Текст книги "Буратино"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Глава 27

   Ночь, болото, луна выглянула. На болоте что-то... дышит? Рядом Марьяшка постанывает во сне. Улеглась животом на мешок с грязным и мокрым, обняла его как родного. Спит, стоя на четвереньках – спина и ниже – солнышком сожжено. Хорошо хоть голое тряпками мокрыми прикрыла, а то ведь комары и в темноте...

   Было дело при Горбачеве – собрали съезд советов. Общесоветский, общесоюзный. Сразу два – первый и последний. Народу много, толку мало, все ротики свои открывают – высказаться хотят. Кто-то додумался предложить ввести ротацию членов этого съезда. Я тогда, в порядке стёба, написал "Монолог сильно отротированного члена". Потом этот текст несколько лет всплывал в кулуарах. И среди "ельциноидов" и среди "кравчукчей". Как давно это было... Все-таки в том, моем мире я неплохо пожил. До поворота на Кащенку. И здесь еще целая жизнь впереди. Если только прямо в этом маленьком еще тельце не придавят. Так что – надо работать.

   Итак, задача поставлена, даже две.

   Первая: снижение сексуального давления в обществе и остроты проистекающих от избыточности этого давления проблем.

   Решение: внедрение в массовую сексуальную практику техники под условным названием "русский поцелуй".

   Вторая: сохранение трети миллиона детских жизней.

   Решение: форсированное изменение общепринятого здесь способа обогрева жилых помещений и приготовления пищи путём вытеснения очагов русскими печками с трубами.

   Следующий шаг: детализируем пути и способы реализации. Мда... Не получается – информации мало. Просматриваются только самые общие, предварительные, граничные условия.

   Условие первое – остаться в живых. Спасибо, тебе Айзек, за третий закон робототехники. Опа. Вспомнил. Я же "холоп верный".

   "Работа – лучшее лекарство". Пока мозги работают над задачей – все в порядке. А вот вспомнил... Про своего хозяина и господина... В животе тянет, в пояснице кольнуло. Там где Саввушкин дрючок прошёлся. Руки Хотенеевы... Жаркие, сильные, властные, страстные... Хозяйские. На моих голых ягодицах. Под моей одеждой...

   Как-то я... отключился. Но тут Марьяша застонала. Не просыпаясь. Чесаться начала. Пришлось вставать – комара отгонять. От движения как-то просветлело.

   Три закона робототехники. Или – "раба-техники"? Но... я им следую и из воли господской не выхожу.

   Пункт первый: беречь господина. Что я и делаю – уношу голову свою, потенциально для хозяина опасную, по-дальше. Вместе с собственной задницей.

   Пункт второй: исполнить приказ. А приказ был: "Идти с Юлькой и Фатимой. Они тебя в тихом месте спрячут". Ни Юльки, ни Фатимы уже нет. Но и это я выполняю – иду спрятаться в тихом месте. Знать бы еще где оно.

   Пункт третий: сохранить себя. Ну уж вот это... Да я всей душой, только этим и занимаюсь.

   Так что упрекнуть меня ни в чем... Шило в пояснице кольнуло еще разок, напоследок. И рассосалось. Да сколько ж мне эта Саввушкина наука довлеть будет?! Я же вроде бы сбежал, свободный, без цепей-оков... Снова... по левой ноге пробежалось... воспоминание о судороге. Хватит. Дело надо делать. Какие там граничные условия моего проекта?

   Условие второе – стать свободным. Освободиться не от Хотенея – вообще. Иначе... Просто сдохну при попытке выполнить очередной приказ очередного хозяина. Или – при попытке не выполнить и последующей реакции. Проще – сдёрнут меня с коня как того кощея под половецкие сабли и... "покойся в счастье, холоп верный".

   Как стать легально свободным в этом обществе из моего нынешнего состояния "холоп беглый" – непонятно. Но от ошейника надо избавится. Как – поглядим. А вот от гадючьего выползка в качестве чехла на ошейнике – немедленно. И от аналогичной приметы на финке. Похоже, это фирменный знак Степаниды свет Слудовны. Значит – убрать и не светиться.

