Текст книги "One for My Baby, или За мою любимую"
Автор книги: Тони Парсонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
Вскоре мы остаемся в баре вдвоем с Йуми. Я уже не могу произнести ни слова. Сказывается влияние двух выпитых пинт «Гиннеса», а еще на меня очень действуют ее сияющие карие глаза.
– Вы мне нравитесь, вы очень милый, – говорит она.
Вот уж, что называется, действительно «зае…ись»!
6
Моя бабушка рассказывает какой-то важной шишке из Би-би-си, что ей уже восемьдесят семь лет, но она еще не имеет ни одного искусственного зуба. Мама выглядит замечательно в длинном вечернем красном платье. Она собрала волосы в пучок и кажется абсолютно счастливой. Она постоянно улыбается, проходит между рядами гостей, чтобы убедиться, что каждый из них чувствует себя великолепно.
Я стараюсь преодолеть приступы тихой паники, которые одолевают меня на каждом торжестве. Мне становится страшно оттого, что среди всех приглашенных может не найтись ни единого человека, с которым мне было бы интересно поговорить. Но проходит какое-то время, и я начинаю понемногу расслабляться. Похоже, вечер удался.
Надо признать, что гости представляют собой весьма разномастное общество. Здесь присутствуют и громко хохочущие журналисты, не скрывающие своего ливерпульского или ирландского акцента и являющие полную противоположность говорливой стайке симпатичных девушек с телевидения, строго следящих за своей речью. Здесь бродят и писатели, облаченные во все вельветовое и джинсовое, которые контрастируют с разодетыми ночными диджеями с их неизменными сигарами во рту. Кажется, моя бабушка, хрупкая, как воробышек, в своем старинном платье в цветочек явилась сюда из другого столетия. Особенно нелепо она смотрится рядом с джентльменом из Би-би-си, выбравшим для вечеринки костюм от Армани.
Удивительно, как легко могут ладить между собой люди из разных миров, когда в воздухе витает дружелюбие, а в крови циркулирует дорогой алкоголь, закусываемый изысканными суши. Да, в этом зале собрались те, кто искренне любит и по достоинству ценит моего отца.
Говоря матери, что настоящих друзей у него нет, я очень заблуждался! Я чувствую, что все присутствующие действительно гордятся знакомством с моим отцом, восхищаются им, обожают и чуть ли не боготворят моего родителя. Им оказана большая честь находиться на семейном торжестве, и они пребывают сейчас в приятном возбуждении, чуть ли не в эйфории. Еще бы! Мы готовимся встретить папу сюрпризом. Меня самого распирает от гордости за то, что именно этот человек приходится мне отцом.
Гости съехались сюда из разных районов города, чтобы отпраздновать день рождения моего отца. Я вижу здесь дерзких мускулистых мужчин, которые знали папу еще в те времена, когда он печатался в спортивных газетах и альманахах. Рядом с ними расхаживают отлично выглядящие джентльмены средних лет в солнцезащитных очках и девушки в армейских сапогах: отец выступал в их передачах на радио и телевидении. И наконец, я узнаю сотрудников издательства и других людей, которые всячески помогали отцу с печатанием и распространением его книги. Это и благожелательные критики, и крупные книготорговцы, и ведущие популярных ток-шоу, и известные писатели.
Вечеринка проходит в зале с крытым бассейном. Мы выбрали именно это место потому, что только тут можно с легкостью разместить более сотни гостей. Они неспешно прогуливаются возле воды, выпивают и закусывают. Кто-то шутит, что неплохо было бы сейчас окунуться. Тем не менее это действительно подходящее место для проведения подобного праздника.
Яркие флюоресцирующие прожекторы создают атмосферу торжественности и значимости происходящего. Водная гладь поблескивает бирюзой и золотом, и отражающиеся в бассейне огни сверкают на серебряных подносах, на которых официанты разносят гостям длинные фужеры с шампанским. Неординарная вечеринка для очень неординарного человека.
– Он едет! – внезапно восклицает моя мама, и верхнее освещение тут же гаснет. Но в зале не становится темно, потому что еще светятся прожекторы в бассейне. Кто-то нажимает на нужную кнопку, и теперь комната погружается во мрак.
