Текст книги "Декоратор. Книга вещности"

Автор книги: Тургрим Эгген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

В этом месте я делаю паузу и впиваюсь взглядом в Кристиана, который вертит в руках пустой бокал. Я не собираюсь приходить ему на выручку и опорожнять свой.

– И что ж ты сказал?

– «Тут не обойтись без канистры бензина и спичек!»

Я опускаю дальнейшее – его реакцию: как он орал, угрожал, что пожалуется моим рекомендателям, что заставит меня молчать, что если хоть один его знакомый прослышит про эту историю, то ни одного заказа больше в Осло у меня не будет. Прямо у меня на глазах он превратился в большого ребёнка, и костюм повис мешком, я ещё удивился, что не обращал на это внимания прежде. Спас меня телефонный звонок. Всего этого я не рассказываю, пусть спокойно похохочут. Особенно Катрине, ведь на её памяти эта история разрослась из крохотного эпизода до настоящего эпоса.

Правда, сначала история Катрине не позабавила. Она кричала на меня, честно. Что моя дурацкая принципиальность доведёт нас до социального пособия, что надо было взять деньги и заткнуться и радоваться, что есть работа. По счастью, сейчас настали хорошие времена и она быстро простила меня.

– Как я слышал, за дом взялся Ларс Лауритцен. Что ж, у каждого есть свои представления об этике, – добавляю я.

Кристиан хмыкает. Таня качает головой с таким видом, точно обнаружила в моём рассказе интересную особенность общественной жизни.

Но тут же Кристиан принимается расписывать арманьяк, который он раскопал во время своих наездов во Францию, и я корчу Катрине рожу, которая должна изображать надвигающийся инсульт. Всё длится долю секунды, но она, как опытный шулер, успевает заметить её.

Мы уходим рано. Мне надо отдохнуть в пустоте.

С обеда у Кристиана прошли уже сутки, а я всё киплю, вспоминая высокомерие этого гурманствующего сноба. Поделом ему. Первый начал. И вообще, мне надо кухней заниматься.

Характер сего помещения за последние сто лет изменился кардинально. Когда этот дом строился, ещё держали кухарок. И кухня, плюс к своим основным функциям, была местом проживания кухарки, а зачастую и горничной. Поэтому кухню никто не обустраивал. Фамильное серебро вместе с фарфором и хрусталём хранилось в столовой. Позже, между войнами, возникло сословие «домохозяек». Это когда в связи с появлением электроплит, а потом и холодильников быт упростился настолько, что на кухне мог управляться даже любитель; тогда же пошла привычка перекусывать здесь. А потом и завтракать, по будням. В послевоенное время быт продолжал упрощаться, кухня оснащалась всё новыми приборами и неуклонно превращалась в общую комнату. И даже денежная аристократия взяла за правило в основном есть на кухне. Столовая в значении «трапезная» отошла в область преданий, но взамен она присвоила себе множество новых функций. Идеалом почиталась кухня светлая, практичная, без ухищрений и нетребовательная в уходе.

В шестидесятые—семидесятые грянуло женское равноправие, в результате чего кухня лишилась единовластного хозяина, а также вразумительной концепции. В новостройках кухоньки скукожились почти до нуля, в то время как громадные кухни в старых домах стали служить чем ни попадя. В конце концов эта невнятица структурировалась, превратив кухню в подобие общей комнаты, где пищу по-прежнему готовили, хотя часто только на себя одного. Кухню заполонили неуместные предметы: офорты, картинки, поделки хозяев и милые сентиментальные пустячки. Следом сюда перекочевали телевизоры.

Кухня девяностых решительно на это непохожа; она подчинена приготовлению пищи как доминирующему виду деятельности, но, и это не менее важно, является вещью статусной. Модная кухня такова, что её можно выставлять на всеобщее обозрение. У людей, преуспевающих в жизни, с ростом благосостояния возрождается интерес к пище и искусству её готовить, что неотвратимо сказывается в дизайне кухонь, всё более изысканном. Отсюда ренессанс столовых – не всегда ловко колдовать над сложными яствами на глазах у гостей. Стоит упоминания и появление на этом подиуме мужчин. Они склонны решать кухню в своём ключе. К примеру, сегодня актуальна тема профессиональной кухни, с большими рабочими поверхностями из алюминия или стали. Так что из неказистого, ломающего общий стиль квартиры, помещения кухня превратилась в объект, куда вкладывают деньги и душу. Я знаю мужчин (того же Кристиана), которые считают более значимой для своего престижа не машину, а кухню. (Кстати, самый желанный клиент любого декоратора – богатый мачо.)

