Текст книги "Профессия"

Автор книги: Тони Ронберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Я уверен, что произошла ошибка. Иванна ни в чем не виновата. Завтра Зак подтвердит это.

– Тогда я получу другое задание...

         И вдруг я понимаю, что это значит. Энжи получит другое задание. Мы никогда не увидимся больше. Не знаю, отпустят ли меня живым. Но для нее – все будет по-прежнему.

         А если это не ошибка – она должна будет закончить работу. Убрать Иванну, убрать меня, замести следы...

         Каким бы ни был ответ Зака – мы расстанемся.

– Энжи...

         Личное мешает видеть. Теперь ей тоже мешает. Она спешит отвернуться.

– Идем, идем, Илья. Отсюда нужно уходить. А уходить всегда нужно быстро...

         Жить вообще нужно быстро. Пока успеваешь.

33. ОТВЕТ

         Мы не ужинаем вместе в ресторанах, не слоняемся по проспектам и не ночуем в одном отеле. Энжи растворяется в своей темноте, а я – в своей. В темноте чужого мегаполиса. В ожидании ответа...

         Я не вижу ничего вокруг: уже чувствую, что мне ответит Зак, и все это наваливается и расплющивает меня.

         Я умираю в чужом мегаполисе. Без авто непривычно. А, может, и не в авто дело. А просто рыбу вытащили из воды и бросили на раскаленный песок. Точнее, она сама выпрыгнула – в надежде исполнить всего одно желание.

         Время до звонка Зака – вечность. Вечность, скрученная спиралью в сутки, но все равно – вечность. Когда я подношу мобильный к уху, замечаю, как трясутся мои руки. Зак называет другой отель и время – через час. Неизвестно, где этот отель. Я беру такси, за час – успеваю.

         Дежавю нет. Совсем другой отель, другая обстановка, светлый номер. Зак без очков, в белой футболке и джинсах. Зак – просто темноволосый парень, может, студент столичного вуза. Тонкий и хрупкий, со слабыми руками. Никак не связной террористической группировки. Просто настороженный малый. Просто Зак.

         Его лицо – мрачно. Настолько мрачно, что я замираю в дверях номера, глядя на его тонкую фигуру. Я еще не знаю, имеет ли выражение его лица отношение к его ответу, но сердце задыхается в предчувствии неминуемой беды.

         Он кивает сдержанно.

– У вас несчастье? – вдруг спрашиваю я, уже не дожидаясь его слов.

– Несчастье? Гибель наших братьев – это несчастье личного характера. Главное, чтобы от этих смертей не пострадало наше общее дело. Это... касается и вашего дела тоже, – говорит он неожиданно. – Вчера я узнал, что человек, который отдал приказ по поводу Слуцкой – погиб.

– Погиб?

– Несколько дней назад. Но я узнал об этом только вчера, когда попробовал связаться с ним.

         Я смотрю на него в полнейшем недоумении.

– И что это значит?

– Дело не в плохой связи, а во внезапности этой смерти… и этой жизни... Понимаете меня?

– Но это же не доказывает, что приказ имел основания!

         Зак смотрит мне прямо в глаза. И его глаза похожи на глаза Энжи: в них и влага, и огонь, и сожаление, и решимость. И в этих глазах – ответ.

– Отмените приказ! – молю я.

– Это невозможно.

– Вы же не смогли его подтвердить!

– Мне не нужны подтверждения. Помня о том, кого уже нет с нами, я вдвойне старательнее должен выполнять его приказы.

– Зак...

– Я понимаю ваше отчаяние, но существуют законы, которые я не в праве нарушить!

         Разговор окончен, но я продолжаю смотреть в его мертвые зрачки...

– Уезжайте немедленно! – отрезает он и выходит, оставляя меня наедине с моим отчаянием.

         Я перевожу взгляд на дверь, на окно... и ничего не вижу. Смотрю на все его мертвыми глазами…

         С Энжи я встречаюсь в шесть вечера в кабинете ресторана «Шарм». Она немного опаздывает, но я жду терпеливо и слепо. Это наше прощание.

         Она входит, закрывает за собой дверь, и мы целуемся. Только потом Энжи всматривается в мое лицо так же, как совсем недавно я сам с надеждой всматривался в лицо Зака.