Гости еще о чем-то перешептываются и довольно хихикают, прислушиваясь к звукам снаружи. Папин «мерседес», мягко урча мотором, подъезжает к дому. Но вот двигатель выключен, и через несколько секунд слышится звук поворачиваемого в дверном замке ключа. Кто-то снова тихонько смеется, но на него сразу шикают, и в зале опять наступает тишина. Мы ждем папу в полной темноте, боясь шелохнуться. Но ничего особенного не происходит. Тем не менее мы ждем. И опять ничего. Но никто не осмеливается подать голос первым.
И вот наконец дверь в зал с бассейном открывается. В проходе видна чья-то тень, затем до нашего слуха доносится легкий шелест снимаемой одежды и чей-то глубокий вздох. Это отец вошел в темный зал, и мы ждем, когда же он включит свет. Но он почему-то этого не делает. Теперь мы слышим, как скрипят деревянные ступеньки трамплина. Неужели он решил нырнуть и поплавать? Я чувствую, что собравшиеся вокруг едва сдерживают смех. Веселое напряжение нарастает.
Неожиданно загорается свет и заливает зал, полный улыбающихся людей.
– Сюрприз! – громко выкрикивает кто-то из гостей, но смех тут же замирает, не успев раскатиться по помещению.
Мой отец стоит на трамплине абсолютно обнаженный и, не веря своим глазам, окидывает взглядом толпу народа, состоящую из его друзей и хороших знакомых. Наконец он находит в толпе мою маму, с ужасом смотрит на нее и со стыдом отворачивается.
Перед ним в одежде на коленях стоит Лена. Ее голова с золотистыми локонами ритмично двигается вперед-назад. Именно от этих движений доска мостика чуть поскрипывает.
«Но как же так! – проносится у меня в голове. – Ведь, если не ошибаюсь, ей всегда нравился я! Я должен быть на его месте! Это нечестно!»
Мой отец кладет ладонь Лене на затылок. Она замирает, медленно открывает глаза и удивленно смотрит на него.
Звук, исходящий из горла моей матери, трудно назвать криком. Скорее, он напоминает дикий вой, в котором перемешиваются и отказ верить в происходящее, и унижение, и позор, которых она ничем не заслуживает.
Собравшуюся у нас в доме компанию на несколько секунд ударяет паралич. Затем моя мать, ничего не видя вокруг, начинает прокладывать себе путь через толпу гостей, бесцеремонно распихивая их локтями. По дороге ей попадается официант, который после ее толчка пытается сохранить равновесие, но продолжает опасно крениться в сторону бассейна. Под звон серебряного подноса и дребезг разлетевшихся осколков хрустальных фужеров официант окончательно теряет устойчивость и с громким плеском падает в воду.
– Надо полагать, – замечает моя бабушка, – что вечеринке на этом конец.
Моих родителей всегда называли Майк и Сэнди. И никогда Сэнди и Майк. Всегда и во всем отец играл первую роль.
Их имена с самого начала казались мне старомодными, имена, которые существовали в Англии, которой больше нет. Той самой доброй старой Англии, когда были молодыми мои родители, их друзья и соседи, а также мои тетушки и дядюшки.
То была Англия простых деревенских пабов, незатейливых танцулек после сытного ужина и непременного отдыха у моря в объявленный выходной день. Страна небольших, но приятных удовольствий. Карты для мужчин и женщин в рождественскую ночь, футбол для мужчин и мальчиков в святки, ну и, наконец, походы в местный кабак для игры в дартс и принятия пары пинт пива (только для мужчин) в дни всех остальных поводов для ничегонеделания.
Это была земля островов, славящаяся настоящими зимами. Поездка отсюда к любому теплому морю (будь то Греция или Испания) считалась путешествием всей твоей жизни. «Битлз» появились и исчезли, оставив после себя королевство, где сохранились лишь одни взрослые. Эти люди приучились, выработав в себе нечто вроде зависимости, курить, носить рубашки «пейсли» и мини-юбки, привыкли посещать индийские и итальянские рестораны, считая, что это поможет остаться им вечно молодыми и утонченными. Англия моего детства. Страна невинности, стремившаяся стать взрослой. Страна Майка и Сэнди – добропорядочной супружеской пары, которая умеет развлекаться. Даже без всякой на то причины.
Майк и Сэнди. Конечно, такие имена они получили не при рождении. На самом деле отца зовут Майклом, а мать – Сандрой. Однако, когда на рубеже шестидесятых и семидесятых годов чаяния и надежды перешли на другой уровень, словно телевидение с черно-белого изображения на цветное, все изменилось. Простота, граничащая с аскетизмом, прилипшая к образу моей страны, подобно пубертатным прыщам подростка, все-таки сошла на нет. Появилось новое поколение матерей и отцов, более раскрепощенных и коммуникабельных. Та же тенденция наметилась и в именах.
Майк и Сэнди. Прекрасные имена. Особенно для четы в стране, где никто никому не изменял, не разводился и священные узы брака олицетворяли собой нечто вечное.
Каким-то образом мой отец умудряется собраться. Прикрывая свое сразу съежившееся мужское достоинство, он неизвестно как одевается (а может, и просто подхватывает одежду) и исчезает вместе с растерянной Леной. Слышится рев двигателя его роскошной машины. Пока нанятая на этот вечер обслуга выуживает испуганного официанта из бассейна, до нас доносится визгливый звук покрышек. Мне кажется, что и машина, и отец боятся, что им не суждено с достаточной скоростью убраться из нашей жизни.
На следующее утро, бродя по притихшему дому, я гляжу на молчаливые следы присутствия отца. Удивляюсь, почему мама сразу же не избавилась от них. Конечно, это не решило бы всех возникших проблем, но зато заставило бы ее чувствовать себя спокойнее.
Разумеется, мама могла бы уничтожить все, принадлежащее в нашем доме отцу. Я бы не стал ее винить. Напротив, всячески бы поддержал.
Но она почему-то не трогает ни одну из его вещей, а вместо этого совершает куда более странные поступки.
Утром моя мать появляется из спальни, одетая все в то же красное вечернее платье. Она бледна, глаза ее покраснели, а веки опухли, но она утверждает, что чувствует себя отлично. Тем не менее мама решительно отказывается что-либо есть или пить, а сразу направляется в свой любимый сад и начинает методично его уничтожать.
В дальнем конце стоит высокая решетка, обвитая жимолостью. Летним утром здесь всегда приятно пахнет. Моя мама голыми руками рвет растения. Правда, у нее это плохо получается, и половине листьев удается уцелеть.
Тут же стоят терракотовые горшки с недавно высаженными цветочными луковицами, и мать беспощадно разбивает их о стену. Теперь из-за коричневых земляных пятен ограда выглядит так, словно в нее попало несколько снарядов. Моя мама с ненавистью разоряет клумбы при помощи грабель, садовой лопаты и собственных пальцев, разрубая на мелкие кусочки те самые саженцы, за которыми совсем недавно с такой любовью ухаживала.
Когда я приближаюсь к ней, то вижу, что руки ее расцарапаны в кровь: сейчас она сражается с розами. Мама пытается вырвать кусты с корнем. Я обнимаю ее за плечи и стараюсь удержать. Я не отпускаю ее и жду, когда она успокоится и перестанет дрожать. Но ее продолжает трясти. Мамино тело содрогается от горя, душевной боли и справедливого гнева, и я ничем не могу ей помочь. Она дрожит даже после того, как я увожу ее в пустой дом, усаживаю на диван и закрываю все ставни, словно пытаясь оградить от внешнего мира.
Теперь я понемногу начинаю понимать, как все происходит. Мир продолжает вращаться, ребенок вырастает, становится родителем и теперь сам превращается в защитника и опекуна.
– Не надо плакать, – говорю я. Именно так мама соболезновала мне, когда меня впервые побили в драке на школьном дворе. – Не надо.
Но я не могу остановить ее. Потому что она плачет не по своей судьбе. Она плачет по Майку и Сэнди.
Чтобы оставить семью, нужно быть очень суровым и хладнокровным человеком. Но мой отец вовсе не такой.
Наверное, он слабый. Эгоистичный – это определенно. Глупый – без сомнений. Во всяком случае, он недостаточно суровый и хладнокровный, чтобы сделать то, что сделал он, – с легкостью отрезать себя от семьи и всей своей семейной жизни.