   Условие третье – стать здесь чем-то... значимым. Я же не могу просто написать письмо местному президенту типа: "а сделай-ка вот так и будет всем счастье". Или в ходе телемоста в прямом эфире донести собственное представление о существующих в обществе проблемах и способах их решения. Здесь же даже "долгого ящика" для челобитных нет. Так что все придётся делать самому. Своим мясом и кровью. Своими ручонками и мозговёнками.

   Чем, как? Пророк святой типа "юродивый вшивый"? Не привлекает. Даже вшей по всему телу при таких задачах можно перетерпеть. Но... Главное – нет бэкграунда. Нет базовых знаний, нет знаний актуальных. Про веру я уж и не говорю. Не было, нет и, дай бог, не будет. А без веры... Не считай туземцев дураками – неискренность ловится на интуитивном уровне.

   Кстати, заведи себе за правило – говорить только правду. Даже в мелочах. Как после клятвы на библии: "правду, одну только правду, ничего кроме правды". Но ни один суд не требует "всю правду". И никто не несёт ответственности за правильность восприятия сказанного – слушателем. Не так понял – твои проблемы. Репутацию "правда-сказателя" растить и укреплять – при предстоящем неизбежном воздействии на массовое сознание такая репутация – обязательное условие. Репутацию укреплять непрерывным повторением, подчёркиванием. Обосновать надо как-то по местному... Типа: "дар богородицы"... Не знаю. Мало данных.

   Какой-то социальный светский статус? Я уже это обдумывал в Юлькиной избушке. Единственный путь – самозванство. По уровню задачи – только в рюриковичи. Нет данных. Хотя кое-какое представление уже получил. Кстати, интересно. Вся вот эта бочка с дерьмом, которая зовётся Святая Русь, держится реально только одним этим обручем.

   Церковь... Да, конечно. Но более организационно и финансово крепкая католическая церковь не смогла удержать от развала империю Карла Великого. А потом и сама добавляла усобиц и разрухи. "Хождение в Каноссу" например.

   Язык, культура, обычаи. Конечно. Но разница между болгарским, польским, киевским, муромским – примерно одинакова. Ну, или одного класса. Фактически Русь не разваливается только из-за двух торговых путей: "из варяг в греки" и "из варяг в хазары". И рюриковичей, которые эти пути держат.

   Мономах полвека назад собрал Русь под свою шапку из-за половецкой угрозы. В немалой степени чтобы удержать хоть один водный путь – через Степь к Чёрному морю. Отстоял. Теперь рюриковичи скачут по княжеским столам согласно "лествицы" и обеспечивают кое-какое единство. Для прохода товарных караванов. Причём перескакивания не в одиночку, а с кучей народа – дружина, прислуга, помощники-советники-чиновники. Понятно, почему волынцы и их Изя были так против "лествицы" – западная часть Волыни вне бассейна Днепра, вне стратегических торговых путей. Им это все единство – пофиг. Даже соседям их Полоцким нужно: между верховьями Западной Двины и Волги расстояние несколько километров, есть удобные пути и на Днепр. Волынь и Галичина единственные, кто в общей игре не участвуют. Зато они между собой дерутся. Поэтому Остомысл за Долгорукого и держался. Понятно и почему Долгорукий так рвался в Киев – путь по Волге у него и так есть, но нестабильный. У устья Камы – булгары, в степной полосе – те же половцы. Получить второй выход к южному морю. Зажать степняков между Днепром и Волгой. Замкнуть индо-китайский трафик через Русь мимо и Закавказья, и Леванта...

   Рано. Рано мне думать за Гошу или Изю. Пока рано. Есть еще Касьян-дворник. Был. Бунтовщик, за сирых и малых заступник, черниговец на Киевщине, национальный герой. Общенародный. Насколько "обще", насколько "герой", какое ко мне имеет отношение...? Нет данных.

   Условие четвёртое – финансы. Вот тут у меня все хорошо. Как у обезьяны с кирпичом.

   "Плывёт крокодил по реке и видит: сидит на берегу обезьяна и молотит кирпичом по авиационной бомбе.

  – Обезьяна! Что ты делаешь! Она же взорвётся!

