Текст книги "Декоратор. Книга вещности"

Автор книги: Тургрим Эгген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

– Дизайнерская премия? Я на неё никогда не претендовал. Мне был нужен просто камин. А не куча металлолома, из которой торчат ржавые гвозди, решётки и эта... колючая проволока. Твоя конструкция опасна для жизни. Вот я позову в гости своих стариков, и мы должны пить кофе перед этой штуковиной?

– Я не предполагал, что кто-то будет сидеть впритирку к камину. Он смотрится лучше на расстоянии и должен стоять особняком.

– Тут расстояния недостаточно, – парирует он. – С этой точки зрения ему место на Несоддене или... в Музее современного искусства.

Сама любезность просто.

– Я буду чрезвычайно огорчён, если ты скажешь, что камин надо разобрать и построить другой.

– Именно это я имел в виду.

– Хотя бы попробуй привыкнуть к нему. Приготовь дров и разожги вечером огонь. Ручаюсь, ты переменишь своё мнение.

– Не переменю, в этом я абсолютно точно уверен, – отвечает Йэвер. – Вопрос стоит так: ты можешь сам снести этот камин и построить другой или мне надо искать человека?

Я раздавлен. По телу разливается страшная слабость и апатия. Это полное поражение. Творения, которые я с помощью Шивы создал из ничего, из пустоты, в которых есть прямота и постижение сути, которые говорят языком истины... всё это сор. Йэвер считает их мусором. Я могу сколько угодно уговаривать себя, что он фарисей, зажравшийся бонза с мещанским кругозором, но сила на его стороне. И он может уничтожить мои творения.

Может, вообще глупо считать, что декоратор выше лакея? Я так не думаю. Да, признаю: я не нашёл языка, внятного этому клиенту. Зато есть другие. И пусть не надеется – я и гвоздя не выну из камина, прежде чем не запечатлею его на плёнке.

– Хорошо, – наконец говорю я. – Я вернусь к согласованным чертежам. Хотя я знаю, что ты совершаешь чудовищную ошибку. Это мне позволено сказать?

– Сколько угодно. И я не возражаю, если ты вставишь дополнительные работы в смету. Быть трусом обходится недёшево.

Всё свелось к первоэлементам. Цилиндры... и деньги.

У меня есть компьютерная игра, и я занимаюсь тем, что сижу и вожусь с ней. Это стратегия под названием «Sim City 2000», где вам предлагается попробовать себя в качестве градостроителя. Вы должны с нуля заложить в городе всё: дома, коммуникации, энергосистему, производство, сферу обслуживания, индустрию развлечений и всё прочее так, чтобы люди в нём жили и плодились. Чем дальше, тем задачи труднее, но если ты хозяйствуешь умело, то город прирастает жителями, а твой счёт – нулями, и в конце концов тебе ставят памятник. Город может выйти на загляденье, особенно когда ты обзаводишься ресурсами и технологиями, чтобы поднимать его ввысь.

Игра затягивает совершенно, единственный минус – она требует времени. Я тружусь над своим городом, который в честь утопического проекта Ле Корбюзье окрестил Ville Radieuse[4]4
  Лучезарный город (фр.)


[Закрыть], с одиннадцати часов вечера вчерашнего дня. Сейчас половина десятого утра, и город начинает оправдывать мои ожидания. Я бы не назвал это время потерянным. Никогда не вредно почувствовать, что значит строить город, – ведь это тот же дом или квартира, только в макромасштабе. Одно плохо, я не поспал. Глаза болят от стольких часов за экраном. О пище я тоже не вспоминал, и желудок протестует, вернее, он давно взывает ко мне, да я не реагировал, но теперь сдался.

На столе вокруг рассыпаны эскизы, с которыми я упражнялся вчера вечером, пока не понял, что поиграть в «Sim City 2000» будет и то более толково. Такими эскизами только людей пугать. Непонятно, что вчера со мной стряслось. Пол вокруг стола усеян скомканными и разодранными бумажками.

На окраину города налетает торнадо и обрушивает несколько самых хлипких строений. Но поскольку я давно собирался снести их, то начинаю закладывать новостройки, как вдруг слышу звук открываемой двери. Катрине? Я же ждал её завтра?

– Сигбьёрн?! – кричит она. – Я сейчас умру. Ты можешь сделать мне чашечку чая?