Временно позабыв все свои прежние задумки, я усаживаюсь на кухне с каталогами, справочниками, ручкой и бумагой. Первым делом надо составить список приоритетных функций помещения.

1. ПРИГОТОВЛЕНИЕ ПИЩИ

2. Хранение еды, посуды и столовых приборов.

3. Завтраки, перерыв на чашечку кофе, общение в лёгкой манере.

4. Элегантный дизайн.

Последний из пунктов, правда, не функция, а некомая сумма первых трёх. А что если переформулировать его более функционально? Хотя бы так:

4. Источник визуального наслаждения, достигаемого посредством модного, элегантного дизайна.

Совсем другое дело. Теперь составим список того, чего на моей кухне не будет.

1. Встроенная техника.

2. Фальш-цоколи.

3. Столешницы из гладкого дерева, особенно модных пород типа вишни, груши и т.д.

4. Плитка.

5. Визуальные помехи в виде расставленных предметов, приборов, приправ, развешенных вязок чеснока и т. д.

Всё это я вчера наблюдал на кухне у Тани и Кристиана. Её сделали два года назад, конечно, вишня с терракотовой плиткой, встроено всё от и до, низ заделан цоколями, везде понатыканы медные тазы-чайники, гирлянды чеснока, бутылки с уксусом, маслом и, понятно, вином. Если удастся хотя бы избежать подобного, это уже серьёзная победа.

Я зарываюсь в каталоги, постепенно заполняя листок странными названиями: это горстка солидных немецких корифеев, как то Gaggenau, Poggenpohl, Bulthaup и – самый всё же лучший – Кüрpersbusch. Царство стали. Она красива, сама по себе и в сравнении со многими природными материалами. К тому же прекрасно сочетается с такими обязательными для кухни деталями, как ножи, кастрюли, приборы.

Предыдущая кухня имеет классическую Г-образную форму. Я не вижу никаких оснований менять её, если только Катрине...

– Катрине!

Она заглядывает на кухню. Ей рано утром уезжать, и она складывает сумку. Этот двухдневный семинар в Стокгольме про стратегию компании – последняя в этом году поездка.

– Слушай, я тут сочиняю кухню. У тебя есть обязательные пожелания?

– Газ, – отзывается Катрине. – С ним гораздо быстрее.

– Конечно, но это я уже сообразил.

У Кристиана газовая плита. Но ему мы, пожалуй, нос утрём. У нас будет комбинация: газ плюс индукция. Она быстрее газа. Правда, придётся покупать особые кастрюли с тройным дном: алюминий, прослоенный магнитом, но нам так и так надо обновить это хозяйство.

– Я о другом спрашиваю. Ты настаиваешь на островке с вынесенной плитой?

– М-м-м, – она задумывается. – Мне кажется, это было бы здорово.

Так я и знал. В сущности, мы можем выкроить для такой конструкции место за счёт стульев, но я против. Такие схемы предусмотрены в основном и главном для тех, кому лишь бы попижонить любой ценой, ведь органичным остров с плитой сделать практически невозможно. Я живо представляю себе колпак вытяжки, загораживающий обзор со всех сторон. На самом деле, конечно, и у Gaggenau, и у Miele есть хитрые штучки, встроенные в шкаф с плитой и утягивающие всё вниз, но – нет. Не надо мне острова. Даже если его нет у Кристиана.

– С точки зрения места необходимости в этом нет, – формулирую я. – К тому же я боюсь, конструкция будет походить на выгородку для передачи «Готовим со смаком». Как бы дома у Джино Валенте.

– Да уж, попали по адресу!