  – Ну и что? У меня еще такая есть"

   Бомбы у меня нет. Ни одной. Кирпича – тоже. Но есть торбочка с золотишком. Если найдут – будет со мною как с той обезьянкой. В куски. А по логике: мы в зоне боевых действий. Противоборствующие стороны, а также разного рода соседи просто должны выдвинуть на края такой зоны разъезды, дозоры, патрули. Как здесь говорят – заставы. Дороги заставлять. Не в смысле "дорога, напрягись", а в смысле "блок-пост". Всяких прохожих-проезжих расспрашивать-досматривать. Это не считая обычных в таких условиях групп разного рода... присоединившихся. Просто мародёры-дезертиры – самый очевидный вариант.

   У меня в той жизни был один существенный для человеческого общения недостаток. Используя логику я довольно быстро приходил от предпосылок к выводам. А потом предлагал приступить к конкретным действиям по реализации. Или сменить тему, дабы не сотрясать воздух попусту. Многие обижались. Не поняли? Объясняю. Сидит интеллигентная компания на кухне и ругает очередную власть. С конкретными фактами, датами и именами. Дружно приходим к общему решению: плохие они. Вывод: надо менять. Раз все согласны – переходим к реализации. Вот конкретный план, вот пункты, кто хочет быть исполнителем? Народ как-то с кухни рассасывается и, почему-то, чувствует себя так, будто я им в морду плюнул.

   Было, правда, одно исключение. Ещё при коммуняках, в студенческие времена. Мы тогда неплохо кашу заварили. В рамках, но массово. С несанкционированными митингами, прокламациями, народными петициями и пр. Потом "головники-заговорщики" двинулись к начальству. Передать "волю возмущённых масс". Когда дошли до двери, оказалось что осталось нас только двое – я и еще одна девушка. Через год она стала моей женой. Всяко бывало, но... никогда не жалел. Как-то она там без меня? Как-как – не родилась еще.

   Мозги сами – руки сами. Хорошо хоть левая знает про правую. Шуйца с десницей. Факеншит однако: у туземцев и анатомия другая. Вытащил из-под Марьяшки маленький мешок, ушёл назад по гриве, долго искал место. Искать клады все умеют. А вот как клад спрятать? Финкой разрезал слой тонких корней под верхним уровнем почвы, вкопался ручками. Песок горстями – отнёс в болото. Потом все веточки-травиночки – назад и как было. Потом на соседних деревьях свои инициалы, но так чтобы ни с гати, ни с гривы не видно. Перед тем как убрать свой золотой запас – пересмотрел. Вот лифчик мой придуманный, первый в этом мире. Весь золотишком завешанный, вот мои штаны полупрозрачные. Как там мужики на свадьбе на мои коленки облизывались, слюни пускали... Как-то там мой Хотеней поживает? Хозяин-полюбовник. Милый-любый...

   Крепко, однако, Саввушка в меня эту любовь вбил. Был бы Хотеней рядом, поманил бы пальцем – как миленький побежал бы. Как шёлковый. До сих пор. После всего. Наваждение какое-то. Ладно, никаб оставляем, Юлькины снадобья оставляем. Кису... на оперативные расходы. Пока перетряхивал вывалился крестик золотой. Не перепаковывать же – в кису. А из кисы – крестик серебряный на шею. Юлькин. Противозачаточный. Эх, Юлька... Однако нечего мне своей некрещённостью здесь вые... выстёбываться. Будь проще, Ванятка, и люди к тебе потянутся.

   Вернулся, поднял Марьяшку. То-то что только поднял – разбудить не удалось. Идёт как лунатичка – с закрытыми глазами. Ладно, пошли моя отмычка вьючная обгорелая в новое стойло. Подальше от поганых. Перебрались на новую лёжку, перетряхнул барахло, пока Марьяша снова все под себя не подгребла. Хреново. Было три пары сапог. Остались одни мои. И те... ремонту не подлежат. Остальные Марьяша в болоте утопила. Куча тряпья мокрого – половина уже завонялась. Штаны кожаные половецкие... Ух и запах. Прополоскал. Сушиться повесил. Утром одену. Если под подбородком завязать – в самый раз. Еды на один укус. Ужинать будем – или где, или не будем вообще.

   Солнышко взошло, Марьяша шевелится начала. Ещё одна моя беда. Глаза хоть разлепляются уже, но кожа по всей спине – ломтями. Где её поганый щупал – там желтеет. А вот где я дрючком прошёлся – синее до фиолетового.

