Текст книги "Мощи Распутина. Проклятие Старца"

Автор книги: Уильям М Валтос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

– Мне бы очень хотелось продолжать работу с ней, – просил он. – Я смогу рассказать вам больше, чем любой коронер, вплоть до личности человека, которому она принадлежала. В конце концов, я специалист по идентификации человеческих останков.

– У меня нет выбора, – проговорил Росток.

Он поднял стеклянный колпак, но Альцчиллер, вскочив со стула, схватил его за руку.

– Нет! – закричал профессор, – Не трогайте ее без защитных перчаток! Уровень цианида в крови все еще смертелен. Если обращаться с рукой неправильно, все может кончиться печально… и мучительно.

Росток вернул стеклянный колпак на место. Альцчиллер, потративший много сил на рывок, сел обратно на стул, тяжело дыша. Он опустил голову и начал тереть глаза.

Когда он убрал руки от лица, на его костяшках осталась кровь. Росток, от шока утративший дар речи, безмолвно глядел на профессора.

– О Боже мой! – охнула Робин.

По щекам Альцчиллера текли густые кровавые слезы. Глазные яблоки были затуманены ужасной темнобордовой пеленой.

– Я ничего не вижу! – жалобно простонал профессор.

Он поднял ладони к глазам, растирая красную липкую жидкость по лицу и пытаясь вернуть себе зрение.

– Не вижу!

– Спокойно, профессор, – сказал Росток. – Вам лучше лечь, – он помог Альцчиллеру опуститься на пол, положил подушку ему под голову. – Просто – идет кровь… Все будет хорошо.

Робин уже набирала 911.

– Идет кровь? – ошеломленно проговорил профессор. – Кровотечение!… Господи, какая ужасная ошибка!

Он схватил Ростка за руку.

– Детрик… вам нужно связаться, – сказал он.

– С кем? – переспросил Росток.

Альцчиллер попытался что-то объяснить, но подавился розовой пеной, пузырившейся у него в горле и во рту.

– Шерман… Детрик… найдите, – это все, что он смог выговорить.

Когда приехали медики, он был уже мертв.

51

Хотя Альцчиллер умер, кровь продолжала течь из его тела. Этот факт привел медиков в замешательство, однако они решили, что все равно предпринимать что-либо бесполезно, и вызвали из окружного морга людей. Звук сирен оповестил, что полиция Скрантона уже в пути. Росток пожелал остаться, отпустив медиков. Едва они ушли, он аккуратно завернул руку в полиэтилен и положил ее в сумочку Робин, оказавшуюся весьма вместительной.

– Помни, что без ордера ее никто обыскать не может, – сказала он.

Журналистка, потерявшая дар речи от вида смерти Альцчиллера, кивнула.

Когда появился О'Мэлли, медики уже уехали. Прибыли местные полицейские, которые явно не знали, что им делать.

– История продолжается: где трупы, там и вы, – поприветствовал их О’Мэлли. Он тяжело дышал: ему пришлось подниматься с металлической скобой на пятый этаж пешком.

– Я хотел сказать то же самое о вас, – ответил Росток.

– Это моя работа, – О’Мэлли не спеша обошел труп, стараясь не наступить в растекавшуюся вокруг Альцчиллера лужу крови. – Мне нужно зафиксировать факт смерти.

– Разве у вас нет помощников для такой-работы?

– Мой офис в нескольких кварталах. Едва я услышал, что приехал сам шеф полиции Миддл-Вэлли…

– Исполняющий обязанности, – поправил его Росток.

– Ах да, никак не запомню, – О’Мэлли присел на здоровую ногу, чтобы ближе рассмотреть лицо Альцчиллера. – Все в порядке, – сказал он двоим полицейским из Скрантонского отделения, которые стояли поодаль и ждали вердикта. – В основном, горловое кровотечение. Никаких следов ранений или других травм. Мое предварительное заключение: обширное кровотечение из открывшейся язвы.

