еще пару движений и выдернул. И положил. Ей на живот. А голову её приподнять. Чтобы видела. Темновато здесь. Но так даже и лучше. Красное, мокрое, дёргается, выплёскивает... На животик. Отпустил ей голову, взял чуть на палец спермы с живота и ей по губам.

  – Вот такие на вкус могли быть у тебя дочки-сыночки.

   Вот только тут её пробрало. Мгновенная пауза, серия рывков в разные стороны, блокированные моих хватом за плечи. И, наконец, слезы. Все, теперь она уже не ищет способа меня уничтожить по-тихому. Можно спокойно стащить с неё рубаху, вытереться самому, вытереть девочку, ножки ей задрать для удобства и полноты протирки насухо и прокладку из ночнушки организовать. Оглядеться наконец. А за пологом на скамье напротив – никого. Ушла служанка. Правильно. При ней бы девчушка одеяло не сбросила. А вот и бандана моя у кровати. Всхлипы затихают. Клубочек волшебный, который мне дорогу покажет из этого злого леса, кажется приходит в рабочее состояние. А ну-ка поверни личико, детка. А вот снова хватать меня за ошейник не надо.

  – Кто тебя послал?

   Кто только и куда меня не посылал. В прошлой жизни. Но это не твоё дело, детка.

  – Убери руки. Нет? А то что это мне не помешало тебя... оприходовать? И еще раз не помешает. Понравилось? Хочешь еще? Ты, конечно, теперь... уже не первоцвет. Так... плоская полубабенка. Но могу повторить. Хочешь?

   Руку убрала. Отвернулась. И снова:

  – Кто тебя послал?

  – Никто.

   Как-то глухо и обречённо.

  – Врёшь.

   Разворачиваю её к себе лицом, прямо в глаза, медленно, выделяя каждое слово:

  – Я никогда не вру.

  – Так не бывает. Врут – все.

   Малолетний эксперт по применению недостоверной или преднамеренно искажённой информации в социумах хомосапиенсов. Так, проверяем еще одну задумку. По дороге как-то сложилась. А эта – Богородицу вспоминала.

  – Я никогда не вру. Мне Богородица дар дала – отличать ложь от правды. Чем человек сильнее лжу говорит, тем больше меня тошнит. Блевать хочется. А самая слышная лжа – которая изнутри. Мне соврать – сутки у поганого ведра на карачках стоять. Поняла?

  – Почему ты здесь?

  – Приказчик один попросил ему товар поднести. Потом потерялся. А у вас тут... весело. По столам бабы с задранными ногами валяются, какие-то парни молодые их чешут. Ну, баба меня увидала, закричала, парень за мной, я ходу, он там еще в стену лбом попал. А я сюда забежал и под кровать. Стал вылезать, а тут ты глазками лупаешь – вот-вот орать начнёшь с перепугу. Ну и вот...

  – Баба на столе – какая? Ну, волос там тёмный, светлый. Как одета?

  – Я её с той стороны видал, где она раздета была. Вроде не старая, светлая. На рукаве, ну понизу – орнамент. Рисунок такой. Олени или лоси. Что-то рогатое.

  – Вот курва. Опять заявилась. Муж с князем уехал на три дня, так она сразу. А парень с ней был – тоже светленький, кудрявый, кафтан тёмно-зеленый, полы тоже зёленым вышиты?

  – Ага. Ты его знаешь?

  – Знаю. Братец мой. Кобель блудливый. Сколько ему было говорено, что б он на эту раскладушку не залазил. Ну, ему это хорошо встанет...

   И снова, уже как-то задумчиво. Типа: задумала что-то. И ошейник... Не хват в руку, а так... пальчиком подцепив и покачивая. Будто приценивается.

  – Хочешь ко мне? Скажу – брат выкупит. Мучить, неволить не буду. Будешь в теремных прислужниках. Сытно, не битно. И корм, и одёжа. После и серебром платить буду. Что скажешь?