   По гати двое конных проехали. От реки. Вроде, не половцы. Марьяша углядела, чуть вслед не рванула. Хорошо хоть оглянулась на меня. Сидим. Ждём. Через час отряд пошёл в том же направлении. Пяток черниговских, десятка три половцев, скотинка, лошади вьючные, пешие – бабы, подростки, несколько мужиков. Полон. Всего человек двадцать. Они проехали – Марьяша снова навострилась к гати. Сиди. Точно – еще через полчаса еще пяток половцев проехал. Вот теперь можно. Почему? – Элементарно, Ватсон. Тактику мотострелкового батальона не проходили? Боковые охранения на гати не выставишь, а вот передовое и тыловое – азбука-с. Пошли, вьючное моё несчастье.

   До усадьбы дошли быстро. До бывшей усадьбы. Последние половцы ее зажгли. Зачем? Как-то это сильно по-нашему. Почему страсть к бессмысленному разрушению называют вандализмом? Готы Алариха, первые кто Рим брал, после галлов в ну очень глубокой древности, только один храм у ворот сожгли. Монахинь римских специально на улицах отлавливали и, никогда бы не подумал так о варварах-захватчиках, с охраной отводили в безопасные монастыри. Чтобы свои же сограждане под шумок не попользовали. Теодорих вообще, очень приличный человек был – последнего римского императора прирезал, вроде лавочка закрылась – бери что хочешь. Ан нет – всякие регалии собрал и честь-честью в Константинополь отправил. Дескать "не вы ли обронили?". Вандалы, конечно, несколько...

   Но то, что сделали в Риме свои же французы, итальянцы, немцы, испанцы в середине 16 века... Вроде и войны не было. Вроде и свои же – католики. Один выстрел легендарного Бонавенуто Челлини и... ребята так прошлись по Вечному городу... Весь Ренессанс в другую сторону зигзагом пошёл. Вместо гармонии – садизм и извращения. Может тоже коллеги-попаданцы поработали. Один – по запуску проекта "Возрождение", другой – по его развороту в сторону садо-мазо-кресто-изуверо. А потом пришёл третий, и занялся корректировкой наработанного дерьма. Лёня, извините за выражение, не вполне Давинченный.

   Потом я увидел первых убитых и шутки кончились. А завтрак вернулся... И ушёл... Никогда раньше не видел сабельных ран. Это... Неубранные трупы российских солдат в Грозном на дороге, раскатанные в тонкий блин колёсами тяжёлых грузовиков, тело комбата десантников, упавшего с нераскрытым парашютом с шести сот – полный комбез желе без единой целой косточки... Но сабельный удар от плеча до бедра... Или – рубящий сверху, с коня в лоб пешему. Пешей селянке. Лобовая кость у человека одна из самых прочных. Сабля, видимо, застряла в кости. Пришлось половцу слезать и вытаскивать раскачиванием, выворачивая с раскалыванием. Ещё баба с рубахой на голове и распоротым животом. Это не саблей – это ножом. От белой кости лобка до белой кости грудины.

   Народу на хуторе было, вероятно, человек шестьдесят. Вчера, похоже, приехали свои, черниговские, собрали народ во дворе. Пока вешали лапшу на на уши селянам, половцы на конях от леска броском в открытые ворота. Все уже собранные стоят. Бездоспешные и безоружные. Часть мы видели – по гати гнали. Остальные здесь. Старики и старухи, дети от двух до десяти – ходить могут, но еще недалеко. В Степь гнать смысла нет. Младенцев некоторых выкидывали из изб, других – прямо внутри. Горит хутор неспешно. Успел в кое-какие строения заглянуть. Чистили старательно, не спеша. Все подбирали. Пара совершенно не... непонятных ранений. Подросток в стороне от усадьбы, с перерезанным горлом и прорубленной слева до грудины грудной клеткой. Такое ощущение, что у него еще и ребра раздвигали. Будто что-то хотели из под сердца достать. Или само сердце? Девочка лет восьми. Тоже платье на голове. Видимо поняли, что мала еще. Перерублена по пояснице на две части. Потом, похоже сапогом пошевелили – виден зазор. Предки, мать вашу, как же вы живёте? Это же ваши, свои же сюда поганых привели. Если сами и не рубили, то рядом стояли. Или для русского воина, русский же крестьянин как тля древесная? Раздавить и не заметить?