Когда я появляюсь у дверей его съемной квартиры, он выглядит удрученным. Его словно разрывают некие силы, и он мысленно мечется между той жизнью, которая еще не совсем закончилась, и той, что еще не успела начаться.
– Как себя чувствует мама?
– Вот это ты спросил! Попробуй догадаться сам.
– Ты еще слишком молод и ничего не понимаешь, – пытается защищаться отец, впуская меня в квартиру.
Лены нигде не видно. Но на батарее сушится женское белье.
– Что же я должен понять? Что тебе захотелось побаловаться на стороне? Что ты решил «сходить налево» и посчитал, что никто тебя не разоблачит? Или то, что тебе на старости лет захотелось вернуть себе молодость таким вот диким способом? Что именно я должен, по-твоему, понять?
– Понять, что брак тоже может с годами испортиться. Даже хороший брак. Страсть утихает. Да-да, именно это и происходит с годами, Элфи. И вот тогда ты должен решить, сможешь ли ты с этим смириться или нет. Не хочешь выпить чаю? По-моему, где-то здесь должен быть чайник.
Квартира, которую снимает отец, находится в богатом зеленом районе города. Но она очень маленькая и не принадлежит ему. Краску для стен выбирал совершенно чужой человек. Картины, висящие тут, покупались для того, чтобы удовлетворить вкус кого-то другого. Я пытаюсь изо всех сил представить себе, что отцу здесь хорошо, но у меня ничего не получается. Куда ни глянь – везде чувствуется присутствие посторонних людей, все говорит о том, что это съемная квартира. Мне даже кажется, что вот-вот придет ее истинный хозяин и потребует вернуть ему собственность: и квартиру, и мебель, и даже девушку. Все это было отдано отцу лишь в аренду.
– И сколько же времени все это будет продолжаться? – спрашиваю я. Отец продолжает искать чайник, но никак не может его найти. – Пап? Может, забудем о чае? Ну нет у тебя чайника, и не надо. Смирись с этим. Чайника не было и нет. Договорились?
– О чем это ты?
– Сколько времени ты намерен здесь жить с Леной?
– Пока мы не найдем себе более подходящее жилище.
– А ей сколько? Двадцать три, если не ошибаюсь?
– Двадцать пять, – поправляет меня отец. – Почти.
– Но она моложе меня.
– Для своего возраста она ведет себя достаточно по-взрослому.
– Кто бы спорил!
– Что ты имеешь в виду?
Я грузно плюхаюсь на кожаный диван. Мой отец ненавидит кожаную мебель. По крайней мере, так было до сегодняшнего дня.
– Почему тебя не устраивало просто спать с ней? – спрашиваю я, втайне опасаясь, что сейчас он начнет вникать в подробности своей олимпийской половой жизни. – Разве не так все должно было произойти? Я легко представляю, почему она тебя привлекает. Более того, мне даже кажется, что я понимаю, почему и ее тянет к тебе. Солидный и успешный мужчина. И все такое прочее. Но при этом вовсе не обязательно рушить свою семью. Это же какое-то безумие, пап!..
Мой старик начинает нервно расхаживать взад-вперед. Видимо, эта гостиная, куда он меня пригласил, и есть самая большая комната во всей квартире, и все же она недостаточно велика. Отец делает буквально пару шагов – ему уже приходится разворачиваться. Он нервно теребит пальцы. Я испытываю нечто вроде укола жалости в отношении моего бедолаги-старика. Он не готов к такой жестокой игре. Он не может вести себя настолько бессердечно, насколько требуют ее правила.
– Такие вещи развиваются сами собой, повинуясь какому-то непостижимому импульсу, – объясняет отец. – Я пытался держать ситуацию под контролем. Это действительно так, поверь мне. Какое-то время я даже чувствовал себя самым счастливым человеком на всей земле. Еще бы! У меня были идеальная жена и идеальная любовница.
– Кстати, твоя идеальная жена теперь не собирается иметь с тобой ничего общего.
– Однако ничто не может продолжаться вечно, – заявляет отец, игнорируя мое замечание. – Время требует перемен. Оно движется дальше, и наступает момент, когда ты должен принять решение. – Он поворачивается ко мне, и в его взгляде сквозит мольба. Он очень хочет, чтобы я понял его. – Ну разве не об этом мечтает каждый мужчина? О жене и любовнице одновременно! Нам хочется стабильности, поддержки и спокойной жизни. Но вместе с тем мы мечтаем о романтике, страсти и пылкой любви. Почему я не мог желать и того и другого сразу?