– Столько крови из язвы? – переспросил один из полицейских.

– Внутреннее кровотечение могло идти час или больше и остаться незамеченным, – сказал О’Мэлли. – Кровь могла скапливаться в брюшной полости, а теперь, после его смерти, вытечь.

– Если это язва, то почему кровь пошла у него из глаз? – спросил Росток. – Я понимаю – рот, но глаза?

Коронер пожал плечами:

– Я видел сотни случаев кровоточащей язвы. И все они между собой не похожи. Возможно, у него в носоглотке образовался какой-нибудь затор, из за которого кровь поднялась в слезные протоки.

О'Мэлли встал и начал обход лаборатории, рассматривая оборудование.

– Это место вне твоей юрисдикции, Росток, – сказал он. – Что ты здесь делал?

– Альцчиллер был моим другом.

– Профессор судебной медицины, верно? – О’Мэлли крутил в руках распечатку из фотоспектрометра.

Росток пожалел, что не спрятал ее. Он вдруг вспомнил, что в лаборатории полно других записей и распечаток, которые сделал профессор. Судя по всему, О’Мэлли, прочесывая взглядом помещение, думал о том же.

– Проще говоря, он был специалистом по человеческим останкам, – продолжал О'Мэлли. – Над чем он работал?

Вопрос был вполне обычным и естественным, однако Росток насторожился:

– Какое-то исследование, я полагаю. Он предпочитал не распространяться.

О’Мэлли приближался к пустому стеклянному куполу.

– Что бы он там ни изучал, похоже, оно пропало, – заметил коронер. Он поставил колокол на стеклянную подставку. – Вы ведь не стали бы отдавать ему ту кисть, которую обнаружили в банке? Надеюсь, вы не за ней сюда приехали?

Росток взглянул на Робин, глазами посылая ей сигнал молчать.

– Уверен, вы знаете Робин Кронин с «Канала 1». Она хотела встретиться с профессором, сделать репортаж о работе, которую он выполнял для местных полицейских отделений. Я просто помог ей.

– Правда? – О’Мэлли переключил внимание на Робин. – Насколько мне известно, Альцчиллер не любил гласность. И мне говорили, что он терпеть не мог репортеров.

– Именно, – отозвалась Робин, подыгрывая Ростку. – Поэтому было так сложно выбить у профессора согласие на интервью. Я надеялась стать первым журналистом, который получит эту историю, и решила, что Виктор поможет мне уговорить Альцчиллера.

– А вы с ним, значит, теперь друзья? Росток делает вам одолжения?

– Репортаж мог получиться неплохим, – сказала она, игнорируя сарказм. – К сожалению, мы прибыли слишком поздно.

– Жаль, – проговорил О’Мэлли. – Теперь можете предложить своему редактору разве что некролог, – он снова повернулся к Ростку. – Что касается вас, то я устал ждать. Пора выполнять законы. Мне нужна та кисть.

– Я же сказал вам, это улика. Я веду расследование.

– Расследование чего? Обнаружения человеческой руки в сейфе? Кончайте эти игры, Росток. В подобных случаях анализ и хранение человеческих останков лежит на мне, и вы не сможете доказать обратное. Даю вам пять часов. Если по истечении этого срока кисти у меня не будет, я отправляю жалобу окружному прокурору. Вполне вероятно, что он усмотрит в этом препятствие правосудию. Подумайте, Росток. Я понимаю, что вы, русские, упрямы, но если не передумаете и не отдадите мне руку, я сделаю так, что ваша карьера в правоохранительных органах завершится. В худшем случае, еще и срок получите – смотря что решит судья. И ради чего? Ради какой-то руки, которая все равно в итоге попадет в морг.

Росток перестал слушать коронера. Глядя на лужу крови, он вдруг вспомнил рассказы деда о Распутине. Русский колдун умел заговаривать кровь. Мог ли его дар теперь возыметь обратное действие? Неужели Распутин, восстав из загробного мира, наказывал тех, кто тревожил покой его мощей?