   А что говорить? Я закинул ей руки за голову, чуть прихватил одной рукой, перевалился на неё, поставил колено ей между ног и нажал. Ни звука, ни сопротивления, ни движения. Ни от меня, ни ко мне. Только огромные в темноте глаза. Смотрят. Прямо в мои. Переставил вторую ногу, растолкал её бедра, медленно опустился на неё. Всем телом. Я, конечно, мелковат, но и она сам – вполне тинейджер. У неё низ живота её рубашкой замотан, так что... безопасно. Но все тело... всем своим телом... Провёл рукой по ней от горла по груди, по боку, бедру, ягодицу сжал. Медленно назад. Ладонь на её сосок. Прыщик маленький. На решётке из рёбер. А внутри – сердце. Колотится. У неё пульс за полтораста. Вот-вот выскочит.

  – Чего изволит высокородная госпожа? Кого прикажет делать рабу верному? Желаете мальчика, а то – девочку?

   Молчит. Только сердечко под моими пальцами еще чаще.

  – Ничего делать не будем. В тебе бабы – коса да дырка. Не выносишь, не выродишь. Маловата ты еще. Помрёшь.

   И назад лечь, рядом вдоль боку. Лежим, сердца свои успокаиваем. И вдруг, снова за ошейник рывком, мне на грудь и уже она, сверху, бешено, шёпотом, в глаза глядючи:

  – Ты!... Ты меня!... Ты меня пожалел?!

  – Пожалел. А ты что, не человек? В смысле – не баба? Тебя что, жалеть нельзя?

   Снова назад отвалилась. Ошейник не отпускает, но и не дёргает. Так... поглаживает.

  – Я тебе не нравлюсь?

  – Ага. Совсем. Сама плоская, ни грудей, ни ягодиц, взяться не за что. Чуть-что – за цепь ухватить норовишь. И вообще, это я от темноты на тебя залез. А так-то на такую доску сухую сосновую...

   Хорошо, по тону поняла, что шутка. Хорошо что шутки – понимает. Хмыкнула: "Доска сосновая...". Потянулась-оглянулась, опаньки: светлеет.

 
   "Одна заря сменить другую
   Спешит на наши небеса".
 

  – Так, лежи.

   Переметнулась через меня, за полог и к двери. Я как-то и среагировать не успел. То тут всякие "нравлюсь-не нравлюсь", а то... А у меня одежда у кровати на полу. Только из-под одеяла выскочил – тут в дверь входят двое. Моя... и её служанка. Не давешняя – другая. Взрослая женщина, трёт глаза со сна, бурчит чего-то. Моя дверь плотненько прикрыла, служанку обежала, меня назад на постель толкнула, на колени мне села, за шею ухватила, прижалась вся... Натюрморт: "несовершеннолетние любовники после восхитительного траха". У служанки глаза... по отборной антоновке в каждом. Сразу за сердце и к лавке напротив. Понятно, натюрморт шедевриальный, можно сказать – культовый, без волнения не взглянуть, только сидя. Моя у меня на коленях разворачивается, прижимается ко мне спинкой и, потираясь о моё плечико щёчкой, выдает.

  – Молчи. Один звук... и мне конец. Этот... отрок должен без всякого ущерба и огласки покинуть Городище. Немедля.

   Баба только глазами моргает. Как на фату-моргану. И пытается воздух заглотнуть. Весь, который в комнате есть. Моя вскочила, меня за руку вытащила, кругом обошла, присматриваясь. Потом тряпки мои ножкой пошевелила.

  – Мамка, найди ему одёжу. Выведешь как девку-прислужницу.

   Логично. Судя по всему, я на женскую половину Городища попал. Или терема чьего-то. А из женской половины лучше в таком же платье и выбираться. Тем более, у меня кое-какой опыт есть.

  – Мне бы только сарафан или рубаху пошире.

  – Такая пойдёт?

   И на свою служанку показывает. Ну, если подпоясать... Ворот подвязать аккуратнее, рукава подвернуть. Баба аж по стенке поползла от нас – грабят-раздевают!

   Я пока в своё влез, сыскалась и рубаха. Запаска той же мамки. Она уже на девчонку шипеть начала: "срамота, нагишом перед парнем...". Моя ей фыркает, та громче. Шумновато становится.

  – Когда по опочивальне передо мной нагишом – это не срамота. Кожа-то на ней. А то что у неё под кожей, внутри – я уже пробовал.

