Текст книги "Профессия"

Автор книги: Тони Ронберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Вечер пятницы – начало уик-энда. Время строить планы, – она усмехается. – Слетаю завтра в Египет – давно не грелась на настоящем солнце.

– Ха-ха.

         Это ее обычный прием: когда не хочет отвечать, городит полнейшую чушь. И в суде тоже, но более убедительно. Блефует с таким видом, словно несет людям новую веру.

– После тех выстрелов…

– Не вспоминай! – обрывает она.

– Но я хочу понять причину.

– Причина не должна тебя беспокоить!

– А вдруг это твой прибацаный любовник?

– Это исключено.

– Кто он?

– Зачем тебе это знать?

– Ты собираешься к нему завтра?

– Конечно.

– Тогда я отказываюсь сопровождать тебя на эти случ… на эти свидания!

– Что?! – вспыхивает она. – Ты забываешься!

         Кажется, хочет проткнуть меня вилкой. Нацеливает на меня зубья и говорит размеренно, слегка дирижируя в такт фразам.

– Ты забываешься. Я понимаю твое желание «все знать». Но, мистер Всезнайка, от тебя этого не требуется. Мне не нужно, чтобы ты «все знал». Твои функции строго определены и четко ограничены. И мы оговаривали это не один раз. И даже не два…

         Я беру вилку из ее рук и втыкаю обратно в салат. Сломал бы!

– Ты веришь, что я могу с этим мириться?

– Почему нет?

– Потому что… мне небезразлична твоя судьба. И я хотел бы… тебя спасти.

– Ты это и делаешь – изо дня в день ты спасаешь меня.

         И я вспоминаю, как гонял на ее «опеле» по городу и выискивал книжки о параноиках.

– Да, я это и делаю.

         Она смягчается.

– Оставь это, Илья. Все решится без нас. Само по себе. Как и все в этой жизни.

– Хочешь сказать, что жизнь проходит без нашего участия? Никак не ожидал услышать подобное утверждение от столь деятельной дамы…

– Вся наша деятельность, по большому счету, – пустой звук, – отвечает она на это.

– А он?

– Кто он?

– Этот мужчина? Тоже пустой звук?

– Не слишком ли много внимания ты уделяешь мужчинам?

– Хочу убедиться, что он безопасен.

– Он безопасен. А ты просто ревнуешь.

         Она называет все прямо. И в тот же миг я соглашаюсь – ревную жутко. Но на ответную прямоту я не способен.

         Выстрелы почему-то не отрезвили меня, а ввергли в новую крайность – в безумную ревность. Глядя на Иванну, не хочется верить, что она отправится прямиком в объятия другого мужчины. И прекратить эти встречи никак не представляется возможным.

– Я не могу обеспечить твою безопасность, когда ты уходишь, хлопнув железной дверью чужого подъезда.

– Ты хочешь… присутствовать? – она довольно невесело усмехается.

– Я за тебя отвечаю.

– Передо мной. И я сама определяю пределы и рамки этой ответственности.

– Весьма похвальная резкость суждений. В таком случае…

         И вдруг я вижу, как в кафе входит Эльза. Я вижу это – со стороны, сверху, из космоса… Спицын сопровождает ее, слегка поддерживая за локоть – так, словно он добрый друг, который предпочитает держаться на расстоянии.

         Эльза, не замечая меня и мало присматриваясь к посетителям, продвигается куда-то в нашу сторону, словно ступая наугад по темному коридору.

         Спицын за ее спиной неожиданно замирает. Вряд ли мое присутствие могло произвести на него такое сильное впечатление. Я перевожу взгляд на Иванну и вижу ее абсолютно бледное лицо. Пожалуй, после выстрелов она выглядела намного увереннее. И в тот же момент я вскакиваю.

– Володя! Эльза!

         Кто-то из нас хотел шоу. Кто-то кого-то застал врасплох. Эльза, опомнившись первой, приветливо кивает.

– Все знакомы? – интересуюсь я вежливо. – Владимир, Эльза, Иванна…

– Очень…

– Очень…

– Взаимно.

         Иванна уже не смотрит на Спицына. Смотрит только в кашку кофе. Эльза – сквозь облако тумана, повисшее в ее взгляде, – на меня. И вдруг я понимаю, что не люблю ее больше. Не встретив ее случайно, я бы, может, и продолжал жить с убеждением, что люблю. Но теперь вижу только тень человека, который был мне когда-то безумно дорог.