– Ты говорил с ним?

         Моя задача – не колебаться, не сомневаться, не молчать ни секунды, не раздумывать...

– Он сказал, что это ошибка. Это был ошибочный приказ. Слуцкая не имеет никакого отношения к Чеченской кампании. Никакой связи нет. Ее с кем-то перепутали.

         Энжи слушает, затаив дыхание. И я чувствую, как на моих глазах выступают слезы.

– Но это ничего не меняет.

– В смысле? – теряется Энжи.

– Отменить приказ он не может, потому что человека, который его отдал, нет в живых. Его убили.

– Его убили?

– Он погиб в Чечне, совсем недавно. Я не успел...

– Мы не успели, – эхом откликается Энжи.

         И добавляет через секунду:

– Зак ждет меня вечером. Он сказал мне, что ты уже уехал.

– Почти уехал.

         Девочка всматривается в меня, словно что-то ищет в моем лице.

– Илья, что же будет дальше?

– То, что и было...

– Я не смогу остаться в Киеве.

– Киев – не самый лучший город на свете.

– Иванна будет убита.

– Ежедневно на земле погибают тысячи невинных людей.

– Я могу никогда больше тебя не увидеть.

         Входит официант. И я заказываю гору еды и коньяк. Мы не ходили с ней в рестораны, не гуляли вместе по ночному городу, не целовались в кинотеатрах. Мы не делали тысячу вещей, которых уже и не сделаем. На память останется драка, несколько ночей секса и этот ужин в «Шарме».

– Энжи, ты знаешь, что мир несправедлив. Если бы мир был справедлив, твой народ не знал бы войны, твои родители были бы живы, на Иванну никто не охотился бы, и мы не прощались бы сегодня. Ты веришь, что выполняя приказы Зака, борешься за справедливость, которой нет. И Зак верит, что, подчиняясь командам своего руководства, он служит общему делу. Но ни его, ни твое занятие не исправляет мир, не делает его справедливее…

         Энжи молчит, смотрит на еду и молчит. Не может ни к чему прикоснуться.

– Я не знаю, как ты будешь жить дальше, попадешь ли когда-нибудь в Киев и увидимся ли мы снова. От меня это не зависит, и я не могу тебе ответить. Пожалуй, на эти вопросы может ответить Зак, потому что от него твоя жизнь зависит больше, чем от меня или от тебя самой. Если, по-твоему, это справедливо, то ты на верном пути...

         Я наливаю ей коньяку, но она неподвижна.

         Наши жизни – это дороги, которыми мы идем. Пересекаются они или расходятся в разные стороны. Выбираем мы их осознанно или попадаем на них случайно...

         Моя дорога пересеклась с дорогой Энжи. Можно сказать, что для меня Энжи – средство, но чем являюсь я для нее, понять сложно. Если бы я стал ее целью, она изменила бы свою дорогу, точнее изменила бы своей дороге и пошла бы по другой. Но я не уверен... В Энжи я не очень уверен...

         Сейчас в ее глазах – застывшие слезы и ничего больше. Те же слезы, которые она проливала по матери, отцу и Родине. Те же, которые сопровождали ее холодное одиночество, ее будни в лагере, ее скитания по миру, ее заказы, ее безрадостные, беззвездные ночи...

         Чернота смотрит из ее глаз мне в лицо. Воронки взрывов, холод оружия, обрывки разговоров с Заком, переезды, заказы, крест прицела...

– Энжи, мой ангел...

         И вдруг она поднимается. Внезапно, словно молнией раскалывает неподвижные воздух.

– Прощаться очень больно. Я не хочу плакать. Не думала, что будет так тяжело. Я задала тебе много вопросов, на которые ты, действительно, не можешь ответить. Но есть еще один. И для меня он важнее всех остальных. Обещай, что не обманешь меня...

         При этом она делает еще шаг назад.

– Ты меня любишь? – спрашивает Энжи.

– Я очень люблю тебя.

         И она выскакивает. А я остаюсь перед накрытым столом. Пью коньяк и вспоминаю ее чернющие глаза. И глаза Зака. Московская ночь высыхает вместе с последней каплей в стакане.