Катрине хохочет. Скромничает, готовит она вполне сносно. Как правило, это средиземноморские блюда, простые и вкусные. Её библия – «Рецепты кафе „У реки", части 1 и 2». К тому же Катрине привержена воку. Я никогда не видел причин жаловаться на её стряпню. Правда, я никогда не догадывался и о существовании соли для гурманов.

– Значит, забыли об этом? Мне кажется, без острова получится более красиво. К тому же мне нравится смотреть на твой зад, – добавляю я. – Но это не всё: гриль тебе нужен?

– Ещё бы! Это здорово. Ты имеешь в виду такой в ямочке?

– Да. Гриль в углублении столешницы прямо под вытяжкой.

– Фритюрница?

– Зачем? Мы так редко едим что-нибудь во фритюре. Это не самая здоровая пища.

– Ты прав, но домашняя картошечка фри...

Тут я должен сознаться в одной своей слабости. Я обожаю картошку фри. Иногда, стеная и ругаясь, Катрине соглашается нажарить мне её. Однако заводить отдельную фритюрницу...

– Потом, в ней можно жарить хворост. Может, пошикуем?

– Давай-ка я тебе покажу, как шикуют.

Я протягиваю Катрине каталог, распахнутый на нужной странице.

– Смотри.

– Bay!

Она молниеносно сообразила, что это за агрегат, но не помести издатель перед ним пару кофейных чашек, догадаться было бы нелегко. Это встраиваемая кофеварка «Miele CVA120» с фронтоном из нержавеющей стали и внутренностями из окисленного тёмного алюминия. Она варит кофе трёх видов плюс вспенивает молоко для капуччино. Вид у неё строго профессиональный, как у труженицы кофейни, но обаятельный. Из каталога нельзя понять, надо ли заливать воду вручную или машина врезается в трубу с холодной водой. Это было бы здорово.

Я вижу, игрушка произвела должное впечатление. Мне самому хочется её до чесотки.

– Недешёвая, – произносит наконец Катрине.

– Посмотрим. Пока что я про деньги не думаю, потом всё подсчитаем и ужмёмся. Не забывай, что мне дают скидки, – говорю я в заключение.

Тут мне вспоминается пункт 4 («Источник визуального наслаждения, достигаемого посредством модного, элегантного дизайна») и я думаю с упоением: сколько надо, столько и заплачу. Кухня должна быть кухней, так-то. Это как наркотик.

– Гений ты мой, – тянет Катрине, перегибается через стопки бумаг и ерошит мне волосы на макушке. Я знаю, что должен бы ответить лаской на ласку. С последнего раза прошли две недели.

Катрине уходит.

Я вожу карандашом по бумаге, врисовываю кофеварку в шкаф. Всего у меня будет четыре шкафа, вернее, колонки под потолок. Два – потрясающей красоты изделия из алюминия с матовым стеклом от Poggenpohl. Эти высокие шкафы, видится мне, станут обрамлением рабочей поверхности. В них поместится, считай, всё (пункт 2), так что остальное может быть лёгким и воздушным. Прежние жильцы довешали шкафы по одной стене до половины и остановились, теперь имеется тяжёлый массив шкафов, который внезапно и необъяснимо прерывается. Как если бы у хозяев вдруг раз и навсегда кончились деньги.

Я всегда был несравненным рисовальщиком. Ещё в школе вечно собирал награды за свои рисунки. А теперь, смотрю, нет твёрдости в руке. Вот вам и компьютерный прогресс.

Во втором шкафу я рисую плиту, о которой всегда мечтал. Не последний писк, но безусловная классика дизайна – Gaggenau 900, та, у которой слегка выпуклая стеклянная дверца пепельного тона, с плашкой из нержавейки по верху и по низу и с минимумом ручек. Дверца открывается на сто восемьдесят градусов. Творение датчанина Якоба Йенсена, которому мы также обязаны своим телевизором от Bang&Olufsen и, кстати, моими наручными часами. Дешёвыми, но чертовски элегантными. И материалы взяты занятные: корпус из титана, а ремешок из силикона, он почти не снашивается. С парой отличных, как говорится, примочек. Секундная стрелка размером с радиус циферблата, с красно-зелёным наконечником, а поперёк чёрного циферблата нарисована полоса, шириной и светло-серым цветом не отличимая от ремешка, отчего он кажется перетянутым поверх корпуса. Среди дизайнеров Якоб Йенсен один из моих фаворитов. И я обязательно обзаведусь его плитой, пусть даже подержанной. Она эталон элегантности. Я ставил её одному клиенту, и столяры тогда спросили, зачем мы хотим встроить в кухню телевизор?