Завтра тем временем наступило.

Я прячу свои рисунки, поднимаю с пола бумаги и выкидываю их в корзину, сохраняю игру, выключаю компьютер и иду на кухню поставить кипятиться воду. Катрине сразу закрылась в ванной и принимает душ, слышу я. В прихожей навалены её сумки и пакет с гонконгской распродажи Орхана Памука. Я заглядываю в пакет, там что-то элегантное серо-синего шёлка, на вид дорогое.

Вода вскипает, я наливаю её в кружку, где лежит пакетик чая, добавляю ложку верескового мёда и слышу, что Катрине выключила воду. Она появляется на кухне, закутавшись в большое белое банное полотенце, а маленьким закрутив волосы как тюрбаном.

– Вот твой чай. Устала? – спрашиваю я. Ночной перелёт из Гонконга с посадкой в Копенгагене – это испытание, я уже понял. Но отчасти я ей завидую, она посетила и новый терминал в «Каструпе», и «Чек Лап Кок».

– А почему ты в таком виде? – спрашивает Катрине. – Ты собрался в душ?

По-честному, я забыл, что голый. Я так давно хожу дома без одежды, двое суток уже, что перестал замечать её отсутствие.

– Как тебе «Чек Лап Кок»? – спрашиваю я не смутясь.

– Тебе понравится, – отвечает Катрине. —Ты в душ?

– Нет. Я просто решил дома отказаться от одежды. Ощущение наготы доставляет удовольствие, доложу я тебе.

Она смотрит на меня с удивлением.

– Ещё бы. Значит, ты просто решил?

– Да. Теперь, когда человек создал себе жилище, непроницаемое для непогоды и ветра, с кондиционированием воздуха и идеальным контролем температуры, нет никаких реальных причин одеваться. Одежда утратила функцию.

– Ты совсем сбрендил, – замечает Катрине. – А как насчёт того, чтобы вести себя нормально, хотя бы в порядке эксперимента?

– Что ты понимаешь под «нормально»? Если «естественно», то я именно так себя и веду. Человеку естественно жить обнажённым. Не знаю, насколько ты в курсе, но подавляющее большинство ведущих норвежских модернистов и архитекторов-функционалистов тридцатых годов были убеждёнными нудистами. Они видели связь между прагматичностью в архитектуре и производстве мебели и тем, что летом человек скидывает с себя лишние тряпки.

– Не знаю, насколько ты в курсе, но сейчас зима в разгаре, – говорит она. – А что у тебя с носом?

Он всё ещё опухший, иссиня-жёлтый на переносице после столкновения с черепушкой невменяемого таксиста. Эту историю я не планировал ей излагать.

– Упала балка. Я ломаю перегородки в доме, – рассказываю я.

– Надеюсь, ты был не в таком виде? – спрашивает она. – Сделай милость, оденься. А то вид глупый.

– Не гнушайся, попробуй сама! Разденься и увидишь. Очень приятно. И мысли вертятся быстрее, когда раздет.

– Сигбьёрн, у нас нет занавесок.

– И что? Думаешь, у нас так много секретов?

Она смотрит на меня и ухмыляется.

– Делай как знаешь. Надеюсь, ты планировал облачаться хотя бы, когда приходят гости. Я займусь йогой и посплю пару часиков. Какие-нибудь важные звонки мне были?

– Вроде нет, – отвечаю я, вспоминая, что давно не слушал автоответчик. Катрине идёт через гостиную к спальне, вытирая на ходу волосы полотенцем. Внезапно она поднимает лицо и кричит:

– Сигбьёрн, иди сюда!

– Что случилось?

– Твой брат у нас?

– Нет, с чего ты взяла?

Хьелль Турлайф не показывался после той чудовищной истории с ведром. Правильно делал. Катрине была возмущена не на шутку.

– А это что?

Она тычет пальцем в глубь гостиной, я, как был голый, подхожу к двери и заглядываю. Палец нацелен на столик Ногуччи. На нём лежит... чёрт, как я забыл.

– Я до смерти перепугалась. Откуда он взялся?

– Довольно интересно, что ты ассоциируешь это с моим братом.

– А что странного?! Он же гангстер. Это мне ясно. Ты хочешь сказать, это твоё?

– Ну да. Это игрушка, – говорю я. – Правда, потрясающий?