         Может быть, я алкоголик. У меня не очень стойкая психика, я курю, бывает, нюхаю кокаин. Я не люблю ни газет, ни телевидения, у меня нет кумиров и идеалов, я не очень верю в Бога.

         Но есть еще одна очень плохая черта. Пожалуй, недостаток. Пожалуй, с этим надо бороться. Может, когда-нибудь я исправлюсь, но пока рай для меня закрыт.

         Я лжец.

34. ЗДРАВСТВУЙ!

         Здравствуй, Киев, мать городов русских! Уже совсем лето. Уже капают кондиционеры, молодежь курит дешевый Next, и я знаю, что я тоже – следующий.

Я возвращаюсь в июнь.

         В Киев. В свою квартиру. В начало пути.

         Я больше не несу ответственности ни за жизнь Иванны, ни за жизнь Энжи, ни за все мировое зло. Это мне не по плечу – увольте!

         У Макса новый «лексус». Он сигналит мне на светофоре и орет в окно:

– А я по номеру тебя узнал!

– Идентификационному?

– Ну! Бухаем?

– Я за рулем.

– Теперь я тоже. Дадим работу таксомоторному парку!

         И мы среди бела дня заваливаем в кафе. Я рад Максу, как родному. И он мне, кажется, тоже.

– Ничего так выглядишь.

– Ты тоже вроде поправился.

– Похорошел?

– Зареально.

– «Лекс» как тебе?

– Великолепная тачка!

         Но свою «бэху» я бы на его «лекс» не променял.

– Про наших знаешь?

         Наших-не наших?

– Сахар фитнесс-клуб купил, тренирует. Соня в крутой криминальной газете. Мастер расследования. Мотается по миру.

– На мотоцикле?

– На самолете!

– Ого! А ты?

– А я... как обычно. За компом сижу. Написал, кстати, прикольную игруху. «Миссия Z» называется. Слышал?

– Не.

– Купи. Оч рекомендую.

         Макс поправился, но мало изменился. Кепку снял, но волосы – косое каре. Даже когда он приколы мочит – изысканный такой малый.

– А ты как? – интересуется у меня.

– Ничего такого. Было одно дело – кончилось.

– Все погибли?

– Почему?

– Шучу. У тебя ж обычно все погибали. А как твоя «любимая девушка», ради которой?...

– Разлюбил.

– Разлюбил? Вот так просто?

– Да.

– А твой «лучший день»? Так и не было?

– Пока не было.

– Будет?

– Обязательно.

– Ты очень спокоен.

– Я перестал метаться.

– Давно?

– Недавно. В Москве. Понял, что бессилен. Это меня преследует, Макс. Ситуация повторяется – я бессилен помочь. Когда я болею, мне это снится: бегу – и не успеваю, стреляю – и осечка.

– Ты не импотент пока еще?

– Нет, это не по Фрейду. Это по жизни. И это мучит. Думаю, я выбрал не ту профессию. Мне нужно было что-то другое – без живых людей. Пока я не нашел ничего подходящего. Но метаться, суетиться – бесполезно. Больше не буду...

– Сможешь?

– Хотя бы попытаюсь, – я дергаю плечами. – А ты... встретил девушку своей мечты?

– Когда это у меня были мечты о девушке? Не помню, – лыбится Макс. – Я вижу всех насквозь. Это отталкивает.

– А ты не импотент пока еще? – спрашиваю я ему в тон.

– Ха-ха. Очень смешно. Все в порядке.

– А как же ты знаешь? Онанизм не в счет.

– Проверим?

         И я смотрю на Макса, словно вижу его впервые в жизни.

– Не знал, что я по тебе сохну? – продолжает Макс.

         Шутка? Чес слово – не знал. Даже в голову не приходило.

         Кепки, стрижки, гладкое бритье – блеск, да мало ли таких пацанов? Неприятного ощущения нет. Но прежнее визуальное удовольствие от созерцания Макса проходит.

         И вся его веселость тоже куда-то улетучивается.

– Родители давят на меня. Жениться типа надо. А я не могу. И маму расстраивать не хочется. Я маму оч люблю. Она меня вечно знакомит с кем-то из лимиты. Знаешь, хата, тачка, бабки – я выгодный жених.

– Тяжело тебе...

