Текст книги "One for My Baby, или За мою любимую"

Автор книги: Тони Парсонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

И вот она поднимается ввысь, похожая на маленького пожилого ангелочка, который возносится на небеса в белой ночной рубашке «Маркс и Спенсер». Бабуля улыбается нам, потому что ей все происходящее кажется забавным и приятным. Но больше всего ей хочется, чтобы мы не слишком за нее волновались. Она вовсе не намеревалась устраивать из-за своей персоны такую шумиху.

36

– Это не я. Это уже не я, – снова и снова повторяет моя бабуля.

И хотя я прекрасно понимаю, что она имеет в виду, считаю, что даже в последние дни своей жизни она по-прежнему остается собой.

Храброй. Самоотверженной и бескорыстной. Забавной. Заботящейся обо всех, кроме себя. Пожилой женщиной, которую я люблю всем сердцем.

– Что стало с той девушкой?

– С какой девушкой, бабуль?

– С той самой милой девушкой.

Я не могу сдержать улыбку. «С той самой милой девушкой». Мне кажется, она имеет в виду мою жену.

– Ты про Роуз? Она же погибла, помнишь?

Но бабуля нетерпеливо мотает головой:

– Нет, я не про Роуз. Я все знаю про Роуз. И не про японку. Я знаю, что она тебя в конце концов прогнала. Я имею в виду ту девушку, у которой дочка. Дочка с симпатичными глазками.

– Ты про Джеки?

– Да. Тебе, наверное, хочется быть с ней и дальше. Она хорошая.

– Ты права, бабуль. Она очень хорошая.

– Мне хочется знать, что у тебя все наладилось в личной жизни, Элфи. Я хочу видеть тебя женатым.

Кажется, что на родного умирающего человека вы будете смотреть с ужасом, но выясняется, что ничего подобного нет, а есть только одна безграничная любовь. Потому что каким-то образом все происходит так, что ужас исчезает, растворяется. Все мрачные чувства, вызванные бесконечными унижениями, связанными с раком, проходят. Или просто вы учитесь существовать вместе с ними. Но любовь остается, она перехлестывает страх, грусть и горе потери, это ужасное ощущение потери, хуже которого и придумать ничего нельзя.

День и ночь перестали иметь для бабули какое-либо значение, поэтому мы просто сменяем друг друга в течение суток. Я иду на смену отцу примерно в два часа ночи. Наверное, нечто подобное происходит в семьях, где имеется младенец. Среди ночи ты, часто моргая, пытаешься стряхнуть с себя сон и, стараясь не заснуть, исполняешь свои родительские обязанности. Наверное, так оно и было бы у нас с Роуз, если бы нам повезло и у нас родился сынок или дочка. Но дело в том, что сейчас мы находимся с противоположной стороны жизненного пути.

Мне не верится, что бабуля умрет именно сегодня ночью. Слишком рано. Должно пройти еще некоторое время. Мне кажется, боль ее немного отпустила. Та самая невообразимая боль, которую вызывает опухоль, чуть стихла.

Бабушка не принимает лекарств. Она рассуждает довольно ясно, ведет себя адекватно и сейчас находится в каком-то умиротворенном состоянии. Ее голова лежит на подушке, серебристые волосы перемежаются с золотистыми прядями. Это мама так оригинально покрасила бабулю, чтобы немного поднять ей настроение. Брови четко очерчены, потому что теперь их тоже подводит моя мама. Бабуля делает глубокий выдох и закрывает глаза.

Я сижу в кресле рядом с ее кроватью и понемногу начинаю клевать носом, хотя стараюсь не спать. Тем не менее время от времени я ловлю себя на том, что умудряюсь каким-то образом заснуть. Правда, сразу вздрагиваю и просыпаюсь.

Но вот раздается бабулин голос, и сон моментально слетает с меня.

– Мама и папа, – говорит она.

– Ты хочешь, чтобы я… позвал их?

– Мои мама и папа.

– Ба?

– Они здесь.

– С тобой все в порядке? Ты хочешь…

– Элфи?

– Я здесь, вот он я.

– Возьми меня за руку, Элфи.

– Взял.

– Ты хороший мальчик. – Ее грудь приподнимается, она долго выдыхает, словно выпускает из себя все страхи, боль и желание оставаться здесь, с нами. – Ты ведь хочешь все делать правильно и стараешься изо всех сил. Я же вижу.

