Текст книги "Декоратор. Книга вещности"

Автор книги: Тургрим Эгген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Декоратор
Книга вещности

Если пустая квартира некрасива, то декоратор тут бессилен. Но даже идеальная квартира никогда не бывает так хороша, как на стадии голых стен.

Можете назвать это аксиомой Люнде.

И многие, уверяю вас, многие под ней подпишутся, ибо сия аксиома – не бред зашоренного минималиста. Напротив – вечная истина. Возьмём хотя бы римский Пантеон. По сути, что он такое? Пустое пространство. Теперь ответьте мне, что именно восхищает вас: декор храма (читай – скамьи и саркофаги) или пропорции здания и спартанская простота барельефов? Правильно, структурированная пустота. Она – вместилище души, её колыбель и университеты. Всё элементарно: больше простора – больше души.

Как вышло, что мы забыли эту аксиому? Объясню. Лет двести тому назад люди усомнились в существовании Бога и души. Тогда-то и забродило это поветрие – забивать хламом каждый свободный миллиметр, чтоб не мозолила глаза своей недоделанностью, не напоминала о душе, о суете нашей пустота. Будь она неладна. Чуть заголится угол, глаза уже видят вертикаль «рай—ад», а нам крайности ни к чему. Взгляните на интерьеры девятнадцатого века, хотя бы в музее Ибсена, это же овеществлённый страх. Horror vacui. Тридцать сантиметров пустого места на стене? Ужас, ужас и ещё раз ужас.

Но наш объект – красивая комната. Я сижу в центре её на картонной коробке и гляжу по сторонам. Помещение размером шесть на девять метров, плюс-минус десять сантиметров. Потолки ровнёхонько три. Идеальное соотношение. Стены побелены краской на латексной основе, в шесть слоёв. Паркет классический – крытый масляным лаком дуб, отслуживший два десятка лет весьма приличной публике (никаких вмятин, царапин, следов от сигарет и прочих гадостей). На потолке лепнина; я не большой поклонник этих штукатурных изысков, но сбивать её у меня рука не поднялась; розетка среднего калибра в несколько аккуратных лепестков. Теперь всё это выкрашено, на один тон серее стен. Плинтусы новые, тоже дубовые, чуть светлее пола. Пустые пока штепсели из хромированного алюминия. От белых пластмассовых, да ещё с позолотой, у меня изжога.

Свет падает с юга и запада, ибо наш объект – угловая комната. С нишей в срединной части, оформленной эркером на южную сторону. На этот эркер я и запал, мне кажется, с первого взгляда, как ни смешно это звучит. Что-то в нём есть, романтичная асимметрия, некая эстетика места и времени, неуловимый шарм. Поначалу я хотел вписать в эркер столешницу-птишку, чтобы можно было, работая, отдыхать взглядом на уличной суете, но потом передумал. Эркеров лучше не касаться. Максимум – пристилить нишу артефактом. Четыре больших окна – три на юг и одно на запад – гарантируют красивый ровный свет, правда, сейчас неподходящее время года. Ещё трёх нет, а уже смеркается. Незрелые хлопья снега беззвучно бьются о стекло. В описанной комнате сижу я, прикидывая, а не пора ли мне встать и пойти потаскать вещи.

– Сигбьёрн? – окликает Катрине, появляясь в комнате с коробкой в руках. – Вот ты где!

– Много там ещё осталось? – спрашиваю я.

– Не очень. Три-четыре короба. Но я что-то проголодалась. Давай пиццу закажем.

– Можно, только телефон надо найти, – говорю я и скрываюсь в прихожей (удачный здесь всё-таки цвет), потом спускаюсь по лестнице на улицу и лезу в машину за коробкой.

Второй этаж. Моя давняя любовь. Первый – тёмный, низкий, приходится занавешивать окна, так что делается ещё темнее. Третий – туда-сюда, может, наверно, сойти на крайний случай, но у меня такое чувство, что очарование классического четырёхэтажного доходного дома 1900-х пропадает, стоит промахнуться с этажом. Ну а четвёртый понятно – для маргиналов: студенты, писатели, богема, так сказать. Я, кстати, осведомлён, что они из дома напротив могут смотреть к нам в окна, сверху вниз, ну и пусть. Ещё не хватало от них таиться.

