Текст книги "One for My Baby, или За мою любимую"
Автор книги: Тони Парсонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)
Я никогда не замечал, чтобы отец что-то делал или помогал по хозяйству. И это тоже что-то новенькое.
3
Я гуляю по китайскому кварталу Лондона.
С тех пор как вернулся домой, я занимаюсь этим целые дни напролет. Я еду на подземке в Уэст-Энд и сразу же направляюсь в этот небольшой лондонский уголок, где улицы имеют одновременно и китайские, и английские названия. Именно тут я и гуляю часами.
Сюда можно попасть тремя способами: через Уордур-стрит с запада, Макклесфилд-стрит с севера или Ньюпорт-Корт с востока. Я прохожу по одной из этих широких шумных улиц, пока местность не начинает пробуждать во мне нежные ностальгические воспоминания. И тогда кажется, что я вернулся на другой конец света.
Проходит всего несколько минут – и вот я уже снова будто бы очутился в Гонконге. Нет, здесь, конечно, не увидишь зазубренную линию горизонта, состоящую из контуров небоскребов, не порадует глаз знаменитый шумный порт или величественная горная вершина. И все же тут много такого, что я наблюдал каждый день, когда жил в Колуне или проводил свободное время в Ванчае.
Из витрин на меня смотрят пластиковые утки, приглашающие зайти в магазин, а вокруг шныряют симпатичные девчонки со сверкающими черными волосами, без умолку болтая по своим разноцветным мобильным телефонам. Пожилые люди со вставными золотыми зубами ведут за собой очаровательных малышей, блестящие темные глазенки которых напоминают драгоценные камни. Молодые мамаши горделиво выступают с детьми, разодетыми по последней моде. Юные сорванцы с зачесанными назад волосами важно шествуют по улицам с независимым видом. Спешат на работу официантки, одетые в одинаковую форму. Некоторые из них уже надраивают до блеска крошечный квадратик асфальта перед входом в такой же малюсенький ресторанчик. А возле задней части здания, там, где в ресторане за зеркальным стеклом расположена кухня, клубами стелется пар. И туда же, с черного хода, рабочие в грязных, засаленных жилетках заносят огромные коробки с замороженной рыбой.
Китайский квартал, пожалуй, единственное место в городе, где я чувствую себя по-настоящему счастливым. И дело не только в том, что здесь все напоминает мне о Гонконге. Я возвращаюсь к тем временам, когда мы с Роуз были вместе.
Несмотря на супермаркеты, магазины и, разумеется, рестораны с их блеском и изобилием, как в Гонконге, все же тут не найти именно такого местечка, где можно надолго задержаться и понаблюдать, как вокруг тебя кипит жизнь. Хотя поблизости и находится Сохо, где уличная суета напоминает беспокойное Средиземноморье. Я хочу сказать, что тут нет тех крошечных кафетериев, кафе или баров, которых в избытке понастроили в Гонконге. И если вы пожелали выпить в тишине и уединении чашечку капучино и на полчасика остаться наедине с самим собой, вы выбрали не то место. Нет, все здесь как-то не по-китайски. Правда, даже столь печальный факт меня не слишком расстраивает. А это означает, что я спокойно и невозмутимо продолжаю свой путь.
Я перемещаюсь вдоль центральной артерии квартала – Джерард-стрит, вливаюсь в людской поток на Уордур-стрит и оказываюсь на западной границе китайского квартала, где уже появляются первые пиццерии и ночные клубы. Затем ныряю в сумрачную и узкую Лисл-стрит, где пахнет одновременно и жареными утками, и бензином. Затем, вероятно, пройдусь по Литл-Ньюпорт-стрит, где полюбуюсь гигантской головой китайского дракона, выполненной из папье-маше. Она глядит на меня из витрины магазина, торгующего предметами, необходимыми для увлекающихся восточными боевыми искусствами. Магазин носит гордое название «Путь Шаолиня». Мне кажется, что дракон поставлен сюда на стражу и охраняет всевозможные тренировочные груши, макивары и ящики с грудами кимоно.