По счастью, теперь появился холодильник, который без смущения можно поставить особняком и который прекрасно сочетается и с плитой Gaggenau и с другими предметами из стали. Это новый Siemens два в одном (холодильник с морозильником) из серии Edition-150, в металлическом корпусе (нержавейка, понятное дело), со слегка выпуклым фасадом и неожиданно изящными для холодильника ручками. Тонюсенькие, точёные вертикальные цилиндры. А если не отказываться от ручек, а наоборот, повторить эти же по всей кухне? Клише избитое, но смотреться будет отлично. Не будем забывать, что всё это должно смотреться.

Другими словами, ручка-стержень должна тянуться по всему верхнему ярусу и вдоль всех ящиков внизу. Где-то я такое видел... Ага, в каталоге Bulthaup. Они получили премию ЕС в области дизайна за 1997 год. Вот! Как раз церемония вручения. На фоне шкафов абсолютно правильного цвета. Глубокий серый с призвуком голубизны. Матовое стекло без фасок, отсутствие рамок – простые пластины серого матового ламината. Может, это моя кухня?

Так, теперь рисуем набело. Я достаю миллиметровку, тушь, пару цветных карандашей. Где-то просыпается неясная мысль, что лучше бы мне заняться платным заказом, но я прогоняю её. Кухня – это важно. В ней проявляется вкус и личность хозяев, в данном случае нас с Катрине. Особенно мой. Журналы будут ходить, оценивать. Они уже, кстати, звонили: когда я рассчитываю доделать квартиру?

Рулеткой я промеряю стены в кухне. Потом пересчитываю – двадцать клеточек один метр – и рисую стену номер один. Стандартная ширина кухонного шкафа шестьдесят сантиметров, или двенадцать клеток. Шестьдесят – хотя бывает сорок. И что мы имеем? Пять секций по шестьдесят, тут надо посвободнее из-за окна. Или, как скорей всего и будет, три по шестьдесят и три по сорок. Дальше угол, вечная проблема. Так, но я могу позволить себе роскошь оставить угол в покое. По второй стене свободно встают пять по шестьдесят и три по сорок. То есть она гораздо длиннее. Хорош – я-то считал кухню квадратной. Окно. Оно идёт наискось и скрадывает угол. Значит, ставим холодильник по другую сторону и вычитаем его ширину.

Из четырёх колонок осталось три. И лишь одна – вот чёрт! – элегантный стеклянный шкаф Poggenpohl. Кофеварка и плита оказались разной ширины, приходится встраивать их в разные шкафы. Тот, что пошире, я придвигаю вплотную к холодильнику, пусть стоят рядышком с плитой и похваляются друг перед другом совершенными формами – есть, правда, опасение, что холодильник на это не подпишется. Кстати, будь они одной высоты, станет ещё лучше. Появится симпатичная асимметрия. В противоположном углу, у окна, я рисую высокий стеклянный сорокасантиметровый шкаф, а рядом той же ширины шкаф с серыми панелями, куда встраивается кофеварка. Удачное местечко для неё, подле окна, где следовало бы стоять столу.

Остальное – рабочая поверхность. Блестяще. Теперь считаем. С учётом угла столешницы выходит четыре сорок. Если б можно было закрыть её одной изогнутой гранитной плитой – сто восемьдесят сантиметров в ширину, триста двадцать в длину и толщиной сантиметров шесть, вот это было бы стильно! Это даже не вопрос денег, как её сюда затащишь? Наверняка растрескается. Но вот это было бы, как говорится, круто!

