Текст книги "Мощи Распутина. Проклятие Старца"

Автор книги: Уильям М Валтос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Она перевернула пакет, чтобы рассмотреть кисть под другим углом. Изморозь быстро таяла, и детали теперь были видны отчетливее. Росток разглядывал репортершу, потягивая кофе из стаканчика – медленно, чтобы не обжечь язык. Канарейки радостно щебетали, прыгая с жердочек к кормушке и обратно.

– Мне лучше ее убрать, – наконец сказал он. – Иначе может оттаять.

Она нехотя отдала ему пакет. Росток провел пальцами по воздухонепроницаемым кромкам, проверяя, не нарушила ли она герметичность.

– Крупная кисть, – заметила она. – Думаю, рука принадлежала сильному человеку. Большие пальцы, на тыльной стороне ладони что-то вроде шрама. Похоже, он долгое время занимался физическим трудом, хотя было это довольно давно – мозолей на ладони не много, и ногти ухоженные.

– Говорите, как настоящий коп, – невольно восхитился он. – Вас этому на журфаке учат?

Робин подняла взгляд и подула на кофе. Она поджала губки, словно бы посылая Ростку воздушный поцелуй. Получилось мило.

– Вы, конечно, не могли не заметить этих мелких деталей, – сказала она. – И, наверное, указали их в своем отчете.

Снова забрасывает удочку, подумалось ему.

– Я сделал кое-какие записи, – осторожно проговорил Росток.

Полный гордости за то, как ловко ему удалось разобраться с репортершей, он сделал еще один глоток кофе. Но та опять улыбалась ему своей дерзкой улыбкой.

– Насколько я знаю, кисть была завернута В бумагу, – сказала она, – на которой была необычная надпись. На русском, верно?

Рука со стаканом кофе замерла на полпути. Полицейский отчаянно пытался найти ответ, способный предотвратить дальнейшие вопросы, но знал, что такового не существует.

23

– Этого я обсуждать не могу.

В ее глазах появился блеск, давший Ростку понять, что он сболтнул лишнего.

– Другими словами, вы подтверждаете, что на бумаге существовала надпись.

Он молчал. Отрицать этот факт он боялся, потому что не знал, как много она успела выведать.

– Будем считать, что вы согласились, – сказала она и резко сменила тему: – Давайте поговорим о Николь Данилович – женщине, которая нашла руку.

– А что с ней?

– Она центральная фигура истории, разве не так? Кроме того, в ее жизни полно загадок, если верить тому, что я слышала. Она якобы приехала сюда молодой женой около месяца назад. А теперь уже в качестве молодой вдовы открывает сейф мужа. Откуда она взялась? Вы ведь разузнали ее прошлое, верно? – светловолосая репортерша наклонилась к Ростку и заговорщицки улыбнулась. – Давайте же, расскажите мне о ней.

Росток откатился на офисном кресле, заехав колесами на ковер.

– Нет закона, по которому я обязан вам это рассказывать, – пробормотал он.

– Танцовщица из Вегаса выходит замуж за местного, и через месяц тот умирает, – продолжала Робин. – Что вы почувствовали, когда услышали об этом?

– Жалость к ней.

– А что насчет него? Он ведь умер при несколько… ну, необычных обстоятельствах, верно?

– Не сказал бы. Многие мужчины так умирают. Да и женщины тоже.

– Однако же какие-то подозрения у вас возникли, потому что вы потребовали сделать анализ крови.

– Стандартный токсикологический анализ, в нем нет ничего необычного.

– За последние два месяца в их семье умер второй человек, – продолжала давить она. – Что насчет смерти ее свекра? Вы ведь и в его гибели нашли нечто подозрительное, да?

Ход ее расспросов, количество информации, которой она владела, и скорость связывания фактов между собой застали его врасплох. Росток имел определенный опыт работы со СМИ, но до сегодняшнего дня не встречал такой репортерши, как Робин Кронин.

– Откуда у вас эти сведения? – спросил он.

– Конфиденциальный источник.

– Чепуха. Вам рассказал кто-то из офиса коронера?

– Повторяю, мы не имеем права раскрывать свои источники, – самодовольно проговорила она. – Только если они не потребуют обратного.