В коробке – кухонные причиндалы. Я затаскиваю её на кухню, борясь с искушением войти задом наперёд, чтоб глаза мои не видели кухни прежних хозяев. За которую я же отстегнул им вполне определённую сумму.

Катрине курит, пристроившись за чумазым, заляпанным кухонным столом. Ещё и мобильник туда положила. Рабочие держали на столе кисти и банки с краской. Стулья возьмут не на всякую помойку, даже не будь они так изгвазданы. Хорошо, один предусмотрительный человек застелил сиденья серебристой бумагой. Я, конечно, кто ж ещё.

– Уже? – спрашиваю я.

– Так захотелось, прости, – оправдывается она и улыбается заискивающе.

– Я надеялся, в этой квартире мы коптить не будем.

– Я думала, на кухне пока можно.

Катрине потянулась через едва устоявший старый стол и распахнула окно. Оно выходит на задний двор и вделано в скошенный северо-восточный угол красивой в принципе квадратной комнаты. Да, у этой кухни безусловный потенциал. Спору нет, покурить изредка в помещении, где и так жарят да парят, – не велик грех. Но с Катрине очень трудно устанавливать границы. Сегодня кухня, а что завтра? Столовая? Спальня? Мой кабинет, когда я не вижу? А потом размякший окурок в мыльнице в ванной?

Ладно, сегодня счастливый день, и я со своей стороны не стану портить его ссорой. В такие дни людям свойственно переоценивать свою жизнь, заодно придирчиво всматриваясь в ту, что освещает их жизненный путь. Что ж, позвольте представить вам мою Катрине.

Боюсь, я не в силах ответить на ваш первый, сам собой напрашивающийся вопрос: красива ли она? Если понимать под этим миловидность, то – нет. Хотя мне не нравится это затасканное бессмысленное слово. Щенки все сплошь милашки, не говоря уж о котятах. А как неизменно милы миниатюрные японские фарфоровые чашки! Сильная мужественная натура Катрине не укладывается в каноны так востребованной сегодня гламурности, например, у неё асимметричное лицо. Нос хорошо бы несколько удлинить и придать ему объём, рот чуть маловат, в худосочном длинномерном туловище недостаёт помимо сдобности матроны ещё и элементарной сексапильности, да и формы – не на обложку. Но что в Катрине есть, так это элегантность. Можно даже сказать, скульптурность. А это большая редкость и не так легко приедается.

На первый взгляд её фигурка кажется пацански плоской, но стоит Катрине шевельнуться, как впечатление меняется полностью. Отточенные, расчётливые, но без назойливой пафосности движения выдают трудное балетное детство. Я обожаю сидеть и смотреть на неё, пока она убирает со стола, например, и я получаю от этого наслаждение. Она особенно хороша, когда не знает, что за ней наблюдают; тогда она движется как в танце, подчиняя шаги некоему звучащему у неё в голове ритму. Но стоит ей поймать на себе взгляд, она тушуется. Или краснеет, или вскидывается на меня: «Занялся бы лучше хоть чем-нибудь!» Хотя на самом деле это наши с ней сексуальные игры. Женщина выставляет себя мне на обозрение, я даю волю глазам. Катрине утверждает, что никогда не встречала человека, который мог бы так же долго, как я, что-то разглядывать, да ещё всухую, без сигареты. При этом она, очевидно, проговаривается, что до меня никому не приходило в голову любоваться ею так подолгу. Ей внимание льстит; во всяком случае, с тех пор, как мы вместе, она стала строже следить, какое производит впечатление, и тщательнее одеваться, даже если мы одни. Обычно-то всё наоборот. Стоит женщине перешагнуть порог дома, как её прямо тянет напялить на себя что-нибудь несусветное, «удобное», как они говорят.