   Еды нет, надо уходить. Снял с бабы с разрезанным животом рубаху. Высоко задрали – не измаралась. Бросил Марьяшке. Пошли к мосткам на реке. Ещё пара мёртвых. Мальчишка лет 12. Тело под мостками застряло, голова на берег отлетела, метра на четыре. И девчонка на иве над рекой рядом с мостками. Залезла со страху. Там её пикой и достали. Сначала по ноге – виден порез на щиколотке. Потом, когда с ветки нога соскользнула, и она на нижний сук съехала – в... между ног. С выходным отверстием на спине чуть выше поясницы. Зацепилась одеждой за сучья и висит.

   Это все вчера днем было, потом ночь. Покойники уже опухли, характерный сладковатый запах. Тучи навозных и прочих мух, над людьми, над лужами крови. В человеке примерно 8 литров крови. Здесь примерно сорок трупов. Почти вся кровь при таких ранах вытекла. Посчитайте суммарный объем. Конечно, в детях крови меньше. Сделайте поправку на детей. Собственно, их тут большинство. Из сорока – тридцать. Зарубленных, зарезанных... Демография тут такая – стариков мало, детей много. Их-то и режут. Усадьба разгорается, дым все гуще валит. Думать – меньше, чувствовать – меньше. Нюхать, видеть – совсем не надо. Надо уходить.

   Две лодки у берега – днища прорублены. Снёс у ближайшего сарая створку ворот – дерьмо решетчатое. Плот будет. Весла нашёл. Интересно, половцы же, а ни одной половецкой стрелы. Не только так, на поле или в стенах, а и в телах. То ли только рубили да резали? Или потом тщательно собрали? Как при ликвидации следов спецоперации. Только одну и нашёл – в сарай залетела и под стрехой воткнулась. Пока створку не снял – не разглядеть.

   И еще интересно: а как это моё тело плавает. Если как топор – не удивлюсь. В такой день. А Марьяша умеет? Плохо. С ней – все плохо. Её совсем на солнышке развезло. Пока я из воротины плот мастерил. Ножичком перочинным. Никакая. На голос не реагирует. Сидит на мостках и вверх смотрит – на эту девчонку. Чего смотреть – из неё даже кровь уже вся вытекла. Пускать такую в воду нельзя. Снова петлю ременную на шею, рубаху даденную, с мёртвой только что снятую, снять и в мешок. Шейную петлю ремнем к доскам створки-плота, кисти рук – аналогично. Ну, милая, поехали. Стоп. Не так. Руки ей от плота отвязал, за спиной связал, голову к брёвнышку подтянул, чтобы подбородок сверху лёг. Так и при панике на плот не полезет и не утопит. И сама не утопится. Теперь поехали.

   Вылезти на плот нельзя – тонет. Одной рукой держаться, другой грести. Ага, лодочным длинным тяжёлым веслом, без уключины... Сам дурак – можно было весло к плоту привязать возле лопасти. Хоть тряпкой какой. На середине реки дрючок мой уплыть с плота надумал. Дрючок поймал – весло упустил. Марьяша, когда дно под собой потеряла, задёргалась. Правильно я ей руки за спину. Потом притихла, в небо смотрит. Вот так я в одиночку и выгребаю к другому берегу. Склоняем: "я гребу, ты гребёшь, он гребёт. Он – г.Р что-то делает в углу с мышкой. Хотя в оригинале – с.Кр. Тоже самое, что этот мир делает со мной"...

   Не сколько выгреб, сколько Десна вынесла. В какие-то камыши. Дно – мерзость илистая. В мерзость донную упираюсь, тащу плот через мерзость надводно-подводную. Вдруг голос:

  – Бог в помощь. Издалека ли?

   Я... чуть с головой под воду не ушёл. В камышах – место сухое, перед ним открытой воды кусок. На сухом – дед с удочкой. Нормалёк. Я в России – здесь человек один не бывает. Либо "большой брат", либо брат по счастью. Счастье называется: "Родится и жить в России". Здесь же и сдохнуть.