– Вы держите в секрете своих информаторов, однако не желаете, чтобы что-то скрывали от вас. Как-то нечестно получается.

– То есть, вы признаете, что что-то от меня скрываете?

Поднявшись со своего места, она обошла стол. Ход был эффективным: она прижимала Ростка к стене. Робин села на край стола, и мягкая плоть ее ягодиц уперлась в острую кромку дерева. В результате этого движения ее и без того короткая юбка сдвинулась вверх до опасного уровня. Репортерша этого не заметила – или сделала вид, что не заметила.

– Если я вам чего-то не рассказываю, это еще не значит, что я от вас что-то скрываю, сказал он.

– Вы сейчас говорите, как Клинтон.

Робин улыбалась и вела себя игриво – возможно даже, слегка флиртовала, словно для нее это все было забавой. Она была так близко, что, протяни он руку, мог бы коснуться гладкой поверхности ее черных колготок. Так близко, что он чувствовал мускусный запах ее тела, смешанный с цветочным ароматом духов. Изо всех сил Росток старался отвести глаза от края ее юбки. Смотри на лицо, говорил он себе. Сейчас не время для эротических фантазий. На коже над ее верхней губой блестели капельки пота. Репортерша показалась Ростку чем-то обеспокоенной, сумочку она вновь придвинула так, чтобы та была между ними. Как будто Робин боялась, что кто-то может ее украсть.

– Похоже, шеф, так мы далеко не уедем. Начнем заново, мм?

– Не называйте меня шефом, – сказал он. – Я просто исполняющий обязанности. Это моя временная должность, и я не хочу, чтобы создавалось впечатление, будто я претендую на нечто большее. Зовите меня Ростком, как все.

– Хорошо, Росток, – сказала она с нетерпением. – Предлагаю вернуться к началу. Вы знаете, чья это рука?

– Нет.

– Никаких зацепок или подозреваемых? Зацепок? Господи Боже, где она набралась этих слов – в старых фильмах?

– Нет.

– Хоть какие-то соображения насчет того, почему рука оказалась в банковской ячейке, есть?

– Нет.

Ее улыбка поблекла.

– С вами становится все тяжелее.

– Я просто стараюсь отвечать честно.

– Хорошо. А что вы можете сказать про женщину, у которой был ключ от ячейки?

– А что вы хотите услышать? – резким голосом спросил он. – Она только что похоронила мужа. Вы, наверное, планируете заявиться к ней и приставить к лицу микрофон? Можете даже спросить ее: «Что вы теперь думаете о своем муже, миссис Данилович?» Если вам повезет, заставите ее расплакаться перед камерой.

– Я только пытаюсь докопаться до истины, – сказала репортерша.

– Вы копаете там, где ничего нет.

– Правда еще никому не повредила.

– Тут вы ошибаетесь, – возразил он. – Люди погибают, разводятся, отправляются в тюрьму и даже совершают самоубийства только потому, что кто-то разгласил правду о них. Иногда истину следует держать при себе, как священники хранят тайну исповеди.

– Но вы не священник – вы коп. А я репортер. Кроме того, я знаю, что история здесь есть. Свою работу я могу сделать двумя способами. Первый: изобразить вас положительно, как смышленого копа, который помогает городу. Как человека, умеющего решать проблемы и заслуживающего должности шефа полиции.

Она подвинулась на столе, сев ближе к нему. Когда она двигалась, он уловил еле слышный шелест ее колготок. Росток твердил себе: не расслабляйся, будь начеку. Не позволяй ей отвлечь тебя: несомненно, все ее телодвижения – это часть стратегии, помогающей ей добывать нужную информацию.

– А второй способ?

– Он не такой приятный. Я делаю репортаж, из которого получается, будто вы пытались скрыть информацию и намеренно не предпринимали ничего в отношении этого дела, дожидаясь, пока о нем можно будет забыть.

Она перешла к угрозам. Действовала как настоящий журналист.

– Зачем так давить? – спросил он. – Почему бы вам просто не подождать, пока я не выясню, что здесь происходит? Боитесь, что появится другой репортер и выведает всю историю раньше вас?