– Ба? Может, тебе принести чего-нибудь?

– Мне ничего не нужно. Но все равно спасибо тебе, любовь моя.

Я не могу сказать, спит она или нет. Мне кажется, что в комнату начал проникать свет. Ночь уходит. Непроглядная тьма тает.

Но как такое может быть? Еще не время!

– Я люблю тебя, ба, – с трудом произношу я, чувствуя, как начинаю задыхаться. Глаза мои внезапно наполняются слезами. – Я очень люблю тебя.

Почему я не говорил этого раньше? Почему все время откладывал? Почему не говорил этих слов каждый день своей жизни?

Но оказывается, каждый день у меня обнаруживались совсем другие дела. Мне постоянно нужно было куда-то спешить, с кем-то встречаться. А ведь я мог бы видеться с бабулей и почаще! Чтобы отблагодарить ее за любовь ко мне.

– Боль ушла, – говорит она. Голос у нее тихий и спокойный.

– Это хорошо.

– Будь со мной.

– Я здесь, ба.

– Будь со мной, любовь моя.

Эта школа не сильно отличается от той, в которой я когда-то преподавал. Ворота открываются, и оттуда выливается поток мальчишек, среди которых сразу распознаются и отчаянные хулиганы, и их бессловесные жертвы, и основная «промежуточная» масса Сейчас они шумят и хохочут, то и дело дубася друг друга потрепанными сумками.

Отличается эта школа от школы фонда принцессы Дианы тем, что здесь учатся и мальчики, и девочки. Присутствие последних, разумеется, меняет всю атмосферу. Некоторые девочки выглядят совсем как маленькие дети, другие уже напоминают взрослых женщин. Эти могут себе позволить короткие юбки и распущенные длинные волосы. Они прекрасно понимают, какой властью обладают над толпой роящихся вокруг них орущих мальчуганов. Девочки одна за другой проходят мимо меня, пока я стою у ворот. Кое-кто удивленно приподнимает бровь и улыбается, словно оценивая незнакомца. Но это длится лишь мгновение, и интерес ко мне тут же пропадает.

И вот я замечаю ее. Она держится особняком, не примыкая ни к одной из шумных компаний.

– Изюмка!

Она сразу краснеет:

– Что вы здесь делаете?

– У меня тут рядом машина. Я подвезу тебя до дома.

Она идет вслед за мной к машине, не обращая внимания на шуточки одноклассников вроде: «Ну ты себе и отхватила кавалера. Булка с изюмом!»

Мы садимся в автомобиль, но я не спешу включать зажигание.

– Зачем вы приехали сюда?

– Я хотел кое-что сказать тебе лично.

– Что именно?

– Моя бабушка умерла.

– Умерла?

– Да. Сегодня ночью. Я не хотел говорить об этом по телефону. Я понимаю, что она значила для тебя очень многое. И ты для нее тоже.

Изюмка смотрит куда-то вдаль и молчит. Я начинаю произносить какие-то стандартные слова утешения.

– В последние дни она сильно мучилась от боли. Поэтому сейчас надо радоваться, что ей больше не приходится так страдать. Теперь она успокоилась.

Изюмка молчит.

– Она прожила долгую жизнь, Изюмка. Когда-нибудь мы поймем это и будем благодарны ей за эту жизнь. И тогда мы перестанем грустить о ее смерти.

– Она была единственным человеком…

– Изюмка, неужели ты…

– Единственным человеком, с которым я могла быть самой собой. Я знаю, моей маме хочется, чтобы я стала симпатичной. Сбросила вес, сделала что-нибудь со своими волосами. Ну и так далее. А папе хочется, чтобы я стала крутой. Чтобы надо мной никто не насмехался. Чтобы я могла сама за себя постоять в случае чего. Ну, вы меня понимаете. – Она отчаянно мотает головой. – А одноклассникам хочется, чтобы я заползла куда-нибудь в темный уголок и там тихо сдохла. Именно так. «Когда же ты лопнешь и сдохнешь, Булка с изюмом?» А она принимала меня такой, какая я есть. Ей было все равно, какие у меня недостатки. – Изюмка улыбается. – По-моему, я ей действительно нравилась.

– Но твоя мама тоже любит тебя. Перестань, Изюмка, ты же сама прекрасно это знаешь.