Спицын не глядит на женщин и обращается ко мне одному:

– А как ты с Иванной? ..

– Мы коллеги.

– Да, я забыл. Точно. А твой номер телефона…

– Я сменил оператора.

– Что так?

– Не устроило качество связи…

– Да, связи…

– Как ты, Эльза?

– Мне лучше, спасибо.

– Пожалуйста.

20. ТАК ПРОХОДИТ…

– Это проходит. Чувства – непрочная основа для здания. Шаткий фундамент для длительных отношений. Я любил Эльзу так, что с ума сходил, случайно обознавшись на улице. А если бы мы остались вместе, и моя любовь прошла… что с нами было бы? Зачем тогда я хотел оторвать ее от Спицына? Для чего?

– Тогда было бы что-то другое, – говорит Иванна задумчиво. – Она родила бы ребенка, это объединило бы вас по-новому.

– А вас со Спицыным?

– Нас ничто не в силах ни объединить, ни разъединить. Мы – каждый на своей орбите.

         Я усмехаюсь:

– А мир тесен.

– Да, мир тесен. Думаешь, она догадалась?

– Вряд ли. Эльза всегда в своем… тумане.

         Я бы не догадался на ее месте. Я пытаюсь представить Спицына влюбленным, но даже не могу поверить, что раз в неделю он способен выкроить время для встречи с женщиной. И как любовник он…

– Эльза говорила, что он плохой любовник.

– И тем не менее, она с ним.

– А ты вышла бы за него?

– Почему нет?

         Почему нет? А почему да? А почему никто никогда не хотел выйти за меня?

– А почему да?

– Он надежный, уравновешенный, успешный мужчина. Он стабильный. И с ней, и со мной, и на работе. А любовник… Бог с ним, с этим сексом. Он приятен, этого достаточно. Их брак… тоже очень стабильная связь, если можно так сказать. А все остальное – это просто испытания. Ты или я – просто помехи в истории их брака. Я уверена, что у Эльзы родятся замечательные дети. А я больше не буду с ним встречаться…

         Я едва вписываюсь в поворот.

– Пока не видела ее – могла, – продолжает Иванна. – Теперь не могу. У нее глаза такие, словно она ему верит. Он не должен ее обманывать.

– Обманет с другой. Ты же знаешь мужчин.

– Он не так легок в связях. Мы просто знакомы очень давно. Поэтому. Сейчас у него нет времени на новые знакомства. А если оно и появится, то лучше потратить его на семью. Я скажу ему об этом. Я умею быть очень убедительной, ты же знаешь.

– Иванна…

         Я не могу поверить. Это что-то похожее на счастье, которое нисходит на меня с облаков и, проникая в машину, размывает сознание. Это умиление. Благодать Божья…

         На Иванну тем временем опускается что-то другое. Когда я взглядываю на нее, притормозив на перекрестке у ее дома, то вижу, как по ее щеке ползет огромная слеза. Ползет так, словно режет не только ее лицо, но и ее жизнь на две части – на «до» и «после».

         Я не задаю ей вопросов. Все и так ясно. Вспоминая о Спицыне и об Эльзе, она думает о том, что у них будет свое... счастье или несчастье, но что-то будет, а у нее – не будет ничего. Не будет ничего. Никогда ничего не будет.

         Может, она молится о том, чтобы это «никогда» наступило тотчас же. Сию минуту. Уже. Может, кто-то наверху и слышит эту ее молитву. В сгустившихся сумерках я ясно вижу, как старик с целлофановым пакетом переходит дорогу, направляясь в сторону нашей машины. Я еще думаю свернуть на стоянку, когда вижу, как следом за нами пристраивается неказистая старая «лада».

         И – гори он красным, этот светофор! Нет времени ждать зеленого. Нет времени выпрыгивать из авто и тащить за собой Иванну…

         Тысяча мыслей проносятся одновременно. О том, что старика просто попросили передать что-то хрупкое, поэтому он несет пакет в вытянутой руке так осторожно. О том, что он не знает, что внутри, и не догадывается, что это может взорваться. О том, что он неминуемо погибнет, и одна из машин…  может, эта «лада»… может, «тойота» справа… тоже взлетят на воздух.