– С тем, что у меня есть, я могла быть хоть сейчас выходить в эфир. Рука в сейфе, загадочная вдова, подозрительная смерть ее мужа и его отца. Уже неплохой репортаж.

– Нет, это репортаж из нескольких несвязных фактов.

– А мне не обязательно иметь цельную историю. Телевидение не так устроено. Все, что мне нужно, – это в эфире задать все те же самые вопросы, что я задала вам. А потом сказать, что вы отказались ответить.

– Понятно… Я смотрю, вы не из тех, кого легко разубедить, да?

– Я никогда не сдаюсь, – ответила она, и села на стол еще выше, скрестив ноги. – Но есть выход: если вы согласитесь мне помочь, я могла бы пока не выходить в эфир.

– Вы могли бы? – переспросил он.

– Если шеф узнает, что вы содействуете прессе, мы бы с ним все обговорили.

– И какого рода содействие вам требуется?

Она наклонилась вперед. Ростка начало раздражать ее стремление быть чуть ли не вплотную к нему. С того самого момента, как она тут появилась, Робин старалась находиться как можно ближе: сначала обошла стол, когда Росток отодвинулся от него, а теперь сидела на столешнице и ее колени почти касались его груди.

– Вы расскажете мне все, – сказала она. – Абсолютно все, что знаете об этом деле.

– Допустим. И что дальше?

– А дальше будете держать меня в курсе его развития, и тогда мой репортаж появится в эфире только тогда, когда вы будете готовы все обнародовать. Да: само собой, мне достаются эксклюзивные права на него.

Она поглядела на полицейского с дерзкой улыбкой на губах и пожала плечами: словно простота ее предложения была настолько очевидной, что он должен был принять его немедленно.

Он потянулся за стаканом кофе. Репортерша вздрогнула и поспешила отодвинуть свою сумочку: так, чтобы он ее не задел. Росток посмотрел ей в глаза и подумал, – в ее поведении есть что-то странное. То она смотрит прямо на него, вся из себя искренняя и честная, а то отводит взгляд, испугавшись за сумочку.

– Не знаю, – осторожно проговорил он. – Не знаю, можно ли вам доверять.

– Даю вам слово.

– Ваше слово.

– Вы в нем сомневаетесь?

– Да нет, просто не уверен, – он намеренно тянул время. – Может, мне стоит посоветоваться с канарейками.

– Канарейками? – сбитая с толку, она нахмурилась.

Кивком он указал на клетку у нее за спиной.

– Это шахтерские канарейки. Они очень чувствительны: как к газу из шахт, так и к частоте звука. Можно сказать, что это природные детекторы лжи. Если в вашем голосе есть признаки стресса или напряжения, предполагающие, что вы говорите неправду, они способны это уловить. В их среднем ухе возникает что-то вроде гармонического резонанса, из-за которого они начинают нервничать и прыгать по клетке.

Репортерша обернулась к клетке с птицами. Росток поневоле улыбнулся, что у него все так легко получилось. Воспользовавшись моментом, он протянул руку и схватил сумочку.

– Это все чушь насчет канареек, – сказал он Робин, которая, повернувшись, увидела, как он роемся в ее сумке. – Вы слишком доверчивы для репортера.

Она пожала плечами. В ее взгляде читалось «ну и черт бы с ней».

– Полагаю, у вас есть разрешение на это, – сказал Росток, доставая автоматический пистолет 25 калибра. Он вынул обойму и достал патроны, прежде чем положить оружие на стол.

24

Впрочем, его больше заинтересовал другой предмет, из-за которого она как раз и двигала сумочку так, чтобы та постоянно находилась между ними. Это был компактный японский диктофон, в длину не больше пачки сигарет, а в ширину раза в три меньше. Судя по надписи, сделанной маленькими серебряными буквами, он реагировал на голос. В узком окошке виднелись две катушки пленки.

– Поразительные вещи сейчас делают, – проговорил он, глядя, как пленка начала вращаться при звуке его голоса и перестала, когда он замолчал.

Без лишних слов он принялся нажимать на маленькие кнопочки, пока наконец не нашел «EJECT». Достав кассету, Росток кинул ее в остатки кофе.