Особенно если бы здоровенная гранитная плита казалась парящей в воздухе. Ergo: никаких ножек. Подвесить всё это нелегко, конечно, но стены капитальные, толстые. Когда дом строили, до «декоративных» перегородок ещё не додумались. И нам не нужна тут камера хранения. Достаточно миниатюрных шкафчиков, вольготно висящих в сорока сантиметрах над полом. Который, хочется верить, с божьей помощью также хорошо сохранился под нынешним кухонным сооружением, как и в остальной квартире, так что всего забот будет – перекрасить стены. И поднять трубы и разводки, спрятав их за ящики. Мы с Катрине оба высокие, значит, столешницу сделаем на «скандинавской» высоте – метр. У скандинавов часто возникают проблемы с позвоночником, если они готовят на столах, созданных для... чуть было не сказал «чернозадых».

Вот незадача – забыл посудомойку! Сказывается малый практический опыт хозяйничанья на кухне. Конечно, можно бы выкинуть ту машинку, что у нас есть – с вмятиной на фронтоне! – и купить настольную, но они: а) невместительные и б) съедают часть рабочего стола. А я, считайте меня хоть жлобом, готов биться за каждую пядь столешницы. Так, но у нас ведь есть ещё одна проблема. Газ. Вечный источник фрустрации. Имея один из богатейших в мире запасов газа, Норвегия не в силах найти в себе мужества подвести его к домам граждан. Газ приходится покупать в баллонах, не извольте сомневаться, что доставка на дом исключается. Баллоны бывают даже нормального вида, но в первый же обмен вы гарантировано получите изделие кислотно-оранжевого цвета с пятнами не пойми чего. Значит, надо убрать баллоны с глаз. В принципе я не люблю прятать вещи, но теперь рисую шкаф под два (плюс запасной) газовых баллона. Если всунуть по диагонали, шестидесяти сантиметров должно хватить.

Вот тебе на: нарисовались два шестидесятисантиметровых шкафа, которые, увы, должны стоять на ножках или цоколе. Из-за своего веса. Но тем самым появилась две реальные точки опоры для гранитной плиты, теперь она вправду может парить. Эврика!

Осталось расписать подробности. И постараться свести к минимуму число фальш-фасадов. Оказывается, я смогу обойтись вообще без них. Если поставлю сервант в угол. О чём я не переставал думать с тех самых пор, как в «Теме интерьера» увидел занятный полукруглый сервант. В нём размещаем хайтековский ручной комбайн в исполнении Филиппа Старка под названием «Allegra». Дабы не прикрывать лоток с фритюрницей (от Gaggenau) фальш-панелью, надо привесить в этом месте шкафчик. Почему бы не поставить туда мусорное ведро?

Полный порядок. По длинной стене поместились газовая плита, две индукционные конфорки, гриль и фритюрница, да ещё осталось много места. Короткую сторону занимают соты из шкафов красивого серого цвета, но угол я пока оставляю пустым. Здесь можно сочинить что-нибудь интересное из стеклянных полок и подсветки. В завершение я рисую виденную мной однажды вытяжку, это простая графитовая пирамида цвета антрацита. Воздействие пирамиды! Вот что приличествует загадочному и обворожительному имени – Küppersbusch!

Когда я заканчиваю с планировкой и берусь рисовать панорамный вид, на часах уже три ночи. Я как бы смотрю на комнату из оконного проёма. Сильное впечатление. Будто бы кухню в старинном барском доме заполонила модернистская скульптура. Серо-стальная инсталляция. Не многовато ли стали? По-моему, нет. Но от моей первоначальной идеи – зашить стену за столешницей панелями из нержавейки – придётся отказаться. Не в пользу плитки, увольте! А что если – я даже хмыкаю от неожиданности – поискать дубовые доски, повторяющие рисунок на паркете? Да, это, конечно, пресловутое гладкое дерево, но в непривычном использовании, не как фасад или столешница, а как фон, задник. Пятьдесят сантиметров вертикального паркета из досок толщиной в пять сантиметров, но различной длины. Хотя одна стальная панель остаётся, за плитой, где брызжет жир. Я рисую её как верхнюю треть воображаемого круга, нужна контрастная форма.