– Потому что тебе хочется слишком многого. И оттого, что ты начал желать невозможного, ты разрушил жизни других людей.
– Но я ничего не мог поделать с собой, Элфи. Я же не планировал влюбиться. Это случилось как-то само по себе.
– «Влюбиться»? Ты заговорил о любви? Погоди-ка секундочку. Не нужно называть свою связь любовью.
– Ну а как мне еще называть свои чувства? – хмурится отец, и я понимаю, что он неожиданно начинает сердиться. – Послушай-ка, мне, конечно, очень жаль твою мать, Элфи. Да-да, я говорю искренне. К тому же то, как она узнала обо всем, просто ужасно. Но сердце хочет только того, чего оно хочет.
– Пап, – говорю я, – прошу тебя, выслушай теперь меня. Лена – потрясающая девушка. Но ведь она ест и одновременно танцует! Ты это понимаешь? Она ест и пытается пританцовывать. Неужели ты этого не заметил? Она невольно подпрыгивает в ритм музыке, когда слушает радио. И даже тогда, когда завтракает. Она еще совсем ребенок.
– В эти моменты она очень мила.
– Да перестань ты! Она настолько молода, что в дочери тебе годится.
– Возраст тут совершенно ни при чем.
– Интересно, а ты мог бы влюбиться в Лену, если бы она оказалась твоей ровесницей? Если бы сейчас ей тоже было под шестьдесят? Не верится что-то. И она вряд ли увлекалась бы тобой, если бы ты был двадцатитрехлетним юнцом, который живет на стипендию, да еще подрабатывает по ночам в закусочной.
– Ей уже двадцать пять, – напоминает отец. – Ну, почти.
– У тебя еще может все наладиться с мамой. Извинись перед ней. Попроси ее простить тебя. Мы все иногда допускаем серьезные ошибки. Ты не имеешь права бросать семью только из-за того, что перед тобой повиляла попкой какая-то молоденькая и хорошенькая домработница!
– Нет, ничего уже не получится. Я бросил твою мать. И сделал это из-за любви. Прости, Элфи. Но у меня имеются принципы.
В этот момент мне хочется ударить его.
– Ты оскорбил любовь, – говорю я, вспоминая, что сотворила мать со своим любимым садом. – Ты плюнул ей в лицо, ты, жалкий смехотворный старикашка. В твоей жизни был человек, который шел бок о бок с тобой все это время, который поддерживал тебя еще тогда, когда ты не представлял собой буквально ничего. И ты посмел так поступить с ней! И не надо разглагольствовать о принципах. Не стоит выставлять себя этаким романтическим героем. Ты другой. И ты не просто бросил ее. Ты позорно сбежал!
Он останавливается посреди комнаты.
– Прости, Элфи. Но мне кажется, что я поступил правильно.
– Ах вот оно что! Оказывается, ты поступил правильно! Ты полагаешь, что очутиться со спущенными штанами перед всеми своими друзьями и знакомыми – это весьма мудрый ход? Ну, что ж, пап, мне кажется, это спорный вопрос.
– Я имею в виду только то, что я оставил свою прежнюю семью. – Он смотрит на меня как-то странно. – Кстати, тебе известно, что мы поженились с твоей матерью уже тогда, когда она ждала тебя?
– Догадался. Для этого не требуется быть математическим гением. Между днем вашей свадьбы и моим рождением прошло всего пять месяцев.
– Она была беременна. Вот почему нам пришлось пожениться. Я, конечно, любил ее и все такое прочее. Но пожениться нам все-таки пришлось, потому что… ну, раньше так полагалось. Теперь времена совсем другие. И знаешь, что все вокруг мне тогда говорили? Мои родители, друзья и все родственники жены? А вот что: «Ты уже достаточно порадовался жизни». А я только молчал в ответ. Но всегда задумывался: неужели вот это и есть вся радость в моей жизни?
– Значит, теперь ты полагаешь, что жизнь для тебя только начинается?