Стрижка, короткий европейский боб, тоже порождение нашего союза. Вернее, моих представлений о стиле. Раньше Катрине беспрерывно меняла имидж, шарахалась от панковского гребня до перманента и обратно, но я пришёл к выводу, что ближе к тридцати даме следует обзавестись постоянными атрибутами внешнего вида, в том числе остановиться на одной стрижке. Я посоветовал это Катрине. Она держится нынешнего фасона уже полтора года, и моя правота теперь видна любому.

– Сигбьёрн, – жалобно тянет она, и по её тону я всё сразу понимаю.

Кухня.

– Я уже почти всё придумал. Хочешь посмотреть эскизы? Мне кажется, я знаю, где они.

– Нет, не сейчас. Но когда она уже будет?

То, что сейчас стоит на кухне, имеет грязный молочно-белый цвет и кучу декора на дверцах, плюс к тому украшенных панелями с выбранными филёнками. Стандартная фантазия на тему «урбанистичный рустик», домашний уют массового производства, которому не хватает вкуса хотя бы выглядеть подержанным. Уж не говоря о переизбытке шкафов и нехватке рабочих поверхностей. Два серванта с фасадами из липкого флинтгласа. Пространство над мойкой заделано глазурованной керамической плиткой розовато-бежевого тона, напоминающего человеческую кожу. Кошмар.

Втройне ужасный из-за зияющей дыры на месте плиты, которую прежние владельцы по каким-то мистическим причинам пожелали взять с собой, в отличие от остального хлама. В выщерблине видны подтёки застывшего жира на белых торцах соседних шкафов и на голой задней стене – выполненное пятнами сбежавших соусов и выкипевших супов полотно в стиле Поллака. Для рабочих конструкций такое нечаянное обнажение фатально. Вечная беда.

– Понимаешь, в разгар сезона трудно найти мастеров. Даже для меня. Сейчас все делают ремонт. Но я уже практически заказал саму кухню. Мне кажется, будет очень красиво.

– А какой цвет ты выбрал?

– Тут я ещё не до конца сам с собой договорился. И потом мы ещё должны посмотреть это вместе.

– Зачем? Я тебе доверяю.

Она доверяет моему вкусу. Умно! В прошлом году он принёс мне три четверти миллиона крон.

– Цвет, – отвечаю я, – будет светло-голубой с оранжевыми вкраплениями. Большая рабочая поверхность, сталь и алюминий. И никаких ручек.

Она заливается хохотом. Потому что мы оба подумали об одном. Унаследованная нами кухня утыкана фарфоровыми ручками с нарисованными розочками.

– А нам такое по карману? – спрашивает Катрине.

– Не факт, что это выйдет уж так дорого, – отвечаю я. Хотя вне всяких сомнений кухня встанет в большие деньги. Не говоря уже о встроенной технике, к которой я на днях приценивался. Тоже не два апчхи.

– Как ты думаешь, чем они умудрялись забивать все эти шкафы? – спрашивает Катрине.

– Свадебными подарками, – отвечаю я, и Катрине с готовностью хохочет.

Мы никогда об этом не говорили, но мне кажется, главная причина того, что мы никак не решимся на свадьбу, – бесценные подарки, которые преподносят новобрачным, подарки, от которых невозможно потом отделаться. Каждый Новый год мы переживаем это проклятие в миниатюре. Родители Катрине усвоили, что мы оба «интересуемся дизайном», поэтому в недрах блестящей упаковочной бумаги неизменно обнаруживается блестящий же шедевр, открывашка от Alessi например. Моя мать каждый год присылает свитера своей вязки. Беда, до чего болезненно родители Катрине реагируют на то, что мы не расписаны. Всё ещё, как они выражаются. Они буржуазны до кончиков ногтей, и у матушки давно ручки чешутся устроить потрясающий, особенно своей нудностью, приём по случаю дочкиного бракосочетания, чтоб только официальных адресов не меньше двадцати и чтоб всякий перебравший любитель сигар из третьего круга родни торжественно вручил тебе тостер из чистой бирюзы или сырорезку со староцерковной вязью по оловянной ручке. Так что дело не в том, что мы, я или Катрине, всё ещё сомневаемся. Мы сделали свой выбор. Иначе с чего бы мы переезжали уже в третью нашу с ней совместную квартиру?