Теперь всё правильно. Я превратил прозаичную кухню в, не побоюсь этого слова, гастрономическую лабораторию, никак не меньше. В ней есть какая-то потусторонняя логика медицинской этики. Мне сразу видится ряд наточенных ножей фирмы Global, ведущих на своей магнитной держалке неспешный профессиональный консилиум на фоне забитого комка перьев с тощей шеей, который лежит, зияя всеми своими дырками, и ждёт решения собственной участи: нарежут его кусками или нашпигуют, зашьют и потушат. То, что в глянцевых изданиях именуют «пиршественной радостью», на мой взгляд, сродни вскрытию. Наверно, поэтому я и не готовлю.

В процессе работы неожиданно возникло нечто новое, возможно, сулящее дивиденды. У меня созрела идея разработать собственную кухню. Кухню Люнде. Буду потихоньку рисовать её. Кухня без прямых углов. Но это другой проект. А наша кухня готова.

До постели я добираюсь лишь к половине шестого утра. Привычная к этому Катрине лишь переворачивается на другой бок, когда я заползаю на футон.

Перед сном я ещё посидел с калькулятором. Двести двадцать тысяч, минус скидка, но плюс установка и ещё освещение. Похоже, дорогой заказ пришёлся бы как никогда кстати.

Телефон я недолюбливаю. Разговаривая, ты не видишь ни лица собеседника, ни как он держится, не знаешь, как он сейчас одет и в каком расположении духа пребывает. В телефонных переговорах я вечно балансирую на грани фола. Катрине в командировке. Я проспал часов пять, и больше всего мне хочется отослать звонящего.

– Сигбьёрн, – бурчу я.

– Сигбьёрн Люнде?

– Да.

– Здравствуйте. Хорошо, что я напал на вас. Меня зовут Карл-Йорген Йэвер. Ваш телефон мне дал Том Эрик Сандосен. Вы его помните?

Забудешь такое, как же. Один из скучнейших в моей жизни заказов – отделка холостяцкого двухкомнатного гнёздышка для биржевого маклера годков двадцати пяти. Британцы называют это a fuck pad – коврик для бабоукладчика. Кожа, сталь и фаллические символы по всем стенам. Анекдотических размеров стереосистема, угробившая весь проект. Но такая у меня профессия: праздники и пряники не каждый день.

– Конечно помню, – говорю я вслух.

Ещё один такой заказ я не выдержу.

– Прекрасно. Мне очень понравилось то, что вы сделали из его квартиры. Поэтому я звоню узнать, свободны ли вы сейчас. Мне нужно помочь с домом.

«Дом» звучит более солидно и ответственно. Я начинаю просыпаться.

– Вы в нём живёте?

– Нет-нет, что вы. Я только купил его. А переехать хотел бы через несколько месяцев.

У него молодой, но бесцветный и неинтересный голос. Что-то мало он похож на свежеиспеченного домовладельца. Не хватает горячности. Хотя, возможно, он виртуоз телефонных переговоров. Я мну шнур серо-розового телефона от В&О.

– И что конкретно вы хотите, чтобы я сделал?

– Для начала, – говорит голос, – я хотел бы, чтобы вы взглянули на дом. И наметили мне ориентиры.

С неясным чувством, что я слышал такое раньше, я начинаю рисовать себе «шикарный» новодел на Холменколлене. Или дорогущую послевоенную виллу в Аскере. Или гигантский коттедж бункерного типа в Хьелсосе.

– Расскажите, пожалуйста, подробнее, что это за дом, – прошу я.

– Понятно, – откликается он. —Том Эрик велел не забыть сказать вам, что дом построен Арне Корсму. Это вам что-то говорит?

Первая моя мысль: я ещё сплю. Арне Корсму– и дружбан, а скорее всего, подельник хозяина, этого, прости господи, незабвенного бабоукладчика Тома Эрика Сандосена, моего, во-первых, самого нудного и в конечном счёте – когда он увидел, как пружинит кровать и убедился, что в придиванный винный шкафчик помещается бутылка «Дом-Периньона», – самого благодарного заказчика. Вот ведь как бывает. Тут я понимаю, что проснулся окончательно и что человек в телефоне ждёт ответа.

– Имя Арне Корсму мне знакомо.

Ещё бы! Не я ли прятался по кустам, чтобы хоть издали полюбоваться на его творения. Не может быть, чтобы одно из них само шло в руки.