   Баба фыркнула, а моя... как вспыхнет. Язычок мой вспомнила. Первый раз за эту... ночь вижу ее смущённой. Подошёл, подбородок поднял и прямо ей в лицо:

  – И мне – понравилось.

   Ну ладно, рубаху повязали, поправили, бандану мою "крестьянкой" глухой на голову. Только нос торчит. Тут моя снова:

  – Стой.

   Кидает на стол платочек какой-то и начинает вытряхивать на него из двух-трёх ларцов всякие цацки. Узелок завязала и мне в руки:

  – Или я не могу отблагодарить своего... своего первого мужчину. Держи. Не вздумай отказаться – обидишь смертно. И еще. Мы с мамкой будем молчать день до завтрашнего утра. Потом вещи эти искать начнут. Ко мне они привести не должны. Хоть умри. Иди.

   Прижалась ко мне на мгновение. Только я её по плечику провёл – оттолкнула и рукой машет – вон иди. Смерч в юбке. Точнее – без юбки. И ни одного поцелуя. Ни с моей стороны, ни с ее. Сильна девица. Ну и пошли мы с этой мамкой. На дворе темновато, но уже светать начинает, народ уже ползает в пол-глаза глядючи. Вывела баба меня к какой-то калитке.

  – Все. Вон Днепр, вон город. Иди, и моли господа чтобы более княжну нашу не увидать.

  – Стоп. Какую княжну?

   Баба так и обомлела.

  – Ты чего? Ты не понял? Ой лышенько. Так это ж ты ж, дурень, со старшей княжной Еленой свет Ростиславовной... Беги быстро отсюдова. И из города. Ох ты, пресвятая Богородица...

    Княжна Елена Ростиславовна, старшая дочь Ростислава Мстиславича – Ростика, князя Смоленскаго, Великаго Князя Киевскаго, через три года была выдана замуж за самого младшего из сыновей покойного короля ляшского Болеслава Третьего Кривоустого, безместного в то время Казимижа. Ещё лет через десять она умастила свои ягодички, над коими я в ту ночь столь много смеялся, на королевском троне Пястов в славном городе Кракове. Ибо муж её стал Великом Князем ляшским, по тамошнему – крулем польским.

    Приносили мне раз медальон с портретом ее. Глянул я да бросил, ибо изображена баба молодая, с кудряшками светленькими, с глазками маленькими и пухленькая. Что дурочку строить она завсегда умела – то мне добре ведомо. Кабы не эта ее манера прикидываться – глазки щёлочки, губки бантиком – не сидеть Казимижу на Пястовом троне. Да и то сказать, прозвище ее «Знаемска» от того слова ляшского происходит, которое тяжёлый труд означает.

    Мы с княжной Еленой встречались и после этого первого разу. Хоть и принёс я всему Ростиславому семейству бед и горя немало, но всегда был у нас с ней лад.

    Вот ныне награды раздавали и собрались многие славные, сединами и знаками всякими украшенные, великими славами увенчанные. Начали по обычаю нашему мужескому хвастать делами прошлыми. А я сижу себе, смотрю да слушаю, киваю да поддакиваю. Да думаю: половины дел наших Западных без Елены бы и не было вовсе. А другая половина Святой Руси втрое бы встала. И серебром, и соболями, и кровью людской. И ихней и нашей.

    И о брате её, Давыде Ростиславиче, коий за мною со спущенными штанами бегал, ныне говорят речи хулительные. И есть за что. Только ведь мы с ним немало и добрых дел понаделали, Руси в пользу. И не токмо Руси. Вон, стоит Иерусалим – Град Божий, обретённый и спасённый. И крест над ним православный, а не тряпица зелёная. А ведь начинали-то сие дело мы вдвоём с Давыдом.

    И еще скажу. Есть тут одна, все выспрашивает: а не жалеешь ли о выборе своём? Думал я про то. Кабы согласился я, пошёл к княжне Елене прислужником – многое иначе случилось бы. Польша бы возвысилась, а не Русь Святая. Только коли идёшь не по своей тропе, а по чужой, то и придёшь в иное место, не в своё – в чужое. И сам иным станешь. А разные люди о розном печалятся. Не жалею. Ибо выбрал бы иное и сам бы иным был.