– Иронизируешь? Тебе этого не понять. Но, правда, тяжело. У меня постоянных связей нет в последнее время. Я людям не очень доверяю. И все это... тяжело одним словом.

– А выглядишь здорово.

– Ну, спасибо.

         Почему-то мне уже не так легко шутить и дурачиться с Максом. Что-то сломалось.

– Зря я сказал? – понимает он.

– Нет, все гут. Замнем эту тему.

         А я ж напиться с ним хотел... Еще споит меня чего доброго и соблазнит. Шутка. Но в каждой шутке...

         Я тороплюсь распрощаться с Максом и пойти по другой дороге.

         А в моей квартире меня ждет Энжи.

Энжи!

Она не делает мне сюрприз-неожиданность. Я открываю дверь ключом, и она выходит навстречу и говорит громко:

– Илья, не бойся. Это я.

         Здравствуй, мое хмельное счастье! Я бросаюсь к ней и сжимаю в объятиях. И только потом беру ее за плечи и вглядываюсь в ее бледное, исхудавшее лицо. Траур разлит по нему более, чем обычно.

– Энжи... Как ты нашла меня? Этот адрес...

– Этот адрес дал мне Зак. Знаешь, зачем?

         Я отступаю.

– Он дал мне твой адрес. И напомнил мне адрес Слуцкой.

         Я молчу. Жду ее действий. Просто жду...

– Зак.., – Энжи отворачивается. – Зак был для меня единственной ниточкой, связывающей меня с моим народом. И он был во мне уверен. А я не стала спрашивать его об ошибке. Может, ошибкой была наша с ним встреча – много лет назад. Он учил меня быть незаметной в большом городе, жить, выполнять свою работу и быть незаметной. Я верила ему, а он верил мне. Очень верил... И больше нет никакого Зака. Я оставила его в номере отеля и бежала. Бежала незаметно из большого города, как он меня учил...

Я не любила никого никогда... Но тебя я люблю. И ты меня тоже любишь. Это взаимно. Это справедливо. И это не может быть ошибкой. Слуцкая – пускай живет себе, пускай. Если бы не она – мы бы никогда не встретились. Теперь о ней забудут: заказчик погиб, заказ замкнулся на Заке, а Зака больше нет...

– Но есть другие...

– Другие есть, но им нет дела до Слуцкой. До меня – может быть, если они узнают, что это сделала я. Но они не узнают. Меня для них больше нет. Связь была только через Зака. Зака нет – и меня для них нет...

Я подумала, знаешь, о ней. О том, что она погибнет из-за чьей-то ошибки. А, может, у нее тоже есть любимый человек, может, она кого-то любит, и ее смерть оборвет эту любовь. А если не будет этой смерти – они поженятся, и у нее родятся замечательные, красивые дети. Она красивая женщина.

И я подумала о себе. О том, что выполнить заказ Зака и убить тебя, я не смогу. Я люблю тебя. Мне проще принести свою жизнь в жертву, чем отнять твою. И что любовь к тебе – это тоже... любовь к моей Родине и к моему народу, потому что я... я хочу быть матерью, хочу растить детей...

         Она говорит это без слез и спокойно. Она думала над этим. Она это выстрадала. Приняла решение и уже выполнила его. Она поверила мне, а не Заку. Поверила мне. Она спасла Иванну...

         И я падаю в ноги этой хрупкой девочке...

– Энжи... Мой ангел! Энжи!

– Не надо, Илья. Не говори так. Я не ангел. Это ты – ангел, который открыл для меня добро и зло – заново.

         Я не могу поднять на нее глаз. В этот момент понятия добра и зла уходят от меня совершенно.

35. ЗЛОСТЬ

         Заботу о своей безопасности Иванна поручила Симе. Он встречает меня на пороге офиса довольно неприветливо.

– Не знаю, примут ли вас.

         Кажется, мы были на «ты» раньше...

         Парень уходит, оставив меня без ответа. Я бы и сам мог позвонить, но мне хочется, чтобы все было официально.

– Внутри ты тоже сторожишь? – спрашиваю, когда он возвращается.

– Не очень.

– А в ее квартире?

– Нет.

         Нет. Ему Иванна не решилась открыть прелести своего пещерного быта. Итак, я избранный. Я посвященный.