– Любить – это одно дело, а когда человек тебе нравится – совсем другое, верно же? А ведь можно просто принимать человека таким, какой он есть. Любить – это хорошо, хотя об этом мне пока мало что известно. Меня пока устраивает и то, чтобы я просто нравилась.

У нас очень много дел, которые надо успеть переделать. И это очень хорошо.

Из-за того что моя бабушка умерла дома, к нам прибыли полицейские. Они появились после того, как примчалась «скорая помощь», которая вообще-то была уже не нужна. Доктор мог только констатировать смерть. После полиции пришли похоронный агент и его помощник. Они тактично попросили нас подождать в гостиной, пока сами оборачивали и выносили тело покойной из дома. Мне показалось странным, что бабуля, прожив тихую, скромную жизнь в маленькой квартирке, своей смертью спровоцировала появление в нашем доме такого количества самых разных людей.

Сейчас мы с отцом проводим вместе больше времени, чем когда-либо за всю нашу жизнь. Мы вдвоем отправляемся регистрировать смерть бабушки и молча сидим в очереди среди счастливых пар, явившихся сюда зарегистрировать рождение ребенка. Потом мы отправляемся к похоронным агентам, или к распорядителям похорон, как они сейчас себя называют, выбираем гроб, решаем, сколько нам нужно будет машин. Одним словом, договариваемся о том, как будет проходить весь ритуал.

Но и это еще не все. Мы идем к цветочнику, где делаем заказ на венок. Мы решаем, что это будет один большой, общий венок, от родителей и меня, изготовленный из красных роз – любимых цветов моей бабушки. Затем мы ведем переговоры со священником, который проведет службу. Он общается с нами довольно прохладно, потому что моя бабушка ходила в церковь только в дни венчаний. Она была уже пожилой женщиной и считала, что просто так посещать церковь не имеет смысла, а вот в дни праздников сходить полюбоваться на хорошенькую невесту в белоснежном платье и порадоваться за нее – это совсем другое дело.

Наконец мы возвращаемся в маленькую квартирку моей бабули. Нам благополучно удалось пройти все бюрократические инстанции. Все, кроме священника, отнеслись к нам с искренним сочувствием и пониманием. У нас принимали кредитки и подсказывали, куда обратиться дальше по длинной цепочке обязательных визитов. Но вот теперь, очутившись у нее в доме, мы не знаем, что нам делать, и поначалу даже немного теряемся.

В стенах этого маленького гнездышка остались свидетельства долгой человеческой жизни. Одежда, фотографии, пластинки, сувениры, которые мы привозили из Испании, Греции, Ирландии и Гонконга. Мы с отцом беспомощно глядим на все эти вещи и не понимаем, должны ли рассматривать их как бесценные сокровища или оставить все это «богатство» мусорщикам.

Это ее вещи. Мне, конечно, хочется, сохранить их все, но я понимаю, что это желание абсурдно. Новую одежду и кое-что из мебели можно отдать благотворительной организации. Мы сходимся на том, что я забираю себе пластинки, а отцу достаются фотографии. Правда, и такое решение дается нам нелегко.

Отец раскрывает один из альбомов с черно-белыми фотографиями, сделанными еще до его рождения. Он видит своих родителей, а также дядюшек и тетушек. Их взрослые лица просматриваются сквозь улыбки тех времен, когда они сами еще были детьми. Но много здесь и тех людей, которых отец никогда не видел и чьи имена ему неизвестны.

Эти воспоминания принадлежат моей бабушке. И больше никому.

Слишком рано думать о благотворительной организации, слишком рано решать, что из вещей следует выкинуть. Это будет потом, как-нибудь потом, чуть позже.

Но сейчас я выбираю одну вещицу, которую оставлю себе на память. Она очень хорошо характеризует мою бабулю.

Это пузырек с огненно-красным лаком для ногтей. Он называется «Искушение». На маленькой баночке имеется наставление. Это некий совет и даже своеобразная философия. К ногтю его! Я вспоминаю бабулю. Она красила ногти этим кроваво-красным лаком «Искушение», когда ей было далеко за семьдесят. Впервые за весь день я тепло улыбаюсь.

Милая. Она была очень милая.