  Глава 36

   «Ходу, ноженьки резвые, ходу». Уносите, ножки, задницу, пока голову не оторвали. Я скинул мамкину рубаху, узелок – на дрючок и чуть не бегом к уже почти родному подворью. А «мамка» это не та, кто родила, а та которая выкормила. Кормилица. Ходу, Ванюша, ходу. Народ в слободе просыпается – незачем свои ночные похождения афишировать. Добрые люди по ночам дома сидят, сейчас вон вылезают да потягиваются, коров в стадо слободское выгоняют, печи только-только... Домой – домой. Что-то у меня там...

   На дедовом подворье – тишина. Собака еще в первый день, как мы заявились, провыла маленько, посмотрела как поминки начинаются и свалила от греха подальше. Не любят на Руси собаки пьяных. Хоть кто-то по-человечески к пьянству относится. Первым делом – конюшня. Кони на месте. Слава тебе господи, а то без коней... Правильно в "Русской Правде" – за конокрадство – высшая мера, "поток и разграбление". Телеги во дворе.

   А что там слуги мои верные? А слуги-то... "Ещё не порно, но уже задорно". Не свальный грех, но уже групповуха. Факеншит, на минуточку отлучиться нельзя. Валяются все трое вповалку. Причём на мужиках рубахи и даже шапки, но без штанов и сапог. А на Марьяше только платочек. Причем не на голове. В формате набедренной повязки сдвинутой слегка. А на ягодицах – "цветы любви". Нет, "цветы любви" – синие, вплоть до фиолетового. А здесь – "розы наслаждения" в дословном переводе с арабского. Ну и кто ж это бедняжку так в попку отымел? На Ивашку не похоже. Да и лежит не так. Мда, судя по раскладу... тел они ей "тяни-толкай" устроили. А по запаху... Бражка не выигравшаяся была. И много же её было, если вон жбан недопитый стоит. Это ж сколько всего им пришлось на рыло, если даже Ивашко до донышка все не осилил? Ну и как они теперь будут перемещаться? Ответ известен: ме-е-едленно.

   Все, разбор полётов откладываем на "после выхода на маршрут движения". Команды голосом подаются негромко, но членораздельно и с соответствующей интонацией. "Рота, подъем!". Шевелится начали. Быстрее. "Дети в школу собирались. Мылись, брились, похмелялись". Последнее слово производит на Ивашку волшебной действие: глаза открылись. "Во... Хозяин...". Я те дам "во". Быстро бегом все к колодцу. Одеваться потом.

   Хорошая вещь дрючок берёзовый. Производит мгновенную актуализацию голосовых команд. Почему дрессировщики крупных хищников в них всегда палкой тычут? Потому что тигр или там лев считает палку частью человеческой руки. Он её грызёт, человеку не больно, а ему невкусно. Вот и думает себе большая кошка:

  – На кой черт мне этот урфинджусовый солдатик? Лучше уж я через огненный обруч прыгну. И дубовую головёнку откусывать, а потом занозы по всей гортани вынимать... Ну и зачем мне такая гастрономия?

   Три ведра из колодца одно за другим. По одному на каждую больную голову. Лепетать начали. Николай-то меня пол-ночи у ворот в Городище ждал, потом сюда прибежал. Сам белый, губы трясутся. "Поймали, убили, разбегайся кто куда". Ивашка его и приложил, серебро отобрал, к нашему убрал. Тот возражать начал. Ещё приложил. Марьяша выть приспособилась. По мне как по покойнику. И ей досталось. На крик дед пришёл, сгоняли деда за хмельным. Сели меня отпевать-поминать. Ещё приложил обоих. Чтоб не ныли. Поскольку как, куда – без меня... Марьяша ластится начала. К обоим сразу – боится. Кто её до отцова дома доведёт, кто её защищать-сопровождать будет. И как? По Степковски? Дед, на это поглядел да и ушёл. Но, напоследок, еще принёс. А дальше оно как-то само собой... Некогда. Подробности – потом. Бегом одеваться. Барахло собрать. Четвёртое ведро – на себя. Что-то и я несколько... головой торможу. Только оделся – бабка-хозяйка вышла.