– Потрясающий?! По-моему, омерзительный. Зачем ты его притащил?

Я иду и беру пистолет, это отличный новейший девятимиллиметровый Bowers&Wilkins, я держу его на правой ладони, а пальцами левой глажу тёмную воронёною сталь, наслаждаюсь обворожительными пропорциями этого совершенного с точки зрения дизайна объекта, который ложится в руку как влитой. Людям следует уделять изучению стрелкового оружия больше времени.

– Я должен был нарисовать его, для одной работы, а потом решил оставить на столе как украшение. Ты наверняка видела такие сувениры. Мне он кажется красивым. Он не заряжен, конечно, если ты этого боишься.

– Я не боюсь, я в шоке, – говорит Катрине. – Будь так добр, спрячь его с глаз моих долой.

Я уношу пистолет к себе в кабинет и убираю в ящик, где уже хранится полный магазин к нему. На самом деле пистолет никакая не игрушка. Настоящее оружие, смертоносное. Я купил его за три тысячи крон у одного из поляков-плотников, которые делали Йэверу пол.

Вчера вечером я долго, час наверно, развлекался с пистолетом. Целился в окно, в машины, вывески, прохожих, в своё отражение в зеркале. Приставлял дуло к виску, засовывал в рот, чтобы почувствовать, как ощущается вкус промасленной стали за секунду до того, как вылетает пуля и кладёт конец всему. Пистолет был заряжен, но не снят с предохранителя. Потом я подумал, что заигрался, что нехорошо иметь боевое оружие в досягаемости, когда я так взвинчен, вынул магазин и убрал в ящик стола. Но пистолет оставил в гостиной, я ещё не насладился им сполна. А когда смотрел новости, целился во всех, кто мне не нравился. Начиная с премьер-министра. Прекрасное ощущение.

– Нам надо поговорить, – встречает меня Катрине, когда я возвращаюсь. Она в халате, но очевидно решила манкировать йогой. Она садится, я устраиваюсь напротив.

– Ты не мог бы всё-таки одеться? Из вежливости.

Я поднимаюсь и иду за своим чёрным халатом.

Бытует миф, что, услышав от женщины фразу «Нам надо поговорить», все мужчины впадают в панику. Я не ощущаю её. Мы с Катрине всегда без проблем обсуждаем то, что нас гнетёт. Хотя, естественно, я начинаю прикидывать, что могло стрястись на этот раз.

– Да? – говорю я осторожно.

– Сигбьёрн, с тобой всё в порядке? – спрашивает она.

– Вроде бы. А почему вопрос?

– Ты... так отдалился от меня. Я чувствую, что в последнее время мы не общаемся нормально.

– В последнее время ты почти не была дома, – замечаю я. – Возможно, дело в этом.

Она отхлёбывает глоток чая.

– Ты прав. Я тоже хотела бы реже уезжать, да ничего не попишешь, иногда всё сходится. Мне самой командировки опостылели. Честное слово, весной станет гораздо лучше.

Я киваю. Она продолжает:

– Но мне кажется утомительным каждый раз, возвращаясь домой, обнаруживать... загадочные вещи. Ты ходишь голый, с перебитым носом, а на столе в гостиной валяется пистолет. Разве непонятно, что меня это настораживает?

– Возможно, немного странного в этом есть, – признаю я.

– Как подвигается твоя работа? Ты доволен? Всё получается как надо?

– Нормально подвигается, – отвечаю я.

Я думаю о разбирательствах с Йэвером. Ему не кажется, что всё получается как надо. Но это моя проблема. И мне её утрясать. С Сильвией дела обстоят тоже не лучшим образом. Я очень долго уповал на это объяснение с Катрине, надеялся, что когда она наконец окажется дома и мы сможем выяснить отношения, то разговор будет решающим. А сейчас решать уже нечего. Мне лучше. Криз я переживал вчера, с момента, когда взялся за пистолет и пока не вытащил из него магазин. Потом я отдыхал, наслаждался, играл в «Sim City 2000». Самые обыденные занятия. Да, поспать было бы нелишним. Так ведь и Катрине не выспалась.

– У тебя не бывает чувства, что у нас проблемы в общении? – спрашивает она.

– В целом – нет. Мы оба слишком много работаем, в этом всё дело.

– Ты считаешь, что дело только в этом?