Да, родители Катрине – сливки буржуазии, белая кость. Из тех породистых семей, где детей учат мягко грассировать. На мой взгляд, это похоже на недоработку логопеда, но все детские друзья Катрине, которых зовут исключительно Ульрих, Дидрик, Шарлотта или, на худой конец, Педер или Пернилла, тоже все как один подкартавливают. Такие родители, прямо скажем, не только обуза. От них она унаследовала аристократичную фамилию Хопсток. А это предполагает немалое и не сегодня нажитое состояние. А также коттедж в престижном Гейлу в полном вашем распоряжении, дом с куском берега в Люнгёре и половину старинной усадьбы в Тоскане, недалеко от Лукки. А также то, что пока мы «вставали на ноги», нам не приходилось колотиться так, как остальным. Теперь, вот уже три года, мы живём полностью на свои, и даже эту квартиру могли бы оплатить наличными. А это уже неплохая степень свободы. Отец Катрине всегда спрашивает, не нуждаемся ли мы в чём, а его представление о «нужде» несиротское. Для него ужасающая нищета – необходимость ездить на восьмилетнем «БМВ». Но я всегда вежливо отказываюсь.

За всё за это от нас требуется разрешать ему курить сигары, когда он приходит в гости. Поэтому иногда для смеха я зову её Катрине Мак-Дак.

Сведём баланс: самое привлекательное в Катрине – её ровная доброжелательность. А злит меня в ней сильнее всего то, что её вечно нет дома.

– Там ещё два ящика. Может, сходим вдвоём? – предлагаю я.

Мы спускаемся вниз. Новенькая машина стоит на своём новом, номерном месте. Стоянки поблизости нет, но это тихий престижный район. Не чета тому, где мы жили раньше. Там, у Фрогнер-парка, с обеда и до утра хороводятся местные забулдыги. Снег всё идёт, сыплется на асфальт мокрыми разлапистыми плюхами, которые на моей малой, как говорится, родине зовут кулёмами. В уличных огнях они кажутся шафрановыми.

Мы берём каждый по коробке. Это книги. Я запираю машину, тут выясняется, что у Катрине ноша тяжелее, мы начинаем меняться. Катрине поднатуживается, и тогда я легонько, но с однозначным намёком, шлёпаю её по заду. В ответ она делает языком нечто неописуемо вульгарное. Мы на одной волне. До чего всё-таки сближает коллективный труд.

– Пиццу вот-вот привезут, – едва не оправдывается она. Ergo: жди!

Если человеку предстоит прожить две недели среди картонных коробок, то для него имеет значение, среди каких именно коробок он будет жить. Я не в состоянии две – а то и три – недели смотреть на коробки из-под бананов или памперсов, подобранные в ближайшем супермаркете. В этот раз мы купили картонки в оптовой фирме канцтоваров и укрепили их прозрачным матовым скотчем. Они одного, удобного, размера. Красиво ставятся друг на друга. Их можно потом сложить, убрать и использовать ещё раз. И они не раздражают.

Нам надо сделать ещё одну ездку на старую квартиру, там осталось шесть или семь коробок так называемых «мелочей». Но это уже завтра, с утра пораньше. А днём придёт грузовик с большими вещами.

Я не хочу считаться интересным, хочу хорошим.

Надеюсь, умерший тридцать лет тому назад Людвиг Мис ван дер Роэ простит мне, что я, по обыкновению, позаимствовал его высказывание. У нас в доме, если вы не в курсе, Мис – царь и бог. Если в этих стенах вы услышите нечто умное, глубокое и тонкое на тему архитектуры, то сто против одного – авторство принадлежит Мису. Только и слышно: «Перевранный Мис! Оболваненный Мис! Непонятый Мис!» Это на его долю выпало полвека презрения, Миса втаптывали в грязь, пока эти деятели от постмодернизма утоляли свою малопристойную страсть к сногсшибательности. Последним-то, конечно, посмеялся Мис, и хорошо посмеялся, от души. Назовите мне сегодня что-нибудь более смехотворное, более нелепое, более вульгарное, чем, прошу прощения, так называемый «постмодернизм» в архитектуре?