Когда мальчик допил содовую, а старик – пиво, они легли на камни и стали наблюдать за облаками, которые принимали причудливые формы.

– Ты сказал, что Распутина называли грешником и что у него было много врагов. Но как у святого могли быть враги? – спросил мальчик.

– История знает много случаев, когда святых преследовали и убивали за их веру. Генералы не любили Распутина за то, что он был пацифистом и убедил царя не вступать в Балканскую войну. Торговцы – за то, что он защищал бедных. Консерваторы – за то, что он боролся за права евреев. Иерархи Православной Церкви – за то, что он мог подорвать их влияние. Политики – за то, что по его совету назначались министры. Дворянство – за то, что он был приближенным императора и всей царской семьи. И конечно, за то, что он был крестьянином, простым мужиком.

– А кто-нибудь любил его?

– Его любила императорская семья. И крестьяне, сделав паузу, добавил старик. – Любовь к Распутину, наверное, была единственной общей чертой правящей семьи и мужиков.

52

Николь открыла глаза и увидела над собой молодого человека. На нем была зеленая одежда, а на голове нечто похожее на шапочку для душа. На шее болталась марлевая повязка.

– Не бойтесь, – успокаивающе проговорил он. – Я доктор Уэйверли.

Доктор? Он бриться-то не начал, и уж тем более не мог проучиться восемь лет в университете.

– Вы, наверное, не знаете, что с вами произошло?

Николь попыталась покачать головой, но та почему-то отказывалась двигаться.

– Вы упали, когда шли мимо здания администрации. Когда «скорая» доставила вас в больницу, вы были без сознания. Мы решили, что у вас шок. Поэтому поставили капельницы.

Николь заметила, что у нее над кроватью висят прозрачные полиэтиленовые пакеты. Длинные трубки соединяли их с тыльной стороной левой ладони, где исчезали под белой клейкой лентой.

– Как давно вас беспокоит нога? – спросил он.

Она вдруг вспомнила, как, прихрамывая, вышла из офиса коронера, затем на улицу, но потом споткнулась и упала.

– Она болела с утра.

Николь заметила, что простыня сложена необычно, как палатка.

– Не беспокойтесь, – сказал доктор, чувствуя, что она волнуется. – Ваша нога на месте.

Он попытался подбодрить ее улыбкой.

– Пока ваше состояние стабильно. Мы сделали вам спинальную анестезию, так что теперь вы не чувствуете боли. У вас образовалась обширная поверхностная гематома на передней части бедра и сильный отек. Обычно он возникает, когда в покровной ткани скапливается сыворотка. Тогда нужно вводить Лазикс – он помогает организму избавиться от лишней жидкости. В серьезных случаях вводится местная дренажная трубка, чтобы быстрей откачать жидкость, пока еще не повреждены ткани. Но в вашем случае… есть затруднение.

Молодой доктор сел рядом с Николь.

– Основную часть жидкости, скопившейся в вашей ноге, составляет не сыворотка. Это кровь. Много крови. Мы подсчитали, что там около полулитра, а если добавить ту кровь, что мы уже откачали из гематомы, то получится почти двадцать процентов от общего количества крови у женщины вашего телосложения. Если столько крови скопилось в ноге, это значит, что головной мозг снабжался хуже. Поэтому вы и упали в обморок.

Его голос звучал устало, словно он диктовал послеоперационный отчет.

– Мы не знаем, откуда в ноге взялось столько крови. Бедренная артерия и все крупные вены в порядке. Я не вижу никакой травмы, которая могла бы стать причиной внутреннего кровотечения.

– Вчера я ударилась ногой, – сказала Николь.

Доктор Уйверли отмахнулся от ее замечания.

– Это могло вызвать разве что поверхностные повреждения, ведь мы говорим о верхней части бедра: жировая ткань здесь дает неплохую защиту.