  – Нам бы, бабуля перекусить по-быстрому, да скажи деду – пусть посчитает, сколько с нас. Съезжаем мы.

   Бегом-бегом. Коням овса напоследок, узелок княжны... как-бы заховать, что б... и свои не нашли. Горячего ждать не будем – давай чего есть из "недоеденного". А кто мявкать будет, вроде Николашки спросонок, того самого в телегу запрягу и дрючком такую... рапсодию по рёбрам сыграю...

   Мы собрались довольно быстро. Не за тридцать секунд, конечно. Но и нам-то не из постели в строй с личным из пирамиды, а в обоз, который еще надо сделать полностью запряжённым, увязанным и упакованным.

   Начал деду серебро совать – он не берет:

  – Нам теперь без надобности. Не для кого.

   И вдруг, с надеждой:

  – Слышь Иване, оставайся у нас. Ты ж сирота. Будешь нам со старой вместо сына. Или внука. Делу извозчицкому выучу. А после... и дом тебе отойдёт.

   Старуха рядом стоит, мне в лицо заглядывает. Мои уже и ворота открыли. И замерли. Ох и тяжко... "нет" говорить когда так... от души сказано. Поклонился. Как учили – большим поясным.

  – Спасибо. Сколь жить буду – буду помнить слово доброе. Только мне мои дела-заботы сделать надо.

  – Эх малец, какие у тебя такие дела-заботы?

  – Так ведь я не один на Руси сирота. Выросту – всех соберу. Кормить-учить-растить буду.

  – Ишь как задумал. Только не выйдет ничего у тебя. Ни князья, ни церковь христова такого поделать не могут. Чтобы всех сирот на Руси... никакого серебра не хватит.

  – Поглядим. А я вам одно скажу: решили вы правильно – без малой души в доме – дома нет. И жизни нет. Позволь совет: к осени, как душа чуть меньше болеть будет, присмотрите себе мальчонку. И дело благое, и вам – смысл и радость. А я, коль жив буду, в гости приеду.

   Поклонился еще раз, и вывели возы на улицу. Ну давай, выноси залётные, пока... не залетели... по крупному.

    Через четыре года по указу князя Владимирского Андрея Юрьевича по прозванию Боголюбский об основании града сего, Всеволжском именуемом, было мне и дозволено и велено собирать по всей Руси сирот и вдов, и прочих немощных, и калечных, и маломощных, и кто пропитание себе сыскать не может, дабы дать им кров, и корм, и защиту. Многие из «вятших» в те поры, на нас с князь Андреем глядючи, ухмылялись за спиной да у виска пальцем крутили. А многие, когда сей указ я к делу применять начал, волками выли и на меня кидались. За сие право на Руси не мало и слез, и пота, и крови пролито. Но вот, стоит град мой Всеволжск. Сими сиротами, да вдовами, да немощными я Русь Святую перевернул и гоню-подгоняю. И впредь тако же будет. А началось-то все вот отсюда: с доброго слово родителей, кои сына единственного потеряли.

   Сколько всего нужно было сделать в Смоленске – ничего не успел. Нужно было цепку с шей снять, кузнеца толкового с инструментом присмотреть, неболтливого – не сделал. Ох, чует сердце: оно мне еще аукнется... Хотел Ивашке нормальный доспех построить – пролетел. Разве что саблю ему одну отдать? С поясом. Хоть один будет оружный. Хотел по торгу походить, цены прикинуть, людей послушать – мимо. Мне бы книжку какую почитать – я-то ныне малограмотный. Только с буквами в Киеве успел разобраться. Где еще книжками разжиться как не в Смоленске... А вместо этого: «аля-улю, гони гусей». Ловко княжна меня одарила: и богато, и сильно. В смысле толчка – полетел кот мартовский далеко и быстро. Цацки из княжьего семейства будут искать. Старательно. Так что надо мне искать берлогу далеко и надолго. Николая к крестному целованию не привёл. Как бы он меня... на радостях не кинул. Баню три дня истопить не смог. Но одно дело сделать надо обязательно: Николай дяде долг при мне отдаст. Во избежание...

   Докатились до дядиного подворья. Ворота заперты, но внутри уже ходят. Николай опять трясётся: "Иване, не отходи далеко, не оставляй...". Поскрёбся в ворота... мышонок бледно-зеленого окраса. Ну, мне эти ваши семейные отношения-пиететы... Дрючком прошёлся по воротам, по забору... Враз и собаки взвыли, и люди забегали. "Кто там, что там...". А то не видели... "Лягушонки в коробчёнке приехали. Женится будем. На всех сразу".

   Завели возы во двор, сам дядя на крыльцо вышел. Я тут же на ступеньках сел, кису Николаеву вывернул: "считай". Хорошее крыльцо – доски гладкие, плотно подогнанные – ни одна монетка не завалилась. Штуки три дядя развернул. Вот и прикинь – из княжьей скотницы серебро, а все равно – оловянное. Принесли долговые расписки на бересте. Николай проверил – все на месте. Я их к себе за пазуху убрал. На всякий случай. Надо еще и самому посмотреть как здесь принято документы составлять. Каким языком. Новояз бюрократический во все времена – особая область. Во многих странах для иммигрантов – отдельный экзамен по национальному языку, отдельный – по бюрократическому.

   Николай с Ивашкой, как уговорено было, пошли вещички Николашкины из-под ареста забирать. Марьяшка у возов топчется. Мда, сидеть она пока не может.

  – Зря ты Николашку с собой берёшь.

   Опа. Дядя заговорил. С мальком и по-человечески. Интересно.

  – Почему?

  – Негожий он. Трусоват сильно. Он всю жизнь за отцом и дедом прожил. Сам никогда ничего не решал. Вот ныне решился с камкой и то... Если бы не ты... Удачи у него нет. Фарта. И еще... Мальчиков он любит. В дороге-то баб с собой, как ты, никто не таскает. Так что... было время – сперва его... а подрос – и сам ставить раком начал... Кого по-слабже... Береги задницу, Ванька. А может ты и сам...? На этом и сошлись?

   Вона как... Только... Что-то это как-то... не то диффамация, не то дискредитация. Или прямо: распространение заведомо ложной информации в просторечии называемое клеветой. Но не по всему спектру, а в смеси. Называется – "серая" пропаганда. Зря, дядя, зря. Мне такое толкать не надо – я этим в той своей жизни постоянно занимался. Профессионально и по разным направлениям. Вылущиванием достоверного. Самое простое: в моем бизнесе заказчик всегда врёт. Врал? Будет врать? Да и черт с ним...

   Не потому, что хочет обмануть, а потому что не понимает, что ему нужно. А уж высказать... И вообще, нормальный клиент может, поднатужившись, представить себе "front end". А мне-то надо полностью систему построить, на всю глубину... Надо – было... В той жизни.

  – Спасибо, что сказал, дяденька.

  – Да не за что. Я смотрю, ты парень шебутной, разворотливый. И с фартом. Давай-ка ко мне. В ученики.

   Да что они все сегодня! Как сговорились. Княжна, старики, теперь вот – купчина. Как богатую невесту.

  – Благодарствуем. Только мне своё дело интересно поставить.

   Дядя аж поперхнулся от такой моей... наглости-неблагодарности.

 
   "Окрасился фейсик багрянцем.
   Там чуйства бушуют у скал"...
 

   Не надо на меня ваши «скалы» скалить. Я и сам могу... на мотив «Сурка»:

 
   "По морде вашей я пройду...
   И мой дрючок со мною".
 

   Дошло, руки не тянет, бороду свою оглаживает. И на мой ошейник, тряпицей обернутый, головой кивает:

  – А ведь ты, малой, холоп беглый. Я ведь и шумнуть могу.

   А народу у него на дворе не мало. И мужиков да парней здоровых... на нас всех хватит. Вдох-выдох, общая оценка путей быстрого отхода при наличии сильно превосходящего противника.

  – Николай говорил, что это подворье еще дед твой ставить начинал.

  – Ну.

  – Жаль будет. Когда все дымом пойдёт...

   Дядя аж бороду в рот запихнул. Проморгался.

  – Лады. Проваливай.