– Проходите.

         Прохожу знакомыми коридорами. И с каждым шагом все труднее становится сдержать рвущиеся удары сердца.

– Здравствуй! – она оборачивается от окна.

         Я плотно закрываю за собой дверь.

– Рада меня видеть?

– Пока не знаю.

         Я сажусь в кресло. Гляжу на нее. Кажется, все по-прежнему. В ней ничего не изменилось. Но я так соскучился...

– Я обещал появиться в случае, если я отменю заказ.

         Она садится за свой стол и подпирает голову кулаком.

– Ну-ну...

– Я отменил его. Ты в безопасности. Тебе больше ничего не угрожает.

– Почему я должна тебе верить?

– Я всего лишь сообщаю о том, как решили твою участь чеченские командиры. Можешь не верить мне.

– Я не говорила тебе ничего про Чечню.

– Не говорила.

         Секунду она думает.

– Ты узнал это сам и отменил заказ?

– Они признали, что ошиблись.

– И они больше не будут меня преследовать?

– Нет.

– С сегодняшнего дня?

– Со вчерашнего.

         Она пожимает плечами.

– Я этого никак не почувствовала.

– Тем не менее, это так. Можешь упразднить должность телохранителя, выбросить миноискатели, подключить к квартире электричество и купить кровать.

– Двуспальную?

– Это решай сама.

         Наконец, она приходит в себя настолько, чтобы улыбнуться.

– Илья, я обязана тебе всем. Можешь просить любое вознаграждение.

         Такое выражение бывает на лице у людей, которых что-то умиляет до слез. Иванна застывает на некоторое время, совершенно позабыв обо мне. Потом спрашивает снова:

– Что ты хочешь?

– Я еще думаю.

– Сложно будет перестроить свой быт, – продолжает она рассуждать вслух. – Все равно, что заново учиться ходить. Я так счастлива! Мы должны это отметить!

         Я поднимаюсь.

– К сожалению, не могу. У меня другое дело.

– Другая женщина?

         Я мечтал сказать ей все как-то не так. Я спасал ее – и ради себя тоже. Может, эгоистично, но тем не менее.

– Женщина, но у нас деловые отношения, – отвечаю я.

– Как со мной?

– Нет, Иванна. Тебя я люблю.

– Ты меня любишь? Почему же уходишь?

– Я ухожу, когда ты уже в безопасности, когда тебе ничего не угрожает, когда тебя никто не преследует. У тебя теперь все будет по-другому.

– Ты сделал ради этого невозможные, невероятные вещи, – говорит она задумчиво. – Честно говоря, я выбрала тебя в охранники – безо всякой надежды, просто чтобы рядом был симпатичный мужчина, хоть и неудачник. Приговор уже был подписан, и меня предупредили об этом. С их точки зрения, я оскорбила национальные интересы целого народа и разрушила какие-то  планы. У них оказались очень длинные руки.... И, представь себе, с чего все началось. Я вела дела одного олигарха, который финансировал чеченскую компанию, освободительное движение и т.п. – в силу своих, конечно, интересов в тамошнем бизнесе. Потом мы расстались, расстались в жизни, и в делах, и вообще. А через год ко мне обратился сотрудник одного французского бюро. Не знаю, сталкивался ли ты с такими агентствами. Их цель – поиск информации самого различного свойства. И они абсолютно независимы. Кому-то понадобилась информация о моем бывшем клиенте. Мне предложили очень серьезную сумму. С моей стороны разглашать сведения о его делах было не вполне законно. Но я была так зла на него, так зла... Я не из-за денег это сделала. Раскрыла его связи, источники его доходов, его сделки. И буквально через неделю он был убит в Москве. Конечно,  я не была с эти связана напрямую, но косвенно...

И потом мне пришло письмо по электронной почте. Я читала и перечитывала его столько раз, что помню наизусть. «Госпожа Слуцкая! Это письмо – не ошибка почтовой программы. Мы предупреждаем вас о том, что вы будете наказаны за свои преступные действия. Вы юрист и должны уметь отличать ложь от истины. То, что вы совершили, неистинно. Вы стали причиной смерти человека, который был нашим другом и помогал нашему народу в освободительной борьбе. На вашей совести – тысячи жертв среди мирного чеченского населения, которые произошли вследствие его гибели, не говоря уже о смерти в российских застенках человека, который был нашим лидером. Собственные интересы помешали вам увидеть то, что является ценным для целого народа. Не сомневайтесь, что кара настигнет вас. В течение четырех лет вы будете убиты. И все это время вы будете пытаться отличить свой страх от настоящей угрозы, и, может, это научит вас различать ложь и истину. Возмездие свершится!»