Несмотря на скрытую в этом титуле изящную двусмысленность, я не вполне уверен, что Мису понравилось бы служить «домашним кумиром». В его универсуме не было места богам. Он жил в эпоху рационализма и адекватности, не задавленную оккультными символами и мистикой, и мы из наших девяностых можем только с ностальгией и неизбывной завистью вглядываться в то потрясающее время.

Эксперты по общественным тенденциям, которых у нас скоро станет много более чем достаточно, не устают напоминать: мы живём в эпоху индивидуализма. Мы перестали ходить строем, заявляют они. Теперь человек сам куёт свой стиль. А стереотипов «прекрасного» и «уродливого» якобы не стало, так что наши представления о красоте сугубо субъективны. (Следуя их логике, придётся признать, что и кассир у нас в банке вдел себе кольцо в нижнюю губу исключительно по наитию.)

Мы с Мисом готовы отстаивать объективность даже на кулаках. «Мои работы можно копировать без малейшего зазрения совести, – сказал как-то Мис ван дер Роэ, – ибо они совершенно объективны. Если б я столкнулся с чем-то столь же объективным, я бы тоже позаимствовал его».

Что есть эта «объективность»? Рассказываю: это такие пропорции, такие формы, материалы и узоры, которые апеллируют не к конкретному человеку, а к его опыту как представителя человеческой расы. Например, чистейшие геометрические формы – круг, квадрат, куб и пирамида—затрагивают некие глубинные, общечеловеческие струны, поэтому они объективны. Так же действует на человека и такой материал, как кожа; её запах, шершавость, холодок воспринимаются всеми одинаково, в отличие от, допустим, велюра. Желание дотронуться до кожи глубоко укоренено в том, что К. Г. Юнг называет «коллективным бессознательным». А вот врождённой тяги к велюру у человека нет, хотя материал этот вроде бы должен вызывать ассоциации со мхом; и тяга эта, буде она возникает, порождается особыми культурными детерминантами.

«В изгибе выражает себя индивидуальность, – писал Мис ван дер Роэ. – Изгиб соприроден телу, его повадкам и перцепции. Практического смысла в скруглении угла нет. Зато в кривую линию можно „вписываться“ сколько душе угодно... беря за основу некий интервал, шаг делимости и кратности. Можно понять, откуда в нас эта любовь к округлым утробным формам – так мы рождены, и нет для нас ничего притягательнее яйца; но круг ограничен, а в основе всего лежит квадрат; всякий круг вписан в квадрат».

Я обустраиваю жильё для богатых. Как ни пугающе банально это звучит (притом, что я занимаюсь и другими вещами: сейчас, например, заканчиваю оформление нового бара), но факт остаётся фактом: два последних года львиную долю доходов мне приносят частные заказы. Возможно, у меня к этому талант. В то же время я не принадлежу к мафии, которая делит между собой все лакомые государственные заказы, хотя я член Союза дизайнеров и значусь во всех его каталогах. Меня такое положение устраивает. Иметь дело с конкретным заказчиком бывает даже легче, чем с муниципальным строительным комитетом, где каждый дудит в свою дуду, а сходятся все единственно в требовании «сделайте нам подешевле».

Большинство людей считает «дом» слишком интимной сферой для того, чтобы отдать его оформление в чужие руки. Человек должен самовыражаться, сочиняя себе дом по своему вкусу, а не подлаживаться под безлично-профессионального «эксперта по стилю», утверждают они. В рассуждении сего тех, кто прибегает к помощи компетентных в убранстве жилища специалистов, становится всё меньше и меньше.