   Вот и поговорили. Так, мои Николашкино майно погрузили, увязали.

   "Бывайте здоровы, живите богато.

   А мы уезжаем до дому, до хаты".

   До какой именно – точно не знаю. Точно знаю – не моей. Ходу, ребята, ходу. Вниз, на паром, за Днепр. Хорошо что здесь Днепр маленький. Не Запорожье, даже не Киев. Снова вверх... Тут где-то трасса будет. Москва-Минск называется. Когда-нибудь. А до неё две дороги – Старая и Новая Смоленская.

   "По Смоленской дороге столбы, столбы, столбы...".

   Кутузов их обе у Бородина пытался перекрыть. За что и поплатился левым флангом русской армии. Шевардинский бой. И пришлось солдатикам срочно окапываться в чистом поле. Багратионовы флеши.

   Все будет. Но потом. А пока дорога – Дорогобужская. Туда где Днепр на север поворачивает. Ходу, ходу. Рысью – марш.

   Только часа через два, когда кони уже были в поту, у меня прошло ощущение: "старший брат" смотрит на тебя". Сделали привал, думал быстро получится – перекусим и вперед... Размечтался – Марьяшу растрясло. Сидеть нормально она с самого начала не могла, все как-то пыталась бочком пристроиться. Ага. На идущей ходкой рысью телеге. И дорога... отнюдь не асфальт.

   Пришлось собрать костерок, подогреть воды. Чайников тут нет, все в котелке. Поставил, нагнул, промыл, смазал. Услышал кучу всякого... Что я самый-самый, единственный, что она так испугалась..., что они на неё напали, а она отбивалась. Снова по кругу: "ах я дура", "все мужики – сволочи", "а ты... бросил-оставил, одинокую-беззащитную". Пришлось цыкнуть малость. Отчёт пошел ближе к реалу.

 
   "Напилася я пьяна
   Не взглянула с кем спала".
 

   Ведь давно же сказано: «Пьяная баба себе не хозяйка». Русская мудрость. Народная, многократно проверенная. Только... Судя по точности и детальности изложения пикантных подробностей – не такая уж она и пьяненькая была. Просто никак не могла решиться – кого из мужиков выбрать. В качестве провожатого в дальнейшую дорогу. Вот и пыталась сразу с обоими. Пока один нижнюю половину... исследует, другой использует радостно предоставленную верхнюю. Только одно оказалось для Марьяшки неожиданностью – кроме двух, знакомых по общению со мною отверстий, у неё еще одно действующее оказалось. Ну а уж когда мужики сразу с двух сторон вставили... Характерно, что за всеми стонами-жалобами такой шлюховатый интерес проскакивает. Типа: а нельзя ли повторить? Мягче, осторожнее, может с другими, в другой обстановке... Но когда её с обоих сторон... ей – интересно. Скурвилась моя боярыня-хуторянка. По моей вине. Сам же сбил ей все ограничители. Показал варианты и степень удовольствия. Теперь она краёв не видит. Мало того что это в её представлении единственный способ добраться более-менее целой до отцовского дома, так она уже и кое-какой вкус и навык приобрела. Навык она мне тут же и продемонстрировала. Как только я санитарную обработку закончил, она, не вставая с колен, ко мне личиком развернулась. И так это по-хозяйски все моё достала и всосала. И правда, чувствуется Ивашкино влияние. Раньше как-то мягче она все это делала, нежнее. Не столь по-солдатски.

   Тут Ивашко с Николаем подошли. Получился такой маленький военный совет при совмещении приятного с полезным. Уступил место Ивашке, и пошли с Николаем лагерь собирать. Тот тоже было дёрнулся. В очередь на обслуживание. Пришлось выговор мужику сделать. За нанесение вреда имуществу общего пользования. Как-то моя Мальвина быстро в общедоступную Белоснежку превращается... Тут и эта парочка подвалила. Ивашка такой... довольный. И эта... облизывается. Ну еще бы – столько мужиков и все в неё. Гарантированная занятость с кратно резервированной защищённостью. Пересадил Николая к себе и начал выяснять.