Несмотря на множество незнакомых лиц, отец не может оторвать глаз от фотографий. Их здесь очень много. На некоторых альбомах изображены смешные трогательные птички, как в мультфильмах семидесятых, на других – картинки сонных английских рыбацких деревень. Есть альбомы с фотографиями пятидесятых годов, сороковых. Имеются и совсем древние снимки, которые хранятся в отдельных рамках за толстыми стеклами. С обратной стороны к ним приделаны цепочки, наверное, с тем, чтобы их можно было вешать на стену.

Бесчисленные стопки фотографий хранятся в конвертах с адресами фотолабораторий.

Здесь запечатлены разные свадьбы, праздники, дни рождения, просто воскресные дни. Жизни разных людей.

Отец находит старый блокнот. В нем все только о нем. О его карьере, о его успехах. Начинается повествование с того времени, когда он писал небольшие очерки, сотрудничая со спортивными газетами, и заканчивается созданием и опубликованием «Апельсинов к Рождеству», когда ее сын стал знаменитостью.

Отец тронут. Он смущен, даже, пожалуй, совсем растерялся. Становится ясно, что он никогда и не знал о существовании этого блокнота, никогда и подумать не мог, что его мать так гордится им. Отец выглядит… даже не знаю, как сказать. Пристыженным? Нет, скорее одиноким. Вот-вот. Мой отец выглядит одиноким человеком.

И теперь я понимаю, что никогда не буду одиноким до тех пор, пока не умрут оба моих родителя.

37

Я возвращаюсь домой после кремации бабушки и замечаю послание от Джеки на своем мобильном телефоне. Она просит срочно с ней связаться. Сегодня день экзамена. И у моих учеников в школе Черчилля, и у Джеки.

Голос ее звучит возбужденно, мне кажется, что она просто почувствовала себя чуть ближе к исполнению своей заветной мечты. Но я ошибся.

– Элфи?

– У тебя все в порядке? Ты готова к экзамену?

– Я не пойду на экзамен.

– Что?.. Почему не пойдешь?

– Изюмка.

– Что с ней? Что стряслось?

– Она сбежала из дома.

Экзамен по английскому языку и литературе проходит в колледже возле Кингс-Кросс. В вестибюле собралось множество желающих сдать его. Сюда набилось огромное количество юношей и девушек. Одни из них нервничают, другие выглядят слишком уверенно, третьи, похоже, уже отчаялись и ни на что не надеются.

А вот и Джеки. Она постарше всех остальных, вид у нее испуганный, но на это имеется сразу несколько причин. И одна из них не имеет ничего общего с предстоящим экзаменом. Джеки одета чересчур официально и ждет моего появления.

В три часа у нее начинается письменный экзамен. Остается всего пять минут, но она об этом даже не думает.

– Мне позвонили из школы. Спрашивали, где она. Только потом я увидела на мобильнике сообщение, что ей пришлось уйти из дома. Она ушла навсегда, Элфи.

– Может, она у отца? Или у кого-нибудь из подружек?

– У отца ее нет. А подруг у нее никогда и не было. Во всяком случае, теперь, когда твоя бабушка умерла.

– Я найду ее, договорились? – Я смотрю на часы. Скоро три. – Тебе пора заходить в экзаменационный зал. Правда, Джеки. Если ты немедленно не отправишься туда, ты не используешь свой шанс.

– Но как я могу туда пойти? Как я смогу заставить себя думать обо всей этой ерунде, когда у меня пропала дочь?

– Она вернется. Но ты не можешь бросить все вот так сразу.

– Меня сейчас больше ничего не интересует. Никакая учеба, никакие книги и стихи, написанные занудливыми стариками, которых на самом деле никакая любовь не волнует. Во всем виновата только я сама. О чем я только думала! Я теперь не понимаю, зачем столько времени морочила тебе голову. Подумать только! Я изучала эмоциональную окраску отрывков драматических произведений и прочую чушь… Какая легкомысленная трата драгоценных часов! Вместо этого нужно было больше времени проводить с собственным ребенком, заниматься своей дочерью!

– Ты и без того постоянно думаешь о своей девочке. Не казни себя.

– Что случилось с нашей жизнью? Что происходит вокруг? Это должно меня интересовать. Вот что надо изучать.

– Прекрати немедленно! Подобные разглагольствования ей не помогут, а тебе тем более. Иди сдавать экзамен и постарайся не оплошать. Сосредоточься, а я обязательно разыщу ее. С ней все будет в порядке. Я тебе обещаю.