– Круто, – крякает от удовольствия телефонный собеседник. – Пожалуй, надо увидеться?

– Сейчас?

Я морщусь от досады: спокойнее! Не надо выставлять своё рвение.

– А почему бы и нет?

– В принципе можно, – говорю я. – Диктуйте адрес дома.

– Нет, сразу в дом мы не поедем. Надо сперва поговорить. Как насчёт ланча в двенадцать тридцать в «Липпе»?

Времени одиннадцать пятнадцать. Я всё отлично успеваю.

– Как я вас узнаю?

– Я похож на героя Ибсена, – отвечает он.

Терпеть не могу игры в литературные ассоциации:

– Какого именно?

– Хорошо одетый господин.

Странная манера шутить.

– Значит, нас там будет двое таких, – парирую я не очень уверенно. – И мы без труда узнаем друг дружку.

– Шучу! Я видел вашу фотку в журнале.

О том, что я спал лишь пять часов, забыто напрочь. Я принимаю душ, бреюсь, делаю маникюр и окропляю себя несколькими каплями Kenzo Homme. Звонивший может оказаться голубым, надо предусмотреть и это. Потом я меняю свою точку зрения: он не может не оказаться голубым. И холостым. И свински богатым.

Какая там погода? Я вдруг понимаю, что уже пару дней не был на улице. День серый, но сухой – и на том спасибо. Снег почти стаял. Я останавливаю свой выбор на ботинках Prada, чёрном костюме моего любимого Ermenegildo Zegna и угольно-серой рубашке. Пиджак на трёх пуговицах. Хотя носят на четырёх. Когда я был в Барселоне в ноябре, на всех были четыре пуговицы. У меня самого море таких пиджаков, но почему-то они мне не по душе. Вообще непреложность модных тенденций в одежде вызывает у меня подозрения. Сегодняшний стиль мне нравится, но меня не оставляет чувство, что дело делается так: VIP-персоны модного бизнеса где-то тайком собираются, рассматривают графики продаж и сообща решают: тот пиджак, что я купил год назад, в этом надевать неприлично. Поневоле станешь мнительным.

Потом я водружаю на нос квадратные очки от Alain Mikli, тоже наверняка неактуальные, хотя мода на очки не столь безапелляционна. Они мне идут. В них у меня вид визуала, думающего картинками. Во-первых, это не блеф, во-вторых, за это щедро платят.

На Карле-Йоргене Йэвере пиджак тоже на трёх пуговицах. Он, судя по белой рубашке, галстуку и дорогому – кашемир с шёлком – тёмно-синему костюму, отлучился с работы. Галстук корректной расцветки со строгим геометрическим рисунком. Готов побиться об заклад – мы ездим на «Черутти-1881».

Я начинаю сомневаться, что господин Йэвер – голубой, и не могу решить, считать это плюсом или минусом. По опыту я знаю, что у геев, по крайней мере у многих из них, потрясающее чувство стиля, но с ними бывает трудно работать из-за их назойливой настойчивости по части деталей. И они падки на китч. Заказчик-гетерофил, с другой стороны, склонен поступаться идеалом из-за цены. Хотя стоит его убедить, что некая затея ему по средствам, и он предоставляет тебе бесконтрольную свободу.

Человек, берущий заказ, вернее, общающийся с потенциальным заказчиком, уязвим и беззащитен. Не зная клиента толком, ты вынужден действовать на ощупь, как психолог-любитель, опираясь на визуальные сигналы и тому подобное. Мне страшно помогает НЛП.

Не пугайтесь, вы не обязаны знать, что есть НЛП. Это нейролингвистическое программирование, метод, а точнее сказать, ряд приёмов, разработанных в семидесятые годы в Калифорнии лингвистом Джоном Гриндером и гештальт-терапевтом Ричардом Бендлером. Они считали, что традиционная психология погрязла в попытках помочь людям с психическими проблемами, а надо дать нормальному человеку адекватное руководство к действию, для чего следует изучать успешных, талантливых и сильных людей – как они добиваются успеха?