– Тогда… что это может быть?

– Поначалу я заподозрил гемофилию. При этом заболевании кровь может медленно вытекать из десятков разорванных капилляров и образовывать подобные внутренние кровотечения. Если бы вы были в сознании, мы бы спросили, страдаете ли вы гемофилией. Но нам оставалось только сделать быстрый анализ. Признаков гемофилии мы не нашли.

Молодой доктор встал и расправил плечи.

– Извините, – сказал он. – Последнее время я не высыпаюсь, – он провел пятерней по коротко стриженым волосам и глубоко вздохнул. – Так или иначе, сейчас ваше состояние стабильно. К счастью, на этой неделе к нам в округ приезжает один из известнейших гематологов. Вы когда-нибудь слышали о докторе Зарубине? О нем писал журнал «Тайм».

– Я не читаю «Тайм», – сказал Николь.

– Доктор Зарубин – автор книги о химическом составе крови. Мы изучали ее в студенчестве. Если кто-то и может вас вытащить, то это доктор Зарубин.

53

Любая другая журналистка уже давно сидела бы на телефоне, подумал Росток. Почему Робин не звонит на станцию, не просит прислать ей оператора, чтобы тот заснял ее на фоне факультета и пары полицейских машин, взахлеб рассказывающую зрителям, как профессор Уильям Альцчиллер внезапно скончался, едва успев сделать важнейшее открытие в своей жизни.

Вместо этого она молча проследовала за Ростком в патрульную машину, села на пассажирское сиденье, поставив сумочку с ценным грузом себе на колени, предусмотрительно обхватив ее руками.

– Честно говоря, после всего увиденного я не прочь выпить, – вдруг заявила она. – Только не в баре. Мой дом по пути в Миддл-Вэлли. Можем заскочить, если хочешь.

Теперь, когда они работали вместе, предложение казалось уместным.

Робин Кронин жила в районе Скрантона, застроенном вековыми каменными особняками. Их основателями были владельцы антрацитовых шахт. Робин снимала две комнаты на первом этаже: высокие потолки, пояски над карнизом, свинцовое стекло в окнах и камин в стиле барокко. Аскетичность обстановки скрашивали ярко-красные и желтые подушки да пара коллекций, расставленных на полках. Внимание Ростка привлекли пять фарфоровых фигурок над камином. Они изображали ирландских лепреконов: четверо танцевали джигу, а один, с маленькой трубкой во рту, играл на искусно вырезанной скрипке.

– Коллекционные? – спросил он, взяв одну из фигурок в руки.

– Вероятно. Я точно не знаю. Они принадлежали еще моей бабушке.

Робин сбросила туфли и сделала попытку навести в комнате порядок, раскидав подушки по местам и закрыв ноутбук на рабочем столе.

– Дед оставил мне старую коллекцию матрешек, – сказал Росток. – Я тоже держу их на каминной полке.

– Такой брутальный полицейский играет в куклы? – усмехнулась она. – Как-то не верится.

– Во-первых, я вовсе не брутальный. По крайней мере, когда не ношу форму. А во-вторых, матрешки – это не просто игрушки, хотя дети тоже их любят. Матрешки – это форма русского народного творчества.

Когда вид комнаты наконец устроил Робин, она подошла к деревянному шкафу и открыла небольшой бар.

– Я почему об этом вспомнил… расследование напоминает мне набор матрешек, – он аккуратно поставил фигурку на полку.

– Ты на все смотришь как русский, да?

– Я и есть русский.

– Значит, ты должен любить водку, – не дождавшись ответа, Робин налила в два стакана по чуть-чуть «Столичной».

– По-твоему, это забавно? – сердито спросил он.

– Вовсе нет, – она унесла стаканы на кухню. Росток услышал, как она достает лед. – Я придумала, как сделать репортаж еще интереснее, – сказала она, возвращаясь и протягивая ему стакан. – Рассказать, как ты соединяешь русский фольклор и современные полицейские методы.