И наконец, дойдя до книжных лавок и театров у Чинг-Кросс-роуд, я, скорее всего, снова поверну назад и отправлюсь на Ньюпорт-Корт, где можно приобрести китайские журналы, компакт-диски и вообще все, что угодно, относящееся к этой стране.
Пока я бесцельно брожу по китайскому кварталу, из головы никак не выходит одно стихотворение, принадлежащее перу Киплинга. Мы изучали его в то время, когда я преподавал английскую литературу в школе для мальчиков, основанной фондом принцессы Дианы.
Стихотворение «Мандалай» посвящено уволенному в запас британскому солдату. Он успел отслужить где-то «к Востоку от Суэца» и теперь бродит по Лондону. Может быть, этот парень уже умудрился устроиться курьером в какой-нибудь банк и, прогуливаясь по городу, не так уж напрасно тратит свое время? Неужели он действительно зарабатывает себе на жизнь тем, что выполняет поручения кого-то из предков Джоша? Итак, главный герой вспоминает о том, как шумит ветер в широких листьях пальм, о том, как слоны помогают людям таскать тяжелые тиковые бревна, и, конечно, о той женщине, которую оставил там, вдали. Правда, наш солдат вовсе не одинок. Он сообщает, что в слякотную лондонскую погоду вместе с ним от «Челси до Стрэнда» маршируют с полсотни служанок. Хотя иногда ему становится грустно, и вот тогда он вспоминает «рассветы, приходящие со стороны Китая». Они такие же неожиданные, как грозы, и тогда ему кажется, что снова наступило то самое благословенное время, когда он был рядом со своей любимой.
«Так, значит, это стихотворение рассказывает о его телке, да, сэр? – спросил как-то один из моих самых смышленых и одновременно несносных учеников, наслаждаясь взрывом смеха с задних парт в классе. – То есть тут говорится о… как бы лучше это назвать… сексуальном туризме? Автор буквально призывает к нему… Ой, то есть, я хотел сказать, призывает всячески обвинять и осуждать его. Правильно я сказал, сэр?»
Пожалуй, этот скромный солдат и его судьба ничуть не тревожили моих бесшабашных подопечных, беззлобно скалившихся на меня. Впрочем, в те времена герой Киплинга и меня самого не слишком волновал. Но вот теперь, когда я снова очутился в Лондоне, «Мандалай» не дает мне покоя. Строчки из стихотворения вертятся в голове, и я снова и снова вспоминаю о своем брошенном доме и навсегда потерянной жене.
Звон храмовых колоколов покой мой нарушает,
И пагода у моря стоит назло волнам.
Она беззвучно мне слегка напоминает
О том, что быть я должен всегда с ней рядом сам.
Мне нравится приходить в китайский квартал пораньше, еще до того, как сюда нагрянут толпы медлительных любопытных туристов со своими фотоаппаратами и видеокамерами. Мне уже осточертели и их пустые взгляды, и обязательные рюкзаки на спинах, больше напоминающие уродливые верблюжьи горбы. Я люблю приезжать сюда, когда из машин только начинают выгружать заказанные товары, пожилые дамы устраиваются у окошек и перед домами, словно занимают места в партере, и повсюду видны небольшие группки мужчин, что-то бойко обсуждающих между собой на кантонском диалекте. Очень скоро они разойдутся по своим делам: многие из них исчезнут в ресторанах, а кое-кто отправится искать счастья в игорных домах.
Вот эти часы я, пожалуй, люблю больше всего. Китайцы готовятся встретить новый день. И это больше всего напоминает мне о Гонконге.
Кстати, я всегда обедаю (иногда – достаточно рано) именно в китайском квартале. Как правило, я выбираю рыбный суп с клецками в стареньком ресторане «Новый Свет», каких осталось мало даже в этом районе. Тут до сих пор девушки толкают перед собой тележки с горячими булочками, жареной свининой и печеными баклажанами. Тележки передвигают по кругу большого красно-золотого зала, и каждый клиент может выбрать кушанья прямо с них, а не мучиться со сложными меню и непонятными замысловатыми названиями блюд.
А когда приходится обедать довольно поздно, тогда я предпочитаю проглотить, скажем, миску вермишелевого супа в каком-нибудь маленьком ресторанчике на Джерард-стрит, где никто не будет спорить с вами и не удивится, если вы закажете столик в четыре часа пополудни.