   Был аналогичный случай: мой знакомый в пятидесятых годах пошёл в одиночку по Медвежей. Кто бывал, тот представляет. "Тропа Ермака". Вокруг на сотни вёрст... лес стеной прямо от воды. Приятелю моему как-то приспичило по-маленькому. Ну, он не баба, чтобы по всякой мелочи свой поход останавливать и на берег вылезать. Высунул хоботок за борт и облегчился. А тут из сплошной стены леса на берегу:

  – Бог в помощь. С облегчением.

   Приятель мой тогда чуть и по-большому не облегчился.

   А я нет. Нечем. Дед помог вытащить плот. Потом вытащить Марьяшу. Как-то мне не понравилось как Марьяшу щупает. И не только за груди и ляжки, но и за бицепсы-трицепсы. Как на рынке. Только что в рот не полез. А в мешки полез. Пришлось отодвинуть. Вроде штаны половецкие достать. И все спрашивает: откуда да куда, да кто такие, да что там, да почему одни.

   А я реализую своё ночное решение – только правда.

  – Боярыня черниговская.

   Она-то себя так называла.

  – Ехали обозом с мужем в вотчину.

   Не в вотчину, а на надел. Но мне-то она сказала – "в вотчину".

  – Попали под поганых, всех порубили, мы сбежали.

   Что сбежали из разных обозов – мелкая деталь.

  – Бегали по болотам, вышли к хутору сожжённому, переправились.

  – А почему сабли?

  – Так на поле подобрали.

   А что, я разве половчанина зарезанного саблю в лесу нашёл?

  – А – торкская?

  – С нами был. Помер.

   Опять правда. Фатима торка изображала. И этот торк в её лице помер под телегой от множественных внутренних кровоизлияний.

  – А почему у неё голова без волос?

  – А ты, дед, на спину её посмотри. Она вся сожжённая.

   Что да – то да. Что к бритой её голове спина отношения не имеет – отдельный вопрос. Ты сперва догадайся, что спина не от костра сгорела, а от солнца. Хотя и видно, но надо спросить. Не спросил. И про другие бритые части тела он не расспрашивает. Или не заметил? Про меня тоже – ошейник-то у меня на шее. Все ясно – раб с госпожой. Я на жалость давлю. Дескать, страшно было, на болоте – и мухи кусачие, и гады ползучие, и леший с болотником. А уж на хуторе и вовсе... Помоги, добрый человек. Прими, обогрей, накорми. Бог не забудет доброго дела. И мы с госпожой боярыней – тоже.

   Мешки на одно плечо, Марьяшку на другое, с той стороны её дед подпёр. Пошли-потопали. По тропиночке вверх. А там хуторок немаленький. Не боярская усадьба – нормальный смердовский. Две бабы во дворе. Молодка беременная и пожилая – деду жена. А дед-то и не дед – просто мужик лет сорока с густой бородой. Сын его вылез откуда-то. Лоб здоровый, детишки какие-то за юбку мамкину прячутся. Марьяшу сразу в баню потащили. Порезы промывать. Старые и новые. А я куда бы лечь-поспать ищу. Вчерашняя ночь без сна прошла и вообще как-то мне порубленные на той усадьбе живости не добавили.

  – Вон сенник – там и ложись.

   Я мешки подхватил. Дед их как-то задержал рукой. Ни слова не говорю, просто глянул на него с вопросом.

  – Так... я... эта... помочь хотел. Донести. Тяжело ж.

  – Спасибо, сам. Постирушку бы.

  – Дык... Ложись там – невестку пришлю забрать.

   Сенник большой, хорошо сделанный. А сена мало – что с прошлого года осталось. Начал барахло перебирать – пришла молодка. Все через плечо моё заглядывает. Не люблю. Сгребла сено к стене: как-то странно – в тёмный угол у стены с воротами. Я как-то привык подальше от входа. Да и грести не надо было бы. Ряднину на сено бросила, другую – сверху. Тут-то больше овчиной накрываются. Кису ногой зацепила будто случайно. Звяк послушала. Стоп, Ванюха. У тебя еще и паранойя начинается? Нормальные люди, тихие селяне-хуторяне. Православные, семейные. Что-то тебе все мнится да мерещится. И не спится почему-то. Прошёлся по сараю. Сходить что-ли Марьяшу проведать? Тут из-за стены сквозь щель в углу, голос деда:

  – Ну чё?