Согласись, это было дурацкое письмо. Я сдала Ольховского вовсе не из ненависти к его чеченским друзьям, а только потому что была зла на него тогда. Я могу быть очень злой, ты знаешь. А потом начались эти покушения. И мне очень хотелось спастись. А потом – даже желание остаться  в живых притупилось.

– И ты нашла меня, – киваю я, – просто, чтобы приятно провести свои «последние дни». Но все это не было ошибкой по сути.

         Она пожимает плечами.

– Это терроризм. Это международный терроризм, с которым пока никто не в силах бороться. Не знаю, как тебе это удалось.

– Я так верил, что ты к этому непричастна, что убедил полмира.

– Я к этому, действительно, непричастна...

         Я поднимаюсь.

– А сколько ты получила от этого бюро?

– Да ну! Илья! Ты же не думаешь, что я из-за денег?

         Мне не хочется думать.

– Я люблю тебя, – говорит мне Иванна. – Не заставляй меня нервничать. И так – слишком много было нервотрепки в последнее время. Я не хочу страдать еще и из-за тебя!

         И мне вспоминается совсем другое страдание – навсегда застывшее черной влагой в глазах тоненькой девочки с пистолетом на щиколотке.

– Не знаешь, как звали того чеченского командира, которого ты помешала освободить?

– Откуда я могу это знать?! – бросает Иванна.

         Судьба – странная штука. Да и мало ли на свете чеченских командиров? И мало ли нечестных адвокатов? И мало ли дорог, которые никогда не пересекаются?

         Я подхожу к Иванне и беру ее за плечи.

– Хорошо, что все проходит, Иванна. Твоя злость на Ольховского прошла. Опасность прошла. И твоя привязанность ко мне тоже пройдет, я уверен.

         Она тянется и целует меня в губы. Моя когда-то желанная женщина!

– Неужели ты сможешь уйти? – силится улыбнуться.

– Иногда я могу делать невозможные, невероятные вещи, ты же знаешь...

         Сима провожает меня взглядом победителя. Может, она назначит его «симпатичным мужчиной». Потом, когда ее «злость» на меня пройдет, и когда она сдаст меня нескольким иностранным агентствам и Интерполу.

         Эх, женщина – исчадье ада!

36. РЕПОРТЕР

         Ничего не потеряно, ничего не окончено, пока меня ждет Энжи. Впереди у нас – миллион дней для того, чтобы делать те вещи, которых мы не делали. И миллион дней для того, чтобы память об Иванне стерлась.

         Энжи ждет меня на открытой террасе кафе «Восток». Кафе не очень людное, тем более – среди бела дня, расположенное на шумном и пыльном перекрестке. «Восток» – всегда в центре всех автомобильных пробок и выбрать такое место для встречи могла только малознакомая с нашей столицей Энжи.

         Первая, кого я встречаю рядом с кафе, – моя давняя знакомая, моя бывшая коллега, девушка, которую я никогда не хотел, – Соня Климович. Настораживает даже не истерический блеск ее огненных волос, который я уже успел позабыть, а то, что Соня выходит из кафе следом за двумя милиционерами и, закинув цифровик на плечо, направляется к своему мотоциклу.

– Соня? Ты снова в эпицентре событий? – я пытаюсь сделать ей комплимент.

         Она узнает меня, притормаживает.

– Приходится. А ты? Перекусить?

– Вроде того.

– Сейчас это не лучшее место для обеда. Съедутся менты. Тут только что пришили девчонку...

         Я судорожно оглядываю ряды столиков на террасе.

– С той стороны, – Соня следит за моим взглядом, – за крайним столиком. Никто не видел, как это произошло. Она была одна, время-то раннее. Оружие бросили, но на нем нет отпечатков. Интересно тебе это?

– А тебе?