Впрочем, в китайском квартале можно есть сколько угодно и когда угодно. Пожалуй, это мне больше всего нравится в традициях кантонцев. Они не вмешиваются в твою жизнь и не навязывают свои правила. Им до этого нет никакого дела. И подобное равнодушие играет в их быту весьма немаловажную роль.
С тех пор как побывал в Гонконге, я стал большим ценителем послеполуденного чаепития. Это нечто вроде ритуала, когда в начинающий слабеть от нехватки энергии организм вы методично добавляете порции сахара и кофеина. Кстати, Роуз тоже очень нравилось это занятие. Она считала, что послеполуденное чаепитие является самым безобидным и достойным принятием пищи хотя бы потому, что происходит, как правило, в рабочее время.
Роуз часто говорила нечто подобное, и от ее высказываний становилось легче на душе. У меня создавалось впечатление, что она разделяет все мои чувства. Мне-то казалось, что я просто стремился насытить свою бездонную утробу сдобными лепешками с вареньем средь бела дня. Но Роуз объяснила, что на самом-то деле я пытался хоть ненадолго смотаться из ненавистной школы «Двойной успех».
Возле Бонд-стрит имеется один шикарный отель, где можно по-человечески попить чая. Сюда приходят туристы, которым необходимо вкусить традиции «доброй старой Англии» и обязательно попробовать настоящий «Эрл Грей» из маленького чайничка. Меня это, конечно же, не касается.
В зале слышны разговоры на десяти языках, если не больше. И вот в ресторане появляюсь я с неизменным номером «Ивнинг стандард» под мышкой. Официант неприветливо на меня смотрит. Ему почему-то кажется, будто я забрел сюда по ошибке.
– Чаю, сэр? Столик на сколько лиц?
– На одно.
Он приносит мне чайник горячего чая и высокую пирожницу, которая сейчас больше напоминает внушительный свадебный торт. Ее «этажи» загружены толстыми сдобными лепешками, розетками с кремами и ярко-красным джемом и, конечно, самыми разнообразными крошечными сэндвичами.
Официант меняет свое отношение ко мне на более дружелюбное. Туристы не слишком шумят, а лепешки еще почти горячие. С хлеба на сэндвичах с лососем и огурчиками аккуратно срезаны корочки. А чай заварен из настоящих листьев, а не из каких-то сомнительных пакетиков. Одним словом, все здесь подают так, как положено.
Вот только продукты почему-то имеют совсем другой вкус.
Я возвращаюсь к подземке через шумную и суетливую Оксфорд-стрит. Здесь отовсюду звучит музыка. Она сотрясает все мои внутренности, даже пломбы в зубах. Она льется из модных бутиков, из небольших магазинов, где торгуют дисками, и, конечно, из многочисленных кафетериев. Когда-то незатейливый блеск и показная роскошь этой улицы символизировали собой весь Лондон. Теперь же мне кажется, что я сам стал чужим в море новой и чуждой мне музыки, надоевшей, вечно возрождающейся моды и толпы прыщавых юнцов. Это лишний раз напоминает мне о том, как я постарел. Нет, Оксфорд-стрит осталась прежней, просто изменился я сам. Мне хочется побыстрее выбраться отсюда, но уже начался час пик, поэтому мое продвижение вперед значительно замедлилось. Возле станции подземки я замечаю двух молодых иностранцев. Они прислонились к стене, словно уставшие от жизни проститутки. Это какие-то еще не прижившиеся здесь иностранцы. Они уныло смотрят по сторонам, хотя одеты по последней моде. Девушка-азиатка с осветленными волосами и симпатичный юноша, прибывший сюда из какого-то солнечного средиземноморского городка, с тоненькими усиками и аккуратно подстриженными висками. В руках они держат по пачке листовок, которые пытаются всучить прохожим. Между собой молодые люди разговаривают на отвратительном английском. На их лицах написано полное равнодушие. Кажется, им абсолютно наплевать, раздадут они свои листовки или просто выкинут в ближайшую урну, доверху забитую мусором.
Я протягиваю руку и беру листовку.
Научитесь хорошо говорить по-английски.
@ Международная школа
иностранных языков Черчилля.
Первая и лучшая.
Занятия начинаются каждый понедельник.
Очень низкие цены.
Мы расположены возле мегацентра «Виргиния».
Оказываем помощь в получении визы
и разрешения на работу, обеспечиваем жильем.
Гарантируем вам совершенство!
По краям листовки идет рамочка, расцвеченная под британский национальный флаг, а внутри нее – вторая, сложенная из флагов разных стран. Я узнаю итальянский, японский, китайский и бразильский, хотя там их очень много.
Рядом со словами «Международная школа иностранных языков Черчилля» чернеет силуэт какого-то толстяка, больше напоминающего Альфреда Хичкока, хотя должен символизировать именно Уинстона Черчилля. Он застыл в вызывающей позе, подняв вверх два пальца – указательный и средний. Мне кажется, что он искренне посылает меня куда подальше, но, возможно, толстяк просто уверен в неизбежности своей победы. Во рту у него торчит некое подобие уродливой сардельки, призванной обозначать неизменную сигару премьер-министра.
Фигуру мужчины явно рисовал какой-то бедолага-художник, разбирающийся в искусстве не больше курицы и обладающий примерно таким же талантом. Сам я, например, не слишком ценю налет «духа времени», который в рекламе призван подчеркивать современный символ @. К тому же меня неприятно удивил и тот факт, что неизвестные зазывалы решили использовать в качестве приманки образ Уинстона Черчилля. Какая дешевая уловка! Такое средоточие неприкрытого цинизма на одной маленькой бумажке еще раз напомнило о том, как тоскливо и одиноко мне здесь, на этих улицах.
Однако я вдруг ловлю себя на мысли, что не могу выбросить листовку. Наверное, меня привлекло разнообразие цветных флажков, или щедрые обещания помочь всем желающим, или просто один-единственный восклицательный знак, стоящий после гарантии совершенства. Все это, вместе взятое, немного приподняло мое настроение.
Не знаю, что произошло, но я тут же ощутил, как где-то в глубине души вспыхнула искорка надежды.
В Гонконге мы практически всегда находились вблизи моря.
На всех фотографиях, где нам хотелось запечатлеть красивый пейзаж – от маленького кафе на вершине Виктории до чайных в гостинице «Пенинсьюла», – видна береговая линия. Мы постоянно перемещались на пароме «Звезда», так как наши квартиры располагались на разных берегах залива. В довершение всего компания, где работала Роуз, имела собственный катер, который сотрудники фирмы называли «джонкой».
При слове «джонка» в памяти возникает некое ненадежное крошечное суденышко, жалкая лодка причудливой формы, выдолбленная из кривого ствола старого дерева, но обязательно снабженная ярким оранжевым парусом. Именно такие суденышки в изобилии присутствуют на открытках, скупаемых иностранными туристами. Наверное, именно дух Гонконга хотели передать сотрудники компании Роуз, когда давали лодке такое название.
На самом же деле их «джонка» являлась огромной современной моторной лодкой, сверкающей хромом и полированным деревом. Команду ее составляли постоянно улыбающиеся супруги-кантонцы, одетые в чистенькую белую форму. И даже весной 1997 года, находясь на борту катера, можно было легко представить, что жизнь в Гонконге никогда не изменится и не будет никакого возвращения земель Китаю. Казалось, что все в моей жизни останется навсегда таким же праздничным, как и в те дни.
«Джонка» принадлежала компании и предназначалась для развлечения важных клиентов из Лондона, Шанхая или Токио. Однако, если таковых в ближайшие несколько дней не ожидалось, сотрудники имели право самостоятельно распоряжаться лодкой и совершать бесконечные морские путешествия между сотнями крошечных островков, которые, собственно, и составляют Гонконг.
Как правило, катер брали мужчины-адвокаты, прихватывая с собой симпатичных стюардесс, служивших на местных авиалиниях. Что же касается Роуз и меня, то мы находились на той стадии отношений, когда интересуются только друг другом, а потому мы не приглашали с собой никого из посторонних и путешествовали лишь в компании супругов-кантонцев.
Последний раз мы отправились в «джонке» на крохотный островок без названия, где старик в древней забавной и очень просторной одежде угощал нас холодным пивом и аппетитными креветками, приготовленными с каким-то особенным набором специй. Все это происходило в малюсеньком ресторанчике, по размерам и внешнему виду больше походившем на дряхлую лачугу. Мне вспоминается деревянный причал, стая полудиких собак, бродивших по берегу, и полная тишина, которую нарушали лишь наши голоса да шум морского прибоя.
На обратном пути я даже задремал на палубе. Мой желудок был заполнен большим количеством «Цинтао» и самыми вкусными в мире морепродуктами.
Не знаю, сколько времени я спал, но, когда очнулся, солнце уже изменило свое положение на небосклоне. Стояла нестерпимая жара. Горячая палуба жгла спину даже через пляжное полотенце. Откуда-то издалека доносился крик чаек. Что-то ласково нашептывали волны, поскрипывали снасти мерно покачивающейся лодки. И в этот момент надо мной возникла Роуз. Она улыбалась, но черты ее лица скрывал ослепительный блеск послеполуденного солнца.
Я прищурился, чтобы получше разглядеть любимую. Но теперь моему взгляду был доступен лишь ее темный силуэт. Не осмеливаясь полностью открыть глаза, я попытался приподняться со своего места.
Но она жестом руки остановила меня.
– Оставайся там и не двигайся, – приказала Роуз.
Ее голова полностью закрывала от меня солнце, а вокруг нее продолжали сиять лучи. Такое зрелище наблюдают во время солнечного затмения, и я наслаждался необычной картиной.
Я прикрыл глаза ладонью, потому что на них выступили слезы, но не мог отвести взгляд от лица любимой женщины.
– Теперь тебе меня видно?
– Да.
– Уверен?
– Конечно.
– Вот и хорошо.
Мы долго молчали. Мне показалось, будто Роуз хочет, чтобы ее лицо навсегда запечатлелось в моей памяти, чтобы я запомнил эти минуты навечно и не забывал о ней до конца жизни.
Потом она отошла от меня.
– Тебе нужно что-нибудь накинуть на плечи, – посоветовала Роуз. – Иначе ты рискуешь сильно обгореть.
Я трижды прохожу мимо входа в Международную школу иностранных языков Черчилля, пока наконец не замечаю его. Оказывается, дверь располагается между входом в старенький магазин, торгующий джинсами, и новехоньким кафетерием, в той части Оксфорд-стрит, где толпа прохожих создает самый густой поток. К тому же дверь настолько узкая и невзрачная, что сразу заметить ее практически невозможно. Перед тем как обнаружить ее, я успел выпить пару чашечек капучино с сахаром и чуть не купил себе пару джинсов «Ливайс» (к сожалению, у них не нашлось моего размера). И только после этого я отыскал нужную дверь.
Ее уныло стерегут двое учеников, о чем-то болтая и время от времени почесываясь и теребя свой пирсинг: девушка – пупок, а парень – то ноздрю, то бровь. При этом молодые люди успевают раздавать безразличным прохожим рекламные листовки. Когда я прохожу мимо них и поднимаюсь по крутым лестничным ступенькам, слушатели курсов английского языка не обращают на меня ни малейшего внимания.
Международная школа иностранных языков Черчилля занимает целый этаж в очень своеобразном строении. Чем глубже вы заходите внутрь здания, тем сильнее начинают разветвляться его бесконечные коридоры. Это нечто вроде чудесного шкафа, при открывании превращающегося в пещеру, ведущую, в свою очередь, в волшебную страну Нарнию. Правда, здесь отовсюду слышатся веселые разговоры студентов, в голосах которых явно различается иностранный акцент. Где-то вдали раздается хохот, а в одной из аудиторий учитель разъясняет ученикам значение идиом, часто встречающихся в современном английском языке.