– Возможно, я сегодня не в форме. У меня два больших заказа, и я сижу с ними ночами. Мне искренне жаль, если это сказывается на наших отношениях.

– Иногда мне чудится, что ты ускользаешь от меня. Что я не могу к тебе пробиться.

Нечто в её лице вдруг наводит меня на мысль, что разговор не обо мне. Она опасается встречаться со мной взглядом, делает странные гримаски ртом. Силится что-то сообщить мне и не может собраться с духом. Внезапно всё встаёт на свои места. Беседа до сих пор была прелюдией, необходимой, дабы встроить в контекст и логику причинно-следственных связей некое признание. Догадываюсь, какое именно.

– Ты часом не встретила ли другого мужчину? – спрашиваю я.

Она вспыхивает. Едва не опрокидывает чашку, кладёт ногу на ногу. Насколько я знаю, так действует бессознательный защитный механизм.

– Этого бы не случилось, если бы я не мучилась из-за нарастающего между нами отчуждения, – признаётся Катрине.

Она обезоруживающе улыбается – видно, облегчение сильнее стыда. Если ей вообще-то стыдно.

– А как ты догадался?

– Ты никогда не умела ничего от меня скрывать.

– Наверно. Правда, скрывать было особо нечего.

– И насколько это серьёзно?

– Серьёзно? Да ты что! Один-единственный разок, в эти выходные. Я ужасно раскаиваюсь, Сигбьёрн.

Сейчас она откровенна. И наконец-то глядит в глаза.

– Кто он? – спрашиваю я.

– С работы. Начальник производства. Он швед, лет сорока пяти. Обходительный, наверно сексуальный, но меня он никогда с этой стороны не интересовал, до последнего раза. Так получилось. Мы сидели в отеле, в баре, пили, и я почувствовала себя страшно одинокой. Одинокой и пьяной. Через это все глупости и творятся!

Она нервно смеётся. Я вижу, она не рассчитывала на такую спокойную реакцию с моей стороны. Не желаю озвучивать, как она себе это представляла. Ещё б ей было не перепугаться при виде пистолета.

– Оно того стоило?

– Стоило? Невозможно сказать. В тот момент – да. Надеюсь, ты не обидишься, если я признаюсь, что было замечательно. Мы резвились долго, сам знаешь, как это бывает с новым партнёром. В несколько заходов. Но самым потрясающим было внимание. Безраздельное внимание. Мне кажется, ты мне его давно не уделял.

– Я ценю твою честность, – отвечаю я, пытаясь вызвать в сознании картинки, разжигающие ревность. Катрине захлёбывается криком в комнате отеля. Её легко представить. Телевизор, минибар, огромная кровать, кресло или два. Вид на Виктория-харбор и детище И. М. Пея. Чужой мужчина, исполняющий все её фантазии. Интересно, матерился он по-шведски? Нет, с ревностью ничего не выходит.

– Это больше не повторится, – продолжает она. – Я уже решила.

– Откуда ты знаешь?

– Нет, но... Во-первых, он женат. Во-вторых, мы не так часто пересекаемся. И потом, это не было настолько божественно. Но я подумала, что ты должен знать.

– Мало того, ещё и разделить вину, если я верно понял, – говорю я.

Она теряется.

– Конечно, твоей вины здесь нет. Она целиком моя. Но я хочу сказать, что такого могло и не случиться. Если б дома всё было нормально, мне б и в голову не пришло... Разве не так? Ты очень сердишься?

– Не очень. А что, похоже?

– Как раз нет. По-моему, ты поразительно спокоен. Вернее, холоден как лёд.

– Ты этим разочарована?

– Немножко, – тянет она с улыбкой. – Признаюсь: я чуть-чуть разочарована. Но ты меня простишь? Не сразу, понятно, но постепенно? Если я дам слово, что такое никогда не повторится?

– Попробую, – отвечаю я. – А ты была в том новом платье? Когда закрутила с ним?

– Нет, – отвечает она. – Но он помог его выбрать. Мы пообедали и вместе походили по магазинам. Потом он улетел.

– И он оплатил платье?

– Нет конечно. Он же швед! – хохочет Катрине. – Хочешь посмотреть, как оно мне идёт?

– С радостью.