   Как-то он... крутит. "А куда едем? А зачем? А давай в Ростов – у меня там знакомец... А в Великих Луках можно хорошо расторговаться..." Потом дошло – боится он. Он-то купец. Купи-продай. А в дебрях лесных, куда мы путь держим, ему только и остаётся "шишки лущить". Это у них такая идиома для обозначения совершенно не торгового дела. Потом прошлись по рассказам его дяди. Николай маленько покраснел, по-смущался. Но без особого нажима подтвердил. И его – смолоду. И он – как постарше стал. А как иначе? Купцы идут долго. Баб с собой тянуть... И рискованно и накладно. С местными – аналогично. Венерических на Руси нет. Так что, на туземку залазя, купец не головкой рискует, а головой. Потому что мужик на бабе... небоеспособен. А желающих купца пощупать – много. По сути, деньги взять можно только с купца. У остальных денег либо просто нет, либо они в обороте. Даже у князей серьёзной кисы нет. А украшеньица всякие... Опознаваемы, трудно реализуемы, крепко охраняемы. Отчеканенное серебро хоть кунами, хоть монетами – лучшая форма актива по своей реализуемости-анонимности – только у купцов. Так что на них идет просто форменная охота. И на дорогах, и в городах. А на что еще ловить мужика как не на смазливую бабёнку?

   И насчёт нерешительности – правда. За Николая всегда другие решали: дед, отец, дядя. Теперь вот я буду. То есть подготовить сделку, исполнить, проконтролировать – сколько угодно по высшему классу. Но вот что именно купить-продать, условия-ограничения, маршруты-стратегия... Не его.

   Николай с собой на мой воз мешок притащил. Тяжёленький. Сидит чуть не в обнимку с ним. Золото там у него что ли?

  – Это что?

  – Это... Книги.

  – Книги? Какие книги?

  – Мои. Сам написал.

   Ёшкин кот, во наскочил – купец-беллетрист.

  – Покажи.

   Помялся, показал одну. Ну совсем не in-folio. И толщиной не очень. Но на бумаге. Редкий случай – вижу бумагу. Качество, правда... Но все равно, оно самое – не береста или пергамент. Рукописная. Я-то по прошлой жизни человек письменный. Мне без бумаги под рукой – и дико, и как-то... Даже просто думать без набросков, без хоть чирканья... Сунул нос, начал разбирать: совсем даже не "Жития". То самое, что мне край нужно – описание здешних земель и дорог. Николай сперва сильно дёргался, но когда уловил мой восторг – ожил. Пока он с дедом ходил, тот заставлял его записывать каждый день увиденное. По чуть-чуть. Полезное в торговом деле. Потом отец эту манеру сохранил. А дальше Николай уже по привычке и сам записывал. Вот, собственно говоря, из-за чего дядя и взъелся. Кто-то из "вятших", чуть ли не сам Ростик, прослышал об этом Николашкином "труде всей жизни" и захотел купить. Хорошие деньги предлагал. Дядя уже и согласился. А Николай – ни в какую. Оба – "впёртые". Вот так, потихоньку, дело до закупа и дошло. Не отдал бы Николай долг – пошло бы его имущество на покрытие. Вот это конкретно – по цене исписанной бумаги. Ну, а уж за какие деньги бы дядя продал...

   Карт нет, планов местности, высот, рельефа... Но – есть длины. В днях перехода, но хоть что-то. Есть броды, волоки. Не схемы – описания словесные. Давай смотреть – что нас за Дорогобужем ждёт. Николай пошебуршил в мешке – нашёл две на эту тему. Он на Угру с разных сторон выходил в разные годы. Тут место такое интересное. Три речки текут примерно параллельно друг другу, примерно в одном направлении – с севера на юг. Самая западная поворачивает под прямым углом и уходит на запад. Потом снова на юг. Называется Днепр. Пункт назначения – Чёрное море. Местные говорят – Греческое. Самая восточная – Гжать называется, отклоняется к востоку, впадает в Вазузу, которая вообще уходит в обратную сторону на север и впадает в Волгу. Пункт назначения – Каспийское море. Местные говорят – Хазарское. Средняя называется Угра. Она-то более всего выдерживает первоначальное направление. Впадает в Оку. Пункт назначения – тот же.