  – Дык, постлала как ты велел, свекор-батюшка, лёг он. Вот платье всякое стирать сунул. Может подождём покуда баба очухается – хай она сама тряпки эти...

  – Иди-иди. Это её? Вроде и вправду боярыня. Тогда, глядишь, втрое цену возьмём. И тебе на платочек новый хватит. Иди и чтоб чистое все было. А бабу... Ей не того будет.

  – Ох и кобели вы с сыночком. Ой!

  – То-то, сиськи-то подбери. У этой-то побольше твоих будут. Помнём-покрутим. Побалуемся мы, с сыночком в очередь. Да и то сказать – когда-то еще случай выпадет на боярыне покататься. На седьмице купец сверху придёт – ему обоих и сдадим. А остальное – в деревне приказчику. Ты смотри, пойдёшь за коровой – болтать не вздумай. А и то – лучше пусть матка сходит. Хлопчик-то спит поди?

  – Дык, он, вроде, сразу улёгся. Только... крученный он какой-то.

  – И чё? Накину сетку на сонного, и пусть хоть как крутится. Я так и матерых мужиков брал. А после в погреб. Без еды, без воды, без света божьего... в три дня шёлковым будет.

   Хлопок, видимо, ладони по заднице молодки. Её очередное ойканье и удаляющиеся шаги к пруду на другой стороне хутора. Его шаги вдоль стены к воротам сарая... Я... меня... снова в подземелье, снова без еды, воды, света... Снова – "шёлковым"... Я повтора Саввушки не... не хочу, не переживу, не вынесу... Не буду!

   Хозяин дошёл до ворот, осторожно приоткрыл створку, заглянул внутрь, в сторону моего ложа. Меня трясло. Я стоял у косяка ворот, с другой стороны от моей постели, какая-то палка попала под руку. У косяка стояли прислонённые две косы. Я автоматически подхватил меньшую. Хозяин, не отрывая взгляда от лежанки, тихохонько вошёл внутрь, растопыривая небольшую рыбацкую сеть на руках, двинулся в ту сторону. А я, затаив дыхание, на цыпочках за ним. В углу было темновато. Ему пришлось наклониться, выглядывая положение тела предполагаемой жертвы. И тогда я вскинул косу над головой, резко выдохнул и вогнал эту ублюдочную косу в его натянувшуюся на спине рубаху. Сверху вниз, изо всех сил, прямо рядом с левой лопаткой.

   Удар получился сильным – крестьянина бросило лицом вниз прямо на мою постель. Коса ушла в тело на всю длину, до самого обуха. Мужик дёрнул ногой раз, другой и затих. Через пару секунд в полной тишине я услышал бульканье – из его рта на мою постель выплёскивалась кровь.

   Выдернуть косу за конец древка не получилось. Пришлось перехватить у самого обуха, рывком вытащить. Тело осело, из разреза на спине пошла кровь, пятно стремительно расползалось по рубахе. Я накинул на спину крестьянина ряднину, подобрал с пола клок сена, отошёл к стене и стал протирать косу. Автоматически. Никаких мыслей. Только ошеломление. От услышанного, от сделанного. Не знаю, сколько я так простоял, механически повторяя одно и тоже движение. В какой-то момент рядом уловилось движение. Передо мной стояла внучка хозяина. Девчонка лет шести-семи, чуть младше той, что я видел на той стороне реки на иве. Как она вошла внутрь? Она что-то меня спрашивала.

  – А дедушка спать лёг?

   Я кивнул.

  – А тебя на лодии увезут?

   Я снова кивнул, не задумываясь и не понимая.

  – А ты будешь драться, когда тебя гречникам отдадут?

   Я снова кивнул.

  – Не, не надо. А то они будут тебя кнутом бить, больно.

   Добрая девочка. Спасибо за совет. Значит, гречники. Купцы греческие. Или наши, кто ведёт торговлю с греческими городами. Рабы составляют треть русского экспорта в Византию. Ещё Ярослав Мудрый этим хвастался. Дескать, во множестве продаём рабов русских, и товар сей весьма хорош.