– Мне – да. Я сейчас занимаюсь подобными случаями. Это моя специализация – терроризм.

– При чем тут терроризм?

         Похоже, Соня торжествует. Может, эта смерть – последняя точка в ее расследовании. Я с трудом хватаю воздух.

– Пойдем – присядем где-то. Мне тоже хочется есть, – говорит Соня. – Здесь сейчас шумно будет. Хорошо, что я раньше всех успела.

         Я иду за ней покорно. Пытаюсь вспомнить значение слова «хорошо».

         Мы молча проходим несколько кварталов, и мимо нас – одна за другой – проносятся милицейские машины. Потом шум стихает. Соня сворачивает к пиццерии «Мачо» и оглядывается на меня.

– Что молчишь?

– Думаю об этой девочке...

         Она кивает. И только внутри, заказав пиццу с ветчиной и салями и отложив в сторону свой фотоаппарат, говорит, бросая быстрые взгляды на посетителей.

– Да, это было очень интересное дело. Я, конечно, не тешу себя надеждой, что смогу проникнуть в глубины психологии этих горцев, но дело это занятное. Статья выйдет завтра. А сегодня я могу раскрыть тебе эксклюзивную информацию...

– Например?

– Знаешь, кем была эта девочка?

         Я молчу.

– Сегодня в кафе «Восток» была убита Анна Джамандиева, дочь чеченского командира, погибшего около пяти лет назад под Грозным. И знаешь, кем она была? Она была их карающим мечом, действовала четко по заказу. На ее счету...

– Откуда ты это знаешь?

–  Мне организовали встречу в Чечне с Даудовым, другом ее отца. Он не подпускал к себе никого из прессы. Но я же не российский журналист, я добилась встречи с ним – он был очень вежлив и рассказал мне много такого, о чем я должна была молчать. Он рассказал мне это просто, не для печати, а для «правильного представления вашего народа о нашем народе», как он выразился. В том числе и о судьбе Анны. О том, как погиб ее отец, о том, как ее тренировали, какую подготовку она прошла. Даудов сказал тогда, что она обязательно отомстит за смерть своего отца. Не знаю, за кем приехала она сюда, но, значит, она выполнила свое задание, и ее жизнь оборвалась...

– То есть они сами планировали ее убрать?

– Ты же знаешь, что для них человек – звено в цепи общего дела. Каждый выполняет свою функцию. Не больше. Тогда мы не говорили с Даудовым ни о чем конкретном, и уже не поговорим. Он был убит совсем недавно, на Родине. Его больше нет, нет Анны. И теперь я могу опубликовать этот материал.

         Я молчу. Пытаюсь понять, как Соня оказалась на месте убийства раньше всех.

– А как ты нашла ее здесь?

– Я не искала. Я нашла ее уже после ее гибели. Позвонил мой знакомый из милиции и сказал, что убита девушка, очень похожая на чеченку. Они взялись устанавливать ее личность, а я понеслась в «Восток».

– У тебя интересная работа, Соня. Пожалуй, интереснее, чем была в нашем бюро.

– Наверное. Хотя тогда, в бюро, я тоже верила, что занимаюсь нужным, полезным делом...

         Я наблюдаю, как решительно и агрессивно она жует пиццу, как вздуваются жилки на ее висках, как топорщатся ее рыжие волосы. Такая неестественная и такая естественная Соня Климович! Неутомимая искательница нужных и полезных дел.

– А ты? – она смотрит мне в лицо, продолжая жевать.

– Я ничего не ищу. Ни во что не верю.

– Ну, брат. Хоть в прогнозы погоды, во что-то надо. Сегодня, говорят, дождь будет.

– А как ты напишешь об этом?

– О чем?

– Об Анне...

– Так и напишу – ясно и просто. Общественность должна знать, что терроризм не оставляет белых пятен на карте. С этим нужно бороться. И информированность населения – первый шаг в этой борьбе.

         Я почему-то думаю, что на месте Даудова никогда не согласился бы встретиться с Соней Климович. Да и на своем бы месте... не очень.

– Рад был тебя видеть.

– Ты ж не ел ничего. Ну-ну, – Соня словно отмахивается и пододвигает к себе мою порцию.

         Дождя еще нет. Только ветер, налетевший на город, бьется в рекламные щиты.