         И последняя мысль о том, что я могу и ошибаться. Что я сделал вывод, увидев слезу Иванны и невесть откуда взявшегося старика с пакетом…

         Мы летим на красный – едва не отрываясь от земли. Иванна оглядывается на свой дом…

         И в ее глазах тоже отражается красное.

         Взрыв все-таки гремит. Из последней надежды – зацепить. Позади уже нет ни «лады», ни «тойоты», ни деда, ни светофора. На землю падают обломки, но это уже – позади… за нами. Я не останавливаюсь ни на секунду, ни на полсекунды. Я останавливаюсь только тогда, когда врезаюсь в пост милиции.

– Документы… взрыв… документы…

         Только теперь перевожу взгляд на Иванну.

– Второе происшествие со мной за последнюю неделю.

– Вы притягиваете.

         Лейтенант улыбается Иванне, а заодно и мне. И я тоже – и ему, и Иванне.

         Потом она усмехается невесело.

– Я думала, у тебя нет чутья на такие вещи.

– Уже есть. Появилось. Возникло ниоткуда. Как только увидел этого старика с ослепительно-белым пакетом. Он шел, глядя исключительно на нашу машину. Наверное, чтобы передать лично в руки.

– Не будем больше… об этом.

         Я причаливаю к ее подъезду.

– Нет, будем! Если ты считаешь, что это кара небесная и это неминуемо, ты ошибаешься. У тебя все впереди, Иванна. Все лучшее. Все, что ты хочешь, чего ты заслуживаешь. И семья. И дети, и…

         Она не смотрит на меня, держится за ручку дверцы, собираясь выйти, и никак не реагирует.

– Я тебе это гарантирую.

– Детей?

         И продолжает без улыбки:

– Не напрягайся. Я поняла, что ты хочешь сказать. И так довольно красноречиво. Может, ты бы даже убедил судебных заседателей. Но то, что будет, не зависит ни от тебя, ни от твоего красноречия, ни – теперь уже – от меня. В следующий раз кто-то просто дойдет. Или успеет выстрелить. Или проникнет туда, куда раньше не мог проникнуть. Только и всего. В таких случаях я всегда думаю: так почему не сегодня? Чтобы добавить еще несколько дней? Еще немного адреналина? Еще дюжину судебных процессов и две дюжины кошмарных снов? Почему не сейчас? Не в этот момент?

– Приговор подписан окончательно?

– Да.

– И обжалованию не подлежит?

– Ни при каких обстоятельствах.

– И ты не можешь ни к кому обратиться с просьбой о пересмотре дела?

– Нет.

– А ко Всевышнему?

– Ну, разве что…

– Вот видишь…

21. ОТЕЦ

         Когда я назвал Слуцкого «великим адвокатом даже для советского времени», я совсем не хотел сделать комплимент отцу Иванны. Просто Аркадий Петрович Слуцкий никогда не был по-настоящему советским человеком. В советское время он жил в Израиле, вел там дела всей русскоязычной диаспоры, чем и заработал доброе имя и славу. Вернулся в Киев сразу после перестройки, в возрасте шестидесяти трех лет, успел выгодно вложить капитал, организовать консалтинговую компанию и стать лучшим в своем весьма хитроумном деле. Иванна, выучившись в Сорбонне, в конце девяностых приехала к отцу в Киев.

         Теперь ему восемьдесят.

– Поедем проведать папу? – спрашивает Иванна без особого энтузиазма.

         Обычно по субботам она собиралась на свидания со Спицыным, а теперь… папу проведывать?

         Отец дал ей все. Дал тот старт, который помог ей раскрыть себя. Но в ее голосе – ни капли нежности. Старик живет один в загородном доме – доживает на Родине, как и мечтал когда-то. У него есть водитель. Есть горничная. Есть медсестра.

         При мне Иванна не была у него ни разу. У нее не возникало желания его видеть, не хотелось общаться с ним, не было потребности просто заглянуть в глаза родному человеку.

         Я выхожу следом за ней из авто и протягиваю руку ее отцу. Слуцкий – белоголовый высокий старик, довольно бодрый, но – такой ветхий. И Иванна рядом с ним – маленькая, непохожая на него, чужая. Они не целуются при встрече.

         Деревья уже зеленеют молодой листвой. Мы садимся в беседке, жмурясь на майское солнце и на двухэтажный дом, высокий и светлый – под стать хозяину. Горничная приносит кофе, для Слуцкого – сливки, для меня – сахар, для Иванны – коньяк.

– Спасибо, Ириша, – кивает, смягчившись, Иванна. – Как ты, папа? Как ты поживаешь?

– Вчера читал о деле Ревзина. Ему бы хорошего защитника! Почему он не обратился к тебе?

– Он пользуется услугами «Короленко и Светин». Его защищает старший Короленко. Теперь подает апелляцию.

– Ты слышала, как он построил защиту?

– Да, схема несомненно ошибочна. Мы бы не разрешили Ревзину признать вину ни по одному пункту. Он мог бы вообще молчать.

         Я не знаю никакого Ревзина. Может, он вообще злостный маньяк, и его место – за решеткой. Хотя Иванна больше специализируется на экономических преступлениях.

– И эти свидетели были явно подставные…

– Да, ничего умнее не придумали.

         Разговор длится еще минут сорок – о самом процессе и нюансах обжалования в апелляционном суде, но из этого разговора я так и не могу понять, какое же преступление совершил этот Ревзин и в чем заключается ошибка старшего Короленко.

         Наконец, Иванна уходит в дом – привести себя в порядок перед отъездом, а я остаюсь наедине со стариком. Лицо его изменяется, он прищуривается, глядя на солнце и шумно вдыхает весенний воздух.

– Не одиноко вам здесь? – интересуюсь я, оглядывая поместье.

– Одиноко. Но с этим ничего не поделать. А вы, простите, Иванна сказала, ее друг?

– Да, друг, – соглашаюсь я.

– А, скажите мне, Иванна… все работает, а все остальное когда же?

– А зачем? Чтобы потом вот так жить одной, а с дочерью обсуждать только судебные процессы?

         Он вдруг переводит взгляд на меня, и я вижу, что его глаза – очень спокойные и холодные.

– У нас с Иванной никогда не было особо близких отношений. Я рад, что она переняла то, что я мог и хотел ей передать. Рад, что мой опыт не пропал даром. Что касается семейных вечеров, – они не нужны ни ей, ни мне.

– Зачем тогда дети? Чтобы их не видеть?

– Надежда на детей в старости – это надежда слабого, несамостоятельного, необеспеченного человека. Это комплекс, если хотите, издержки нашей нецивилизованной цивилизации.

– Аркадий Петрович, вы же сами сказали, что вам здесь одиноко…

– Мне одиноко – глобально, во вселенском масштабе. Одиноко, потому что я немолод, потому что я отошел от дел, потому что я слабею. Но мне не одиноко – без Иванны, или без вас, к примеру.

– С кем вы общаетесь? С Ирой?

– Для общения есть телефон, есть Интернет. С Ирой – можно говорить о погоде, с Анжелой – о том, как живет молодежь.

– Анжела?

– Это дочь моих соседей. Она иногда приезжает на выходные. Девочке шестнадцать лет, и она очень мила…

         Если бы при упоминании об Анжеле его глаза ожили, я задал бы еще несколько вопросов, но его взгляд остается очень и очень холодным.

– Жаль, что ее сейчас нет, – добавляет между тем старик. – Она много слышала об Иванне и хотела с ней познакомиться.

– Мечтает стать известным адвокатом?

– Вроде того. Даже просила меня позвонить, если Иванна надумает меня навестить.

– Мы еще приедем.

– Конечно.

         Иванна идет к нам по тропинке, и я едва узнаю ее на фоне непривычных декораций.

– Папа, спасибо за теплый прием. Нам пора ехать.

– Конечно.

         Они пожимают руки. Я тоже подаю руку для пожатия. И старик задерживает ее в своей.

– Илья, вы очень интересный человек, хоть и не вполне адвокат…

– По специальности – юрист. Что значит «не вполне»?

– Вы так мало интересуетесь юриспруденцией!

         Я смеюсь, пожимаю крепко его руку.

– Ты ему понравился, – замечает Иванна в машине. – Но если бы ты признался в том, что детектив, его мнение о тебе изменилось бы…

– А если бы признался, что всего лишь твой шофер…

         Но в этот момент я чувствую себя детективом, как никогда раньше. Чувствую, что нащупал что-то весьма и весьма интересное, то, что заслуживает основательной проверки.

– Когда ты к отцу в следующий раз?

– Когда что-то изменится в деле Ревзина, – усмехается Иванна.

– Давай на следующей неделе.

– Тебе пришелся по душе мой папА?

– Это кладезь юридических знаний.

– Не спорю. Но заглядывать часто в этот… кладезь, – она поеживается. – Увольте!

– От тебя требуется всего лишь предупредить его заранее, что ты приедешь. Назначь какое-то время…

         Она молчит несколько секунд.

– Не впутывай отца, Илья. Мы проверяли его окружение – все чисто.

– Ты же можешь просто позвонить…

– Могу. Но я не поеду.

– Я поеду один.

– А я?

– А тебя оставлю где-то в людном месте.

– Посреди центральной площади?

– Почему бы и нет? Желание пойти в народ у тебя не возникает?

– Абсолютно.

22. ВЫБОР

         Апатия уходит. Я чувствую, что что-то сломалось, изменилось в этом ожидании. Иванна ничего не чувствует, но видит, как загораются мои глаза и про себя пожимает плечами.

         Мне кажется, я ясно вижу цель. И при виде этой цели все посторонние мысли исчезают, как обычно и бывает в период максимальной концентрации. Исчезает даже мысль о том, как долго одинокая женщина на краю опасности может обходиться без секса. А эта мысль – сама по себе – многих стоит!

         Иванна по моей просьбе звонит отцу и говорит хмуро:

– Мы заедем в субботу. Хочется подышать свежим воздухом. Душно в городе.

         Оправдывается, что зачастила. Думаю, старик тоже немало удивлен, но удерживается от вопросов. Адвокатам не так легко быть искренними друг с другом.

         Она неловко кладет трубку, и мы уходим из офиса. Телефон только в офисе. Офис под надежной охраной. А в ее пещере – прежнее, унылое, неэлектрифицированное пространство.

– Твои друзья удивились бы, узнав, как ты живешь.

– Поэтому у меня нет друзей.

– А журналисты удивились бы еще больше.

– Не забывай, что ты тоже живешь в этих условиях.

– Для меня это рай в шалаше.

– Для тебя это рай?

         Это я сказал? Я не подумал. Точнее, я подумал о другом. Иванна смотрит с недоуменной кривой усмешкой, не решаясь ни высмеять меня, ни восхититься моей галантностью.

         Пожалуй,  я должен добавить что-то в том же духе. О том, к примеру, что ее близкое присутствие скрашивает все горести и лишения спартанского образа жизни, который я вынужден вести в ее шалаше.

– С одной разницей: укус любого гада смертелен, – добавляю я вместо этого.

         Она обреченно отмахивается.

Ей не может не хотеться любви. Я понимаю это, но не хочу, чтобы она выбрала меня потому, что у нее нет выбора. Когда-то я хотел этого, теперь уже нет. Я понял это в тот момент, когда увидел Эльзу в кафе.

         Женщины называют это: клин клином. Я выбил. Я вышиб. Эльзы для меня больше нет. Это чувство проходило мучительно, и вдруг прошло. Теперь для меня есть только она – вот эта девушка с волосами цвета крепкого кофе без сахара. Этот жесткий адвокат. Эта беспомощная жертва. Только она...

         И мое сердце подсказывает мне одно – спасти ее. Вернуть ей ее жизнь, от которой она уже отказалась. Вернуть ей ее будущее, о котором она боится даже мечтать. Вернуть это – бескорыстно. Не ради ее любви. Не ради завоевания ее сердца. Не ради обладания ее телом. Спасти ее ради нее самой.

         Я больше не стремлюсь влюблять ее в себя. Моего чувства с лихвой хватит, чтобы заполнить доверху каждый день нашего совместного существования. И даже – чтобы заполнить холодные ночи в разных постелях. Чтобы согреть ее ледяной пол. Чтобы осветить ее темное жилище. Чтобы заслонить ее от подступающего мрака.

– О чем ты думаешь, Илья?

– Не знаю. Думаю о том, что холодно для мая. Кажется, даже листьям холодно.

– Листьям?

– Видишь, как они дрожат.

– Потому что ветер.

– Да, ветер.

         Может быть, я должен спросить в свою очередь, о чем думает она. Может быть, она ответит «о тебе». Но я не сделаю этого.

         Когда люди находятся рядом, у них нет вариантов чувств. Они не могут бы равнодушными и равнодушно терпеть друг друга долгое время. Они обязательно будут либо ненавидеть, либо любить друг друга. Часто говорят, что дети отплатили родителям ненавистью. Дело в этом случае не в детях, и не в родителях, и не в родстве вообще, а в том, что разные люди, независимые личности были вынуждены находиться вместе под одной крышей. К примеру, если бы Иванна жила со своим отцом на его вилле, она неизбежно ненавидела бы его. О себе не скажу: я потерял родителей очень рано, и единственное, что осталось в памяти о нашем семейном быте, – обрывки ссор и чмоканье от примирений отца и матери. По-моему, там всегда штормило...

         Мне повезло, что живя с Иванной, я люблю ее так беззаветно. Так преданно. Так невзыскательно. Если бы я ее ненавидел – это погубило бы нас обоих.

         Мое чувство дает мне силы переносить каждый день этой недо-жизни. И дает мне надежду изменить все. Я верю в это. Я так верю, что этого не может не произойти.

         И в то же время – ничего не происходит. Я ловлю каждый миг тишины в ее квартире, и понимаю, что эта тишина по-прежнему наполнена предчувствием катастрофы.

         Ее домашняя одежда – мягкий спортивный костюм. Мне всегда не нравилось, когда спортивную одежду носят не для спорта, а вместо пижамы. Но Иванна так мила в мягких контурах спортивных штанов, так мало похожа не непроницаемую леди, которой бывает в судах, что это невольно подкупает. А в то же время – я не должен подкупаться.

         Она входит в мою комнату и садится на пол.

– Чаю хочется...

         Нет ни плиты, ни электрочайника, ни кипятильника.

– А идти никуда не хочется.

– Завтра будет чай.

– Я знаю. Доисторическая жизнь, нет?

– Я уже привык.

– А я, как ты думаешь?

– А ты и подавно.

         В темноте ее лицо кажется бледнее, а волосы почти черными. Черты лица – резче, а контуры тела – мягче. Опасное сочетание.

– Я хотела тебе сказать, Илья... И никак не могу решиться.

         Если она скажет – все разрушится.

– Я должна это тебе сказать, чтобы ты не подумал, что я эгоистка или что-то вроде того. Ситуация усложнилась. Не знаю, почему, но я чувствую, что стало сложнее. Я хочу тебе сказать...

         Если она скажет – сломает то, чего еще нет.

– Ты можешь уйти, – говорит вдруг она. – Ты можешь все бросить.

– Бросить эту работу?

– Да.

– Бросить тебя?

– Да.

– Ты даешь мне выбор?

– Ты мне ничем не обязан. Не обязан рисковать из-за меня.

– Есть одно «но»...

         Если я скажу это – складки ее мягкого костюма ощетинятся.

– За эту работу я получаю приличные деньги.

         И Иванна улыбается в темноте. Улыбается темнотой.

– Об этом я забыла...

23. СОСЕДКА

         За городом, действительно, воздух кажется чище. Может быть, это и иллюзия, но он прозрачнее и холоднее. Слуцкий выходит мне навстречу и приглашает к столу в беседке.

– А Иванна?

– Она подъедет. Задержалась в магазине женского белья. Я не стал ей мешать.

         Старик прищуривается в мою сторону. Сто процентов – хочет спросить, не любовники ли мы с Иванной, но удерживается. А может, его это не так уж и интересует.

– Какой университет вы заканчивали? – спрашивает вместо этого.

         Я сажусь и мысленно готовлюсь к долгому разговору.

– А вот и Анжела, – перебивает он вдруг мои мысли.

         Во двор входит тонкая девчушка среднего роста, смуглая, с большими черными глазами, темными волосами с рыжими прядями, в джинсах и короткой маечке.

         Я чувствую, как дыхание перехватывает. В ее руках нет никакого пакета, нет ничего, что могло бы привлечь внимание штатного охранника. Минимум одежды. Напряженная девичья грудь под майкой.