– По закону запрещено записывать разговор, не предупреждая об этом своего собеседника.

– Вы только что уничтожили улику.

– Не стоит из-за нее беспокоиться, – он пожал плечами, после чего встал и подошел к кофеварке. – Я сделаю вам еще кофе.

Росток сменил промокший фильтр на новый, и вскоре кабинет вновь наполнился приятным кофейным ароматом.

– Странно, что вы меня еще не выкинули, – сказала она. – Большинство копов сделали бы именно так.

– Были времена, когда и я бы так сделал, – ответил он. – Однако как временному шефу полиции мне следует быть более дипломатичным.

– Я бы не возражала, будь вы еще и посговорчивее.

Росток смотрел на кофеварку, которая опять принялась кашлять и вздыхать, после чего, наконец, струйка коричневой жидкости потекла в стеклянный кофейник».

– Я хочу вам кое-что рассказать, – негромко произнес он, не поворачиваясь к Робин. – Объяснить, почему мне не хочется распространяться обо всей этой истории с рукой – по крайней мере, пока я не набрал достаточно фактов.

– Я слушаю.

– Все дело в менталитете местных жителей. Миддл-Вэлли совершенно не похож на остальные города. Родословная многих его обитателей происходит из России: либо они сами иммигранты, либо дети и внуки иммигрантов. И город постоянно пополняется – причем, в основном, родственниками местных. Так или иначе, с каждым годом русских здесь все больше и больше.

– Это я и так знаю, – уставшим голосом сказала она. – Во время распада Союза я работала на местной радиостанции и проводила пару опросов.

– Если перечитаете те интервью, то поймете, с какими людьми мне приходится иметь дело, – он налил кофе и поставил стаканчики на стол. – Русские всегда были загадочным народом. Они верят в чудотворные иконы, предсказания будущего и святых целителей. Русские иммигранты, приезжавшие в Миддл-Вэлли, принесли сюда свои суеверия и религиозные традиции.

Он не спеша потягивал кофе, отметив, что Робин к своему не прикасается.

– В нашем городе три разные русские церкви, и каждая предлагает свое видение православия. Также здесь есть несколько групп раскольников, которые исполняют свои ритуалы в заброшенных зданиях и частных домах. Секта Хлыстов верит, что может добиться спасения через дикие сексуальные оргии. Молокане – приверженцы пацифизма. Дырники поклоняются небу сквозь дыру в крыше. А Божьи Люди называют себя «детьми господними» – считается, что во время проведения своих обрядов в России они имели обычай калечить женщин. Приезжие поражаются, когда слышат об этих сектах, – а ведь это только несколько из тех подпольных культов, что существуют в России. У нас, как в любом сообществе русских иммигрантов, имеются их представители.

– Вы говорили что-то о святых целителях, – сказала она, так и не притронувшись к кофе. – Они есть в Миддл-Вэлли?

Самый известный – епископ Сергий, – сказал Росток. – Он утверждает, что продолжает традицию русского старчества, – заметив вопрос в ее взгляде, он объяснил: – Старцами называли святых, в давние времена скитавшихся по Руси. Они несли слово Божье и исцеляли больных.

– Они по-настоящему… то есть, действительно лечили?

– Если верить всему, что я слышал, то да. Мой дед много мне о них рассказывал. В те дни врачей в деревнях не было. Если человек заболевал, ему оставалось либо лечиться народными средствами, либо ждать странника-старца, способного его исцелить.

– А этот епископ… вы так сказали?

– Да, как в католичестве.

– …этот епископ Сергий, он все еще здесь? В Миддл-Вэлли?

– Здесь, – сказал Росток. Разговор приобрел неожиданный оборот, и Робин теперь задавала вопросы менее настойчиво и уверенно. Хотя, пока она не давила на него по поводу таинственной руки, он был только рад отвечать ей. – Сергий – глава русской старообрядческой церкви Святой Софии. Она сейчас не в лучшем состоянии, но остается самой красивой в городе.

– Я хотела бы больше узнать о нем… – начала она, но затем, видимо, почувствовала, что нужно как-то обосновать свою просьбу: – Здесь может быть что-нибудь интересное.