Она уходит в ванную и одевается в платье. А появляется оттуда Катрине, которой я давно не видел. Женщина, на которую встанет у любого начальника производства не только сорока пяти лет. Она делает те же телодвижения, что и в гонконгском баре, вульгарные, откровенные, как проститутка. Женский брачный танец, означающий: я доступна.

– Иди сюда, – подзываю я и тяну её к себе на колени. Она усаживается на меня верхом и обхватывает руками мою шею. Я целую её в ямочку и провожу рукой по спине, опускаясь вниз. Халат распахнулся, и она чувствует меня. И отзывается. Может, она подстёгивает свою похоть воспоминаниями о шведе, мне плевать. Не пройдёт и секунды, понимаю я, как мы завалимся на пол, мне хочется совершить это прямо тут, на полу в гостиной.

Я исцелён. Её измена, наш разговор рассеяли моё наваждение, разбудили меня и сделали опять счастливым.

Вот бы вставить ей дуло пистолета?! Но этого я не решаюсь предложить. Сегодня.

День может оказаться последним зимним днём. Идя к машине, чтобы поехать в Виндерен, я чувствую, как припекает солнце. На небе ни облачка. По-прежнему ядрит морозец, но солнце кочегарит старательно, с неофитским жаром. Сегодня воскресенье, Катрине спозаранку укатила на лыжах, а я предвкушаю, что увижу дом Йэвера в ярком дневном свете. Зима не баловала меня такими возможностями.

Только я завёл мотор, в стекло забарабанили. Я обмер, конечно. Как можно так пугать людей?

На тротуаре женщина в безразмерном пальто с капюшоном – Сильвия. Она наклоняется к окошку и улыбается. Чему?

Я не виделся с ней больше трёх недель и не делал попыток пообщаться. Хотя слышал её. Это не было приятно. Тем не менее могу сказать, что я пошёл на поправку. В последнюю неделю я даже стал самонадеянно думать, что «переболел» ею, и качал головой, глядя на себя в зеркале, и вопрошал, что это на меня нашло.

Я опускаю стекло.

– Приветик, Сигбьёрн.

– Привет, Сильвия, – говорю я с тихой улыбкой, глядя прямо перед собой.

– Как дела?

– Хорошо.

Такая лаконичность может показаться демонстративной, поэтому я добавляю:

– Солнце греет.

– Да, греет. Пора бы и припекать. Последние пару дней я думаю, что надо бы с тобой поговорить.

– Зачем?

– Узнать, как у тебя дела. У тебя найдётся время на чашку чая?

– Знаешь, нет. – Мне приятно осчастливить её таким ответом после всех её бесчисленных «сейчас мне некогда», и я даю фразе повиснуть в воздухе и произношу после затяжной паузы: – Мне надо кое-что посмотреть в Виндерне, а световой день короток.

– Это дом, о котором ты рассказывал? – спрашивает она.

– Да, он почти готов.

– А когда ты вернёшься?

– Не знаю.

Поди ж ты, какая спешка, думаю я. Но потом соображаю, что неправ, что в моих же интересах поговорить с ней – хотя бы для того, чтобы убедиться: наваждение растаяло, Сильвия меня больше не тревожит.

– Можешь съездить со мной. Заодно дом посмотришь, и поболтаем по дороге, – предлагаю я.

– Да у меня тоже времени в обрез. Я завтра уезжаю в отпуск, на три недели.

– Вот оно что, – отвечаю я, закрывая окно.

Я так и не посмотрел на неё толком. Три недели – это отлично. То, что доктор прописал.

Она дёргает ручку дверцы. Мне не остаётся ничего другого, как распахнуть её.

– Незачем так злиться, – произносит она, втискиваясь в машину. Свою серо-синюю кошёлку она кладёт на колени.

– Я не злюсь, – отвечаю я, стараясь подавить стон.

– Не страшно, что я поеду с тобой? Если ты там застрянешь, я могу вернуться на такси.

– Конечно не страшно. – Я оборачиваюсь к ней. Но встретиться с ней глазами оказывается для меня ударом, как если бы собственноручно закрытые дверцы вдруг распахнулись на полном ходу. Я улавливаю запах парфюма, которым она прежде не пользовалась. Приторный, но ей в масть. Такая она и есть, думаю я, переспелая и слегка удушливая.

– Классная тачка, – говорит Сильвия.

Я теперь никогда не спускаю глаз с дороги во время движения, поэтому не могу глядеть на неё. К счастью.