Мне сразу же показалось, что школа Черчилля – место куда более приятное, нежели, скажем, школа фонда Дианы или те же курсы «Двойной успех». Я даже уловил приятный запах кофе и жареных цыплят. Стены тут выкрашены в желтый цвет, старая краска кое-где облупилась от времени, но на это не обращаешь особого внимания, потому что все они увешаны яркими плакатами и пестрят важными сообщениями. Объявления написаны на английском, французском, итальянском и даже японском языках. Кто-то продает котелок для варки риса, так как собирается вернуться на родину; сдает или снимает дешевое жилье; продает предметы быта; дает уроки или, напротив, сам хочет воспользоваться услугами репетитора. Здесь можно узнать о том, чем живут и дышат приехавшие в страну молодые люди, и рассказывается об этом чуть ли не на всех существующих ныне языках.
В этом месте находиться вовсе не так опасно, как в школе Дианы, и, уж конечно, тут отсутствует напускная серьезность и вдумчивость, которыми пропитана атмосфера в «Двойном успехе». Здесь бурлят искренние чувства и царствует молодежь, дружелюбно приглашая вас присоединиться. Мне становится настолько уютно, что я отваживаюсь на весьма решительный шаг: подхожу к столу администратора и спрашиваю, не требуются ли им преподаватели.
Проходит двадцать минут. За это время я успеваю заполнить все необходимые анкеты и написать заявление с просьбой о зачислении в штат. И вот я уже сижу перед Лайзой Смит, которая является директором школы Черчилля. У нее рыжие крашеные волосы, огромные солдатские сапоги и неестественных размеров серьги, напоминающие примитивные украшения первобытных племен. Они настолько массивные, что кажется невероятным, как мочка человеческого уха может удерживать такой груз. Несмотря на то что Лайза разоделась по последней молодежной моде, нетрудно догадаться, что скоро она справит свой шестидесятилетний юбилей. Женщина настроена по-деловому, держится серьезно, без улыбок, но достаточно вежливо. Ровно настолько, насколько и полагается директору при найме на работу нового сотрудника. Она долго изучает мои анкету и заявление и наконец замечает:
– Миру, как никогда раньше, нужен английский язык. Наши ученики будут искать работу в сфере туризма, мелкого и крупного бизнеса, информационных технологий… Впрочем, куда бы они ни направились, везде им потребуется английский язык. Он правит миром. Думаю, не ошибусь, если назову английский языком следующего столетия.
– Забавно, – киваю я. – Видите ли, мне пришлось работать в Гонконге как раз в то время, когда его возвращали Китаю. Все только и говорили о том, что наступил конец великой империи, колониального режима и власти Запада. И тем не менее английский язык продолжает набирать силу, несмотря ни на что.
Губы директора тронула легкая, едва заметная улыбка.
– Ну, наши ученики не мечтают о том, чтобы когда-нибудь стать настоящими англичанами, мистер Бадд. Они не настолько амбициозны, чтобы стремиться к совершенству. Скорее, они мечтают превратиться в граждан мира, стать, так сказать, интернациональными личностями.
Вот оно что. Ну, меня это вполне устраивает. Когда я отправлялся в Гонконг, то думал, что стану кем-то большим, чем был до той поры. И поначалу мне это удавалось. Но не из-за ярких городских огней, а из-за той единственной и неповторимой женщины.
Роуз сумела полностью изменить меня. Превратила в того человека, которым мне всегда хотелось стать, и только благодаря ей Элфи Бадд представляет собой сегодняшнюю личность. Я даже начал понемногу писать, но вдруг все внезапно закончилось. Мое будущее исчезло.
Я не стал говорить Лайзе Смит о том, что преподавательская работа частенько изнуряла меня; не стал объяснять, что долго и мучительно пытался обучать английскому разодетых по последней моде дамочек на курсах «Двойной успех». Впрочем, ничуть не меньше я уставал и от необузданных мальчишек, которых мне довелось усмирять в школе фонда принцессы Дианы. Об этом я тоже умолчал.
Я вел себя исключительно прилично и только задал несколько необходимых вопросов о зарплате и условиях труда.
Но я уже решил, что мне очень хочется стать частичкой этого учебного заведения. Мне не терпится влиться в общество молодых людей, у которых еще все впереди – и исполнение мечтаний, и достижение цели. Я хочу жить и смеяться вместе с ними.