– Ну, во-первых, он не настоящий епископ. То есть, он не был рукоположен на сан.

– Но у него церковь…

– Это автокефальная церковь, – сказал Росток. – Иными словами, она никому не подчиняется, что дает Сергию право присвоить себе такой сан, какой ему хочется. Он приехал сюда из сибирского монастыря и, обнаружив, что у Святой Софии нет постоянного приходского священника, поселился в доме рядом с церковью и объявил себя ее главой. Церковь тогда мало что собой представляла. Ее построили старообрядцы, бежавшие из России под давлением иерархов. Мой дед говорил, что они не желали принимать новые ритуалы и хотели молиться так, как это делали их предки. За то, что они отказались принимать нововведения в литургии, их дома уничтожили, деревни сровняли с землей, а священников сожгли заживо. Во имя реформы Церкви было убито двадцать тысяч старообрядцев. Выжившим пришлось уйти в подполье. Некоторые приехали в Америку. Они селились в районах Эри и Питтсбурга и здесь, в Миддл-Вэлли, где и построили церковь Святой Софии. Когда приехал Сергий, ее здание уже разваливалось. Многие из тех староверцев, что основали церковь, умерли, а их дети покинули город. Осталась всего горстка прихожан – слишком маленькая, чтобы поддержать священника. Однако за год Сергию удалось все изменить и значительно увеличить приход.

– Каким образом?

– Творя чудеса. Исцеляя людей.

– Внушением?

– Он предпочитал называть это чудотворным исцелением. Говорил, что ему дана сила избавлять от любого недуга.

– И люди ему поверили?

– После первого исцеления – нет, – сказал Росток, – Русские не только суеверны, они еще и недоверчивы. Прихожане потянулись к нему только после третьего или четвертого исцеления. Довольно скоро начали приезжать люди из Рединга[19]19
  Рединг — город на юго-востоке штата Пенсильвания.


[Закрыть] и Филадельфии. Они считали, будто Сергий способен избавить от рака, заболеваний Легких, лейкемии, диабета – да чего угодно.

И это правда? Я хочу сказать, люди действительно выздоравливали?

– Расследования, конечно, не проводилось – по крайней мере, такого, как в католической или традиционной православной церквях. Некоторые из так называемых исцелений оказались обыкновенным внушением, вызвавшим временное облегчение… Но были и другие случаи. Он читал молитвы над людьми, прикованными к кровати неизлечимыми болезнями, и те вставали на ноги и начинали ходить. Я знаю по крайней мере пятерых из них: они до сих пор живы, хотя прошло уже двадцать лет. И до сих пор каждое утро ходят в его церковь. Одна пожилая женщина сейчас живет с ним в доме возле церкви, она работает там горничной. Врачи поставили ей диагноз – неизлечимый рак шейки матки, и сказали, что жить ей осталось четыре месяца. Это было двадцать лет назад. Говорят, что Сергий положил руки ей на живот и всю ночь молился. Утром его нашли на полу, абсолютно лишенного сил. Но женщина была здорова. Она оставила своего мужа и посвятила жизнь Сергию.

– Невероятно.

– Видимо, для старцев такое нормально, – сказал Росток. – Древние легенды говорят, будто они обладали силой, с помощью которой могли лечить больных, предсказывать будущее и читать мысли.

– Вы ведь не придумываете это все? – сказала она с толикой прежнего цинизма в голосе.

– Старчество – древняя русская традиция, – продолжал Росток. – Достоевский писал о старце по имени Зосима, ученики которого обретали силу самопознания, помогавшую им в борьбе за духовное развитие. Это, конечно, звучит хорошо, все эти рассказы об исцелениях и просветлении, но есть и темная сторона. Старец требует от своих учеников полного повиновения. Он обретает абсолютную власть над их умами. Если верить легендам, настоящий старец может читать мысли других людей и постепенно менять их волю на свою, после чего он способен управлять их разумом.

– Но если он может исцелять больных… – прошептала Робин. – Ведь он до сих пор этим занимается?