– Что купила?

– Новый купальник. Я еду в Грецию. Пару дней в Афинах, а потом три недели без малого на острове Лефкас.

Порывшись в сумке, она предъявляет добычу. Желто-зелёное бикини слоновьего размера. Я невольно вспоминаю нашу последнюю встречу, бюстгальтер, который не запихивался в почтовый ящик. И обнажённый торс тоже.

– С кем ты едешь?

– Одна. Это не проблема. Всегда с кем-нибудь знакомишься. Ты бывал на греческих островах?

– Не вижу смысла посещать цивилизацию, которая пережила свой золотой век две с половиной тысячи лет назад и с тех пор деградирует, – отвечаю я.

– Меня там привлекает, так сказать, отсутствие цивилизации. Мне её дома по горло хватает. Как и снега, кстати.

Она опускает зеркало, выуживает из кармана помаду и принимается наводить марафет. Припомнив всё слышанное о Греции и одиноких туристках, я представляю себе Сильвию на пляже в компании коряво курлыкающего по-английски бронзового Диониса, который собирается попользоваться не только её телом, но и кошельком. Этого могло и не случиться. Но она сама выбрала, что захотела.

– Я собиралась попросить вас кормить мою птичку, – щебечет Сильвия, – но потом отдала её подруге.

– Понятно.

Я не отрываю глаз от дороги.

– Я ещё хотела сказать, что ценю, что ты с уважением отнёсся к моей просьбе оставить меня в покое, – говорит Сильвия.

– Ты угрожала полицией, если мне не изменяет память. Не знаю, известно ли тебе, но мало кто стремится к неприятностям с полицией.

– Правда, я угрожала полицией? Видно, вспылила. Да нет, не стала бы я звонить в полицию.

– Ну и уязвлённое самолюбие могло сыграть свою роль, – признаюсь я.

– Могло или сыграло?

– Сыграло, – смеюсь я, посылая ей быстрый взгляд. Ещё как!

– Как у тебя с Катрине? – спрашивает она.

Это, милочка, тебя ни капли не касается, думаю я, но вслух говорю:

– Гораздо лучше. Можно сказать, мы заново обрели друг друга.

– Так я и знала! – с торжеством откликается Сильвия. – Я тебе говорила, что подумывала обсудить ситуацию с ней? В самый разгар страстей. Уладить вопрос по-женски.

– Бог мой.

– Да, идея не блещет. Но я только подумывала. Пожалуй, мне стоит поближе с ней сойтись. С Катрине, она мне симпатична.

Так и вижу эту картинку. Обе две, рука в руке, плечо к плечу, связанные общей забавой: выставить меня посмешищем. Представляю, как тактично держалась бы Сильвия. Никакого буйства.

– Вы могли бы как-нибудь позвать меня на обед, – предлагает Сильвия. – Или на этой моднявой кухне не готовят?

– Эта симпатичная Катрине наставила мне рога, – рассказываю я. – Со шведом.

– Ой, бедный. Это тянулось долго? Так вот почему ты...

Я не опускаюсь до ответа на этот вопрос, а говорю:

– Приехали.

Мы остановились перед домом, солнце стоит высоко. Вилла смотрится потрясающе.

– Да, не отказалась бы я так жить! – говорит Сильвия, вылезая из машины. – Мечты, мечты...

– Дом обошёлся ему не баснословно дорого, – отвечаю я, вытаскивая связку ключей от новой двери. Их три.

Когда мы переступаем порог, меня настигает слезливое видение: будто мы с Сильвией молодожёны и впервые входим в наш новый, отремонтированный общий дом. Мираж сколь смехотворен, столь и реален. Он настолько сбивает меня с толку, что я набираю неверный код на сигнализации, и еле-еле успеваю перенабрать его, пока не включилась тревога. Одной клавишей я включаю все тридцать восемь галогенок первого этажа. Все они заведены на один выключатель, но в гостиной есть настенный реостат для плавного подкручивания света (да ещё я решил побаловать Йэвера и придумал ему джойстик для управления освещением на этом этаже, пусть поиграет). Сегодня свет не нужен. Солнце наводняет комнату через огромные окна гостиной, но мне хочется продемонстрировать ей все прелести.

– Как красиво! – ахает она. – И так просторно!