          Я иду обратно к кафе «Восток», сажусь в авто и кружусь между светофорами. Между их красными и зелеными глазами, и так длится примерно с час, пока, наконец, я не торможу на какой-то парковке, не бросаю машину и не возвращаюсь домой.

         Домой. Туда, где я никогда не жил по-настоящему и где всегда был одинок. То же нежелание думать, которое накрыло меня во время разговора с Иванной, сплющивает мои мысли. Кажется, зависаю в каком-то зыбком, сгущенном пространстве, наполненном искалеченными, изуродованными полуистинами: полудобром, полузлом, полуправдой, полуложью.

         Дождя нет. Ветер носится над городом, хлопает рамами и шуршит уже потемневшей листвой. И если бы полил дождь, кажется, смыло бы эту зыбкость, все встало бы на свои места и приобрело бы прежние очертания. Но прогнозам погоды – тоже нельзя верить.

         Я не включаю телевизор и не слушаю радио. Днем в многоэтажке тихо, и если бы не шум ветра за окнами – тишина была бы полной. Безысходной. Бесконечной. И если это тишина – на миллион дней вперед, то я не вынесу ее... чисто физически – не смогу.

         Проваливаюсь в сон и просыпаюсь. Просыпаюсь в темноте и не зажигаю свет. Этого не может быть! Это мне приснилось... в кошмаре.

         «Прощаться очень больно, – сказал тогда Энжи. – Я не хочу плакать. Не думала, что будет так тяжело». И мне очень больно, и я не хочу прощаться... Но это не кошмар, это реальность моих будней!

         Это всего лишь будни. И я могу это вынести. Я смогу это пережить. Я выполнил свою работу. Я никогда не любил Энжи. Ничего личного. Ничего лишнего. Даже дождь не нужен. Просто заболело так остро, но я не очень сентиментален. Я мужчина. Я боксер. Я детектив. Я человек будней. Я легко это выдержу...

         Может, с годами такие случаи задевают сильнее, но ничего экстраординарного в них нет. Причина в моем одиночестве, в замкнутости, в недостатке общения, в моем чрезвычайно ответственном отношении к своим обязанностям.

         К утра я уже вполне овладеваю собой. Аутотренинг идет на пользу. Может, и аутотренинг – тоже ложь, и рай становится от меня еще дальше. Но я целиком и полностью возвращаюсь в сферу материального. Чтобы убедиться в ее смерти, мне надо видеть ее тело. Не тело моей хрупкой девочки, а просто – тело убитой. В интересах дела. В интересах дела, которое, благодаря аутотренингу, меня уже почти не волнует...

37. ОШИБКА

         Я не видел Романюка с того самого раза... И вот снова пришло время увидеться. За это время его отношения с окружающим миром нисколько не испортились, не ухудшились его отношения ни с тещей, ни с женой, ни с детьми, ни с учителями детей...

         От меня он отмахивается и продолжает говорить по телефону:

– Три творога? Каких творога? Сырковой массы? С изюмом? А с чем? С ванилью?

         Наконец, взглядывает на меня.

– Жена творог заказала. Надо выскочить ненадолго.

         Похоже, без него она никак не в состоянии купить три сырковых массы с ванилью. Он нужен ей – и для этого тоже. И она нужна ему, чтобы чувствовать свою нужность.

– Подожди... немного. Потом вместе выскочим. Вопрос есть...

         Я подхожу к окну в его кабинете. Голос не дрожит. Я в порядке.

– Ты все в делах, – вздыхает Романюк.

– Такая профессия. Вчера к тебе привезли девушку... из кафе «Восток».

– Да, привезли. Потом еще нагрянули из ментовки. Потом еще журналисты. Как мухи на мед. Знаешь, морг – это не публичный дом все-таки...

         На лице Григория появляется недовольное выражение.

– А сегодня я прочитал статью – о смерти этой девушки. Понимаешь, когда у журналистов есть своя версия, все заключения медэкспертизы – не в счет. Никто же не потребует опровержения. Главное, что для них все согласуется идеально. Оба была киллером – ее убрали. Может, был какой-то другой источник информации. А ментам копаться в этом деле – зачем? У них других дел – завались...

         Я смотрю на него растерянно.