Но это кажущаяся правота. Я готов согласиться с тем, что бывают самородки, так сказать, интуитивы с врождённым вкусом и чувством формы, но по-настоящему удачные квартиры, сделанные без профессиональной помощи, я могу пересчитать по пальцам одной руки. Самодеятельные квартиры обязательно с изъяном: то безграмотное сочетание цветов, то не согласующиеся между собой формы или хромающий стиль. (Глянцевые журналы по интерьеру, гуру всех сам-себе-дизайнеров, с заметной регулярностью пишут о том, что эту хромоту, с известными оговорками, можно считать модной тенденцией, как бы фьюжн. Уродства её, во всяком случае, это не уменьшает.)

Неверно и утверждение, будто бы я навязываю другим свой вкус. Работая, я стараюсь не думать о том, что у меня есть этот самый «вкус», я воспринимаю себя как медиума, который призван выявить мечты и желания заказчика, а затем материализовать и оформить их. Мои клиенты – по определению сложившиеся личности, и у помещения, с которым они имеют дело, тоже свой характер – зачем же лезть в этот винегрет со своей индивидуальностью? Я стараюсь быть объективным, объективным вплоть до самоустранения. И готовый интерьер, если я хорошо справился со своей работой, характеризует личность хозяев. Она выступает рельефнее и чётче, чем прежде. Моя миссия в том и состоит, чтобы проявить их личность, чтобы путём долгих дискуссий и коварных вопросиков очистить её, взрастить из неё нечто столь красивое и гармоничное, что они только диву даются: неужели это всегда в нас было? Вот и вся моя работа. Я продаю клиентам их же индивидуальность. А вовсе не мою. Когда квартира сделана, я там просматриваюсь не более чем божий промысел в навозной куче. И хозяева начисто забывают о том, что я встречался на их жизненном пути. (А вспоминают обо мне, только получив счёт.)

Я не хочу считаться интересным, хочу хорошим.

Иммануил Кант в терминах своей эстетики говорит об этом так: «Вкус есть способность оценивать предмет или действие посредством полностью незаинтересованного чувства удовольствия или недовольства. Объект такого чувства удовольствия называется „красивым“».

Я бы не пережил, если б кто-то, войдя в сделанное мной жильё, завопил: «Оо! Вижу-вижу! Сигбьёрн Люнде!» Я не «подписываю» свои интерьеры, не увлекаюсь эстетскими пшиками. Но, не покривив душой, могу сказать, что не сделал двух «одинаковых» квартир. Осло, в общем, маленький город, а уж в том кругу, где моими услугами пользуются, и вовсе, я полагаю, все друг друга знают и пересекаются. Примерно год назад я попал в историю: мой клиент обвинил меня в том, что у его лучшего друга – хотя я об их знакомстве не подозревал – тоже появился стол «Tugendhat» (квадратный стол со стеклянной столешницей, под которой располагается стальная крестовина, служащая баром) от Миса ван дер Роэ. Что ему теперь делать с теми двумя, что есть у него? На мой личный взгляд, даже если вышеназванный стол появится в каждом доме, урон от этого будет столь ничтожно мал, что говорить не о чем, но клиенты рассуждают иначе. По уровню доходов они относятся к той группе, где принято пользоваться «эксклюзивными» вещами. Он не желал иметь в доме то, что есть у других. Пришлось мне заменить оба мисовских стола. Кстати, те, что я купил взамен, были дешевле, но разницу я оставил себе – как штраф за пренебрежение к Ван дер Роэ.

В нашей среде бытует мнение, что, когда бы не заказчики, жизнь дизайнеров была бы раем на земле. Однако без заказчиков нашей профессии не существовало бы. Из этого и будем исходить. Хотя клиенты попадаются хорошие и трудные. Хороший клиент позволяет тебе работать спокойно. Я нисколько не имею в виду, что у хорошего клиента нет своих идей и представлений, как раз наоборот, но хороший клиент озвучивает их сразу, а остальное доверяет дизайнеру. Как только мы обо всём договорились и утвердили чертежи, я советую своим клиентам отправиться в дальнее и продолжительное путешествие. Самый тяжёлый случай – это заказчик, который продолжает путаться под ногами у меня и рабочих со своими «а вот я опасаюсь, как бы», когда уже всё поломано и порушено. Которому вдруг приходит в голову, что лучше бы уложить паркет «в другом направлении». «Видите ли, друг мой, – отвечаю я в таких случаях, – весь мой дизайн-проект держится на том, что паркет будет уложен в этом направлении. Если мы положим по-другому паркет, надо будет переделать полностью всё. Вы готовы?»