   Треть – если считать по деньгам. По объёму – две трети. И мы с Марьяшей должны быть в их числе. Пока я медленно переваривал это, девочка подошла к телу своего деда и заглянула под ряднину. И отскочила, прижав руки ко рту. Медленно отступила на пару шагов. "Сейчас заорёт и бросится бежать." Она метнулась мимо меня к выходу, набирая воздух для крика. Но не успела – я автоматически крутанулся на месте, выбрасывая горизонтально по кругу косу на уровне пояса, чтобы остановить её. Коса носкам вошла в доску стенки сарая. Уровень моего пояса для девочки оказался уровнем её горла. С разбегу она врезалась в наточенное лезвие, дёрнулась в сторону и отскочила, зажимая разрезанную шею ладонями. Пару секунд смотрела на меня, потом из под ее пальцев потекли струйки крови, она отняла ладони и посмотрела на них, попыталась вздохнуть, чтобы закричать. Кровь хлынула маленьким фонтанчиком, её повело назад и она осела вдоль стенки на землю. Секунд пять мы смотрели друг другу в глаза. Затем они у неё закрылись. Кровь полилась свободно, без ритмических выплесков. Все.

   Нет, не всё. На хуторе здоровый молодой мужик, который зашибёт меня одной левой. За убийство своего отца и дочки. Оторвёт голову и в кусты забросит. Как у мальчишки на том берегу. И не будет у меня ни креста, ни костра, ни трети миллиона спасённых детей. А еще есть здесь две бабы, которые или сами со мной справятся, или поднимут крик. И тогда такой же точно конец. Или убей их, или сдохни. Вместе со своим долгом перед этими ублюдками. Которые торгуют друг другом, которые продают в рабство и насилуют беженцев. Которые твои предки. У которых дохнет треть миллиона их детей. Которых ты собрался спасти. Одну из которых ты только что убил. Зарезал. Косой. Как настоящая смерть.

   Носок косы глубоко ушёл в доску стенки. Подёргал – не вылазит. Посмотрел на свои вещи – там две сабли. Но с саблей гулять по хутору... Как-то... стилистически неправильно. Там у косяка вторая коса была. Сквозь полуприкрытые створки ворот видна баня. Из неё вышли двое – хозяйка с сыном. Вынесли какое-то корыто, вылили воду в лопухи. Сын чего-то сказал и пошёл назад внутрь, хозяйка рассмеялась и куда-то за угол ушла. Ага, вон снова появилась и в сараюшку какую-то зашла. Там у них летняя кухня. Наверное, обед готовить. Не знает еще, что муж с внучкой обедать не будут.

   Я подхватил вторую косу и спокойно так потопал к летней кухне. Перед дверью остановился, и тут она вышла, в руках какой-то таз деревянный. Свиньям, что ли, запаривала. Я косу в правой руке держал. Вертикально, комлём вниз, остриём вперёд. Так и ударил. Как маятником качнул. Под таз этот у груди. Она таз не выпустила, попятилась, за порожек запнулась и внутрь упала. И косу за собой потянула. В себе. Лезвие от живота под ребра ушло. Я на древко опёрся, перепрыгнул через неё, за голову. И косу за собой потащил. Тут она её насквозь и пробила. Носок косы у ключицы вылез. Крестьянка только разок и выгнулась. И осела. Потом, правда, косу назад вынимать тяжеловато было: по костям скрежещет, не провернуть.

   Даже обтереть не успел – за стеной шаги. Я сразу за дверь. Дверь-то открытая. Кто-то ойкнул, остановился перед проёмом с той стороны – хозяйку увидел. И – внутрь быстро. Возле хозяйки на колени. Молодка. У меня коса высоко поднята была – я и ударил. Попал не в голову – в спину возле плеча. Она вскрикнула. Тут я косу вперёд, от себя толкнул. Молодка вперёд упала, на живот свой. А коса выскочила. Тогда я снова сверху вниз, в спину под левую лопатку, как её свекра-батюшку. Попал, затихла. Плохо работаешь, Ваня. Два удара. Живое существо нужно убивать одним ударом. Не умножай мучений в этом мире. Чётче надо.

   Сижу на полу возле баб, задрал одной подол – косу вытираю. Вдруг топоток и детский крик: