Текст книги "Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье"

Автор книги: Том Шиппи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

Из всех этих комментариев ясно, что за первые девять глав герои «Властелина колец» ушли совсем недалеко от тех мест, где жил Толкин. Им, конечно, удалось выбраться из Хоббитании, но, как уже упоминалось, и берег Ветлянки в Вековечном Лесу, и Могильники были очень привычным для Толкина пейзажем, откуда до его дома можно было прогулочным шагом добраться за день.

Прообразом для Пригорья (Bree) стал город Брилл в Бакингемшире. В одном Толкин мог быть уверен: это название было очень нетипичным и представляло безусловный филологический интерес, поскольку состояло из двух частей – bree и hill (холм). Однако в переводе с валлийского слово bree как раз и означает «холм». Следовательно, можно предположить, что прибывшие на эти земли англичане услышали это слово от местных жителей, использовавших его в качестве описания, но, приняв его за имя собственное, сочли нужным добавить пояснение, в результате чего и появился Bree-hill. Очень схожее словообразование Толкин использовал в «Хоббите», где таким образом появился Холм (The Hill), который, став названием, воспринимался читателем совершенно иначе, чем в качестве имени нарицательного, потому что теперь оно обозначало не все холмы подряд, а один конкретный холм, чего с обычными существительными не происходит.

Название Пригорье (Bree) также является отражением еще одной теории Толкина по поводу топонимов, о которой уже говорилось во вступительной главе. Теория заключается в том, что присущий топонимам «языковой стиль» наводит людей на определенные догадки. Толкин опробовал эту идею на практике, дав разбросанным в окрестностях Пригорья деревенькам названия по тому же самому принципу: Арчет (Archet) – от валлийского ar chet (лес), Овражки (Combe) – от валлийского cŵm (долина). Толкин хотел, чтобы по названиям топонимов было понятно, что местность вокруг Пригорья немного отличается от Хоббитании, и надеялся, что читатели проявят в этом вопросе достаточную проницательность. Попутно ему, разумеется, удалось сделать свое Средиземье еще более правдоподобным и богатым на самые различные топонимы. Таким образом, значительная часть этой, казалось бы, бесполезной работы по подбору имен и составлению карт принесла свои плоды.

В любом случае, все это вместе взятое – использование Толкином своего старого стишка про Тома Бомбадила для развития сюжета, его последующее нежелание выходить за пределы привычного творческого пространства, увлечение топонимикой, которое побуждало его придумывать названия местечек как в Хоббитании, так и за ее пределами, – позволяет понять, почему, как Толкин ни старался, развитие основной сюжетной линии во «Властелине колец» происходило очень неспешно. В частности, прежде чем Кольцо действительно отправилось в свой путь, хоббитам довелось побывать аж в пяти Светлых Обителях, откуда они очень неохотно уходили. Сперва была Торба-на-Круче (Бэг-Энд); затем остановка (не такая уж и необходимая) в доме Фредегара Боббера в Кроличьей Балке; потом они оказались дома у Тома Бомбадила; четвертым был трактир «Гарцующий пони»; и наконец, жилище Элронда. Более того, в этих главах хоббиты занимаются преимущественно тем, что восстанавливаются после пережитых приключений в гостях у разных любезных хозяев: это и эльфийские трапезы в Хоббитании, и баня в Кроличьей Балке, и распевание песен с Томом Бомбадилом, а потом с завсегдатаями «Гарцующего пони» в общей зале трактира. И все это время они охотно поглощают «молоко да масло, белый хлеб и желтый мед», «горячий бульон, заливное мясо, ежевичный джем, свежевыпеченный хлеб, вдоволь масла и полголовы сыру», не говоря уж про эльфийские «плоды, нежность аромата которых не с чем сравнить», и «тушеные грибы с ветчиной» у господина Бирюка.

Именно за это Рейнер Анвин и К. С. Льюис критиковали первые наброски книги I: по их мнению, Толкин слишком увлекся тем, что ему было проще и приятнее всего, – описанием болтовни хоббитов. Автор приложил все усилия для исправления ситуации (он комментирует эти замечания в своем письме к Стэнли Анвину от 1938 года), и в результате главы, посвященные событиям в Вековечном Лесу и в Могильниках, обрели собственный характер и очарование. Впрочем, невзирая на внесение в текст многочисленных исправлений, все равно чувствуется, что поначалу Толкин толком не понимал, про что будет писать дальше, и формат путевых записок помогал ему нащупывать дальнейшую линию повествования.

Наиболее яркий пример такого постепенного развития сюжета – Черные Всадники, или назгулы, которые появляются в книге еще в самом начале. Сама по себе концепция «Кольценосцев» и «призрачности» в целом является оригинальной и захватывающей дух, причудливым образом перекликаясь с современной действительностью (об этом более подробно речь пойдет в следующей главе, посвященной тому, как Толкин описывает силы зла). Впрочем, хотя Черные Всадники и появляются регулярно в той части книги, которая представляет собой «путеводитель» от Торбы-на-Круче до Раздола, поначалу они вовсе не кажутся такими могучими и зловещими, какими станут впоследствии.

Когда Всадник впервые появляется на страницах «Властелина колец» (глава 3 книги I), он словно пытается «вынюхивать» Фродо, и у того возникает непреодолимое желание надеть Кольцо. Однако ничего не происходит. Парадокс заключается в том, что когда Толкин описывал этого таинственного всадника в первых редакциях книги, им в конечном счете оказался Гэндальф (см. «Возвращение Тени»)! Впоследствии сцена «вынюхивания» повторяется еще раз, и хоббитов из беды выручают эльфы. Когда Всадник появляется в третий раз (глава 4 книги I), его останавливает такое незначительное препятствие, как слишком крутой берег, по которому не может спуститься его конь. «Протяжный вой, цепенящий, злобный и унылый», который услышали хоббиты после того, как Всадник потерпел неудачу, в дальнейшем станет одной из отличительных черт назгулов, но того деморализующего и удручающего воздействия, которое возникнет в будущем, он пока не оказывает. Целых три раза Всадники пытаются получить сведения то у одного, то у другого жителя Хоббитании (Жихаря Скромби, господина Бирюка и Лавра Наркисса), но как бы зловеще они ни выглядели и как бы страшно ни шипели голосом, от которого волосы встают дыбом, никаких особых магических сил они не демонстрируют. Обе попытки вооруженного нападения – на дом в Кроличьей Балке и на трактир «Гарцующий пони» – не увенчались особым успехом, разве что, как сокрушался Лавр Наркисс, в результате испортили «совсем почти новые валики». Ноб отгоняет Всадников, склонившихся над Мерри, простым возгласом. В первых частях романа есть всего две сцены, свидетельствующие о наличии у Всадников каких-либо сверхъестественных способностей, которые будут им приписываться в дальнейшем. Причем в одном из этих двух случаев читателю предлагается лишь описание, а не демонстрация: Гэндальф рассказывает об обломке моргульского клинка, который двигался к сердцу Фродо и превратил бы его в «призрак Царства Тьмы».

Нападение на Фродо в Заверти в конце главы 11 книги I дает некоторое представление о том, как Черные Всадники выглядят в потустороннем мире, когда на их облик влияет Кольцо: белые лица, седые волосы, иссушенные руки, бесплотная худоба, которая говорит не об изможденной плоти, а о вечном бессмертии, словно напоминая о том, какую опасную и горькую плату приходится платить за длинную жизнь, дарованную Бильбо и выстраданную Горлумом. Но все это читатель видит лишь мельком, и этот образ, возможно, был придуман Толкином уже на более поздних этапах работы над книгой.

Если оценивать ситуацию исключительно с точки зрения тактики, то нельзя не признать, что Всадники сэкономили бы много времени и сил, если бы проявили бóльшую напористость в самом начале. Главная причина, по которой эти персонажи не были в достаточной степени проработаны в первой части романа, – отсутствие в тот момент у Толкина четкого сюжета. Как и в случае с «Хоббитом», его творческий процесс состоял в том, что он просто погружался в мир Средиземья и использовал в работе те материалы, которые уже имелись в его распоряжении.

Нет никаких причин считать, что выбор такого подхода был ошибочным или неудачным. В последующие годы Толкин подумывал связать эти первые главы с основной сюжетной линией, чтобы, например, Старый Вяз (он же старец Ива), умертвие и стихии, наславшие буран на Карадрас, действовали по указке главного Кольценосца (см. «Неоконченные предания»). Однако когда мы сталкиваемся с ними на страницах книги, они такого впечатления не производят. Арагорн говорит про Карадрас: «В мире есть немало сил, враждебных двуногим. Они не обязательно союзники Саурону, он слишком молод по сравнению с ними. Это могут быть их происки». Гимли соглашается с ним: «Карадрас прозвали Жестоким в те времена, когда о Сауроне и слыхом не слыхивали».

Ранее Арагорн говорит про Наркисса, что тот живет «в одном дне пути от чудищ, которых увидишь только – и обомрешь, а если такое наведается к нему в гости, от деревни и труб не останется», однако не уточняет, кто же эти чудища. Тролли? Эттины? Полчища орков? Гворны-убийцы?

Особенно загадочно выглядит история про умертвие, потому что нам так и не довелось узнать, что же оно намеревалось сделать с хоббитами, зачем оно нарядило их в золотые доспехи усопших и почему, судя по всему, пыталось вдохнуть души своих давно погибших жертв (или самого себя) в тела хоббитов. Ведь когда Мерри приходит в себя, то ему на мгновение чудится, что он воин, которого много лет назад убили в битве с королем-ведьмаком, будущим предводителем назгулов. Тем не менее умертвие не принадлежит к сонму призраков, духи Карадраса производят впечатление эдаких безумных Томов Бомбадилов, царящих в этих суровых и безжалостных к людям местах, а про чудищ, угрожавших покою Лавра Наркисса, мы так ничего и не выясним.

И как и в случае неких прочих существ, населявших Дикий Край помимо гоблинов («Хоббит, или Туда и Обратно»), это даже к лучшему. Когда Толкин рисовал свои карты и придумывал топонимы, то не ставил перед собой задачу непременно упомянуть все эти названия в романе. Их предназначение – создать у читателя впечатление, что ему рассказывают лишь часть историй про этот мир, который гораздо шире и богаче, чем то, что ему удалось обнаружить на страницах книги. То же касается и других существ, которые не представляют интереса для основной линии повествования и не играют роли в сюжете. Мир Средиземья отличается от своих многочисленных имитаций избыточным богатством и разнообразием, что придает ему особую глубину, и первая книга «Властелина колец» как раз во многом призвана погрузить нас в этот мир, убедить в его реальности. Впрочем, дальше писателю предстояло перейти к значительно более динамичному повествованию.

Совет у Элронда: раскрытие персонажей

Динамика во многом была обеспечена за счет главы 2 книги II, «Совет». Эта глава представляет собой вершину писательского мастерства, которое, однако, многие не в состоянии оценить в полной мере, потому что слишком торопятся, чтобы насладиться всей сложностью этой работы.

Здесь Толкин нарушает бóльшую часть правил, которыми обычно рекомендуют руководствоваться начинающему писателю. Во-первых, в этой главе, насчитывающей целых пятнадцать тысяч слов, ничего не происходит: персонажи заняты исключительно разговорами. Во-вторых, число персонажей-участников на удивление велико (двенадцать), причем большинство из них (семеро) появляется на страницах книги впервые, и мы о них ничего не знаем. Более того, самый длинный рассказ, который мы слышим из уст Гэндальфа, занимает почти половину главы и содержит прямые цитаты из речей еще семи персонажей, и почти все они, кроме Наркисса и Жихаря Скромби, тоже не встречались читателю прежде, а некоторые (Саруман, Денэтор) будут играть очень важную роль в дальнейшем повествовании. Еще несколько рассказчиков пересказывают слова других участников событий, например, Глоин цитирует Дайна и гонца Саурона. Эту главу могла ждать печальная участь множества прочих заседаний и совещаний: Толкин рисковал утратить связь между элементами повествования, запутаться или просто-напросто наскучить читателю избытком деталей. И то, что этого не происходит, объясняется, во-первых, поразительно четким представлением Толкина об истории (равно как и географии) Средиземья, а во-вторых, его неординарным умением передавать культурные различия местных народов при помощи языковых нюансов и манеры говорить.

Поскольку в главе приводятся слова более чем двадцати персонажей, я не буду подробно останавливаться на речи каждого из них, так как это заняло бы слишком много времени, и ограничусь наиболее наглядными примерами.

Элронд относится к числу Бессмертных и является старейшим из собравшихся на Совете: Фродо до глубины души поражает мысль о том, что Элронд своими глазами наблюдал события, о которых современники лишь слагают легенды. Поэтому представляется логичным, что его речь полна архаизмов (хотя при этом остается совершенно понятной) и отличается необычным порядком слов. Современный английский язык – Толкин как преподаватель английского языка мог бы в любой момент развить этот тезис, превратив его в полноценную лекцию, – по мере своего становления выработал достаточно жесткие правила в отношении порядка слов. Подлежащее обычно стоит перед глаголом, а обстоятельство и дополнение после него. Старая норма, в соответствии с которой глагол меняется местами с подлежащим, сохраняя за собой второе место, если какое-то другое слово ставится первым, уже почти забыта. О ней напоминают, например, такие фразы, как «Down came the rain» («И лил дождь») или «Up went the umbrellas» («Ввысь взметнулись зонты»), которые тоже являются своего рода архаизмами, но в то же время не перестают быть частью разговорного языка. Речь Элронда изобилует примерами подобных полуправил.

Вот, например, его слова: «This I will have as weregild for my father, and my brother» («Это моя вира за отца и брата»). Элронд цитирует героя далекой старины Исилдура, на древнее происхождение которого указывают архаичное слово weregild (вира) и помещение дополнения в самое начало предложения («This I will have…»).

«Only to the North did these tidings come» («О том, что случилось дальше, знают только Северяне»). Здесь Элронд говорит уже от собственного имени и использует архаизм tidings, который сохранился в современном языке в рождественских поздравлениях («tidings of great joy» – «радостная весть»), и ставит наречный оборот в начало предложения («Only to the North…»), меняя местами подлежащее и сказуемое, подобно грамматическим конструкциям типа «Down came the rain».

«From the ruin of the Gladden Fields… three men only came ever back» («С Ирисной Низины… вернулось всего-навсего три человека»). Элронд снова говорит от собственного имени, но порядок слов в его речи вновь отличается от общепринятых языковых норм (правильнее было бы сказать «only three men ever came back»).

«Fruitless did I call the victory of the Last Alliance?» («Я назвал победы над Врагом бесплодными?»). Это снова слова Элронда, но в этот раз он начинает предложение с дополнения и снова меняет местами подлежащее и сказуемое.

Речь Элронда отличается неизменной архаичностью, причем Толкин добивается этого эффекта не только за счет использования старинных слов (излюбленного приема медиевистов-любителей), но и при помощи грамматических оборотов. В то же время, обращая на себя внимание читателя, эта манера изъясняться не делает речь Элронда трудной для восприятия и не превращает его в эксцентричного чудака. Этот прием призван лишь выделить его среди остальных рассказчиков, а также постоянно напоминает о возрасте Элронда и позволяет соотнести его речь и не менее архаичную речь Исилдура, которого впоследствии цитирует Гэндальф. Многие критики жаловались на излишне архаичный стиль изложения Толкина в некоторых частях книги, но они просто не понимали, что для писателя использование старинных оборотов речи и грамматики было обычным инструментом, которым он владел куда свободнее, чем они. Толкин мог переходить со старинного языка на современный и обратно безо всяких усилий.

Среди рассказчиков с очень характерной манерой речи нельзя не выделить гнома Глоина или, точнее, гномов как таковых (хотя сын Глоина Гимли был единственным названным по имени участником Совета у Элронда, который ни разу не высказался – вероятно, из свойственного гномам почтения перед отцом). Похоже, что гномы, как и норманны, чей язык Толкин вложил им в уста, молчаливы от природы. Глоин говорит короткими фразами и обрывает их там, где этого обычно совсем не ожидаешь. Характерной особенностью его речи является так называемая аппозиция – то есть две параллельные конструкции с одним и тем же значением, где вторая представляет собой уточнение первой:

«For a while we had news… messages reported that Moria had been entered» («Поначалу от них приходили добрые вести. [Сообщалось, что]^[41] Балин проник в Морию»).

Иногда в речи Глоина прослеживается еще один своеобразный прием, который мы встречаем как в древних языках, так и в современном разговорном языке: он произносит подряд несколько предложений, формально представляющих собой параллельные конструкции, но фактически содержащих неозвученные причинно-следственные связи. Вот пример такого высказывания Глоина, где связывающие слова отмечены курсивом, а подразумеваемые заключены в квадратные скобки:

«[Дайн послал меня] за советом к тебе, Владыка Элронд, ибо Тень встает над миром снова. [Как мы понимаем, поскольку] Мы знаем, что посланцы Мордора посетили Бранда и смутили его. [Так что] Если Враг пригрозит ему войной, а она готова вот-вот разразиться на восточных рубежах, король Бранд может уступить».

В дальнейшем Глоин демонстрирует неизменную склонность к уклончивым формулировкам: например, когда Леголас рассказывает о том, как великодушно эльфы обошлись с Горлумом, Глоин недовольно замечает: «Со мной вы так не нежничали!» При этом он имеет в виду нечто, конечно, не противоположное, но несколько иное, то есть «Со мной вы были более жестоки».

Больше всего впечатляет его изложение разговора с гонцом Саурона, причем из этого пересказа следует, что такая манера речи характерна для гномов в целом, а не является личной особенностью самого Глоина. Гонец изъясняется совсем не так, как гномы. Например, он часто повторяет одну и ту же мысль по три раза, что гномам совершенно несвойственно. «В знак маленького залога большой дружбы Саурон просит помочь ему найти вора, – он так и сказал, – и отнять у него маленькое колечко, самое распоследнее, слабенькое колечко». Глоин подчеркивает, что он дословно цитирует посланника, уточняя «он так и сказал» после слова «вор». Он еще и пародирует его манеру говорить, повторяя с издевкой: «…слабенькое колечко». Впрочем, гонец Саурона тоже обращает внимание на эти различия и в какой-то момент пытается отвечать Дайну в той манере, которая характерна для гномов. Это происходит во время короткого обмена репликами, когда гонец требует от Дайна дать ответ:

Дайн произнес: «Я не могу дать ответ. Мне нужно обдумать твои слова [и вникнуть в твои любезные речи^[42]]».

«Думай, но не слишком долго», – предупредил посланец.

«Мое время принадлежит только мне», – ответил Дайн.

«До поры», – прошипел всадник и ускакал во тьму.

Ни один из участников этого диалога не имеет в виду то, что говорит. Первая фраза Дайна содержит завуалированное обвинение: в английском тексте она заканчивается словами «fair cloak», то есть «нарядный покров», которые подразумевают, что под этим покровом таится нечто дурное. Ответ гонца выглядит как согласие, но в действительности является угрозой. Вторая реплика Дайна кажется такой расплывчатой и иносказательной, что на нее вроде бы нечего ответить. Однако второй ответ гонца, который снова соглашается с Дайном, звучит так резко, что нельзя вновь не услышать в его словах угрозу. Он словно предупреждает Дайна, что настанут времена, когда этой свободы размышлений у него уже не будет. Обмен репликами полон угроз, и из него мы понимаем, что ответ на вопрос, ради которого был созван Совет, – «Что делать с Кольцом?» – важно найти как можно скорее. Но одновременно этот диалог позволяет узнать, что собой представляет весь народ гномов: упрямые, скрытные, склонные утаивать свои намерения – одним словом, чудны́е (и это слово, thrawn, фигурирует в текстах Толкина, см. «Тезаурус Толкина» (Tolkien’s Thesaurus) авторства Ричарда Блэквелтера). Нет ничего удивительного в том, что такой эпитет из языка северных народов звучит похоже на имя отца Торина, Трейна.

Еще одним убедительным примером различий в манере речи могут служить, например, Арагорн и Боромир: они единственные люди среди участников Совета, оба могучие воины с похожими именами и общим происхождением. Казалось бы, и говорить они должны примерно одинаково, но это не так: их стиль речи очень различается. Речь Боромира с самого начала чем-то напоминает манеру Элронда, он использует архаизмы типа verily (воистину) и I deem (мыслю)^[43] и грамматические конструкции с обратным порядком слов, такие как, например «Loth was my father to give me leave» («Неохотно отпускал меня в путь отец»). Арагорн вполне способен отвечать ему на том же языке, но прибегает к подобным оборотам, как правило, лишь когда обращается непосредственно к Боромиру, словно стараясь произвести на него должное впечатление. Однако он с легкостью переходит на совершенно разговорную речь, например когда рассказывает про Наркисса, – Боромир никогда не произносит слов вроде «один толстяк» и делает вид, будто в принципе не знаком ни с кем из простонародья. Разумеется, между этими двумя намечается некоторое противостояние, потому что если Арагорн действительно тот, за кого себя выдает, то именно ему, а не Боромиру, предстоит править Минас-Тиритом. Боромир уклоняется от прямого ответа на вопрос Арагорна: «Хочешь ли ты, чтобы род Элендила вернулся в Гондор?» Разница в манере речи обоих персонажей становится особенно заметной, когда Боромир (уже во второй раз) выражает сомнения по поводу услышанного:

«И быть может, Сломанный меч Элендила превратится в проклятие для врагов Гондора… если тот, кто его унаследовал, унаследовал не только Сломанный меч».

Подобное открытое выражение сомнения таит в себе оскорбление, однако Арагорн отвечает на это спокойно и едва ли не небрежно:

«Настанет день… когда мы проверим это в бою».

Впрочем, каким бы небрежным ни казался этот ответ, он содержит в себе формулировку, которая часто встречается в старинных английских текстах о древних героях («Пришел день проверить, так ли мы сильны, как похваляемся», – кричали воины друг другу). Те же слова произносит в «Хоббите» и Торин Дубощит, хотя Бильбо в ответ немедленно парирует насмешливым замечанием (см. стр. 107–108). Ответ Боромира Арагорну звучит двусмысленно:

«Надеюсь, он настанет не слишком поздно».

Манера их общения вкратце напоминает нам, что Арагорн, с одной стороны, еще и Бродяжник, и ему нет нужды все время демонстрировать чувство собственного достоинства, но, с другой стороны, этот Бродяжник не кто иной, как Арагорн, и в этом качестве он обладает не меньшим, а даже большим авторитетом, нежели сам Боромир. Этот завуалированный обмен выпадами между двумя героями словно намекает нам на их будущее противостояние.

Впрочем, наиболее наглядным примером речевого разнообразия может служить длинный монолог Гэндальфа, который в своем рассказе приводит прямые цитаты из речи самых разных персонажей. Если бы Толкин не прибег к этому приему, то такой пространный монолог, полный огромного множества важных для сюжета деталей, неизбежно бы прискучил читателям. Слова нескольких персонажей (семерых), которые цитирует Гэндальф, равно как и речи Боромира и гонца Саурона, призваны создать зловещую атмосферу надвигающейся угрозы, более или менее явной.

Самым незначительным с точки зрения развития сюжетной линии, вероятно, является Жихарь Скромби, единственная задача которого состоит в том, чтобы сообщить Гэндальфу об уходе Фродо и компании. Он устраивает много шуму из ничего, и Гэндальф, как он сам говорит, его «долго расспрашивал и мало узнал». Гэндальф делает особый упор на словах Жихаря.

«Мне вредны перемены, – жаловался он. – Я старый, и перемены к худшему подрывают мое здоровье». Он без конца твердил о переменах к худшему.

Это, разумеется, звучит ужасно глупо, потому что единственной его печалью были Саквиль-Бэггинсы. Саруман/Шаркич окажется куда хуже этого «худшего», не говоря уже о том, что могло быть и еще хуже, чем при Шаркиче. В любом случае старый Жихарь просто не понимает смысла слов, которые употребляет. Говоря о вреде перемен, по-английски он произносит слово abide (примириться, терпеть), и уж конечно Жихарь вполне в состоянии примириться с подобными тяготами, тем более что выбора у него все равно нет. В старину это слово означало «ожидать исхода, стоически дожидаться чего-либо», и такая трактовка здесь была бы более уместна. Впрочем, Жихаря жизнь все равно ничему не учит, и даже в конце книги он продолжает сыпать сомнительными нравоучениями. («Ветер – он одно сдует, другое нанесет, это уж точно, [как я всегда говорю]^[44]» (хотя ничего такого он не говорил). «И все хорошо, что кончается еще лучше!» (по крайней мере, он умерил свою любовь к превосходной степени).) Жихарь не самый важный персонаж, но он представляет собой живое напоминание о том, что такое психологическая неподготовленность. Тут важно вспомнить, что главу «Совет» Толкин писал в первые годы Второй мировой войны.

Еще большей архаичностью, чем речи Элронда, отличается манускрипт Исилдура, найденный Гэндальфом в архивах Гондора и повествующий о том, как Исилдур в древности отсек палец с Кольцом от руки Саурона после битвы при Дагорладе. В нем используются старинное окончание форм глаголов – eth (seemeth, fadeth) и формы сослагательного наклонения типа «were the gold made hot again» («ежели накалить Кольцо в огне»). Впрочем, самая зловещая фраза в этом манускрипте за прошедшие годы ничуть не утратила своей актуальности. Исилдур говорит о Кольце: «Это – мое сокровище (It is precious to me), хоть я и заплатил за него великой болью», и любой читатель книги «Хоббит» сразу вспомнит, что именно так Горлум и отзывался о Кольце – «my precious» («моя прелесть»). Исилдур в Гондоре уже близок к тому, чтобы стать призраком, равно как и Горлум в свое время тоже был на волосок от такой судьбы.

Впрочем, самый пугающий рассказчик в этой главе одновременно оказывается ближе всего к современности и в каком-то смысле лучше всех нам знаком. Это Саруман, колдун, ставший перебежчиком. Впрочем, так ли это? Он хочет «присоединиться» к «новой Силе», то есть к Саурону, по той лишь причине, что тому уготована победа. Но когда Гэндальф отвергает любые попытки склонить его на ту же сторону, Саруман дает понять, что он готов предать и эту «новую Силу».

«Неужели ты думаешь, мы не могли бы распорядиться им? Тогда Сила перешла бы к нам. Теперь ты знаешь, зачем я призвал тебя».