О том, сколько это будет стоить, я не говорю. Это клиенты понимают. Все смотрели в своё время комедию «Милый, милый норвежский дом».

Другая напасть – клиент начитанный. Он появляется со стопкой книг и журналов, пестрящих жёлтыми бумажками, открывает эти нетленки на чём-то на его взгляд чертовски привлекательном и сообщает: «Я хочу, чтоб было примерно так».

Я изучаю фотографию и выясняю, что, во-первых, журнальная квартира много больше той, что есть у заказчика, во-вторых, свет там падает иначе, в-третьих, мебель на снимке страшна до безобразия.

Но этого я клиенту не говорю. Я спрашиваю:

– Чудесно! А я-то вам зачем?

– В каком смысле?

– В том смысле, что здесь написано, как мебель называется, где она продаётся и даже сколько она стоит, если я не ошибаюсь. Всё, что вам нужно, – снять телефонную трубку и заказать доставку. С этим вы легко справитесь без дизайнера.

Странно, но когда я представляю ситуацию таким образом, продвинутого заказчика или заказчицу вдруг посещают сомнения по поводу прочитанного. У них появляются смутные подозрения, что на поверку дело может оказаться сложнее, и процесс неизменно оканчивается тем, что они подряжают меня. Хотя продолжают подсовывать мне книги и журналы. А от меня требуется всякий раз вдумчиво изучать их и говорить: «Неплохо придумано! Пожалуй, надо будет украсть у него идейку. Кстати, я думал над тем, что вы показывали мне прошлый раз, и знаете, тут есть вариант получше. Вот смотрите...»

Ещё имеются супруги с разным мнением. Переделку квартиры, точно как рождение ребёнка, некоторые рассматривают как способ спасти распадающуюся семью, но работать с такими заказчиками – сущий ад. Если один на службе или вышел на пять минут, второй вполне может позволить себе заявления типа: «Будет так и так. Это моё последнее слово. В конце концов, имею я право хоть на это!» В таких случаях надо запастись временем и терпением и попытаться растолковать супругам, что результат прямо зависит от того, насколько они сумеют договориться, что, как и в других жизненных ситуациях, надо уметь не только настаивать, но и отступать. Тем не менее в конце концов я обычно солидаризируюсь с женской половиной, таково распределение ролей в жизни. Чем дальше, тем сплочённее наш тайный альянс, цель которого, как полагает супруга, – обдурить её благоверного по полной программе и ободрать как липку. Одна дама, из самых густых столичных сливок, попросила меня купить мужу кресло для релаксации такой конструкции, что стоило ему прилечь перед телевизором, у него вываливалась и закатывалась в недра кресла мелочь из кармана. «Вы не представляете себе, какой он скупердяй. У него гроша не выпросишь», – сказала она тогда.

Часто я становлюсь свидетелем неприглядных подробностей чужой жизни. Хоть роман пиши... Короче, у меня нет никаких иллюзий, что стоит поместить человека в прекрасный интерьер, и он станет счастливым. Я полагаю, что красивая, гармоничная среда обитания добавляет человеку счастья, но не создаёт его. «Наполните дом сей светом и счастьем!» – попросила восходящая театральная звезда (имя ей сделало участие в телесериале), когда поручала мне переоборудовать её мансарду, поскольку у неё самой нет ни секунды времени. «Светом наполню, – ответил я, – а счастье ищите в себе».

Так я заслужил довольно, как показывает мой опыт, редкую для нашей профессии награду – поцелуй. И она заказала мне квартиру и осталась безумно довольна. И так бывает.