Во время первой рекогносцировки, как сегодня, я стараюсь говорить как можно меньше. А занимаюсь тем, что в НЛП называется «калибровкой». Другими словами, слежу за языком телодвижений и модуляций собеседника. Одно из самых потрясающих открытий, сделанных Гриндером и Бендлером, – это то, что лишь семь процентов информации, передаваемой нами собеседнику, мы формулируем словами. Остальные же девяносто три приходятся на язык невербальный – позу, жесты, дыхание, движение глаз, цвет кожи, скорость речи, её ритм, мелодику и звучность. На стадии калибровки я пытаюсь снять достаточно информации, чтобы сделать хотя бы предварительные заключения о том, что собеседник на самом деле думает и чувствует. Ведь мы не говорим того, что думаем, во всяком случае не говорим всего, что думаем. И чем больше нюансов я в состоянии уловить, тем легче мне понять, в каком состоянии пребывает собеседник и что у него на уме, а это, конечно, даёт мне преимущество.

Я могу, к примеру, воспользоваться раппортом. То есть посеять в душе собеседника чувство, что мы люди близкие, свои в доску; для чего надо «отзеркаливать», проще говоря, обезьянничать его жесты, телодвижения, имитировать тембр его речи и так далее. Иной раз гораздо практичнее не подстройка, а разрыв, он же – установление дистанции. Это изящный и светский способ отвергнуть человека, ибо почти наверняка собеседник заметит и запомнит не то, что чувствовал себя не в своей тарелке, а исключительно ваши реплики, которые могут быть изысканно учтивы.

НЛП никакой не фокус-покус. Большинство людей пользуется такими приёмчиками изо дня в день, но лишь некоторые систематизировали их и целенаправленно взяли на вооружение. Конкретно для меня это незаменимое подспорье, потому что социально я недоразвит и людей по большому счёту боюсь. Хотя этого никто не замечает. Два моих интенсива по НЛП (я подумываю пройти третий, как только будет время) окупились сторицей и более того. Говоря без затей, я кое-как навострился читать людей, особенно клиентов, которым я намерен что-то продать.

Хотя от промашек никто не застрахован. Есть проходимцы, паразитирующие на дизайнерах, – они выпытывают у тебя идеи, потом откупаются нищенским гонораром, а чертежей не отдают и сами делают всё по ним. Я думаю, теперь я сумел бы раскусить таких, но как знать.

Нечто в облике Карла-Йоргена Йэвера говорит мне, что из него выйдет неплохой заказчик. Ему под сорок, у него лицо красноватого оттенка, голова в форме яйца, короткий ёжик начавших седеть волос. Морщинки под голубыми глазами свидетельствуют, что он любит посмеяться. Главное его украшение – рот, широкий и чувственный. Я никак не могу определить, чем Йэвер зарабатывает на жизнь, а спрашивать не хочу. Но когда он берёт меню, обшлаг левого рукава задирается, и я успеваю заметить часы. Patek Philippe. Воистину, Господь неистощим на милости.

– Я правильно понял, ты собираешься жить там один? – уточняю я, когда мы, покончив с нашими салатами из руколы с виноградными помидорами и копчёной утиной грудкой, который он присоветовал на правах завсегдатая, заказываем два двойных эспрессо. Он был не прочь ещё по бокалу красного вина, но я отказался.

Он заливается хохотом.

– Ну, надеюсь, не до скончания века! Хотя в анамнезе, как говорят, эмоциональная катастрофа. Когда я покупал дом и думал в него переселяться, у меня была одна женщина. А потом исчезла. Вполне обычная история, но я переживал её ужас как тяжело.

– Понятно, – произношу я сочувственно, мысленно костеря эту дуру, упустившую шанс, безусловно случайный и неповторимый, жить в доме Корсму.

– Сначала я думал бросить всё к ляду, продать дом и уехать за границу. Как бы отсечь прошлое. Но потом прикинул, что получается форменное бегство, а я чего-то не знаю, к лицу ли мне это. Так и скатиться можно. И я сказал: ну и чёрт с ней, сделаю дом на свой вкус и стану в нём жить. Может, она увидит, какой он классный, и вернётся. – Йэвер кривит рот. – Да и потом, есть другие.