         Она приближается, и мой взгляд отталкивается от ее упругих шагов. Если она и вооружена, то это может быть только небольшой пистолет, который можно спрятать на щиколотке под широкой штаниной брюк. А если это просто девочка... дочь соседей Слуцкого... тогда я старый параноик...

– Здравствуйте, – приветливо кивает Анжела.

         Слуцкий приобнимает ее за плечи.

– Это моя хорошая приятельница, Анжела, а это – друг Иванны, Илья. Она сейчас подъедет. Выпьешь с нами чаю?

         Девчонка косится на меня огромными черными глазищами.

– Здравствуй, кроха...

         Никогда не встречал в глазах такой глубокой черноты. Какие-то они очень уж темные и влажные. В ней нет молодежной резкости, выглядит она немного смущенной.

         И ей не шестнадцать лет. Никак не меньше девятнадцати, насколько я знаю девушек. Слуцкий просто забыл, как определяются подобные вещи. Он слишком долго живет, чтобы различать такие нюансы.

         Ирина приносит чай и всякие сладости. Девчонка садится между мной и стариком. Ее рыжие пряди играют на солнце и придают ей веселость, которой нет и в помине.

– Любишь сладкое? – я пододвигаю ей мармелад.

– Не очень. Нужно беречь фигуру.

         Фраза явно не из ее репертуара. У нее идеальная фигура: не очень большая грудь, тонкая талия, узкие бедра, длинные, ровные ноги. Рост, примерно, сто семьдесят. Она в кроссовках, но кажется очень стройной и изящной.

– Ты просто красавица, – говорю я. – А красавицы должны себя баловать.

         Она всматривается в меня несколько секунд и берет мармеладку.

– Вы охранник Иванны?

– Я ее коллега, юрист. И ее друг.

– Простите.

– Охранник – тоже хорошая должность. Особенно, если профессионал. Думаю, Иванне не помешало бы найти такого человека.

– Да, я слышала о покушении.

– Она известная личность. А известные личности всегда в опасности. Ты тоже хочешь стать известной?

– Конечно.

         Она не улыбается. Улыбается Слуцкий. Не знаю, чему именно, но глядя на Анжелу, он немного оттаивает, его лицо разглаживается и морщины добреют.

– У Анжелы большое будущее.

         У нее смуглое, слегка желтоватое лицо. Тонкое... Правильное, с длинными губами. Она красива. Наконец, я замечаю, что она красива, и напряжение немного спадает. Я перевожу взгляд с ее лица на соски, оттопыривающиеся под майкой, и чувствую, как напряжение перемещается совсем в другое место. Спешу глотнуть чаю...

         Она вдруг делает резкий жест – поправляет волосы. Вскидывает руку и проводит по волосам. Я едва не подпрыгиваю. В это время у старика звонит мобильный, и, как мы и договаривались, Иванна говорит в трубку:

– Папа, извини, меня отвлекли. Я не приеду сегодня. Отпусти Илью ко мне.

         Анжела рассеянно смотрит по сторонам. Она бывала у старика раньше, ей не очень интересно. Слуцкий передает мне слова Иванны, и я поднимаюсь. Ситуация никак не проясняется, девчонка – за непроницаемыми шторами, их не прошибить.

– Я тоже пойду, – поднимается вдруг следом за мной.

         Мы прощаемся со Слуцким и выходим вместе за ворота.

– Подвез бы тебя, но ты почти дома, – улыбаюсь я на прощанье.

– Вот наша дача, – кивает она на соседний коттедж за высоченной каменной оградой. – Вы очень торопитесь?

– Честно говоря – не очень.

– Пойдемте, посмотрите, как я живу.

         Пойдемте-посмотрите? К чему это? Я заглядываю в ее чернющие глаза. Круглые зрачки – два солнца, которые угасли. Может, от взрыва. Может, разорвались от боли. А слезы... еще не вытекли все. Застыли и сияют злыми льдинками... в мае.

         А там, внутри, может, банда ее сообщников? Может, их человек пятнадцать, и сама она вооружена до зубов... Где она прячет оружие в таком случае? Я хочу это знать...

– Да, это интересно, – киваю я. – У тебя шикарный дом.

         И она тоже улыбается, но в меня почему-то перетекает ощущение ее боли. То, которое струится из ее глаз...

– Только машину отгони, – говорит вдруг на «ты».