Робин села на кушетку, подтянув колени к подбородку и жестом пригласила его присесть рядом. Кажется, расстроилась, когда он предпочел кресло напротив.

– Что-то не похоже на «Столичную», – сказал он, отпив водки.

– Может быть, привкус скрантонской воды. У меня вчера закончилась питьевая, пришлось делать лед из водопроводной. Если хочешь, могу принести льда из упаковки.

– Нет, спасибо, – он сделал еще один глоток.

– Ты рассказывал об этих русских куклах…

– О матрешках. На них часто рисуют лица известных людей, но иногда делают на заказ с лицами семьи или друзей. Но лучшие матрешки всегда рассказывают какую-то историю. Все начинается очень просто: например, с императора Николая, и тебе кажется, что следующей будет императрица. Но следующим оказывается Ленин, а потом Троцкий или Сталин, а потом, например, голодающий крестьянин, и ты вдруг понимаешь, что смотришь не просто на лица, а на русскую историю. А может быть, просто становишься жертвой коммунистической пропаганды. – Росток усмехнулся. – Но какую историю рассказывают матрешки, ты не узнаешь, пока не доберешься до последней. Если их делали с душой, они всегда преподнесут сюрприз.

Прежде чем продолжить, он глотнул еще водки.

– Все это напоминает мне наше расследование. Думаешь, что все сходится, – а каждая разгаданная загадка открывает еще одну. И едва мне начнет казаться, что я нашел шаблон – например, маньяк, который охотится на стариков, – все люди начинают умирать своей смертью.

– Кроме нас, – сказала Робин.

– Кроме нас, – согласился Росток. – Пока у нас есть три стопроцентных убийства, пять смертей от чего-то, похожего на естественные причины, и одна идеально сохранившаяся человеческая рука, которая на поверку оказалась церковной реликвией. Настоящая матрешка! Вопрос в том, сколько матрешек у нас будет?

– Но ты же знал, чья это рука. Еще до того, как отнес ее к Альцчиллеру.

– Я не был уверен.

– Не был? – ее голос почти сорвался. – А по-моему, от Альцчиллера тебе нужно было только подтверждение. Я заметила, что ты не рассказал ему о бумаге, в которую была завернута кисть. И о надписи на ней.

– Значит, ты и это заметила.

– Я журналист. У меня работа такая: все запоминать. Что было написано на бумаге? Что-то на русском, да?

– Не на русском, – поправил Росток. – На старославянском.

– Ты сам расскажешь, или придется тебя соблазнить?

Милая улыбка сменилась на дерзкую. Он никак не мог понять, говорит ли она серьезно или просто дразнит его.

– Сначала я решил, что здесь какая-то ошибка, – сказал он наконец. – Или что надпись должна сбить с толку того, кто найдет руку.

– Что там было сказано?

– Старославянский сейчас используется нешироко, только в православных церквях…

– Росток.

– Это было просто имя. Мужское имя.

– Имя Распутина, верно? Григория Ефимовича Распутина.

Старик с внуком собирали голубику. Дед отдавал мальчику самые сладкие ягоды и улыбался, глядя, как они исчезают у него во рту.

– А что большевики? – спросил мальчик. – Они, наверное, тоже его не любили.

Старик ответил не сразу. Взглянув на него, мальчик подумал, что, наверное, зря упомянул старых врагов деда. Боль прежних дней до сих пор была жива в сердце старика.

– Большевики, конечно, делали вид, что не любят его, – сказал он наконец. – На деле же были рады его присутствию. Его влиятельность давала им способ обратить общественность против престола. Радикалы всегда умели ниспровергать своих врагов.

Старик печально покачал головой.