– Я просто хочу, чтобы моя девочка вернулась домой.

– Она обязательно вернется. А ты пока что займись делом.

Джеки занимает оборонительную позицию и демонстративно упирает руки в бока:

– Я что же, должна слушаться тебя, как дрессированная собачка? Да кто ты такой и что о себе возомнил?! И как ты со мной разговариваешь? Ты мне не муж, между прочим.

– Хватит, Джеки.

Она смотрит на меня так, будто это именно я виноват во всем, что случилось. Я, а еще мои книги и мои циничные друзья. Глаза ее гневно сверкают. Она закусила нижнюю губу, чтобы не было видно, как та дрожит. Но все же Джеки удаляется в экзаменационный зал, куда уже направляется поток абитуриентов. Она все продолжает смотреть на меня, и в этом взгляде смешались какая-то непонятная враждебность и мольба о помощи. Но вот двери за ней наконец-то закрываются.

После этого, по-прежнему одетый в траурный костюм, я отправляюсь в город на поиски Изюмки.

Сначала я обыскиваю Лейчестер-сквер, этот яркий, крикливый и отвратительно-гадкий уголок Уэст-Энда. Я внимательно всматриваюсь в лица детей, прячущихся в подъездах, слоняющихся по парку и просто сидящих на корточках на тротуаре. Изюмки здесь нет.

Тогда я перемещаюсь от Черинг-Кросс-роуд на Стрэнд. Почему-то этот район больше всего любят бездомные дети. Я медленно двигаюсь от вокзала до театра «Савой». Здесь тоже много тинейджеров, ночующих в подворотнях в спальных мешках.

Но Изюмки я тут не нахожу, поэтому направляюсь на север, в Ковент-Гарден. По пути мне встречаются самые разные дети, но видно, что бездомных тут единицы. Эти уныло тащат свои подстилки по площади, не обращая внимания на уличных артистов и жуликов, фокусников и мимов, которые заманивают туристов на свои бесхитростные представления. У всех остальных от подобного зрелища создается такое настроение, что хоть вены режь на запястьях. Я молча смотрю на одного чудака, который зарабатывает себе деньги тем, что долгое время не шевелится. Он вообще никуда не движется, будто застыл на месте на целую вечность.

И тут я понимаю, что Изюмка может быть где угодно. И совсем не обязательно в Лондоне.

В этот момент звонит мой мобильный. Это Джеки. Я говорю, что у меня пока никаких новостей нет, но не стоит отчаиваться, пусть она отправляется в Банстед и там ждет моего звонка. Она хочет помочь мне в поисках, но я резонно заявляю, что один из нас должен обязательно сидеть на городском телефоне, потому что Изюмка может позвонить сама. Или еще кто-нибудь. Джеки нехотя соглашается.

Потом, естественно, я интересуюсь, как прошел экзамен. Но Джеки не хочет даже разговаривать на эту тему. Я настаиваю. Она сердится. Ей теперь начинает казаться, что все, о чем она мечтала и считала смыслом жизни, – и продолжение учебы, и книги, и даже любимый роман «Сердце – одинокий охотник» – разом стало корнем всех ее внезапно возникших проблем.

Как будто за мечты наказывают.

Солнце садится, и город меняет свой облик.

Офисные работники спешат по домам, а наружу выходят те, кто ведет ночной образ жизни. Эти люди заполняют улицы в районах Сохо, Ковент-Гарден, Оксфорд-стрит. Я даже не могу представить себе Изюмку где-нибудь в престижном кафе среди громко смеющихся и болтающих ни о чем ночных гуляк. Нет, тут ей уж совсем не место.

Поэтому я решаю прочесать вокзалы, начиная с востока, с Ливерпуль-стрит, куда приходят поезда из Банстеда. Постепенно я передвигаюсь по городу. Лондон-Бридж, Кингс-Кросс, Паддингтон, Виктория… Мне повсюду встречаются группы ребят с рюкзачками и спальными мешками. Но я вдруг понимаю, что не могу точно определить, кто из них бездомный, а кто просто ждет своего поезда. Позже это становится более очевидным. Собирающиеся уезжать то и дело посматривают на доску с расписанием отправления поездов. Которые никуда не торопятся, пялятся в пустоту или тоскливо рассматривают прохожих. Однако и на вокзалах Изюмки не оказывается.

Я уже собираюсь позвонить Джеки, но тут вспоминаю, что еще не побывал на Сент-Панкрас, который своим оформлением напоминает огромный праздничный торт. Конечно, у меня нет причин полагать, что Изюмка окажется именно там. Меня лишь привлекает внешний вид вокзала, с его шпилями, башенками и узкими окошками, словно он возник из волшебной сказки. Здесь добро должно побеждать зло и все просто обязано хорошо заканчиваться. Конечно, вовсе не обязательно Изюмка должна была выбрать это место. Просто ДАННЫЙ вокзал слишком уж отличается от всех остальных. Он уникальный.

Как и сама Изюмка.

Сент-Панкрас размерами меньше других вокзалов. Он больше похож на станцию где-нибудь в пригороде, например в Банстеде, чем на высоченные и бездушные городские соборы. Но, разумеется, ее здесь тоже нет. Уже поздно, народ спешит на последние поезда.

Я собираюсь закончить поиски и отзвониться Джеки, посоветовав ей обратиться в полицию, как вдруг замечаю небольшую фотобудку, в которой автомат делает моментальные снимки.

Рядом с грязными кроссовками лежит книга. Та самая книга, которую я подарил Изюмке. «Почуй страх, слабак!», написанная Скалой. Я стучусь в будку и аккуратно отодвигаю занавеску. Вот и беглянка. Она спит, и волосы надежно закрывают ее лицо. Я зову ее по имени, и Изюмка тут же пробуждается.

– Почему вы так одеты?

– Из-за бабушки.

– А-а-а… Понятно.

– Твоя мама очень переживает за тебя.

– Я больше не смогла выдержать. Это было уже чересчур. Да и никто на моем месте не выдержал бы.

– Ты говоришь про Сэди и Мика?

– После того как вы появились возле школы, мне стало совсем невыносимо там находиться.

– Прости, Изюмка.

– Они от меня больше не отставали и постоянно дразнили. Они доставали меня насчет старенького бойфренда. Они твердили: «Где ты отхватила такое чудо, Булка с изюмом? Он, наверное, тебя подкупил бесплатными обедами?» Я объяснила им, что вы учитель, но это их почему-то еще больше развеселило. Мик сказал, что, может быть, вы и учитель, но все свои конспекты уже давным-давно где-то растрясли и теперь из вас один только песок сыплется. Ну и так далее…

– Вот ведь негодяй этот Мик! И вовсе я не такой уж и старый.

– Я знаю. Вы мужчина среднего возраста.

– Спасибо, Изюмка. Большое тебе спасибо.

– Пожалуйста.

– Прости, если я только усложнил тебе жизнь. Я не хотел.

– Я знаю. Вы просто хотели сообщить мне про бабушку. Я рада, что вы так поступили. И не ваша вина в том, что эти идиоты набросились на меня. Если бы вас не было, они бы придумали что-нибудь еще. Они найдут повод. Для этой компании повод всегда отыщется.

– Так куда же ты собралась?

Изюмка неопределенно пожимает плечами, откидывает с лица прядь волос и внимательно всматривается в табло с расписанием поездов, словно у нее в кармане уже лежит билет.

– Не знаю. Но сейчас мне любое место будет приятней, чем Банстед.

– Ну а я лично в этом не уверен. Там тебя любят. Там твой дом. А новый найти не так-то просто. Уж поверь мне на слово. Ну что, поедем домой, к маме?

Она снова пожимает плечами, надувает губы и прячет глаза за челкой:

– А мне нравится здесь.

– В этой фотобудке?

– Ага.

– Уютная будочка.

– Нормальная.

– Правда?

– Ничуть не хуже всех остальных фотобудок. Самая обыкновенная. Прекратите меня доставать.

Я беру в руки ее книгу:

– Все еще интересуешься Скалой?

– Конечно.

– Я и сам понемногу начинаю проникаться к нему симпатией. Не такой уж плохой пример он подает подрастающему поколению. – Я пролистываю «Почуй страх, слабак!» и понимающе киваю. – Тебе нравится его высказывание, что всегда нужно поступать по-человечески?

– Нормальное высказывание. Но мне больше нравится смотреть, как он локтями и кулаками забивает на ринге своих противников.

– Верно. Ну а как бы поступил Скала, окажись он в таком же положении?

– В каком?

– Ну, если бы над ним начали издеваться. Что бы он сделал? Неужели тоже сбежал бы куда подальше и устроился на ночлег в фотобудке? Или лицом к лицу встретился бы с наглецами, которые его оскорбили?

– Перестаньте. Я же не Скала. Я просто толстуха-неудачница. А он даже и не человек уже, а почти что супермен. Вот почему он такой особенный.

– А мне кажется, что ты намного круче. Мне кажется, что ты смелее и сильнее его.

– Вы с ума сошли?

– Тебе ведь пришлось немало перенести в своей жизни. Сначала расстались твои родители. После их развода начались сплошные неприятности. Теперь твоей маме приходится работать не покладая рук с утра до вечера, чтобы содержать и себя, и тебя. Ты каждый день встречаешься с Сэди, Миком и их прихвостнями. Ты не выдержала бы всего этого, если была бы слабой. Вот почему мне кажется, что храбрости тебе не занимать. А все хулиганы, как правило, большие трусишки. К тому же ты очень милая девочка.

– И что с того, что милая? Это не очень-то помогает в жизни.

– Ну не скажи. Возьмем, к примеру, мою бабушку. Мы же не любили бы ее за то, что она избивала бы всех пенсионеров в округе, правда? И не уважали, если бы умела прокладывать себе путь локтями в автобусе, чтобы занять лучшее местечко. Мы любили ее совсем за другое.

– Конечно. Ну и как прошли эти, как их называют… похороны?

– Это была кремация. Все прошло так, как и должно было пройти. Не лучше и не хуже. Там было много народу. Некоторых людей я не видел долгие годы. Собрались все наши родственники. А еще присутствовали те, кого я не знал раньше. Соседи, друзья. У нее было очень много друзей, Изюмка. Ее любили все. Она вызывала в окружающих любовь. Потом играли гимны. И еще прозвучала песня, которая бабушке очень нравилась. «За мою любимую». Ее поет Синатра.

– Меня такая старая музыка вгоняет в депрессию.

– А что бы ты хотела услышать на похоронах? Рок-н-ролл? Синатра был очень даже к месту. Если бы присутствовала там, ты бы все поняла.

– Я не люблю похороны.

– Это своеобразное прощание с человеком.

– А я не люблю прощаться.

– Никто не любит. Но такова жизнь. Она состоит из цепочки приветствий и прощаний.

Я вспоминаю наши с Джорджем упражнения в парке, когда мы демонстрировали коллегам Джоша «толчки ладонями», и думаю о том, как он учил меня жить с переменами, которые указывают путь в будущее, нравится тебе это или нет, как важно отыскать в себе смелость, чтобы стать именно тем человеком, которым ты должен стать.

– Послушай, Изюмка, ты, наверное, считаешь, что только тебе одной пришлось пережить нечто подобное? Но ведь многие другие испытывали то же самое. Гораздо лучше бояться хулиганов и грустить в одиночку, чем стать такой же, как Сэди или Мик. Ты нормальный человек, а вот они с серьезными отклонениями. Я понимаю тебя. Тебе сейчас кажется, что эти издевательства никогда не кончатся. Но настанет день, и все пройдет. – Я осторожно убираю ее волосы с лица и вижу, что в глазах у нее стоят слезы. – Что случилось, Изюмка? В чем дело?

– Мне ее не хватает. Вашей бабушки. Мне ее очень не хватает.

– Мне тоже очень плохо без нее. А ты с ней сразу нашла общий язык. Ты сделала ее жизнь гораздо лучше. Это правда. Ты так о ней заботилась… Не многие дети твоего возраста сумели бы так. Да и взрослые тоже. Ты можешь по праву гордиться собой.

– Я все это делала для нее только потому, что она мне очень нравилась. Ваша бабушка была такая забавная. – Впервые за все время Изюмка улыбается. – Маленькая старушка, поклонница боев без правил. Надо же! Она была клевая.

– Ты ей тоже нравилась. Она увидела тебя настоящей. Такой, какая ты есть на самом деле.

– Вы действительно так считаете? Или просто решили выманить меня из будки?

– Я действительно так считаю, – говорю я совершенно искренне. – Послушай, так мы едем к твоей маме или не едем?

– Едем. Только давайте еще немножко побудем здесь. Просто посидим и помолчим, ладно? Немножко.

– Сколько угодно, Изюмка.