– Мне придётся попросить тебя разуться, – говорю я, развязывая забившиеся снегом шнурки. Потом снимаю пальто – в доме жарко. Наверно, плотники подкрутили термостат. Она снимает свои высокие сапоги и сразу делается ниже меня. Потом она стаскивает пальто, скатывает его и кладёт поверх моего. Под ним короткая, узкая юбка из бирюзово-чёрной шотландки и белый, связанный в резинку свитер под горло. Цветочный орнамент на чёрных чулках драматически не сочетается с клеткой юбки. Сильвия верна себе.

Она ощупывает одну из тонюсеньких стальных штанг на лестнице на второй этаж.

– Какая-то она хлипкая, – говорит она.

– Конструкция гораздо надёжнее, чем кажется, – отвечаю я.

– И пол новый? Обалденный!

– Новый.

– Недёшево. – Она наклоняется и проводит рукой по бразильскому ореху. – А кто здесь будет жить?

– Один торговец лекарствами, – отвечаю я.

– А потом мы удивляемся, что болеть стало так дорого! У него большая семья?

– Он будет жить один. По крайней мере, пока.

– Ничего себе буржуйство! – вскрикивает Сильвия.

– Ты тоже не в тесноте ютишься.

– Нет... в общем-то, мы все превращаемся в одиночек. Каждому подавай побольше жизненного пространства подальше от соплеменников.

– На этом этаже я сломал все стены. Теперь это единое пространство, – рассказываю я, когда мы входим в помещение. —Там кухня.

Я показываю налево, где только водонагреватель и шкафчики по бокам окна намекают на наличие за стойкой кухни. Шкафчики светло-серого тона, который почти сливается с белыми стенами.

Мы движемся дальше и доходим до дверей на террасу, тут Сильвия усаживается на диван от Карла Могенсена. Я рассказываю ей, что камин будет выложен заново, сохранятся лишь полукруглые стенки и тяжёлый полумесяц серо-зелёного мыльного камня, закрывающего очаг. Уродливая чёрная труба стоит голая до самого чердака.

– Я бы согласилась здесь жить, – говорит она. – Но ведь ещё привезут мебель?

– Обеденную группу и пару стеклянных шкафов. Конечно, телевизор и стереосистему. Одну книжную полку, возможно, две.

– Мама дорогая, а это что? – она тычет пальцем. Барсук.

– Это уберётся.

– Ещё бы! А это то, что я подумала?

– Скорей всего.

– Гадость, – кривится Сильвия. – Фу! Надеюсь, это не твоя идея?

– Идея как раз моя. У заказчика довольно специфические представления об искусстве в интерьере.

– Настолько?

– Нет.

– Это одна из самых жутких вещей, что мне довелось видеть. Хотя сюда она будто даже подходит.

– Я тоже так думал, – отвечаю я.

– А кто это сделал? – спрашивает она.

– Один знакомый.

Сильвия бросает последний оценивающий взгляд на композицию с барсуком.

– У этого знакомого здоровый кандибобер в голове.

– Пойдём дальше, наверх? – предлагаю я.

– А почему ты не любишь шторы? – внезапно спрашивает она.

– Тут есть шторы. Смотри!

Я подхожу к пульту, где все выключатели, и нажимаю кнопку занавесок. Мотор бесшумно начинает вытягивать из скрывавшей их колонны шторы винно-бордового цвета, и они медленно затягивают огромадное окно. На полпути я переставляю палец на другую кнопку, и гардина возвращается на прежнее место. Слышен слабый шелест.

– Джеймс Бонд отдыхает, – говорит она.

– Большие мальчики обожают дорогие игрушки, – объясняю я.

Мы взбираемся по лестнице. По стечению случайностей я оказываюсь позади неё. Вид не пленяет взор, но обогнать себя она не позволила. Сильвия идёт осторожно, будто опасаясь, что вся конструкция может обломиться. Посреди лестницы она останавливается и дёргает перила.

– Абсолютно надёжно, – говорю я. Прямо у меня перед глазами её задница колышется как студень в такт движению.

– Это тоже надёжно? – спрашивает она, очутившись на втором этаже. Лестница выходит в холл – это шесть квадратных метров толстого матового плексигласа, положенного поверх металлической решётки с круглым вырезом для лестницы. Над ней сделано высокое окно, и таким образом я получил больше света внизу. Единственная меблировка плексигласового плато – солидное чёрное кожаное кресло притязательной простоты от Алессандро Россини; уголок для вдумчивого чтения, достойный философа. Какой-нибудь идиот непременно опошлил бы всё нетленным шезлонгом-качалкой от Ле Корбюзье. А всё потому, что народ ленится следить за жизнью.