– Распутин был легкой мишенью. Он не был аскетом, в отличие от того же Макария. Как все крестьяне, он любил вино, женщин и песни. И как многие русские, нередко доводил эти пороки до предела. Петербургские газеты были полны статьями о его «кутежах», истории с готовностью подхватывались и раздувались сплетниками. Газетчики негодовали: его, женатого мужчину, так часто замечают в компании проституток! Хотя прежде никто не обращал внимания на подобное поведение политиков, генералов и дворян. Каждую ночь, проведенную Распутиным в городе, описывали как «пьяный дебош», а его любовь к цыганским мотивам считали признаком деградации. Его обвиняли в том, что он является членом секты Хлыстов и якобы участвует в групповых оргиях. По улицам распространялись листовки с яростными текстами. Распутина обвиняли в самых непристойных деяниях. Громкий скандал был вызван слухами о том, что он делит ложе с императрицей Александрой.

– А какие-то из слухов были правдой? – спросил мальчик.

– Некоторые были. Многие знали темную сторону Распутина. Он много пил: но это общая черта всех русских и тогда, и сейчас. Он противостоял своему влечению к женщинам, как это делали многие праведники, даже сам Блаженный Августин. Он дружил с евреями, цыганами, гомосексуалистами и представителями других групп, которые в среде интеллигентов считались деградирующими. Но разве это делало его злым человеком?

Старик оставил вопрос без ответа.

54

– Не держи меня за идиотку, – сказала Робин. – Распутина знают все. Тень, нависшая над российским престолом. Думаешь, ты один знаком с русской историей?

– Но считать, что это действительно его рука…

– Рука, которая творила чудеса и исцелила сотни людей, – закончила за него Робин. – Она бережно достала полиэтиленовый пакет с кистью из сумочки и положила его на стол. – Только представь, она пережила все эти годы и вот теперь здесь, перед нами, – голос ее задрожал и упал до шепота: – Мне даже кажется, что мы должны помолиться или что-то вроде того.

– Если верить, что она подлинная, – напомнил Росток.

– Как ты можешь сомневаться? Все, что мы слышали от Альцчиллера… мужская кисть, отметины от оспы, цианид в крови… я видела фильм и читала книгу про Распутина. Его именно так пытались убить: пригласили на обед, там отравили пирожным и вином, в которые подмешали цианид. Но яд не подействовал. Как звали того парня? Доктора, который это все подстроил?

– Лазаверт. Доктор Станислав Лазаверт. Он подложил порошковый цианид в шоколадные пирожные, а жидкий подмешал в вино, которое князь Юсупов затем налил Распутину.

– Он съел все пирожные, выпил все вино и попросил еще, – ее глаза возбужденно загорелись. – Надо думать, они были в шоке при виде такого.

– Если верить Лазаверту, цианида в каждом пирожном было достаточно, чтобы убить двадцать мужчин, однако Распутин попросил еще вина и принялся петь песни.

– Его сила была настолько велика, что они не могли его убить.

– Не могли, – сказал Росток. – Сначала. Поэтому пришлось достать оружие «Браунинг». Когда Распутин молился перед иконой в гостиной, князь Юсупов подкрался и выстрелил в грудь.

Робин, похоже, забыла про свой стакан.

– Но он опять не умер, – сказала она. – Они думали, что все кончено, но не тут-то было.

Удивленный интересом, который репортерша проявляла к рассказу, Росток продолжал.

– Именно. Не нащупав пульса, Лазаверт объявил Распутина мертвым и вышел из комнаты. Юсупов тоже не обнаружил пульса, но, склонившись над Распутиным, заметил, что его глаза дергаются. Сначала открылся левый…

– Да… да…

– Затем правый. Юсупов затем говорил, что кровь застыла у него в жилах и мышцы окаменели. Он хотел бежать, но ноги отказывались повиноваться, – Росток рассказывал историю, которую поведал ему дед. – Распутин выкрикнул имя Юсупова: «Феликс, Феликс!»… Потом вскочил на ноги и схватил князя за шею.