Если правда заключается именно в этом, то почему Саруман начал с другого предложения? Вероятно, потому, что сомневался в амбициях Гэндальфа? Или потому, что он действительно отчасти имеет в виду то, что говорит, когда озвучивает еще один свой довод: «Кому как не нам, Мудрым, набравшимся терпения, удастся направить ее, а потом и обуздать?» – хотя в действительности в тексте он не называет Саурона по имени, а именует его «Силой». Сама мысль о том, что кто бы то ни было, сколь угодно мудрый, сумел бы убедить Саурона, кажется просто абсурдной, особенно если излагать ее столь многословно. Впрочем, она ничуть не более абсурдна, чем упорная уверенность многих британских интеллектуалов – как до того времени, так и впоследствии – в том, что они смогли бы каким-то образом договориться со Сталиным или с Гитлером.

Речь Сарумана действительно как две капли воды похожа на риторику подавляющего большинства политиков. Совершенно невозможно понять, что же конкретно он имеет в виду, потому что все его высказывания очень абстрактны, и в какой-то момент начинаешь сомневаться в том, что он сам понимает, что хочет сказать. В любом случае его речь представляет собой нечто среднее между компромиссом и расчетом:

«Мы можем позволить себе выждать, можем сохранить наши помыслы, сожалея, конечно, о неизбежном зле по пути к великой цели: к Знанию, к Власти, к Порядку, к тому, чего мы тщетно пытались достичь, покуда наши слабые и ленивые друзья больше мешали, чем помогали нам. Наши намерения останутся прежними [дословно: никаких настоящих изменений в наших намерениях не нужно – и не будет], изменятся лишь средства».

Иными словами, цель оправдывает средства – тезис, который в XX веке мы научились ставить под сомнение. Эта речь поначалу чем-то неуловимо напоминает Жихаря Скромби с его манерой изъясняться и изобилует непривычно витиеватыми оборотами с перекликающейся структурой: «можем… выждать / можем сохранить; больше мешали, чем помогали». Впрочем, все это лишь пустословие, в котором под конец звучит слово real (настоящий). Что Саруман имеет в виду, когда говорит, что никаких настоящих изменений не будет? Его намерения вполне очевидны, и такие слова часто можно услышать от разных людей, но вряд ли у этого вопроса есть логичный ответ. Когда люди говорят про отсутствие «настоящих изменений», они имеют в виду, что изменения будут очень даже серьезными, но хотят, чтобы вы делали вид, будто они совершенно незначительны. И очень часто мы именно так и поступаем. Саруман является самым близким к современности персонажем Средиземья, как с политической, так и с лингвистической точки зрения. Он постепенно склоняется к «двоемыслию» (которое Оруэлл придумает – или опишет с натуры – примерно в тот же самый исторический период).

Из всего этого можно сделать один простой вывод. Люди черпают информацию не только из того, что было сказано, но и из того, как именно это было сказано. Постоянные переходы Толкина от одного стиля изложения к другому, которые мы наблюдаем в этой сложной главе, позволяют нам почти на подсознательном уровне уловить, насколько те или иные персонажи заслуживают доверия, как давно они живут на свете, до какой степени уверены в себе, в чем заблуждаются и что вообще собой представляют. Все это ничуть не менее важно, чем прямо сообщаемая читателю информация, причем во многом потому, что в противном случае вся глава превратилась бы в протокол комитетского заседания (которым она, по сути, и является). Профессиональное умение Толкина подчеркивать языковые нюансы так и не было оценено по достоинству. Есть какая-то печальная ирония в том, что его критики, не обладающие знаниями в области лингвистики, пытались давать ему советы на эту тему или предполагали, что такой подход был выбран им по ошибке. В то же время следует отметить, что глава «Совет» в полной мере выполняет свою задачу – доносит до читателя всю необходимую информацию, причем число источников этой информации просто завораживает.