– Надёжно, надёжно, – отвечаю я. – Мы здесь ещё не всё закончили. Иди влево.

Но Сильвия сперва опробует кресло. И тихо стонет от удовольствия, обласканная его удобными формами. Потом открывает дверь и попадает в спальню Йэвера. На огромную кровать положен матрас, а мой фантазийный полог демонтирован и выброшен. Сильвии спальня и кровать кажутся столь обольстительными, что она сначала присаживается на краешек, потом подпрыгивает, проверяя силу пружин, и наконец укладывается. Она сдвигает ноги, но я успеваю различить сквозь колготки белую перемычку трусов в срамном месте и рывком отворачиваюсь в сторону. Но всё же присаживаюсь подле неё. Сильвия лежит на спине, и ситуация до боли напоминает прошлый раз, у меня на диване.

– Нравится? – спрашиваю я.

– Не то слово. Немного сурово, но здорово. А там ванная, да? По-моему, я точно вижу кран.

– Да, ванная.

– Разве это удобно? Если б я очутилась здесь в гостях, мне бы вряд ли понравилось, если этот парень, хозяин, видел, как я принимаю душ. Или писаю. Чем бы мы до этого не занимались. Понимаешь?

Я сглатываю. Неужели она вообще не ведает, что творит?

– Вашему вниманию предлагается ещё один механизм от Джеймса Бонда, – говорю я, вставая с кровати. Потом вхожу в ванную через проём стеклянной двери, скрытой большим гардеробом, останавливаюсь у окна и смотрю на Сильвию. – Следи за мной внимательно.

Я нажимаю рубильник, управляющий двойной видимостью стекла. Вдруг она исчезает. Я с трудом различаю неясные контуры кровати, стула, стоящего у стеклянной стены, и окна. Глаза не сразу привыкают к фантастической перемене. Потрясающе.

Сильвия просовывает голову в дверь:

– Нет, а что случилось?

– Смотри, – говорю я и снова нажимаю рубильник. В ту же секунду стекло делается прозрачным, в глаза бьёт свет.

– Колдовство какое-то, – ахает она.

– Да, такое видели лишь единицы.

– А почему ты не поставил матовое стекло?

– Мне хотелось дать ему возможность выбора. Спальня кажется гораздо больше, когда ванная просматривается насквозь.

– Значит, кто-нибудь там моется, а ты раз – и сделал стекло прозрачным?

– Конечно нет. Единственный рубильник находится внутри.

Но я вижу сцену во всех деталях. Сильвия в душе, сперва мутный силуэт, затем – одномоментное разоблачение, возможно так ею и не замеченное. Налитые мокрые сиськи в мыльной пене. Сильвия подмывается, тщательно и неспешно. Да, зря я не сделал рубильники с обеих сторон.

– Большие мальчики и дорогие игрушки, – тянет она, оглядывая ванную, инспектируя ванну и проводя пальцем по бортику биде. – Кстати, а это что? Сушильный шкаф?

– Это, – отвечаю я, – самый интересный предмет в этом доме. Называется аккумулятор оргонной энергии.

Она таращится на высоченный ящик, несмотря на все мои ухищрения подозрительно похожий на уличный сортир. Одно время я даже думал сделать окошечко в форме сердца, но побоялся, что Йэвер распсихуется. Сейчас оно квадратное. Сильвия открывает дверцу.

– Ты имеешь в виду оргонон?

– Да. А ты знаешь, что это такое?

– Знаю, вернее, слышала. Но ни разу не видела. Я не думала, что он может у кого-то быть.

– Чудаков больше, чем ты можешь себе представить. Есть международное сообщество энтузиастов оргонной терапии. Мне пришлось обращаться к ним за чертежами, – рассказываю я.

– А стенки из чего? – выпытывает она. – На вид обычный дачный сортир.

– Внутри стен изолят из минваты, овечья шерсть плюс металлические пластины.

– И я могу попросить разрешения посидеть в нём?

– Сколько угодно. Только не жди чего-нибудь сверхъестественного.