– Не уверен, – ответил Росток. – Он давно не проводил исцелений на публике. Сейчас численность его прихода сократилась почти до первоначального уровня. Некоторые люди, которые знакомы с епископом и знают, что происходит внутри церкви, говорят, сейчас он отчаянно ищет способ вернуть себе прежние силы.

Он осекся, вдруг поняв, что уже сказал ей слишком много. Репортерша сделала хитрый ход, притворившись, будто ее интересуют легенды о Сергии и старцах, когда ее настоящей целью было вытянуть из него эту информацию. Неужели, спросил себя Росток, она начала подозревать, что человек, чье имя написано на бумаге из сейфа, был одним из самых известных старцев-целителей в русской истории?

– В общем, я хочу, чтобы вы поняли, что произойдет, если ваша история прозвучит с экранов телевизоров, прежде чем у нас на руках будут все факты. Местные люди до сих пор сохранили обычаи и суеверия родной страны, – не только сами иммигранты, но и их дети, и даже внуки.

– Как вы, например?

– Древние традиции искоренить нелегко, – продолжал он, проигнорировав ее комментарий. – Горожане узнали о руке из сейфа, и теперь я должен объяснить им, как она там оказалась и кому принадлежала, иначе они изобретут собственные сверхъестественные объяснения. Например, решат, что это знак свыше или проделки Антихриста.

– Абсурд какой-то, – сказала она.

– Для вас – может быть. Но для жителей Миддл-Вэлли – особенно тех, что постарше, – это обычный ход мыслей.

– «Знак свыше», – пробормотала она. – «Проделки Антихриста»… Звучит как название фильма о паранормальных явлениях, – он почти вживую видел, как в ее голове проносятся кадры из будущего репортажа. – Религиозный оттенок придаст истории глубину. Можно было бы опросить староверцев и некоторых сектантов – как вы их назвали, хлысты? Если разрешат, заменять изнутри их церковь, – ход ее мыслей развивался именно так, как он и боялся, а голос от волнения становился все громче. – Связь с суевериями русских иммигрантов внесет в историю любопытный этнический угол зрения. Не исключено, что ее подхватит и пресса.

– Вот видите, вас заботит только ваш чертов репортаж. Почему вы никак не хотите поверить – это просто отрезанная кисть, ничего мистического в ней нет.

– О мистике начали говорить вы, – напомнила она. – И меня это, если честно, заинтриговало.

– Послушайте; я хочу с вами сотрудничать и помогу, если получится. Но прежде чем вы пойдете с этой историей на телевидение, дайте мне время выяснить, что тут творится. Чья это рука. И как она попала в сейф.

– Но ваше расследование не движется в том направлении, – возразила Робин. – Вы просто тянете время. Держите руку в морозильнике и до сих пор не сделали ни одного анализа – даже коронеру не сообщили. Чего вы ждете, знамения?

– Если бы я сообщил коронеру, то съемочные группы всех телекомпаний Скрантона уже прибыли бы сюда. Приехали бы журналисты из местных газет, а, может, и из «Нэйшнл Инкуайрер». И все – начался бы балаган. Его-то я и пытаюсь избежать. И хочу, чтобы вы мне в этом помогли.

Робин такой расклад устраивал. Выражение ее лица осталось прежним – разве что глаза слегка сощурились.

– Только если мне это будет выгодно, – сказала она. Росток подождал, пока она подумает.

– Вы обещаете мне эксклюзивные права на эту историю? – спросила она.

– Такого я обещать не могу, – ответил он. – Я ведь не знаю, что и кому успел рассказать банковский охранник. Но я могу обеспечить вам своего рода защиту: дам вам знать, как только другой репортер начнет здесь что-то вынюхивать. По крайней мере, у вас будет преимущество.

– Этого мало. Мне необходима информация. Детали. Я должна знать об этом деле все то же самое, что и вы, и хочу иметь право цитировать ваши слова.

– Дайте мне семьдесят два часа, – решил он. Вернетесь через трое суток, и я скажу вам, что надумал.

– Вы действительно полагаете, что я остановлю собственное расследование на три дня?

– Да. Вы не должны расспрашивать никого, кто был тогда в банке.

– Абсолютно неприемлемо.

– Таковы мои условия, – настаивал он.