– Послушай, я хочу жить с той женщиной, с которой сплю, понятно? Неужели это не логично? Ты же сам мужчина, хотя бы попробуй понять меня. Говорят, что если ты хочешь остаться с женщиной, значит, ты с ней не трахаешься. А уж если ты с ней трахаешься, то тебе не захочется с ней оставаться. Но теперь я осознал, что это неверно. Потому что я хочу от Лены сразу всего.
– Но это нереально. В жизни так не получается. Ты, видимо, слишком много слушал свои старые пластинки. Но ведь это не песня Смоки Робинсона, пап. Это настоящая, реальная жизнь.
Мой отец смотрит на меня так, что мне снова хочется пожалеть его.
– Не нужно мне ничего говорить о настоящей жизни, Элфи, – тихо говорит отец.
Я тут же поднимаюсь со своего места, потому что точно знаю, что он скажет мне в следующую минуту; стараюсь уйти от него побыстрее, потому что не хочу выслушивать его. Я поспешно приближаюсь к входной двери его съемной квартиры, но он все же успевает бросить мне в спину жестокую фразу:
– А ведь ты до сих пор любишь женщину, которая… умерла.
Любовь не изменила, не сделала меня лучше. Как раз наоборот. Любовь превратила меня в человека, безразличного ко всему остальному в мире. Любовь сузила мои горизонты до пары голубых глаз и широкой наивной улыбки. До одной-единственной женщины.
Вскоре после того, как мы с Роуз начали встречаться, получилось так, что я летел на самолете назад в Гонконг. Я только что провел неделю с родителями. Это была первая поездка в Лондон из Гонконга, которую я запланировал задолго до того, как познакомился с Роуз. Отменять ее уже было бессмысленно, но я не получил никакого удовольствия от общения с отцом, матерью и бабушкой. Мое сердце находилось совершенно в другом месте. Мне хотелось поскорее закончить этот короткий отпуск, выбраться из Лондона и снова очутиться в Гонконге. Мне не терпелось снова оказаться рядом с Роуз.
Но во время полета произошло непредвиденное. Возникли серьезные проблемы. Один из пассажиров – мужчина средних лет, видимо какой-то бизнесмен, сидевший через проход от меня, – вдруг начал задыхаться. Он жадно хватал ртом воздух, хрипел, махал руками. Казалось, что он вот-вот умрет. Поначалу я подумал, что он просто не рассчитал свои силы, когда угощался бесплатными алкогольными напитками. Но потом, когда возле него засуетилась стюардесса, а пилот спросил, не имеется ли среди пассажиров врача, стало понятно, что мужчина болен, и болен достаточно серьезно.
Его положили в проход. Он послушно вытянулся как раз рядом со мной. При желании я мог бы дотронуться до его перепуганного лица. Возле него хлопотали два молодых врача. Они расстегнули ему рубашку и разговаривали так, как это делают священники возле смертного одра прихожанина.
Мы уже не могли лететь в Гонконг. Больного следовало срочно госпитализировать, и самолет совершил незапланированную посадку в Копенгагене, где несчастного уже поджидала бригада скорой помощи. Пассажиры отнеслись к больному с сочувствием. Никто не рассердился даже после того, как нам сообщили, что в Копенгагене придется застрять на несколько часов: нужно было найти другой экипаж для самолета. Пилот нам объяснил, что прежняя команда уже не может выполнять рейс, поскольку из-за вынужденной посадки в Копенгагене они бы превысили дозволенное количество часов нахождения в воздухе.
Итак, мы ждали. Проходил час за часом. Но все понимали, что происходит, и продолжали терпеливо ждать. Все, кроме меня.
Я возненавидел этого больного человека. Я не хотел, чтобы мы летели в Копенгаген для оказания срочной медицинской помощи. На месте пилота я, наверное, наплевал бы на него с его проблемами и продолжал бы лететь дальше, полагаясь на судьбу. Я злился на больного и уже не мог скрывать своего гнева. Мне было совершенно все равно, выживет он или умрет. Для меня его состояние ничего не значило. Я просто хотел, чтобы он не задерживал самолет из-за внезапного приступа болезни. Мне нужно было как можно быстрее попасть в Гонконг, к моей девушке, к моей жизни, к тому счастью, которого я так долго ждал.
Вот что со мной сделала любовь. Любовь смешала в моем сердце все чувства.