         Я отгоняю «опель» в сторону ее виллы и вхожу за ней во двор.

– Тебя, правда, Илья зовут?

– Правда.

– И ты, правда, юрист?

– Правда, – я иду за ней к дому, ступая в ее следы. – А тебя как зовут?

– Те, кто меня знает, зовут Энжи.

– Мне тоже можно?

– Да.

         Коттедж двухэтажный. Внутри – отнюдь не пустой. Мы проходим несколько дорого меблированных помещений и останавливаемся посреди огромной комнаты с плазменным экраном во всю стену.

– Это гостиная, – говорит она. – Нравится?

– Очень. А родители твои где?

– Они в Англии живут. Постоянно. Бизнесом занимаются.

– Значит, ты самостоятельный ребенок?

– Я не ребенок.

         Банды вооруженных ребят нет, но ощущение опасности не покидает меня.

– Включить тебе телевизор? – спрашивает Энжи.

– Нет.

– Нет?

         Она подходит ближе.

– Показать другие комнаты?

– Нет.

         Теперь она смотрит мне прямо в глаза.

– Ты любовник Слуцкой?

– Нет.

– Ты очень красивый. Напоминаешь мне что-то... очень-очень давнее. Или то, чего никогда не было.

– И ты, – дыхание снова перехватывает. – Ты очень красивая. И я очень хочу тебя.

         Где-то на заднем плане сознания проносится мысль, что я давно не был с женщиной и могу облажаться, но желание настолько сильно, что затмевает все остальные мысли.

– Я тоже, – говорит она просто. – Не хочу отпускать тебя.

         В ее поведении сквозит и уверенность, и робость. Похоже, что желание тоже накрыло ее с головой. А ведь ей нет и двадцати. Наверное, я хорошо выгляжу сегодня.

– Энжи, – я делаю шаг к ней, и она оказывается в моих объятиях.

         Хватается за меня руками, стаскивает рубашку. И я почему-то думаю о том, что если пистолет на щиколотке, она не сможет при мне раздеться. Да и я, пожалуй, не смогу. Посмотрим, у кого из нас двоих больше тайн.

         Я стягиваю ее майку и приникаю к соскам, которые меня так манили, обхватываю ее ноги в тугих джинсах.

– Мне надо в ванную. Ненадолго, – она отступает.

         Оставшись один, я оглядываю комнату и, не обнаружив глазков видеокамер, снимаю обе кобуры и прячу под снятую рубаху. Одеться будет сложнее, но не невозможно. Уверен, что сейчас она занимается примерно тем же, что и я.

         Энжи возвращается совершенно голой, подходит и прижимается ко мне всем телом. И я перестаю думать о том, какие мотивы заставляют ее поступать именно таким образом.

24. ЭНЖИ

         Потом это снова настигает – мысль о том, что ее проблемы, ее причины, ее мотивы заставили ее затащить меня в постель. Она не очень активна, но предельно податлива, как кусок пластилина. Я думаю о том, способна ли она чувствовать, пытаюсь растормошить ее скованные ощущения, но она очень напоминает новичка, который плохо знает те вариации, которые могли бы его удовлетворить вероятнее всего. Она просто подчиняется мне. Я ласкаю ее изумительное тело, пытаясь выхватить его из постоянной боли и ввергнуть в стихию совершенно иного свойства.

         Наконец, Энжи со стоном нетерпения подается ко мне, обрывая мою нежность. И вдруг я понимаю, что я первый мужчина в ее жизни. Она зажмуривает глаза и никак не реагирует на боль, которую я ей причиняю. И я, о Боже, я не хотел этого!

– Энжи!

         Я приникаю к ее губам, пытаясь вернуть ее к прежним желаниям, если только они были. И она отвечает мне, она всхлипывает, ее тело вдруг обретает способность получать удовольствие. Ей доступно это. Я счастлив. Я счастлив за нее. Я счастлив за себя. Я счастлив.

         Мы лежим потом молча. Я закрываю ее груди своими руками и прижимаю ее к себе. Не даю ей подняться. Не отпускаю. Целую ее пестрые волосы. Уже не думаю о мотивах, которые могли ее подтолкнуть отдаться незнакомому мужчине при первой встрече. Это же не высморкаться. У нее никого не было до меня.