– Нет, Росток, вы не можете оставить меня с пустыми руками. Я должна вернуться на станцию хоть с какими-то результатами.

– Скажите, что я вам помог. Да, и скажите, что никакой другой репортер не получит вашу историю, пока мы с вами сотрудничаем.

– Могу я вернуться с оператором, чтобы он здесь немного поснимал?

– В ближайшие трое суток – нет.

– Боже, вы хоть знаете, как с вами трудно? – поинтересовалась она. – Расскажите мне хотя бы предысторию всех этих событий – не для эфира.

– Это сделка?

– Ну да, – вздохнула она. – Я без работы на семьдесят два часа, но вы расскажете мне всю предысторию, чтобы компенсировать уничтоженную кассету.

– Строго не для эфира?

– Обещаю.

Росток удивился тому, как легко она согласилась. Он не был уверен, что Робин сдержит слово, однако ее натиск ослабил его внимание, и потому он хотел выставить ее прежде, чем скажет лишнее.

Он говорил осторожно, стараясь не раскрыть ничего важного, и подкидывая ей только те факты, которые она могла узнать от Зимана, Франклина или любого, кто был в банке в момент вскрытия ячейки.

Он не стал объяснять, почему считал гибель Ивана Даниловича убийством и то, как именно умер Пол.

Он не сказал, что отправил Отто Бракнера охранять вдову Пола.

И самое главное: он умолчал о том, что интересовало ее больше всего. О надписи на бумаге, в которую была завернута кисть.

На высоком каменистом плато старик разворачивал завтрак: черный ржаной хлеб, сливочное масло, палку колбасы, нарезанную карманным ножом, пиво – для него и сладкий апельсиновый сок – для мальчика.

– Император Николай II, как и все прежние цари, имел полный контроль над жизнями миллионов людей, – сказал старик. – Но его сын умирал, и здесь царь был бессилен.

– А почему умирал его сын?

– Царевич родился с болезнью под названием гемофилия, – ответил старик, зная, что информация откладывается в памяти мальчика. – При этом недуге любая рана или порез становятся причиной обильного кровотечения. Лекарства от гемофилии в то время не существовало, а значит, самая маленькая царапина представляла собой смертельную угрозу. Каким-то образом маленький царевич дожил до четырех лет. Это было… дай-ка посчитаем… – старик начал загибать пальцы, – где-то в начале 1908 года. Да, в 1908 году он упал, играя со своими сестрами. Тут же из его рта и носа потекла кровь, начались ужасные боли. Возникло внутреннее кровотечение, за одну ночь нога мальчика распухла чуть ли не вдвое. Лучшие доктора России были не в силах помочь. Императорской семье объявили, что мальчик скоро умрет. Уже написали официальное объявление о смерти царевича, в столице готовились звонить в колокола.

– Но Распутин умел заговаривать кровь, – радостно вскричал мальчик. – Он мог спасти царевичу жизнь, да?

Старик улыбнулся тому, как быстро его внук делал выводы.

– Да, – подтвердил он. – Распутин явился тогда, когда все потеряли надежду. Он преклонил колени перед кроватью Алексея и долго молился. Затем коснулся правой рукой ноги царевича и сказал, что все будет хорошо. И в тот же момент царевич открыл глаза и улыбался. Кровотечение прекратилось. На следующий день он уже танцевал в зале дворца.

– Это все по правде было, дедушка? – на какой-то момент мальчик забыл о еде. – То он умирал, а то уже живой?

– Много свидетелей видели, как это произошло, включая докторов. Никто не мог объяснить этого тогда, никто не может и сейчас.

– А Распутин только молился и все? И не давал ему никаких лекарств?

– Никаких. Только молитвы и наложение рук.

– Значит, это было чудо, – решил мальчик.

– Конечно, – улыбнулся старик. – Именно чудо. Спасением царевича Распутин продемонстрировал императорской семье свои чудотворные способности. С тех пор, если царевичу становилось хуже, царица посылала за Распутиным. И всякий раз тот останавливал кровотечение.

– Но раз у него были такие невероятные силы, почему кровотечения опять возвращались? – спросил мальчик. – Почему он не вылечил царевича навсегда?